Все это, конечно, неплохо...  Но до  некоторой
степени, только  до некоторой степени, в меру! Отчего люди вечно бросаются в
крайности?
     - По-другому не умеют, наверное.
     - А  мозги на что?  Чтобы ими шевелить, нет?  Иногда достаточно  только
руку протянуть для ласки, только твердо слово  сказать для отказа... Ан нет,
руку  заробеют протянуть,  слово не  осмелятся  сказать, а  когда уже совсем
невмоготу  станет  - проще  революцию устроить, жизнь всю  перевернуть,  все
сначала начать! Крайности имеют разрушительную силу, скажу я тебе...
     Кис думал  о поведанной  Катей  истории  и, позволь он  себе поделиться
мыслями  с  Алексом,  он  сказал  бы:  "Вот,  например,  сумей  тогда  Алина
решительно сказать "нет"  дяде -  то, возможно, он бы отступился? Хотя бы из
страха  огласки...  Но  она  не  сумела, она  смолчала,  скованная  страхом,
привычкой послушания, отсутствием опыта,  боязнью позора... И, пожалуйста, -
у нее остался только один возможный выход: банка с маринованной волоконницей
Патуйара..."
     Боже упаси, Кис вовсе не осуждал Алину - она защитила свою честь и свою
душу, как сумела; он просто философствовал. Уж если  на то пошло, это вообще
типично  для  русского  характера,  стоит  только  в  отечественную  историю
заглянуть, такой вот национальный  генотип: кушаем дерьмо, кушаем, а то даже
и от  удовольствия  причмокиваем, и  в  придачу  спасибо  говорим,  и в ноги
батюшке  диктатору (как он ни зовись) плюхаемся; а  потом  вдруг  р-раз! - и
революция, бунт. Да какой! Сразу "кровавый и беспощадный". Нет бы там, как в
других  странах,  гнуть  свою  линию  твердо,   но  потихоньку,  полегоньку,
понемножку - забастовки, демонстрации- манифестации...
     - Ты что замолчал? - Поинтересовался Алекс.
     -  Об  особенностях  национального  характера  задумался,  -  уклончиво
ответил Кис.  -  Так вот,  Алина:  она,  должно быть,  в  школе  была из тех
учеников, которые, сделав  пару помарок,  переписывают заново  всю тетрадь -
чтобы  все  было  красиво и  безупречно. Чистюля! Она и в жизни своей такая:
пожила  с  Марго  и  ее  компанией, -  нашла ошибки,  -  решила  все  заново
переписать.  Сбежала,  жила  одна,  трудно,  но  "правильно".  Потом  ты  ей
встретился, опять новая жизнь; она ее  приняла, пожила, снова нашла ошибки -
снова  решила  все  переписать:  уйти от тебя  и  все начать сначала...  Ее,
кажется, с детства приучили переделывать плохо сделанную работу - вот она  и
переделывает без остановки, род навязчивой идеи... Теперь-то, после амнезии,
ей куда трудней будет: ей не  переписывать,  ей  с  белого листа писать свою
жизнь придется: свою биографию, свое прошлое, саму себя...
     Алексей  внутренне  прислушивался  к  своему голосу:  не  слишком ли он
назидателен? Но  Мурашов слушал  его с задумчивым  вниманием,  -  хоть  пиши
картину "Юноша внимает старцу"...
     Конечно не потому, что Кис старше на каких-то два года. Дело, видимо, в
том,  что, художник по природе, Мурашов не  был силен в анализе и логических
построениях, и его  должна  была  привлекать способность  Алексея облекать в
слова,  формулировать то,  что Алекс  чувствовал и  сам - таким  образом  он
получал подтверждение своим чувствам и их словесное выражение.
     - Ты не думай, это не теория - это прожитое, -  продолжал Кис.  - Я сам
свою семью так потерял. Да теперь  уж  что  об этом  говорить, мы восемь лет
назад развелись. Могу только советы теперь давать подрастающему поколению...
     Кис  извиняющеся улыбнулся,  но Алекс  даже не обратил внимания на  это
извинение, он сосредоточенно слушал.
     - Твои советы хороши, Леша. Но малость абстрактны: ты забыл, что она не
хочет меня видеть, не хочет знать о моем существовании!
