веком принципиальным, с твердыми, даже жесткими, представлениями о долге
и чести. Наткнувшись на один из таких  принципов,  можно было расшибить лоб,
как о  бетонный столб; но между этими столбами клубилась податливая  материя
повседневной  жизни, и отец  Алекса умел  лавировать  в  ней  с простодушной
мужицкой  хитрецой, которая и позволила  ему сделать карьеру. И  эту хитрецу
Алекс тоже унаследовал, и именно благодаря  ей он ловко и быстро выпутывался
из сетей,  раскинутых дамами всех возрастов, не  позволяя  затянуть  себя  в
отношения,  начатые  не  по его  инициативе и  не имеющие  для  него  особой
ценности - во всяком  случае, достаточной ценности, чтобы их продолжать. Вот
если бы он сам начал...
     Но он не начинал - никогда. Он не успевал захотеть женщину, понять, что
она желанна - как она у него уже была. Конечно, не все вешались на шею  - но
тех, других, у него просто  не было времени заметить и ими заинтересоваться:
на его шее вечно кто-то висел, его вечно кто-то покрывал  поцелуями обожания
и восхищения.
     К девятнадцати  годам Алекс так  и не узнал,  что такое любовь, если не
считать некоторого сердечного  трепыхания  на пару  месяцев, сопровождавшего
его первую связь - ему было 15, ей 26, она увидела его в каком-то из Домов и
увезла его к себе...
     Все  кончилось  разом, когда умерла его мать. Он не знал,  как он любил
ее,  пока  она  была  жива.  Она была  рядом -  как воздух,  как  вода,  как
первоочередная,  но  всегда насыщаемая потребность.  Когда  ее не стало,  он
понял, что источником  его душевного равновесия, его внутренний комфорт, его
самосознание,  в котором  он был уверенным в себе и  счастливым  человеком -
была его  мать.  Матери  не стало, и  пустота  обрушилась  на  Алекса горным
обвалом и подмяла его.
     Депрессия длилась два года, и была  отягощена депрессией его отца.  Они
оба  потеряли  равновесие, которое держалось в  их жизни  на этой миловидной
женщине,  учительнице  по  образованию,   работавшей,  впрочем,  всего  лишь
несколько первых лет после института... "Исчез светоч нашей жизни" - говорил
отец, напиваясь на табуретке на кухне,  и неловкость этой высокопарной фразы
еще больше ранила Алекса.
     Женщины   и  девушки,   крутившиеся   вокруг  него,  толпой   бросились
сочувствовать, утешать, убаюкивать, давать ему свою любовь взамен потерянной
материнской - будто ринулись соревноваться, кто нежнее и заботливее... Может
быть,  они  почувствовали, что  это  их шанс  завоевать  неуловимого  Алекса
окончательно?  Как  бы  то  ни  было, они  ошиблись.  Алекс  не  нуждался  в
сочувствии и  утешении.  Алекс не  нуждался  в  том,  чтобы  кто-то  пытался
заменить ему мать. Он оборвал все свои связи, все свои приключения, все свои
влюбленности разом.
     Он ринулся, как одержимый, в  творчество. Он учился. Он жил, как монах.
Пара-тройка друзей, творчество, отец - на этом замыкался круг его жизни.
     Спустя несколько  лет он  с не меньшей  одержимостью  бросился  в  дела
управленческие, организаторские - открылось новое дыхание, новые таланты. Он
основал  издательство  - папа еще был тогда еще  жив и помог  связями - и  с
энтузиазмом принялся строить свое дело.
     Вот эта одержимость и стала знаком, под  которым прожил всю свою  жизнь
почти до  сорока  лет. Конечно,  он давно не  жил по-монашески, у  него были
женщины  -  время от  времени  кому-нибудь  да  удавалось затащить  Алекса в
постель и в отношения.  Но  он  привык воспринимать  весь  женский  род  как
амазонок-охотниц,  только  в  отличие от  древних  воительниц -  охотниц  за
мужчинами. Посему он  все с той же ловкостью, натренированной в юности, рано
или поздно отделывался от претенденток на  свою  руку и сердце. Ухаживать за
женщинами? Это казалось  Алексу чем-то вроде атавизма, безвозвратно ушедшего
в прошлое.  Ныне наступил век эмансипированных дам, расталкивающих мужчин во
всех  сферах  деятельности,  теснящих  их  даже  из  классического   ритуала
ухаживания. Теперь женщины не выходят  замуж  - теперь они берут себе мужей,
был убежден Алекс. Но роль мужа при амазонке вовсе  не прельщала его... Да и
вообще семья - зачем  она  Алексу? Свободен, успешен, обеспечен, располагает
собой  и своим временем,  как хочет... Женщины  у него и так есть,  так  что
сексуальная сторона жизни тоже в полном ажуре...
