ег, быстро сомкнулись в ряды
и  под свист флейт побежали по каменистой почве навстречу скифам.  Широкие
отточенные мечи  в  руках  воинов  переливались яркими  вспышками играющих
солнечных лучей.
     Но пешие яваны не могли догнать скифских всадников, которые, припав к
шее лошадей,  проносились по долине,  поражая врага без промаха маленькими
отравленными стрелами.
     С проклятием раненые воины оставляли ряды,  падая на землю;  выдернув
стрелы,  они перевязывали цветными тряпками кровавые раны и затем тащились
обратно к плотам.
     Всадники Двурогого,  блистающие медью,  в ярко-красных плащах, быстро
выстроились длинными рядами.  Задние ряды всадников опускали концы длинных
копий на  плечи передних,  так  что  отряд,  наступая,  щетинился остриями
копий.  Что могли сделать с  таким мощным строем скифские бойцы в  кожаных
или  веревочных нагрудниках,  вооруженные небольшими копьями  и  короткими
мечами,  действующие в  одиночку?  Помня  наказы Тамира и  Сотрака,  скифы
рассыпались в стороны, взлетая на склоны холмов, и, оборачиваясь, на скаку
пускали стрелы в македонцев. Скифские стрелы ударялись в медные нагрудники
и  шлемы нарядных яванов,  ломались и  отскакивали,  но все же многие были
тяжело ранены, и ровные линии копий начали дрожать и ломаться. Кони яванов
вылетали из рядов без всадников и неслись вслед за македонскими отрядами.
     Македонцы приходили в ярость от неуловимости скифов; могучие удары их
конницы и  фаланг пехоты нигде не встречали той сплоченной массы,  которую
они  могли бы  раздавить и  искрошить.  Македонцы продолжали еще держаться
кучно,  стараясь настичь  скифов,  но  тревога расползалась по  их  рядам:
привыкшие  наводить  ужас,   они   впервые  видели  врага  бесстрашного  и
непреклонного.
     Скифские  богатыри  разъярились и  уже  искали  рукопашной схватки  с
надменными яванами, желавшими поработить их свободные степи.
     Отчего же не вылетают <обреченные>,  которые в этом бою хотели добыть
себе  славу,  чтобы  потом  у  горячих костров слепые гусляры пели  о  них
хвалебные песни?
     Уже  два отряда македонцев пронеслись вперед.  Разве можно пропустить
их?  Ведь они мчатся туда, где растянулся лагерь саков, где были их семьи,
жены, дети и старухи.
     Могучей  лавиной  приближался  третий   отряд   македонцев.   Впереди
выделялось  несколько  особенно  нарядных  всадников  в   стальных  латах,
блистающих на солнце.
     Будакен  наблюдал из-за  обломков скалы  за  мчавшимися отрядами.  Он
сдерживал рвавшихся в бой молодых бойцов:
     - Рано,  рано  еще!  Дайте  мне  увидеть самого злого пса,  желающего
отгрызть сакские головы!
     Его  зоркие звериные глаза заметили в  рядах македонцев одно лицо,  с
нахмуренными бровями,  с  прямой линией носа  и  лба,  с  красивым и  злым
изгибом надменного рта.  Он  держал  над  головой длинное копье,  и  белые
крылья цапли развевались над серебристым шлемом.
     - Улала! - заревел Будакен боевой призыв саков.
     Вздрогнули <обреченные>,  выхватили короткие тяжелые мечи и вырвались
вперед в бешеной скачке. Пегие, бурые и рыжие сакские кони сбоку ударили в
македонцев,  разбили грудью их  ряды.  Македонцы,  побросав длинные копья,
завертелись в рукопашной схватке,  рубясь мечами с налетевшими,  как буря,
отчаянными скифами.
     Будакен,  вертя воющей железной палицей, мчался в самую глубину сечи.
Он  видел вдали красивое лицо  в  стальном шлеме,  и  его  глаза метались,
отыскивая около него  знакомые черты сына Сколота.  Уже  он  сбил с  коней
несколько македонцев.  Его тяжелый жеребец, как бы чувствуя ярость седока,
пробивался через ряды воинов,  которые бросались в стороны от разъяренного
скифа, ревевшего и валившего все кругом, как раненый медведь.
     Двурогий близко...  Он сейчас сбросит его и  растопчет копытами коня.
