Кто-то в упор смотрит на него.
Что это за черное лицо? Глаза навыкате со светлым ободком белков. Оскалены
крупные зубы.  Белеют  бусы-ракушки на  черной  шее.  Кто  он?  Почему  он
пристально смотрит  и  не  говорит?  Будакен вспоминает чернокожего воина,
бросившегося  ему   наперерез,   чтобы  загородить  македонского  царя  от
будакеновской воющей палицы. Он лежит теперь, как брат, рядом с Будакеном,
и в глазах его застыло удивление:  он уже увидел мост Чинвад и позади него
ивы,  склоненные над  шестью потоками воды,  дающей бессмертие и  забвение
горестей.
     Когда  же  сам  Будакен доберется до  моста  Чинвад,  за  которым все
богатыри,  умершие  в  бою,  получают вечную  радость,  сидя  на  облачных
курганах,  и вспоминают свои походы за чашами,  всегда полными бузата? Что
его тянет назад к  шатрам?  Перед ним смеющееся молодое лицо сына Сколота,
который шепчет: <Я друг Двурогого. Я ношу красное платье и перстень явана.
Я помогаю царю Азии надеть цепи на вольных саков...>
     Яростный хрип с клокотанием вырывается из широкой груди Будакена;  он
чувствует  кровь  в  горле.  Небо,  луна  и  лошадиная  нога  кувыркаются,
проваливаются, и опять глубокий, бездонный мрак застилает глаза...
     Яркое солнце так слепит,  что трудно приподнять веки. Ресницы кажутся
забором  из  толстых жердей,  за  которыми горит  оранжевое небо.  Будакен
приоткрывает один глаз.
     На его груди сидит птица.  Она кажется громадной, как полнеба, черная
с синим отливом,  освещенная ярким лучом.  Она отвернула в сторону длинный
клюв и наблюдает круглым глазом.
     Это ворон. Он делает осторожный шаг к лицу Будакена и опять, отвернув
клюв, всматривается зорким, внимательным глазом.
     Будакен  жмурится...  Чувствует на  лице  прохладное веяние  крыльев.
Птица подскочила и  отлетела в  сторону,  где сцепилась с  толпой воронов,
усевшихся  на  животе  лошади.  С  испуганным карканьем птицы  поднялись в
воздух и  закружились:  на  тушу  лошади опустился громадный орел с  лысой
шеей.
     Сложив  могучие  крылья,  он  важно  посматривал кругом,  поворачивая
голову с загнутым вниз клювом.
     <Он уже сыт, потому и не клюет>, - мелькает мысль у Будакена, и снова
он впадает в дремоту.  Теперь ему все равно...  Мост Чинвад прекрасен.  Он
весь сделан из  длинных хрустальных нитей,  на них нанизаны белые ракушки.
Нити  протянулись над  глубокой  синей  пропастью.  Ветер  раскачивает эти
бусы... Разве они выдержат такого тяжелого воина, как Будакен?
     ...Если сюда придут саки,  они вытащат Будакена из-под коня и,  может
быть,  спасут его.  Если  придут македонцы,  они  добьют его.  Если придут
бродячие дахи,  они задушат его камышовой петлей, снимут одежду, ожерелье,
сапоги и  срежут золотые удила.  После битвы дахи приходят обдирать павших
воинов.
     Шаги и  тихие голоса.  Что  они  принесут:  смерть или спасение?  Все
равно.  Только бы услышать человеческую речь, увидеть живые лица. Будакену
уже  трудно  раскрыть глаза.  Веки,  искусанные за  день  конскими мухами,
напухли.  Шаги ближе. Мягкий шорох ног по камням. Чья-то рука трогает лицо
и пробует приоткрыть слипшиеся гнойные веки...
     - Отец,  жив  ли  ты?  Дай я  закрою ладонью твой рот,  чтобы душа не
вылетела из твоего тела раньше,  чем ты услышишь меня.  Это я, Сколот, - я
убежал из  плена.  Я  обошел всю долину и  обшарил все кусты,  чтобы найти
тебя. Отец, раскрой свои смелые глаза... Твой Сколот перед тобой.
     Из горла Будакена вырвался приглушенный стон.
     - Он жив.  Саки -  крепкие воины,  -  шепчет старческий голос. - Если
хрипит, то потом и заговорит. Отвалим сперва коня, а потом мы его снесем к
ручью.
     Холодная вода льется на распухшее лицо Будакена,  промывает глаза,  и
он раскрывает тяжелые веки.
     Перед ним  Сколот -  худой,  с  растрепанными волосами.  Его одежда в
клочьях. Грязь и царапины на лице и голых руках.