     - Она боится!  Боится узнать о  своих ошибках. Ты говоришь,  она помнит
только  раннее детство?  Пойми,  у нее сейчас сознание ребенка,  и ее  страх
перед собственным прошлым сродни страху ребенка перед будущим. Многие дети -
приходилось ли тебе слышать? - в какой-то момент говорят: не хочу вырастать,
не хочу становиться взрослым. Они еще не успели наделать  глупостей, они еще
не  испытали горечи своих будущих  неудач и  ошибок,  они еще  не ощутили на
своих плечах груз ответственности за решения, которые придется принимать, но
они  уже  испугались в  их предчувствии... Так и  Алина. Она не помнит  свою
жизнь, но чувствует, что  там было  что-то,  что ей не понравится,  какой-то
груз ошибок, ответственности за неправильные  решения... Вот и не хочет. Это
пройдет. Что врач говорит?
     - Что нельзя насиловать ее волю. Он тоже меня уверяет, что это пройдет.
     - Вот видишь.
     - Не вижу. Что изменится?
     - Она  немножко освоится в  этой  жизни, посмотрит, что не так уж все и
страшно... Она ведь трусиха, твоя  жена. Марго и сделала на это  ставку - на
ее робость, податливость.
     - И промахнулась. Не такая уж Лина трусиха, как ты говоришь.
     -  Конечно.  Это  просто   ее  другая  сторона.  Она   долго  уступает,
добровольно подстраивается  под чужую волю и даже позволяет себя подавлять -
людям и обстоятельствам. А потом - р-раз, и бунт.
     - Умный ты... Что же теперь делать?
     - Ждать, я тебе говорю. Ждать!
     -   Что   изменится,   я   не   понимаю?   Ее    физическое   состояние
удовлетворительно, ее могли бы уже  выписать, а она ни в  какую!  Она  хочет
оставаться в больнице просто потому, что не хочет домой!
     -  Слушай,  а  если попытаться  настоять  на  выписке?  Врач  может  ей
что-нибудь такое объяснить, что места в клинике нужны для настоящих больных,
а она  уже  здорова,  ей  нужно  только  приходить  на  сеансы  к психиатру,
амбулаторно... Убедить ее, внушить, что выписка необходима...
     - И что?
     - Она осмотрится дома. Увидит, что это  совсем  не  страшно. Жить  - не
страшно, с тобой жить - тоже не страшно. Она перестанет бояться и согласится
пройти курс с психиатром. А?
     - Может, ты и прав... Поговорю с ее врачом.
     Мужчины чокнулись бокалами за успех.
     - И вот еще... - поднял рюмку с недопитым коньяком Кис. - Давай за  то,
чтобы вам с Алиной больше  никогда мои услуги не понадобились. Чтобы все эти
игры  в детектив остались  позади. И чтобы дальше в вашем романе были только
любовные сцены.
     -  Да  уж, -  ответил  Алекс,  допивая коньяк, - надеюсь видеть тебя  в
гостях только в качестве друга...


     Было уже давно за полночь, дрова прогорели, оставив  в камине мерцающие
угли, подернутые  серой пеной осевшего пепла. Пора было спать. Кис с хрустом
потянулся,  с   наслаждением  представляя,  как  он  сейчас  растянется   на
кровати...
     - Иди сюда, - позвал его Алекс из кабинета.
     Кис  вошел. Креслу,  занимавшему раньше положение сбоку от  письменного
стола, была  дана отставка. Теперь на его месте  стоял мольберт  и весь край
стола был завален красками. На мольберте был прикреплен портрет Алины, почти
законченный.
     - Нравится? - спросил Алекс.
     Портрет  был  выполнен в  одном цвете,  только в  разных оттенках этого
цвета  -  Кис  не знал,  как называется  эта техника; "гризайль", -  пояснил
Алекс. Алина была на нем похожа на саму  себя, хотя  портрет был написан  по
памяти;  но,  наверное,  Алекс не  об  этом спрашивал. Художники, они не так
судят, как простые смертные: похоже - не похоже...
     Кис искал слова. Портрет произвел на него впечатление, не совсем  ясное
ему самому.
     Алекс понял его молчание по-своему.
     - Я давно не писал красками... Честно говоря, это первый портрет  Лины.
Даже  не  знаю, почему  - мне никогда  не  приходило в  голову  написать  ее
портрет...  Может  потому,  что  я совсем  перестал  заниматься живописью  к
моменту, когда мы с ней познакомились. Знаешь, когда-то я делил мастерскую с
одним своим другом, Андрюшкой, - вместе учились - и мы с  ним  писали каждый
день,  то в одной технике,  то  в  другой. Это было своего рода тренировкой,
упражнением в мастерстве... Теперь он  работает  на мое издательство, делает
для нас иллюстрации, у него все та же  мастерская, он пишет каждый день, а я
- нет. Я руковожу. Я больше не художник, - я бухгалтер, администратор и...
