же узнал верблюда, которого на его празднике развязала смелая
молодая невольница.  Он крикнул князю Тамиру,  что догонит его, и хлестнул
плетью коня,  помчавшегося крупными скачками по  растрескавшейся глинистой
земле. За ним поскакал Кидрей.
     Около шатров сорвалась навстречу свора лохматых собак,  давившихся от
злобного лая.  Старуха,  в длинной,  до пят,  полинявшей рубашке,  тощая и
сморщенная,  вышла из  шатра и  стала вглядываться в  Будакена,  прикрывая
глаза коричневой рукой, украшенной медными браслетами и перстнями.
     - Зачем вы врываетесь в шатры, если мужчины уехали на охоту? Уезжайте
скорее домой!
     Кидрей  быстро  заговорил,  но  Будакен остановил его  величественным
жестом руки:
     - Чей это верблюд?
     - А  зачем тебе знать?  Ты откуда?  Не послан ли ты жадным Будакеном,
который каждый  день  прибавляет нового  коня  к  своим  табунам и  нового
верблюда к сотням своих стад?  А у нас нет скотины, чтобы привезти топлива
из степи, и мне все самой приходится таскать на согнувшейся спине.
     - Но  Будакен не  только увеличивает свои стада,  он также дарит скот
своим братьям по ураку. Разве не Будакеном подарен этот верблюд?
     - Что ты шипишь, старуха? - шепнул Кидрей. - Ведь сам Будакен говорит
с тобой...
     Услышав имя всесильного князя,  который имел власть убивать, судить и
миловать каждого из их рода, старуха поспешно накинула себе на голову край
рваного платка и  упала  на  землю,  к  ногам  пятившегося коня,  стараясь
поставить его копыто себе на голову.
     - Прости меня, неразумную, выжившую из ума старуху! - завопила она. -
Сказала я  по  старости глупое  слово.  От  голода все  это,  меня  злость
охватила.  Хлеба нет, баранов нет, сын два года бродил, только Папай знает
где...
     - Встань и ничего не бойся!  -  сказал невозмутимо Будакен.  - Как же
зовут твоего сына и где он бродил два года?
     Старуха поднялась, покрытая пылью, и стала всматриваться в Будакена:
     - Кажется,  что верно ты Будакен!  Удила у тебя в самом деле золотые.
Мой сын уходил погонщиком караванов в  Вавилон,  а оттуда еще дальше -  на
берег моря,  к тем не верящим в наших богов иноземцам - явана и киликаса*,
которые бесстыдно ходят без штанов, с голыми ногами. Недавно приехал он на
коне,  с  чепраком и  уздечкой.  Теперь меня прокормит...  Ведь когда конь
дома, то можно конец мира увидеть...
     _______________
          * В описываемое время персы называли греков  я в а н а м и,  или
     к и л и к а с а,  потому что в Киликии жило много  греков-ионян  и  с
     киликийцами персы имели большие торговые связи.

     Будакен  слушал  внимательно болтовню  старухи.  Поездка  Спитамена в
Киликию к  грекам вызвала новое подозрение недоверчивого князя.  Он был бы
рад еще порасспросить старуху,  которая уже приглашала его сойти с  коня и
отпить овечьего молока. Но Будакен приблизился к самому шатру, не слезая с
коня, и заглянул внутрь, приподняв грубый шерстяной полог.
     В  глубине,  на полуистлевшем ковре,  молодая женщина в яркой красной
одежде крутила каменный жернов, растирая зерна пшеницы. Сквозь рваную дыру
в крыше шатра падал косой луч и освещал смуглую руку с бронзовым браслетом
выше  локтя  и  красный  платок,  окутывавший шею  и  подбородок,  -  знак
замужества.  Глаза женщины,  черные и  смеющиеся,  с прямой линией бровей,
соединенных синей краской, показались Будакену знакомыми.
     - Откуда эта труженица?  - обратился Будакен к старухе, повернув коня
от шатра.
     - Откуда?  Я  этого не знаю!  -  отвечала говорливая старуха.  -  Она
приехала в  синюю лунную ночь на  темно-сером верблюде.  Конечно,  мой сын
достал ее.  Шеппе-Тэмен достанет даже из-под  земли все,  что  задумает...
Только я хотела,  чтобы он сидел дома, а не разъезжал по горам и равнинам.
Тогда бы не страдало материнское сердце.  А  то я  боюсь,  что мне однажды
привезут его тело без головы*.
     _______________
          * По  обычаю  скифов,  их  воины  отрезали  у  врагов  головы  и
     привозили в свои кочевья,  чтобы иметь  право  на  участие  в  дележе
     военной добычи.