Но   отборные  телохранители  Двурогого  уже   заметили  свирепого  скифа,
пробивавшегося к  царю  Азии.  Громадный черный  нубиец  подлетел сбоку  и
мощным размахом метнул в него копье. Копье скользнуло по панцирю, зацепило
бедро и  пронзило спину карего жеребца.  Будакен полетел на землю вместе с
перевернувшимся через голову конем. Толпа всадников пронеслась через него.
Последним взглядом Будакен  узнал  пегого  коня  Кидрея.  Мелькнуло копье,
пронзившее плечистого нубийца,  который повалился на землю, и затем темная
ночь накрыла плащом глаза Будакена...
     Телохранители Александра,  отбиваясь от скифов, с трудом оттеснили их
от царя царей.  Схватив поводья его коня,  плотным кольцом вылетели они из
сечи и помчались обратно к реке.
     Александр с  трудом  домчался  до  лодок.  Здесь  он  приказал  эфебу
взобраться на скалу и следить за тем,  что замышляют скифы. Сам же укрылся
в кусты полыни, и телохранители загородили его, растянув плащи.
     - Лекаря скорее, базилевс заболел животом! Где скифы? - кричали они.
     - Скифы снова приближаются, - отвечал со скалы эфеб.
     Александр,  бледный,  с  синими кругами под  глазами,  поддерживаемый
телохранителями,  прошел в  лодку.  Гребцы отчалили и  заработали веслами,
направляясь к другому берегу.
     Передние фаланги пехоты македонцев продолжали наступление.  Они  были
неудержимы и не останавливались, уверенные, что сзади следуют подкрепления
Александра.  Ожидая  великих  наград  за  разгром непобедимых скифов,  они
гнались за  отрядами рассыпавшегося во  все стороны противника,  но натиск
македонцев был бессильным ударом меча по воде.
     Скифы с такой быстротой уходили от пехоты и тяжелых коней македонских
этэров, что проскочили то место, где им приказано было завернуть и ударить
с боков на растянувшиеся позади них ряды яванов.
     Дикие вопли понеслись им навстречу.
     Впереди в  ущелье весь  путь перегораживали ряды скифских телег,  где
находились женщины,  дети и  старики.  Дымились костры,  испуганные быки и
верблюды бились на привязях.
     Черные от  солнца сакские жены на телегах подымали маленьких плачущих
детей.
     - Убейте нас раньше!  Не отдавайте на позор врагам! Воины ли вы? Куда
несетесь, потеряв голову?
     - Одна  женщина верхом  на  тощей  лошади,  с  люлькой поперек седла,
помчалась в ряды скифов:
     - Дайте нам копья! Мы сами будем драться! Умрем в бою!
     Люлька   на   широком   ремне,   перекинутом   через   шею   женщины,
раскачивалась, а она хлестала кобылицу и неслась сквозь ряды задерживающих
бег скифов.
     Македонцы издали увидели тяжелые телеги,  где  их  кони переломали бы
себе ноги.  Военачальники закричали слова команды, и с необычной быстротой
и  искусством всадники  повернулись,  перестроились и,  стараясь сохранить
порядок, понеслись обратно.
     Скифы,   как  стая  легких  собак,  наседающих  на  тяжелого  кабана,
кружились и гнались вслед за уходившими македонскими всадниками.
     Македонцы  направились  обратно  к  реке  тем  же  путем,  постепенно
сдерживая бег, подбирая своих раненых и добивая раненых скифов.
     Скифы напирали сзади,  готовясь к  новому удару.  Сейчас отряд Гелона
налетит на  македонцев,  перерубит канаты плотов,  и  тогда  в  рукопашной
схватке можно покончить с владычеством Двурогого в Азии.
     Но Гелон с отрядом не явился...
     Македонцы  свободно  приближались  к  переправе,   выдерживая  натиск
беспорядочно наседавших скифов, а навстречу им уже двигалось подкрепление:
извилистая линия лучников и пращников;  за ними тесными рядами, блистающая
медью,   спешила   пехота,   прикрываясь  бронзовыми  щитами,   готовая  к
рукопашному бою.
     Яваны спешно переправлялись обратно на свой берег. Оттуда метательные
машины с  грохотом начали снова выбрасывать тучи стрел и камней,  оттесняя
скифов,  пока последние плоты не  оттолкнулись от раскаленного каменистого
скифского берега...


                               В МАРАКАНДЕ

     По дороге к Мараканде,  взбираясь с холма на холм, плелся серый ослик
с двумя мешками,  перекинутыми через спину.  Сзади шагал Спитамен в рваной
одежде;  красный лоскут был обернут вокруг головы. Он шел ровной походкой,
веткой подгоняя осла,  и беспечно тянул песню, переливчатую, как завывание
ветра.