     Рядом  худой  старик  с  выпуклым  лбом,  с  длинными прямыми  седыми
волосами. На нем кожаная одежда дахов и ожерелье из птичьих когтей.
     - Это старик дах,  он вылечит тебя.  Он мудр и  знает,  как заживлять
боевые раны.
     - Сколот! Скажи правду, предавал ли ты родное племя?
     - Отец,  они  хотели,  чтобы я  рассказывал про  все дороги,  про все
источники,  про нашу воинскую силу. Они обещали, что я буду сакским князем
над князьями.  Но я им не сказал ни на пылинку правды и ждал минуты, когда
смогу убежать в  родные степи.  А  когда в ночной тишине я наконец услышал
ржание наших жеребцов из-за  Яксарта и  увидел тревожные дымки на  холмах,
бросился в  реку.  Я  переплыл ее,  и раны от трех меня догнавших яванских
стрел до сих пор гноятся на моих плечах...
     - Где яваны?
     - Все вернулись обратно за реку и залечивают раны от сакских мечей.
     - А Гелон?
     - Гелон изменил нам.  Он увел свой отряд в ущелье,  а сам перебежал к
Двурогому.
     - Тохар,  собака!  Он мог живьем взять Двурогого,  а теперь лижет ему
лапу. Где мой Карий?
     - Карий ускакал к мосту Чинвад,  а здесь,  на твоих ногах,  лежит его
мертвая туша.
     Будакен замолк. Глаза его опять слиплись, и Сколот с тревогой отгонял
назойливых синих мух.
     Наконец губы Будакена тихо прошептали:
     - Сын мой, теперь я могу спокойно ступить на мост Чинвад...


                           <ДАЛЬШЕ НЕ ПОЙДЕМ!>

     Со дня битвы с заречными скифами в шатер базилевса никого не пускали.
Тяжелый  персидский ковер  завешивал главный вход,  и  перед  ним  застыли
македонские часовые в шлемах,  по-боевому опущенных на лицо,  и с копьями,
приставленными к правой ступне.
     Часовые сменились несколько раз, но базилевса они все еще не видели.
     В  соседний  шатер  начальника походной  канцелярии Эвмена  приходили
македонцы,  и знатные этэры,  и простые воины,  выборные от отрядов, - все
требовали свидания с базилевсом.
     - Кроме врача и главного жреца-гадателя, базилевс никого не примет.
     - Он ранен или болен?
     - Болен животом, - сухо отвечал Эвмен.
     Зная  непреклонное  упрямство  базилевса,  все  возвращались  в  свои
палатки,  где стоял гул от криков и стонов.  После этой битвы раненых было
очень много -  не так,  как в предыдущих боях.  Раны, нанесенные скифскими
стрелами,  воспалялись, вздувались, и воины, с выпученными глазами, горели
в лихорадке, крича непонятные слова.
     Лекари  обходили раненых,  выдавливали гной,  втирали  целебные мази,
шептали молитвы богу Асклепию,  исцелителю страждущих,  но  раненые все же
умирали во множестве в жестоких страданиях.
     Но  еще  страшней  были  удары  скифских копий  с  крюками  и  палиц,
раздроблявших кости.  Хотя  лекари зашивали зияющие раны,  но  раненые уже
навсегда оставались калеками и,  не думая больше о боях,  обсуждали, где в
Согдиане им будут выданы земли и сколько рабов они получат.
     Во всем лагере громко говорили,  что поход в Азию пора закончить, что
у  согдов очень плодородные земли,  не  то  что  на  родине,  в  скалистой
Македонии или  Греции,  пора воинам за  их  заслуги,  оказанные базилевсу,
получить в  награду  вдоволь  и  золотистой пшеницы,  и  румяных яблок,  и
полезного для здоровья лука и чеснока.  Калеки перечисляли все, что хотели
иметь:  и  длиннорогих быков,  и  стройных коней,  и  черноглазых согдских
девушек с шестнадцатью длинными косами.
     - Одно плохо,  -  жаловались воины,  -  согдские крестьяне еще  очень
непокорны,  как необъезженные лошади;  цепляются за  свои земли,  не желая
отдавать их,  и косятся на нас,  как волки,  забывая, что сами боги решили
сделать македонцев и греков господами всех народов Азии.
     - Македонцам опасно поодиночке входить в согдские селения, - говорили
другие,  - они исчезают бесследно. Говорят, что это дело разбойничьих шаек
во главе с неуловимым Спитаменом,  который умеет превращаться и в зверя, и
в птицу, и в скорпиона.