     Будакен, не слушая больше старуху, поскакал вслед за тихо двигавшимся
по степи отрядом князя Тамира.
     - Здесь живет тот охотник,  что поймал моего Буревестника. Он добавил
к своей добыче и темно-серого верблюда,  а та бесстыдница, что развязывала
его, кажется, стала его женой...
     Под Гелоном конь запрыгал, и князь воскликнул со злобой:
     - Как ни корми паршивую собаку, ее всегда тянет к падали!..
     - Все мы когда-нибудь станем падалью, - произнес шипящий тихий голос.
     Князья обернулись и  увидели около себя Спитамена.  Он  был в  той же
рваной бедной одежде,  подпоясан ремнем, на котором висели небольшой меч и
кожаная сумка с  дорожной чашкой.  Изогнутый лук  и  колчан,  туго набитый
оперенными  стрелами,  были  прикреплены  по  обе  стороны  чепрака.  Конь
Спитамена,   степняк-сауран,   серый,   с  темной  полосой  вдоль  хребта,
небольшой,  но крепкий и горбоносый, был настоящий берк*, на котором скифы
отправлялись в дальний путь, не боясь никаких лишений.
     _______________
          * Название  <берк>  сохранилось  до  сих  нор  у  кочевников для
     обозначения выносливой дорожной лошади.

     Вскоре князья остановились. В этом месте скрещивались главные степные
тропы:  на северо-запад -  к Ховарезму*,  на юг - в Сугуду и на восток - к
тохарам.  Множество колодцев, обложенных ветвями саксаула, было разбросано
посреди  истоптанной  скотом  выжженной  степи.   Большой  каменный  идол,
высеченный из цельного камня,  глядел слепыми,  выпуклыми глазами, держа в
руках  каменную чашу.  Князь Тамир,  а  за  ним  и  все  остальные путники
спешились и  поочередно положили идолу в чашу по кусочку вяленой баранины,
лепешки или несколько зерен ячменя.
     _______________
          * Х о в а р е з м,  или Хорёзм,  - древнее название Хивы.

     Затем князья подошли друг к другу,  подержались за локти, шепча слова
молитвы,  и поцеловались в плечи. Будакен помог старому князю Тамиру снова
взобраться на  коня.  Затем  ловко вскочил на  своего карего жеребца и  по
узкой тропе,  выдавленной в глинистой почве,  как канавка, тронулся к югу.
Скифские воины, растянувшись длинной цепью, последовали за ним.
     Тамир хлестнул коня плетью и вскачь, без дороги, пустился в степь - в
сторону своей ставки. За ним, взбивая пыль, помчались все его спутники.
     Одинокий серый идол  слепыми каменными глазами смотрел вдаль -  туда,
где группа всадников быстро уменьшалась в дрожащем раскаленном воздухе.


                               Часть третья

                            СЧАСТЛИВАЯ СУГУДА

                                                Никто не думал о том,  что
                                           сейчас все  рухнет,  что  кровь
                                           промочит сухие, пыльные дороги,
                                           что начнется новая жизнь.