     Возможно,  он бы пошел на такие жертвы, если  бы  полюбил. Загвоздка же
была именно в том, что ему так и не удалось влюбиться.
     Но  дело  шло  к сорока, и -  общественное  мнение, что тут сделаешь! -
оставаться  холостяком  уже  было неприлично  и  подозрительно.  Алекс  стал
обдумывать,  какую бы  такую  найти, чтобы была  необременительна в семейной
жизни и не скучна в общении...
     И тут появилась Алина.


     - В новом здании, - продолжал Алекс, - не было своего буфета, и на обед
все сотрудники ходили в ближайшие кафе или  ели  на месте бутерброды. В этот
день я ушел пораньше, один, чтобы наскоро перекусить и вернуться побыстрей в
кабинет - мне предстояла важная  встреча. Я спустился в вестибюль,  и увидел
Алину в стеклянных дверях, она как раз входила. Ничего особенного в ней я не
нашел - по крайней мере в  тот,  в первый  миг - и так бы  она и прошла мимо
меня, если бы...
     Если бы она, уставившись отчего-то испуганно на меня, не замешкалась на
мгновенье.  Спохватившись, она так неловко толкнула тяжелую дверь, рванулась
-  слишком  рано, дверь  еще не  успела открыться  - что  стукнулась  лбом о
стекло.  Она  замерла, потом  выскочила, но у нее прищемило дверьми сумку  и
упали очки - дверь их смяла. Она страшно растерялась, смутилась, покраснела,
стала пытаться все  это  поднять, - я  даже испугался, что ее сейчас дверьми
задавит, и кинулся ее вытаскивать. Вытащил сначала ее, потом ее сумку, потом
то, что осталось от очков. "Сожалею", - говорю, - и протягиваю ей свой улов.
А  она...  Она  смотрит  на меня  своими  огромными  близорукими  глазами  и
улыбается так, знаете, легко и смущенно немного. Меня поразили эти глаза, их
цвет. Прозрачные и глубокие... Я спросил, могу ли  я ей чем-нибудь помочь. А
она  меня  в  ответ  спрашивает, как  пройти  в  кабинет  к  главному:  она,
оказывается,  пришла  по  объявлению   -  наниматься  ко  мне  в  секретари!
Представляете?
     Кис представлял. Фотография Алины, очень хорошо выполненная, стояла  на
письменном  столе  ее  мужа:  тонкое  акварельное лицо  с  озерными  глазами
смотрело с полуулыбкой прямо на Алексея... Чего ж тут не представлять!
     Мурашов улыбался своим воспоминаниям.
     -  Я  даже не раздумывал, я сразу понял: надо ее уводить. Уводить, пока
она  не  стала  моей  секретаршей  -  нет ничего  пошлее,  чем  жениться  на
собственной секретарше!
     Я ей что-то наврал, что главного  сейчас нет - меня, то есть, но она не
знала, что я  это он, - что главный уехал в командировку, и что лучшее,  что
она может сделать в данный момент - это согласиться пообедать со мной.
     Она согласилась.  Расспрашивала меня о специфике работы в издательстве,
о том, что предстоит ей делать, если главный  редактор ее наймет... Потом мы
ужинали. Потом мы снова обедали и снова ужинали. Я ее всячески охранял от ее
собственных попыток получить место в моем издательстве. Мы гуляли, мы ездили
на пикник, мы ходили в кино, в театр, я за  ней страшно ухаживал. Кажется, я
в первый же момент почувствовал,  что уж если мне суждено жениться, то лучше
всего на этой девушке. В ней было что-то необычное.  Нестандартное. Смешное.
Красивое.  Такой  неловкий ангел...  И, главное, в ней не было этой дешевки,
она не заглядывала с надеждой  в  глаза, не изображала на своем  лице полную
готовность,  не пыталась набить  себе цену, не  тщилась  обворожить... В ней
было достоинство  человека, который сам намерен устраивать свое счастье и ни
от кого ничего не ждет. Разве что алых парусов, как Ассоль...
     - И вам захотелось выступить в роли принца?
     - Признаться, да. Захотелось.