     - Незачем идти дальше, пора остановиться! - был общий голос лагеря. -
А в земли скифов нечего больше соваться. Какая там может быть нам прибыль?
В колодцах вода соленая,  чеснок не растет,  быки мохнатые, как медведи, и
на  них  ездят  верхом,  а  лошадей  скифы  доят,  как  коров.  Нет,  пора
остановиться и начать делить между воинами завоеванные земли.
     Через два  дня  после битвы в  шатер Эвмена пришли высшие македонские
военачальники.   Коренастые,  с  толстыми  шеями  и  большими  выдающимися
подбородками,  с  могучими  плечами,  македонцы  шагали  тяжелой  поступью
буйволов. Войдя в шатер, упершись кулаками в бока, они окружили Эвмена.
     По  краям  шатра  стояли  столбиками одна  на  другой кожаные круглые
коробки,  каждая  за  соответствующей буквой;  в  них  хранились свитки  с
отчетами  македонских  епископов*,  приставленных к  персидским  сатрапам.
Здесь же хранились письма начальников македонских отрядов, разбросанных по
всем  главным  путям  великого  персидского царства,  донесения правителей
Сирии,  Финикии,  Египта и, наконец, подробные описания походов базилевса,
изложенные красноречивыми Анаксименом,  Каллисфеном,  Марсием,  Харесом  и
другими,  которые следили за  тем,  чтобы  ни  один  шаг,  ни  одно  слово
<покорителя вселенной> не пропали бесследно для потомства.
     _______________
          * Е п и с к о п  - надзиратель (греч.).

     Эвмен,  плохо  выбритый,  с  усталым,  изборожденным морщинами лицом,
растянулся на лежанке,  покрытой шкурой барса, а четыре раба-писаря сидели
перед ним на ковре и  одновременно записывали на пергаменте то,  что он им
диктовал:
     - <Варвары  не  выдержали ни  взора,  ни  криков,  ни  мощных  ударов
непобедимых  наших  воинов.   Они  во  весь  дух  обратились  в   бегство.
Раздраженные воины преследовали их  до поздней ночи.  Все варвары увидели,
что никто не может противиться македонцам...> Вот так,  как я продиктовал,
понравится базилевсу.
     - Эвмен, что делает базилевс?
     - Чистит оружие.  А  когда базилевс начинает сам чистить оружие,  это
значит, что он в ярости и ждет, на ком излить свой гнев.
     - Пускай гневается. Нам все равно надо говорить с ним.
     Эвмен  ударил в  висевший бронзовый щит,  и  в  шатер вбежал один  из
испытанных воинов,  телохранителей базилевса,  бывших при  нем  неотлучно.
Воин проскользнул в малиновый шатер и,  вернувшись, объявил, что царь Азии
зовет к себе всех пришедших.
     Оправляя складки плащей  и  откашливаясь,  македонцы один  за  другим
прошли за персидский ковер.
     Базилевс сидел на складной табуретке в  голубой безрукавке.  Руки его
до  локтей были  выпачканы салом  и  грязью.  Перед ним  на  коленях стоял
оружейник-перс,  тощий  старик,  с  худой,  жилистой шеей.  Ремешок вокруг
головы поддерживал его седые вьющиеся волосы.
     Базилевс  скользнул  по   каждому  вошедшему  угрюмым,   недоверчивым
взглядом.  На македонское приветствие:  <Да живешь много лет!>  -  красиво
очерченные губы отрезали коротким греческим: <Хайретэ!>
     Македонцы опустились полукругом на  ковер,  подтянув под  левую  руку
подушки.
     - Раненых много? - спросил Александр.
     - Редко кто не ранен стрелой, - скифы стреляют без промаха. Почти все
наши кони подбиты.
     - Это  плохо.  Для  меня  сейчас один  конь  важнее десяти воинов.  А
пригодны ли захваченные скифские кони?
     - С ними нет сладу.  Кусаются,  как собаки, прыгают козлом на месте и
сбрасывают всадников.
     Перитакена,  которого все  презирали за  бесстыдную лесть,  вкрадчиво
сказал:
     - О блистательный сын Амона!  По твоим прекрасным глазам я вижу,  что
ты  придумал изумительный план,  от  которого скифы разлетятся,  как  стаи
дроздов.
     Александр молчал  и  усердно тер  меч,  обмакивая тряпку в  кирпичный
порошок:
     - А  что  скажешь ты,  Никанор?  Что  надо  сделать,  чтобы раздавить
скифов?
     Пожилой широкоплечий македонец наклонил круглую упрямую голову:
     - Побить их хорошенько, чтобы сто лет помнили нас.