                                                     Из восточной летописи


                           НА ГОРОДСКИХ ВОРОТАХ

     Город  Курешата дремлет  в  палящих лучах  раскаленного солнца.  Арка
въездных ворот города, сложенная из больших квадратных кирпичей, раскрыла,
как  пасть,  широкий  черный  вход.  Старые  карагачевые  ворота  изъедены
временем и термитами;  на них резные изображения льва,  стоящего на задних
лапах, и необычайно храброго персидского царя, который, держа льва за уши,
разрезает ему мечом живот.  Под аркой проходят ослики, нагруженные зеленым
клевером,  медлительные бородатые буйволы,  малорослые кони,  скрытые  под
громадными вязанками хвороста.  За животными идут, покрикивая, крестьяне в
серых дерюжных одеждах,  в грубых кожаных сандалиях.  У них длинные черные
бороды;  недоверчивые глаза сидят глубоко,  носы горбатые.  Подпоясаны они
тремя разноцветными шнурками -  знак того, что они, как честные поклонники
огня,  имеют три добродетели:  добрые мысли,  добрые слова и  добрые дела.
Головы обвязаны желтым или  синим  полотенцем,  конец  которого спадает на
плечо.
     Городские  ворота  стоят  в  глубине  между  двумя  сходящимися углом
стенами из сырцового кирпича.  На стенах выступают бойницы.  Если из степи
прискачут скифы и  захотят штурмовать город,  то  их  обстреляют со  стен,
забросают сверху камнями и зальют кипятком и горячей смолой.
     Над  воротами  на  выступе  сидит  сторож  Кукей  и  вяжет  узорчатые
шерстяные чулки.  Он стар и  провел на этом месте много лет.  Лицо выжжено
солнцем и  изрезано морщинами.  Седые брови над слезящимися глазами торчат
во  все стороны.  Давно уже не  налетали из степи кочевники.  Но он хорошо
помнит,  как  последний раз  примчались всадники на  небольших крапчатых и
бурых конях,  с  короткими копьями и  тяжелыми секирами,  в  остроконечных
черных шапках. Они ревели, как буйволы. Их стрелы летели далеко и поражали
без  промаха.  Защитники  города  попрятались со  стен,  оставив  котлы  с
кипятком.  Эти всадники вытоптали конями поливные поля пшеницы,  на  скаку
хватали и втаскивали на седла баранов и телят,  стучали секирами в ворота.
Они  ушли обратно в  степь,  лишь получив вереницу верблюдов,  нагруженных
полосатыми мешками с зерном и большими кувшинами с крепким вином и медом.
     Сторож Кукей дремлет, а руки по привычке шевелят деревянными спицами,
продолжая вязать чулок.  Он  поглядывает со  стены вниз,  когда там громко
заспорят между собою крестьяне.
     Направо  от   Кукея,   на   верхушке  башни  из   сырцового  кирпича,
облупившейся и  оплывшей под действием солнца,  ветров и зимних дождей,  -
взъерошенное гнездо, и в нем маячит аист на длинной красной ноге.
     Иногда аист подпрыгивает,  распластав широкие крылья,  или закидывает
голову назад, кладя клюв на спину, и щелкает им, как трещоткой.
     <Счастливый наш город,  - думает Кукей. - Видно, еще мы не прогневали
нашего  всемогущего небесного  покровителя Ахурамазду>.  И  он  молитвенно
протягивает руки с чулком к солнцу.
     Налево,  в  щелях  стены,  скрыты гнезда больших серых коршунов.  Они
часто  вылетают оттуда,  стремительные и  бесстрашные,  и  затем плавают в
небе,  издавая скрипучие тонкие крики,  точно  стон  блока  над  колодцем:
<пирлю-лю-лю-лю, пирлюлю...>
     Аист внезапно замахал крыльями,  потанцевал на тонких ногах и  плавно
полетел,   направляясь  в   степную   равнину,   раскинувшуюся  к   северу
беспредельным выцветшим плащом.
     Сонные глаза Кукея проследили за полетом аиста, на солнце отливавшего
серебром.   Через  квадратные  поля  проса  и  клевера,  где  поблескивала
спущенная из канав вода,  по межам пробиралась группа всадников.  Кукей их
сразу узнал:  это, несомненно, скифы, около двадцати воинов. Как не узнать
остроконечных черных шапок,  небольших бурых и пегих коней! Уже можно было
различить тонкие, наклоненные вперед копья.
     Кукей   бросился  к   бронзовому  большому  котлу,   подвешенному  на
перекладине, и неистово заколотил по нему палкой. Резкие дребезжащие звуки
понеслись по городу,  пробуждая всюду тревогу. На плоских крышах появились
перепуганные жители, побросавшие работу.
     Кукей бил в котел,  пока не прибежал испуганный десятский*, с опухшим
от  сна лицом.  Он  переводил глаза то  на  Кукея,  то на степь и  наконец
бросился  к  стене,  вглядываясь в  приближавшихся страшных всадников.  По
дороге бежали крестьяне,  прыгали через  канавы,  гнали  ослов в  стороны,
прямо через поля.
     _______________
          * Д е с я т с к и й  - начальник десяти воинов.