     - Облагодетельствовать?
     - Это плохо?
     - Собственно... Нет, почему же... Только это не совсем то же самое, что
любовь с первого взгляда.
     - Намек? - нетрезво усмехнулся Алекс.
     Кис сделал удивленные глаза:
     - Помилуйте, какой намек?
     - Вот какой: мол, этот жест я для себя  сделал, свое тщеславие потешил.
А хоть бы и так!  Любовь для других только у святых бывает. Мы все любим для
себя. Вы не согласны?
     Кис спорить не стал. "Романтическая история"! -  мысленно проворчал он.
-  И чего тут  романтического?  Выбрал  подходящую кандидатуру на  вакантное
место жены - вот и вся романтика!"
     - Короче, - продолжил Мурашов, не дожидаясь ответа, - две недели я врал
про командировки, а  когда врать стало уже невозможно, - она нервничала, что
упустит место - я ей предложил выходить за меня  замуж. Она согласилась. Вот
и все, собственно. О  том, что я - это и есть ее потенциальный работодатель,
она узнала только перед нашей свадьбой.
     - Она не обиделась на вашу уловку?
     - Нет, смеялась.
     -  Эта фотография... Я могу  ее взять? Или другую какую-нибудь, где она
хорошо видна...
     - Я вам дам. Другую.
     Александр снова  налил  себе  коньяку  и  предложил  жестом  Кису.  Тот
отказался.
     - Вам тоже не стоит, - сказал Кис. - Вам нужно поспать немного. Вы ведь
на работу должны идти, не так ли?
     Мурашов помотал головой и выпил свой коньяк залпом.
     - Нет, - он поставил рюмку на стол  со стуком,  - я никуда  не пойду. Я
буду звонка ждать. От вымогателей.
     - Боюсь,  что  вы  его  не  дождетесь...  Так вы  мне ничего  не можете
рассказать о прошлой жизни вашей жены?
     - Нет.
     - Послушайте, Мурашов, если  вы что-то скрываете... Вы хотите,  чтобы я
нашел вашу жену, или нет?
     -  Незадолго  до  свадьбы  я  ее  спросил:  "Ты хочешь  мне  что-нибудь
рассказать о своем прошлом?"  Она задумалась. А потом говорит: "Нет".  Ну, я
больше спрашивать не стал. Я находил это неприличным.
     Ну да, "у ангелов  биографию не спрашивают"!  Да только была ли ангелом
Алина Дементьева, вот что интересно!
     -  Вот  как? -  сухо  спросил  Кис.  -  А  если бы  оказалось,  что она
преступница, только из тюрьмы вышла?
     - Я в это никогда не поверю. Что в ее  короткой жизни могло быть? Разве
что мелкие грехи,  которые  есть  у  каждого. А я,  знаете ли,  не  любитель
копаться в...
     Александр замолчал, не закончив фразу, и внимательно взглянул на Киса.
     - Скажите, вы испытываете ко мне неприязнь?
     Кис растерялся. Это была правда.
     Он не любил таких: квартира - в наследство, дача - в наследство, связи,
которые  практически  все  определяют  в успехе  дел -  в  наследство,  даже
приятная наружность, которая  так нравится женщинам, -  и та  в  наследство!
Манеры и образование  - тоже родительский  капитал, а что ты сам-то? Жизнь -
как розовый  надушенный  платочек,  - а  чуть столкнулся  с  ее неприглядной
стороной  и в  кусты: не верю!  Он и жену-то свою как следует не расспросил,
кто  она да что! Демократизм? Деликатность? Как  бы  не  так: просто  боялся
узнать что-нибудь не-розовое, не-надушенное. А  оно там  есть, носом  чую! -
злился Алексей. - Ангел ему, видите ли, занадобился вместо  жены!  Да только
ангелы не сбегают от мужей по ночам...
     - Это необходимо обсуждать? - ответил он сухо вопросом на вопрос.
     Мурашов подумал.
     - Ну что ж,  это род  ответа, -  произнес, наконец, Алекс. - Вам это не
помешает работать?
     И Кис с изумлением почувствовал, что краснеет.




Глава 10


     Ее разбудил звук ключа, повернувшегося в замке. В окно пробивался яркий
утренний свет. На лестнице стоял Филипп и смотрел на нее.
     - Вставай, - негромко сказал он, когда их глаза встретились.
     Аля послушно встала. Ей было холодно.
     - Пойди умойся.