     Он  посматривал на старые желтые стены Мараканды с  густыми кустами в
трещинах между зубцами бойниц и, хмурясь, отворачивался, когда порыв ветра
доносил душную струю  трупного смрада.  Возле открытых ворот,  где  обычно
стояла  стража  и  лотки  продавцов вареной требухи,  сушеного винограда и
сладких палочек из теста,  теперь было пусто. На дороге, изрытой глубокими
колеями, валялись цветные тряпки, лежала на боку телега с одним колесом.
     Осел, насторожив длинные уши, обошел телегу и шарахнулся, наткнувшись
на раздутый труп белой лошади. В стороне лежали в странных позах несколько
людей;  собаки лениво отбежали от них и остановились, высунув языки, когда
путник бросил в них камнем.
     После  ворот  начинались домики  ремесленников,  окруженные урюковыми
деревьями.  Здесь  раньше перед  двустворчатыми дверьми целый день  сидели
медники и выковывали молотками тазы,  кувшины или бронзовые серпы.  Теперь
не  было видно ни  одного мастера.  Дверцы распахнулись;  на пороге лежало
пестрое одеяло, повсюду валялись клочья соломы и разбитые черепки посуды.
     Осел засеменил по узкой тропинке вдоль глиняного забора.
     Странная тишина и  безлюдье делали мрачными эти извилистые улицы,  по
которым раньше непрерывным потоком двигалась смеющаяся пестрая толпа.
     Что-то сильно ударило Спитамена в  щеку,  и легкая деревянная стрелка
отскочила и  скатилась на  землю.  Он  задержал осла и  вошел в  раскрытые
ворота.  <Что это было: знак предупреждения или западня?> Он привязал осла
и прошел во двор с квадратным прудом посередине.  Раньше когда-то Спитамен
бывал здесь и знал хозяина - красильщика материй. И сейчас через двор были
протянуты посиневшие от  краски веревки,  и  на  них  еще висело несколько
темных лоскутков.
     Но  где же сам мастер?  У  него было много детей,  постоянно какие-то
старые и молодые женщины полоскали холсты; где они? Пустынно и угрюмо, как
выбитый глаз,  глядела дыра в  стене дома,  и  в  ней запутался скомканный
рваный ковер.
     Новая стрелка пролетела мимо Спитамена,  и  тут он  заметил на старом
платане  среди  широких  зубчатых листьев  кудрявую головку  мальчика.  Он
притаился за  стволом и  целился из самодельного лука деревянной лучинкой.
Злые глазенки сверкали.
     Спитамен подошел ближе, прикрывая лицо руками.
     - Не подходи, а то убью, - пропищал ребенок.
     - Подожди убивать,  я друг твоего отца.  Хочешь хлеба?  -  И Спитамен
протянул ему сухую лепешку.
     Мальчик схватил ее и стал жадно грызть,  ворча, как звереныш, и вдруг
заплакал. Слезы текли по щекам, и он утирал их грязным кулачком.
     - Что с тобой, мальчуган, чего ты плачешь?
     - Я боюсь здесь оставаться. Возьми меня с собой.
     - Ты хочешь, чтобы я отвел тебя к отцу?
     - Нет.  Мой отец лежит в колодце,  а мать в пруду.  Я их спрашивал. а
они ничего не говорят. Их побросали туда злые яваны.
     - Ладно,  слезай.  Я  тебя поведу с  собой.  У  меня есть осел,  и ты
поедешь на нем.
     Мальчик,  ловко цепляясь босыми ногами за  кору дерева,  спустился на
землю.
     - Теперь иди за мной и не отставай, пока яваны далеко.
     Они направились вдоль забора и  вышли за ворота к месту,  где остался
осел.
     Трое яванов в медных шлемах с конскими хвостами стояли около осла,  и
один ощупывал мешки.
     - Крупный ячмень, пригодится.
     - Ты зачем бродишь по чужим домам?  Грабить пришел?  - крикнул другой
явана, приподняв копье.
     - Постой,  не  торопись его  приканчивать.  Мне  он  пригодится.  Эй,
варвар,  есть ли вино?.. Хочу пить!.. - И македонец показал жестом, как он
наливает и подносит чашу к губам.
     - Я тебе сейчас найду его.
     - Ты говоришь по-гречески? Да ведь ты будешь ценным слугой!
     - Я  ходил  с  караваном  в  Антиохию  и  там  научился  говорить  на
божественном языке эллинов.