     - Ворота!  Скорей  закрыть ворота!  -  закричал десятский и  вместе с
Кукеем побежал с башни вниз по истертым сырцовым ступеням.
     Но  когда оба внизу завернули за выступ стены,  то наткнулись на трех
скифов,   прискакавших  на  пегих  конях.  Они  уже  въехали  в  ворота  и
остановились, поджидая других.
     - Назад,  уезжайте  назад!  -  кричал  скифам  десятский.  Он  боялся
приблизиться и только издали махал руками.
     Один из всадников, с красной головной повязкой, крикнул Кукею:
     - Старик чулочник,  неужели ты  не  хочешь узнать меня?  Я  же Левша,
Шеппе-Тэмен, сын горшечника! Разве ты не помнишь? Ты мне показывал, как из
кишок крутить тетиву, как из рога оленя гнуть лук.
     Кукей начал присматриваться и  узнал молодое обветренное лицо,  узкие
смешливые глаза.
     - Верно, ты, кажется, Левша Шеппе! Мне ли не узнать тебя: рядом жили!
Теперь ты  уже своего коня завел!  Разбогател,  видно.  Но что мне делать,
если нам приказано не пускать скифов в город?
     Десятский продолжал кричать:  он боялся,  что скифы начнут рубить его
тяжелыми секирами.
     - Уезжайте за городскую стену -  мы запрем ворота, а потом уже начнем
говорить с  вами.  Кто знает,  не  едут ли  за  вами тысячи скифов,  чтобы
ворваться в город.
     - Брось кричать! - успокаивал Спитамен. - Зачем всполошил весь город?
Сколько лет уже нет войны между нами!  Сакские вожди не раз пили с  вашими
князьями чашу дружбы.
     - Не пой мне песни,  поворачивай!  -  кричал десятский.  -  Наместник
города прибьет в  гневе гвоздями к  воротам и  меня и сторожа Кукея за то,
что мы впустили вас.
     Из  соседней людной  улицы  с  криками  вылетело несколько всадников.
Впереди  на  большом  откормленном коне  несся  толстый  согд,  обвешанный
оружием,  с  копьем наперевес.  Его  латы блистали,  на  шлеме развевались
фазаньи перья. За ним скакали безусые юноши с поднятыми мечами.
     Одновременно в ворота въехал Будакен и за ним его спутники.  Он сидел
на коне,  спокойный,  как всегда, угрюмый, со свисшими усами; только глаза
его сузились и настороженно поблескивали. Все остановились.
     Кукей выскочил вперед:
     - Вот  это  приехал наш  сотник.  Он  тоже скажет,  что скифам нельзя
въезжать в город.
     - Зачем вы приехали сюда? - задыхаясь, закричал сотник.
     - Это  очень знатный посол от  саков,  -  отвечал Спитамен,  -  князь
Будакен  Золотые  Удила.  Он  едет  в  Мараканду к  сатрапу  Бессу,  везет
драгоценные подарки. Если твое благородство будет кричать и не впустит нас
в  город,  а  заставит ночевать за стенами в поле,  на отбросах,  вместе с
шакалами и  собаками,  то мы не останемся здесь,  а поедем дальше.  Там мы
пожалуемся на  вас царскому сатрапу и  расскажем,  как грубо вы встречаете
важных  послов!..  Тогда  Бесс  пришлет  правителю города  и  заодно  тебе
крученые конопляные веревки,  чтобы вы оба удавились в наказание за обиду,
нанесенную знатному послу.
     Сотник пошептался со своими спутниками.
     - Впустим их на торговый двор*, а там запрем, - советовали юноши.
     _______________
          * Т о р г о в ы й  д в о р,  рабат,  -  по-арабски <укрепление>.
     Такие дворы устраивались персами на больших путях в форме квадратного
     двора, окруженного  высокими  глухими  стенами,  с  одними  воротами,
     которые  на  ночь  запирались.  Позднее  в Москве был такой рабат для
     восточных гостей,  и это имя сохранилось в  переделанном  названии  -
     <Арбат>.