     - Выражение лица у нее...
     - Что-что? - не понял Алекс.
     -  Выражение лица,  говорю,  на портрете...  Я  бы сказал -  спокойное,
уверенное  в  себе. Очень  похоже  на Алину,  -  а  вроде  как  не  она.  На
фотографиях у нее скорее взгляд  вопрошающий,  почти что робкий... В этом не
отдаешь себе отчет,  когда смотришь фото,  но глядя на твой портрет, я вдруг
понял разницу... Откуда оно, это  выражение  на портрете?  Ты так ее видишь,
что ли?
     - Не знаю... Пишется как-то само. Обычно не думаешь. Наверное, я ее так
вижу.
     - Или ты ее так хочешь видеть. И ты прав.




Глава 29.


     Алина  щурилась  на  солнце.  Новые  очки   немного   жали  переносицу.
Интересно, а старые не жали? А старые очки были - какие?
     Нет,  не интересно. Совершенно не  интересно.  Совсем нет.  Новые,  раз
жмут,   лучше  просто  снять.  И  никого  не  видеть.  Вот  и  хорошо.  Лица
расплываются, и некого узнавать: все, как один.
     Там, в конце парка, решетчатая ограда. За оградой улица. По улице ходят
люди и ездят машины. Это из-за них она получила удар в голову. А из-за удара
в голову -  потеряла память. И она туда  не хочет. Ни к людям, ни к машинам.
Оставьте  меня все  в покое.  Не  трогайте.  Только  не трогайте  меня! Все.
Отстаньте. Мне тут хорошо, я здесь останусь.
     Как это просто: удар в  голову - и памяти, как  не бывало. И ты с этого
момента - никто, тебя зовут - никак,  и ты живешь - нигде. У тебя больше нет
биографии, нет прошлого, ничего, чистый лист.
     Вот и хорошо, вот и отлично. Оно мне не  нужно,  прошлое.  Пусть чистый
лист; начнем с чистого листа; так лучше.
     Она расстегнула две верхние пуговки рубашки и закрыла глаза,  подставив
лицо нежаркому сентябрьскому солнцу.


     Больничный   запах  сводил  Алекса  с  ума.  Даже  здесь,   в  кабинете
заведующего отделением доктора Паршина, этот запах преследовал его, проникал
в ноздри,  в  мозг. Только  один  этот  запах  способен  вызвать  депрессию!
Немедленно забрать Лину отсюда!
     Толстый и  высокий,  с седеющей черной бородой, доктор Паршин распахнул
дверь своего кабинета и сказал сиплым басом: "Сейчас я вам наглядно объясню.
Пожалуйте". Он провел Алекса в конец коридора и указал на Алину в окно:
     - Видите,  она гуляет всегда во внутреннем  дворе, между корпусами. Она
практически никогда не доходит  до нашего парка. Только смотрит в парк из-за
угла, не покидая двор.
     - Да, я  заметил... Я  ее вижу  иногда, я  в парке на скамейке  подолгу
сижу, - жду, когда она появится.
     - И знаете, почему? Потому что из парка видно улицу! И она ее боится. А
вы говорите  - домой! Это может  привести ее к  нервному  кризу, ухудшить ее
состояние, это риск, Александр Кириллович. Риск,  что память к ней вообще не
вернется.
     - В  конце концов, это не так уж важно, память. Раз Лина сама  не хочет
ее  возвращать...  А  для  меня - имеет значение  только то,  чтобы мы  были
вместе, чтобы она была рядом, дома. Наша семья - вот что важнее всего...
     - Вы  забываете, что это для вас семья, для вас она -  жена. Но вы  для
нее -  никто, и семья для нее не существует.  Она сейчас  в некотором смысле
сравнима с ребенком,  и  если ей и нужна семья,  то, скорее, в  виде папы  с
мамой... Вы находитесь в разных системах отсчета.
     - А вы что предлагаете?
     - Ждать.
     - Не может же она бесконечно находиться в больнице!
     - Конечно,  не  может. Но прежде, чем вести  разговор  о ее возвращении
домой, необходимо, чтобы она хотя бы согласилась с вами познакомиться. Чтобы
она к вам хотя бы немножко привыкла.
     - Но ведь она не хочет меня видеть!
     - Последний раз я говорил с ней об этом два дня  назад. Поговорю опять,
сегодня. Надо уговаривать  ее постепенно, на  нее нельзя давить: она страшно
сопротивляется  любому  давлению, даже  мнимому...  Что-то в  ее подсознании
блокирует восстановление  памяти  -  такое  иногда встречается  в  случаях с
амнезией. Так что наберитесь терпения.