     Воин  сдвинул шлем на  затылок.  Его  лицо,  заросшее густой курчавой
бородой, сияло.
     - Друзья!  -  крикнул он.  -  Мне  привалило счастье.  Я  нашел  себе
хорошего раба. В него не придется вколачивать палкой наш язык.
     Два других воина погнали осла.
     - А у нас два мешка ячменя.  Мы подкормим наших отощавших коней.  Это
поважнее твоего божественного языка.
     - Ты,  наверное,  расторопный малый  и  сумеешь достать и  ячменя для
моего коня, и вина для меня. Ну-ка, подойди сюда!
     Македонец поднял  щепку,  ножом  вырезал из  нее  квадратную дощечку,
провертел дырочку и вдел красную нитку.
     На  дощечке он нацарапал свое имя:  <Берда>.  Затем он крепко схватил
ухо Спитамена, оттянул его и, прорезав концом ножа, продел нитку и завязал
узелком.
     - Теперь ты можешь быть спокоен:  никто тебя у  меня не отнимет.  Так
всем и говори, что ты раб Берды, конного копейщика.
     Спитамен стоял совершенно спокойно, и смуглое лицо не дрогнуло, когда
Берда прорезывал ему ухо. Он сказал:
     - Ты хотел вина. Здесь есть погреб. Хозяин был гостеприимным и не раз
угощал меня. Я, наверное, еще там найду кувшин старого вина.
     - Пойдем, я выпью за доброе начало твоей службы.
     Спитамен  прошел  двор,  раскидал  ворох  старых  листьев  и  откинул
небольшую квадратную дверь. В глубине показались стоптанные ступеньки.
     Он спокойно спустился в погреб.
     - Есть!  -  донесся из глубины его голос.  - Очень большие кувшины, в
рост человека; надо перелить, а одному не справиться.
     - Сейчас приду,  -  сказал Берда, прислонил к дереву копье и, положив
ладонь на рукоять меча, тоже спустился в погреб.
     Мальчик стоял в  стороне,  спрятавшись за дерево,  и ждал возвращения
явана и  нового друга.  Спитамен вышел один.  Он тяжело дышал;  в  руке он
держал небольшой пустой кувшин.
     - А где явана? - спросил мальчик.
     - Ему понравилось вино,  и он там остался пить его, а потом будет там
же спать.  -  Спитамен прикрыл дверь и снова засыпал ее листьями. - Теперь
пойдем скорее, если ты хочешь, чтобы я накормил тебя.
     Оба  пошли  по  узкой  витой  улице.  В  окровавленном ухе  Спитамена
болталась дощечка. Навстречу попадались воины.
     - Есть вино? - спрашивали они, хватая кувшин.
     - Ищу для Берды,  -  отвечал Спитамен и  направился дальше к середине
города.
     Главная улица,  прорезавшая весь город,  обычно полная народа, теперь
была пустынна. Кое-где шли одинокие жители, прижимаясь к стенам. Несколько
лавок было открыто,  и возле них толпились македонцы. Они принесли большие
узлы,  и важные купцы* невозмутимо разворачивали цветные одежды, шерстяные
плащи, длинные покрывала и складывали их в кучи.
     _______________
          * За армией македонцев шла следом свора  многочисленных  купцов,
     которые  скупали  у  воинов  награбленные  вещи и отправляли в другие
     города для перепродажи.

     Купцы  платили  за  эти  награбленные вещи  серебряными и  бронзовыми
монетами.
     - Хочешь, дам один дарик?
     - Один дарик за пять одежд?  Да каждая хламида стоит четыре дарика! -
кричали воины.
     - Не хочешь, бери назад. У меня так много одежд, что я больше не могу
покупать. Да вдобавок твои одежды в кровяных пятнах. Кто теперь их купит у
меня?
     В середине города,  около ворот цитадели, на каменных выступах сидели
часовые и  метали кости.  Спитамен заметил,  что  македонский гарнизон был
незначителен -  всего было,  может быть, две-три сотни пеших и конных. Вся
македонская армия  двинулась дальше  на  восток  грабить  другие  согдские
города.
     От  цитадели  дорога  шла  по  мосту  через  глубокий ров,  огибавший
полукругом старые  стены.  Дальше  начиналась самая  густонаселенная часть
города, где уже садов почти не было, а плоские крыши домиков лепились одна
над другой бесконечной лестницей.  Половина домов была разрушена пожарами,
вспыхнувшими во время разгрома Мараканды македонцами,  и  в  разных местах
обугленные пепелища еще  дымились.  Обезумевшие старухи и  истощенные дети
бродили среди развалин,  рылись в мусоре,  отыскивая себе еду и вытаскивая
обгорелые тряпки.