     Сторож  Кукей  схватил коня  под  уздцы  и  принял от  сотника копье.
Грузное тело  сотника сползло с  коня.  Сложив  руки  на  груди,  он  стал
медленно подходить к скифскому князю, склоняясь к земле.
     Будакен спрыгнул на землю и  двинулся,  раскачиваясь на кривых ногах,
навстречу сотнику.  Оба  протянули руки  и  подержали их,  подняв  в  знак
уважения согнутую правую ногу.
     - Приветствую высокого гостя,  -  сказал сотник,  - добро пожаловать!
Проезжайте дальше на главную площадь. Там есть торговый двор для путников.
Не  сердитесь на сторожа -  он был прав:  есть приказ из Мараканды,  чтобы
никого из  чужестранцев без  разрешения не  пускать в  город.  Но  высоким
послам всегда мы рады.  Такое опасное стало время!  Говорят, что на Сугуду
идут враги под начальством Двурогого-царя. Пусть твоя сила садится на коня
и следует за мной.
     Будакен и сотник снова сели на коней.
     - Азрак, сторожа Кукея взять на петлю! - крикнул сотник.
     Угрюмый,  плечистый согдский воин подъехал к сторожу Кукею,  набросил
ему на шею петлю и, повернув коня, потащил старика за собой. Кукей схватил
руками веревку, которая его душила, и всхлипывал:
     - Пропала моя голова!  Теперь мне нет спасения! Все из-за этих саков!
Кто спасет меня! Мать моя, ты увидишь мою смерть!
     Юноши  бросились в  узкую  улицу,  полную народа,  и  стали  хлестать
плетьми по головам всех встречных.
     По обеим сторонам этой улицы тянулись лавочки купцов.  Ослы,  лошади,
крестьяне,  нарядные горожане в  пестрых одеждах -  все  бросились вперед,
спасаясь от страшных скифов.
     Слышались крики:
     - Саки  ворвались!   Сыновья  Аримана!   Запирайте  ворота!  Афрасиаб
вернулся! Уже режут!
     Купцы  спешно закрывали резные двери  лавочек.  Убегая,  опрокидывали
корзины с гранатами, померанцами, персиками.
     На  плоские крыши  домов выбегали женщины в  длинных цветных одеждах.
Они хватали плачущих детей, тащили одеяла, ковры, кувшины.
     Дряхлая старуха,  волоча зеленую подушку,  вылезла на  край  крыши и,
потрясая  пятерней  с  растопыренными кривыми  пальцами,  повторяла  самое
обидное персидское ругательство:
     - Жгу вашего отца!.. Пусть он сгорит в аду!..
     Тогда Кидрей, смеясь, закричал ей:
     - Зачем показываешь свое лицо? Оно безобразно, как вымя гиены! Закрой
его подушкой!
     Когда жители города увидели, что скифы едут спокойно, что их секиры и
копья никого не поражают,  они осмелели и стали останавливаться отдельными
группами, затем  следовать   сзади,   постепенно   приближаясь,   указывая
пальцами,  смеясь,  хлопая себя по бедрам и бросаясь в стороны, как только
скифы оборачивались.
     Главная  улица  перерезала  город  от  восточных  въездных  ворот  до
противоположных западных.  На  улицу  выходили  глухие  глинобитные стены,
кое-где  прорезанные калитками  и  узкими  переулками.  За  этими  стенами
виднелись зелень садов  и  плоские крыши домов -  огромных замкнутых жилых
кварталов.
     Всадники прибыли на небольшую площадь, в середине которой возвышалась
кирпичная арка, а за ней низкие строения, огороженные стеной.
     - Это торговый двор для караванов, - объяснил Будакену Спитамен.
     На  площадь выходили лавки  купцов Курешаты.  Перед  лавками пестрели
деревянные лотки и нары,  крытые коврами,  полные материй, цветных туфель,
тарелок с  красками в  порошке,  кривых  ножей,  платков,  бус,  ожерелий,
браслетов, кувшинов, мелкой посуды, конской сбруи, крючков, колец и прочих
ярких и диковинных для скифов вещей.


                              ТОРГОВЫЙ ДВОР

     Передние согдские воины,  хлопая  плетьми,  влетели в  широкие ворота
торгового двора. Послышались крики и рев верблюдов.
     Сотник, делая приветливый жест рукой, кричал:
     - Сюда, сюда!
     Скифы столпились и переговаривались вполголоса:
     - Бойся  согдианских стен!  Въедем -  и  потом не  выедем.  Здесь нас
передавят, как крыс в яме. Лучше остановимся в поле.
     Но  подошедшие близко согды приседали,  ударяли ладонями по  камням и
звали въехать внутрь двора.
     Пегий конь Кидрея и его широкая спина мелькнули в темных воротах.  Он
вернулся оттуда и закричал:
     - Там есть вода, есть сено, и для нас чистят место!
     Будакен поднял  руку  с  плетью,  и  двадцать скифских коней  гуськом
двинулись в ворота.
     Большой квадратный двор, обнесенный стеной, был полон кричавших людей
и  встревоженных верблюдов.  Деревянные резные колонны поддерживали навесы
над террасами, окружавшими двор. В стенах темнели глубокие ниши, где могли
располагаться путники.
     Некоторые ниши  были завешены цветными занавесками и  коврами.  Из-за
них  испуганно  выглядывали женщины,  закутанные в  оранжевые и  малиновые
покрывала.
     По всему двору бегали согдские воины,  расталкивая путников,  подымая
их ударами плетей,  сгоняя толпу в одну сторону двора.  Они,