     Александр встрепенулся:
     - Я думаю то же самое.  Надо продолжать поход. Надо ворваться в самое
сердце Скифии, разгромить их крепость Чач.
     Другие македонцы, зная вспыльчивый нрав базилевса, молчали. Их глаза,
навыкате, как у быков, были непроницаемы.
     - Ну  что же  вы  молчите?  Птоломей,  разве не  надо сейчас же  идти
дальше?
     - Вот попробовали, да ничего не вышло. Мы с ними воевать не можем.
     - Почему?
     - Разве у нас была такая победа, к каким мы привыкли? - спросил Клит,
прозванный Черным за смуглую кожу.  -  Воевать со скифами -  все равно что
вепрю воевать с  орлами.  Мы гонимся за скифами,  а  они разлетаются,  как
птицы,  и  сейчас же заворачивают и  нападают с других сторон.  Необходимо
остановиться, ибо...
     - Постой,  Клит!  -  прервал Эвмен.  Он  очень  редко высказывал свое
мнение,   предпочитая  исполнять   приказания   базилевса;   поэтому   все
внимательно прислушались,  что скажет начальник канцелярии.  -  Скажи мне,
базилевс,  чего ты хочешь?  Я,  разумеется,  не сомневаюсь, что ты сумеешь
разбить скифов и  занять их крепость Чач и  Роксонаки и другие города.  Но
стремишься ли  ты  к  тому,  чтобы  стать  владыкой  безводной  пустыни  и
заставить македонских воинов  доить  кобылиц?  (Перитакена и  Никанор  уже
готовы заняться этим почтенным делом.)  Или же  ты хотел бы стать владыкой
более плодородной страны, такой, как богатая Индия, откуда персидские цари
получали слонов,  павлинов,  золото,  алмазы,  цветные  камни,  цейлонские
жемчуга и чудеснейшие ткани,  пряности и все другие богатства Востока?  Не
будут ли подобные вещи получше, чем сушеный скифский сыр и кобылье молоко?
     - Но разве можно говорить об Индии, когда скифы перед нами! - сердито
ответил Никанор.  -  Если мы теперь повернем в Индию, то скифы скажут, что
мы их испугались, и пойдут следом за нами.
     Эвмен пожал плечами:
     - Почему они пойдут  с л е д о м  за нами, а не  в м е с т е  с нами?
     Александр  перестал  скоблить  кирпич  и  удивленно поднял  глаза  на
Эвмена:
     - Ты думаешь, что скифы пойдут на переговоры?
     - Простые скифы хотят драться,  но ими руководят князья.  И я напомню
мудрые  правила твоего  отца.  Царя  Филиппа.  Не  он  ли  сказал:  <Стены
крепости,   которые  нельзя  взять   приступом,   легко  перешагнет  осел,
нагруженный золотом>?
     - Я думаю то же самое!  - воскликнул, вскочив, Александр. - Нам нужно
переманить к  себе  войско скифских всадников.  Вот  это  настоящие воины!
Гефестион,  не пожалей золота.  Начинай с  князей -  все князья любят звон
золотых монет.
     В  шатер вошел воин и,  откинув полог,  пропустил запыленного гонца в
персидской одежде.
     Гонец поднял руку со  свертком,  как бы  желая бросить его на ковер -
знак спешности,  и передал его базилевсу.  После этого он зашатался и упал
без сознания.
     Все  затихли,  следя,  как  Александр  отламывал  восковые  печати  и
пробегал, нахмурившись, греческие скорописные строки.
     - Уберите отсюда гонца.  Выдать ему награду! - Базилевс махнул рукой,
и  воины вынесли гонца.  -  Я  получил три  донесения.  Мараканда осаждена
бандой  восставших согдов  во  главе  со  Спитаменом.  Отряд  македонцев в
шестьдесят человек,  выехавший в  селение  за  кормом  для  лошадей,  весь
перебит -  опять бандой под начальством Спитамена.  Наконец, около Наутаки
разбойники под начальством Спитамена же  напали на мой караван,  шедший из
Экбатаны,  и разгромили его. Что это за Спитамен, который сразу появляется
в трех местах? Этот человек - бог или три человека? Переводчик!
     Эвмен  откинул полог  и  крикнул:  <Якир!>  Тонкий  молодой сириец  с
бледно-матовым лицом  и  шапкой  курчавых волос,  стянутых медным обручем,
опустился у входа на колени.
     Македонцы посматривали друг на друга и  покачивали круглыми головами.
Базилевс склонился к  старому оружейнику-персу,  сидевшему на ковре у  его
ног, и толкнул его ногой:
     - Эй, бобо! Ты знаешь, кто такой Спитамен?