     Спитамен прошел  через  пустынную теперь  торговую часть  и  зашел  в
переулок,  где жил его друг, философ Цен Цзы. Дом был пуст; вместо амбаров
с   товарами  торчали  покосившиеся  черные  столбы.   Старый  слуга-индус
испуганно выглянул из погреба и,  узнав Спитамена, подбежал и припал к его
груди.
     - И  ты  тоже в  горе,  -  сказал,  всхлипывая,  старик,  указывая на
дощечку, висевшую под ухом охотника.
     - Это еще полгоря,  -  ответил беспечно Спитамен. - А где твой мудрый
учитель?
     - Не знаю,  -  ответил слуга. - Когда грабители пришли на нашу улицу,
учитель подвязал сандалии,  взял  посох и  пошел из  города.  Назад он  не
вернулся, и я не знаю, жив ли он.
     Спитамен  зашел  в   сад,   где  на   подстриженных  деревьях  листья
сморщились,  охваченные жаром  пылавших зданий.  В  бассейне часть красных
рыбок всплыла белыми брюшками кверху.  Беседка была  разрушена,  и  только
каменная статуя Будды по-прежнему кривилась насмешливой гримасой.
     Мальчик,  следовавший за  Спитаменом,  держась за  подол  его  плаща,
подобрал   несколько   разбросанных  по   дорожке   пергаментных  листков,
написанных рукой Цен Цзы.  Спитамен бережно сложил их и спрятал за пазуху.
Через пролом в стене охотник и мальчик пробрались в брошенные сады и затем
вышли на окраину города, где начинались песчаные холмы.
     Там  Спитамена дожидалась группа всадников.  На  них  были оборванные
одежды, но все имели хорошие копья, луки и секиры.
     - Яваны сейчас расползлись по  городу,  как  клопы,  ничего не  стоит
перехватать их живьем.  Мы должны пробраться на главную площадь и отрезать
яванам путь в крепость. Где главный отряд?
     - За холмом, в камышах Золотоносной реки.
     - Вызывайте его - яваны ничего не ожидают.
     - Спитамен, что у тебя за новая серьга в ухе? - смеялись всадники.
     - Это  мне  награда за  знание греческого языка.  -  Спитамен сел  на
подведенного ему высокого рыжего коня,  надел пояс с  мечом и  взял в руки
копье.  -  Кукей,  возьми к себе на коня этого мальчика.  Из него вырастет
хороший защитник крестьян.
     Из-за холма показалась вереница товарищей Спитамена и через проломы в
стене быстро понеслась в город.


                               ПОСЛЕ БИТВЫ

     Будакен  очнулся.   Было  темно.  Что-то  навалилось  на  него,  ноги
невыносимо болели,  и  он  не  мог пошевелить ими.  Рук он  не чувствовал.
Только глаза видели,  что в ногах поперек него лежит большая туша. Над ней
темнеет небо. В небе, мерцая, переливаются звезды.
     Будакен  приподымает  голову,  через  силу  поворачивает ее  и  снова
опускает на камень.
     Теперь  его  взор  охватывает равнину,  упирающуюся в  горы.  Неясные
клочья тумана плывут и  отделяются от  земли.  Луна выбирается из дымчатой
паутины и катится по черно-синему небу, как голова, срезанная ударом меча.
     Что за туша лежит в  его ногах?  Теперь он различает круп коня;  одна
нога с подогнутым копытом уперлась в небо. Нога коня начинает шевелиться и
раскачиваться, и вся туша дергается.
     Будакен издает хриплый стон.  Послышалось ворчание, шорох и царапанье
когтей.
     Но где же люди?  Куда они отхлынули?  Их были тысячи -  саков и  этих
надменных яванов, одетых в панцири, непроницаемые для скифских стрел.
     Будакен оглядывается.  Туманы отрываются от равнины и плывут по небу.
Движутся черные тени:  они пробираются гуськом, бесшумные, одна за другой,
уткнув острые носы в  землю.  Это волки.  Они собираются стаями и крадутся
следом за саками, когда те выступают в поход.
     Не  они ли были сейчас здесь?  Но почему бессильны руки?  Звери могут
изгрызть лицо Будакена:  он  не  в  силах,  как раньше,  задушить их своей
могучей хваткой...
     Будакен напрягает все свои силы и  со стоном приподнимает голову.  Он
видит около себя камни.  Нет, это не камни.