     Терпения!  Алекс обвел глазами коридор. Белое, бесцветное,  больничное,
безрадостное - как тут может захотеться  жить, узнавать жизнь? Больные, тоже
какие-то выцветшие,  блеклые, слоняются по коридору; посетители - и те будто
вылиняли. У соседнего окна стоит какой-то молодой человек, и прижавшись лбом
к стеклу, смотрит во двор -  с тоской. Хоть и не пациент, по костюму  видно:
посетитель. И то -  тоска. Вот что  такое больница  -  тоска! И  этот запах.
Здоровому жить расхочется.
     - Может быть, мне  лучше подойти к ней,  пока она  гуляет,  во дворе, и
самому с ней познакомиться? "Познакомиться"... Как это странно звучит.
     - Я вас понимаю. Но делать этого нельзя, ни в коем случае!
     - Почему? Думаете, я ей не понравлюсь?
     - Возможно,  и понравитесь. А  возможно  - нет. Никто прогнозировать не
возьмется,  но  вероятность  негативной  реакции  очень  высока.  Она  может
испугаться, это может вызвать  у нее нервное потрясение, и тогда наши  шансы
на  скорое возвращение  памяти  резко уменьшатся.  Мы  не  имеем  права  так
рисковать! Вы  должны  понять,  что  амнезия  - дело крайне деликатное,  тут
замешана  психика,  и  заблокированные участки мозга могут навсегда остаться
выключенными, если действовать грубо...  Тем более, как я  вам сказал, Алина
сама,  подсознательно,  пытается  сохранить  свою  амнезию...   Как  бы  вам
объяснить... Как если бы она сложила свои воспоминания в некий ящик, заперла
на ключ, а ключ потеряла. Но  при этом такое положение  вещей  ее  почему-то
устраивает, и ключ она искать не хочет.
     - Хорошо, доктор.  Делайте, как считаете нужным, но только постарайтесь
поскорее ее убедить, прошу вас!
     - Все,  что в моих силах! -  оторвался от окна врач. - Заверяю вас, все
что в моих силах, я делаю!
     Они двинулись по коридору к выходу.
     Молодой  человек у  соседнего окна повернул голову и  долго смотрел  им
вслед.  Когда они скрылись из виду, он тоже двинулся  по коридору  в сторону
выхода.


     Сквозь закрытые веки тепло и розово проникало солнце.
     Все-таки  это   неразумно;  все-таки   надо  перестать  бояться,   надо
согласиться на сеансы, которые помогут ей вернуть память; надо встретиться с
мужем, - надо узнать свое прошлое...
     "Прошлое" - такое черное, крепкое, плотное слово. Прямоугольное; черный
металлический ящик  с тяжелой крышкой. Холодный,  черный, тяжелый, с острыми
углами, с кованой крышкой... Если эту крышку приподнять...
     Оттуда вылетят злые духи, и затащат Алину в ящик!
     И крышка захлопнется.
     Нет! Ни за что.
     Отчего прошлое ей кажется  таким черным и глухим ящиком? Что там в нем,
- что-то плохое?
     Почему она  так решила?  Глупости;  надо  узнать, надо спросить доктора
Паршина: пусть расскажет ей о ее прошлом, хотя бы немножко, хотя бы коротко,
чтобы только краешком глаза заглянуть в прожитые двадцать пять лет...
     Нет, там духи! Они вылетят - и все, и уже будет поздно, с ними никто не
сладит; они затащат Алину в черный ящик. Нет.
     Но нельзя же жить вечно в больнице, надо из нее однажды  выйти; и куда?
в прошлую жизнь?
     Почему  это так надо? Почему, кому она обязана вернуться? Почему нельзя
начать  новую  жизнь,  без  прошлого? Она  его не хочет,  прошлое, она хочет
начать жизнь заново, - разве она не имеет права? Разве они -  имеют право ее
принуждать?
     Может, сбежать из больницы?
     Розовое и  теплое  свечение солнца вдруг исчезло,  будто его выключили;
серая тень легла на ее веки.
     Алина открыла глаза.
     Перед ней  стоял  мужчина. Красивый  мужчина.  Шатен.  Высокий.  Хорошо
одетый. Элегантный костюм, галстук с  булавкой,  стрижка,  как  на картинке,
благоухание туалетной воды. Он ей улыбался.
     Что ему надо, интересно? Его улыбка показалась Алине фамильярной.