     На лбу у старика собрались бесчисленные складки, точно ему доставляло
громадную трудность вспомнить, кто такой Спитамен.
     - Спитамен -  это сияющий, как солнце, это храбрец, который никого не
боится.
     - А сколько Спитаменов - один или много?
     Старик сложил на животе руки и с извиняющимся видом сказал:
     - Не сердись, пожалуйста, на меня, но я не знаю.
     - Где персидские князья? Что они делают? Они ведут праздную жизнь без
всякой пользы. Позовите-ка мне их сюда.
     Приказания  базилевса  исполнялись быстро,  так  как  медлительных он
колотил рукояткой меча.
     Шесть  персидских князей  явились с  распухшими от  сна  лицами  и  в
беспорядочно накинутой одежде.
     Александр  прищурил  глаза  и   уставился  на  обрюзгшего,   толстого
Датаферна,  который под его холодным взглядом начал переминаться с ноги на
ногу и пятиться.
     - Ты знаешь Спитамена?
     Датаферн оглянулся на других князей.
     - Кто это - Спитамен? Вы слышали о таком? - спросил он шепотом.
     - Какой это Спитамен взбунтовал ваших крестьян и  с  ними нападает на
моих воинов? Вы всегда ничего не знаете! На что мне такие помощники?
     - О великий,  о прекраснейший!  -  заговорили князья.  - Прикажи, что
тебе нужно, - мы все сделаем.
     - Спитамен -  это,  наверное,  один  из  разбойников,  которые бродят
всегда по большим дорогам,  - сказал бывший сатрап Фарнух. - Дай нам отряд
твоих непобедимых македонцев,  и через семь дней мы притащим его связанным
к твоим ногам.
     - Смотрите же,  чтобы через семь дней или живой Спитамен,  или голова
его были здесь, передо мной, иначе сами вы потеряете головы.
     В  тот  же  день  тысяча  македонских всадников  спешно  двинулись по
направлению к Мараканде.  Возле начальника отряда Менедема ехал Фарнух, он
уверял,  что знает все уловки Спитамена, и обещал немедленно захватить его
живым.


                             ЛОВЛЯ СПИТАМЕНА

     Фарнуху не  удалось в  семь дней,  как он обещал,  поймать Спитамена.
Когда  тысяча  македонских всадников Менедема,  с  которыми  ехал  Фарнух,
прибыла к  стенам Мараканды,  там  уже не  оказалось отряда Спитамена.  Из
ворот цитадели вышли воины, истощенные, едва держась на ногах, так как они
съели всех лошадей, уже начали есть крыс и саранчу и были накануне сдачи.
     Менедем со  своей  тысячью помчался на  север,  куда  уходили дерзкие
бунтовщики Спитамена, не признавшие царя Азии. Но из всего отряда с трудом
притащились обратно несколько всадников.
     - Весь  отряд вырезан и  частью утонул в  болотистых разливах Золотой
реки,  -  говорили всадники.  -  Спитамену помог отряд скифов. Мы спаслись
только благодаря выносливости и быстроте наших коней.
     - А где Фарнух?
     - Фарнуха скифы привязали за ноги к  хвосту дикого коня и погнали его
в степь.
     Македонцы  снова  укрылись  в   цитадели  Мараканды,   когда  конница
Спитамена пронеслась по городу и заняла все перекрестки дорог:
     Александр продолжал оставаться в Ванкате,  где он строил новый город,
назвав  его  в  честь  своего имени  Александрией.  Он  вел  переговоры со
скифскими князьями о  заключении <союза дружбы> и  через лазутчиков изучал
дороги на  восток.  Посредником был перебежавший на  его сторону тохарский
князь Гелон.
     Известие  о  гибели  отряда  Фарнуха,  посланного наказать Спитамена,
привело Александра в  ярость.  Планы о  дальнейшем движении на восток были
оставлены.   Немедленно  с   наиболее  подвижной  частью  войска  базилевс
направился к  Мараканде,  где Спитамен снова осаждал македонский гарнизон.
Вся остальная армия также двинулась к Мараканде.
     Скифские князья,  получив богатые дары,  в знак верности обменялись с
Александром копьями и  поклялись,  что  не  будут  угрожать новому  городу
Александрии и переходить через реку Яксарт.
     Александр помчался со  всей  конницей по  следам ушедшего Спитамена и
дошел до  места гибели отряда Фарнуха,  где  наскоро похоронил тела убитых
воинов.  Он продолжал гнаться по пустынной равнине, но все следы Спи