     Она смотрела на него вопросительно, но он молчал.
     - Что вам нужно? - спросила, наконец, Алина.
     Мужчина, не ответив, сел на скамейку, рядом с ней. Алина демонстративно
отодвинулась.
     -  Вы  меня  не узнаете?  -  проговорил он  немного  настороженно, хотя
по-прежнему улыбаясь.
     - Нет, - без всякого любопытства ответила Алина.
     Его лицо слегка расплывалось в ее  глазах, было нечетким, но она решила
не надевать очки, - у нее не было ни малейшего желания его разглядеть.
     - Совсем не узнаете?
     - Бесполезно, - холодно обрезала Алина. - Я вам ничего не могу сказать.
У меня амнезия.
     - Я знаю, - сказал мужчина, как  показалось Алине,  с удовлетворением в
голосе, которое ее удивило.
     - Откуда? - сухо осведомилась она.
     Мужчина  молчал,  разглядывая  ее  все  с  той  же  улыбкой.  Алине  не
понравилось, как он  на  нее смотрел, как он улыбался,  и  вообще весь  он -
совсем не понравился! Она вскочила и двинулась было от скамейки...
     - Постой, Аля, - догнал ее голос мужчины. - Постой. Я твой муж.
     Крышка черного ящика медленно, тяжело приоткрылась. Духи зашевелились.
     Как  доктор  Паршин  мог разрешить ему к ней  подойти! Это нечестно; он
обещал ей полный покой!
     - Подожди, - сказал Муж. -  Одну секунду.  Ты  ничего не  хочешь знать,
твое право; но ты должна  узнать одну вещь, только одну. Потом будешь решать
сама, что делать.
     Алина  присела,  спиной  к нему, и  замерла  на  краешке скамейки. Духи
завладели  ее  телом,  схватили,  загипнотизировали;  она  чувствовала  себя
парализованной,  тело  ее не  слушалось,  сознание приготовилось  к прыжку в
бездну, в черный ящик, и голова кружилась с тихим звоном.
     -  Ты  должна знать, что  тобой  интересуется  милиция,  -  он  говорил
негромко, но  с напором.  - Ты совершила... одно преступление. Небольшое; но
тебя за него сразу же  посадят в  тюрьму, как только к тебе вернется память.
Так что  не в твоих интересах оставаться в больнице - ты сама не  замечаешь,
как с  тобой  работают психиатры. Это происходит  не только  на сеансах,  от
которых  ты  отказалась:  с  тобой работают, когда ты спишь и когда ты  ешь,
каждое  обращенное к тебе слово - это лечение. Не говоря уж о лекарствах.  В
один прекрасный день память к тебе вернется, и этот прекрасный день наступит
скоро. Я только что разговаривал с доктором: он меня заверил, что это вопрос
дней. И тогда к тебе придет милиция и тебя отдадут под суд.
     Верно...  Доктор что-то  такое говорил... Что  приходили  из милиции  и
хотели задать  ей какие-то вопросы, но он отказал им! Но ведь, как ей доктор
объяснил, милиция приходила, чтобы узнать подробности автокатастрофы?
     - Какое? - настороженно спросила Алина.
     - Преступление, ты хочешь сказать?
     - Да...
     - С тебя пока  что хватит. Тебе нельзя много информации давать сразу, а
то у тебя короткое замыкание может случиться...
     Что-то резануло ее слух в этих словах, но  она не успела вдуматься, что
именно.
     -... Если хочешь, спроси у  доктора Паршина, - усмехнулся Муж, -  он  в
курсе.  Милиция у него время  от времени интересуется,  как идут  твои дела,
скоро ли к тебе вернется память.
     Это была правда, она об этом знала. Алина молчала, не глядя на Мужа.
     - Зачем вы пришли мне это рассказывать?
     -  Не  "вы", а "ты",  я  твой муж. Я не хочу,  чтобы ты попала  в  лапы
милиции,  я не  хочу,  чтобы тебя судили. Я предпочитаю, чтобы память к тебе
вовсе не вернулась... В конце концов, это не так уж важно - память; главное,
чтобы мы были вместе. Главное, - это семья,  наша семья. Поэтому я хочу тебя
забрать из больницы.
     Алина, наконец, взглянула на него. Его глаза были довольно близко и она
разглядела эти  светлые,  пристальные  и  холодные  глаза охотника,  которые
бдительно следят за передвижениями намеченной добычи.
     - Ты ведь не хочешь, чтобы тебя арестовали?
     Алина  промолчала, с трудом  сопротивляясь  разом  поднявшемуся  в  ней
страху.