     Избегая  его взгляда, Аля спустилась. "Удобства"  были во дворе. Филипп
молча выпустил ее  из дома  и двинулся за ней. Не  доходя  до  туалета,  Аля
обернулась: "А в туалете дверь можно  закрыть?  Или ты боишься, что  я сбегу
через выгребную яму?"
     Он не улыбнулся на дерзкую шутку и ничего не ответил.


     Проводив Алю обратно  в  дом, он показал  ей умывальник в закутке возле
кухни.
     Она пустила холодную воду  - другой не было - и подставила под нее свои
ледяные руки. Ее бил озноб.
     Выйдя из  кухни,  Аля  притаилась  в  маленьком сумрачном  коридорчике,
разглядывая Филиппа - он был ей хорошо виден  на солнечном свету, заливавшем
большую  комнату.  Он  все так же,  как и четыре  года  назад, носил длинные
волосы, схваченные в хвост на спине, но теперь его льняные волосы потемнели,
подернулись пеплом,  стали жестче; жестче  стали  и черты  его лица. Голубые
глаза   его,   напротив,  будто  выцвели,   сделались  совсем   светлыми   и
непрозрачными. Его  рот,  мягкий и  безвольный детский  рот, рот сластены  и
неуправляемого   шалуна,  по-прежнему   контрастировал  с   тяжелым  суровым
подбородком, в  котором давала себя знать  примесь  эстонской крови. За  эти
четыре  года он  возмужал,  раздался в плечах  и вроде  даже вырос. Он был в
шортах,  в  черной майке без  рукавов,  под его бронзово-красной,  обоженной
первым загаром кожей,  покрытой густыми светлыми  волосками, ходили мускулы,
которые он явно выставлял напоказ.
     Филипп заметил, что Аля его рассматривает, и немного смутился.
     - Поешь.  Я  чайник  вскипятил.  Тут есть  кофе растворимый, будешь?  -
проговорил он.
     На столике в кухне стояла банка с импортным кофе,  надтреснутая голубая
чашка, и  сковородка с  поджаренными  в масле  кусочками белого  хлеба.  Аля
кивнула головой и прошептала: "Спасибо".
     - Скоро Марго приедет, так что ешь. Потом времени не будет.
     Аля  размешала кофе  в  чашке, добавила  сахара,  взяла остывшую жирную
гренку со сковородки... Она  отвыкла  от этой еды, но когда-то, - боже  мой,
как это  было давно!  - когда-то любила, и Филипп готовил ей часто по утрам,
ему нравилось готовить ей завтрак...
     Они пили кофе молча. Аля смотрела в свою чашку. Филипп смотрел на Алю.
     Наконец, Аля подняла глаза.
     - У меня нет таких - ее голос сорвался и она откашлялась, - денег.
     - Не надо, Аля, - сказал Филипп. - Не надо, не начинай все сначала.
     Аля замолчала. Она смотрела, как Филипп допивает кофе, и вдруг сказала:
     -   Как,  по-вашему,  я  буду   расплачиваться  в  магазине?  Кредитной
карточкой?  - ее голос окреп, ее озноб прошел, ее щеки порозовели и  теплота
кофе разлилась по всему телу.
     Филипп удивленно посмотрел на нее.
     - Ну да... А как же еще?
     -  Так  вот,  в  плане  у  Марго  есть  один просчет!  -  торжествующее
проговорила она.
     Филипп внимательно глянул на нее, словно проверяя на слух ее интонацию.
     - Какой? - спросил он без всякого выражения.
     - Мне никто не продаст бриллианты на такую сумму по кредитной карточке.
Нужен заверенный чек.
     - Что это такое - заверенный чек?
     - Когда  покупка на  крупные суммы, то требуется  чек, в  котором  банк
заверяет, что клиент располагает такой суммой на своем счету. И у Картье его
обязательно потребуют.
     Аля до  некоторой степени блефовала.  Когда  они были  в Париже, Алекс,
покупая  ей золотой браслет  за  наличные,  заметил,  что  нет  ничего лучше
наличной  формы  оплаты,  пояснив  мимоходом, какие трудности ждут того, кто
вздумает  оплачивать  подобные  покупки  банковской  карточкой   или  чеком.
Объяснения Алекса Аля помнила смутно,  тем более, что дело  было в Париже, и
каковы  порядки  этой  фирмы  в  Москве, где  они делали  покупки  также  за
наличные, она не представляла; но полагала, что такие же, и оттого рискнула.
     У Филиппа на лице отразилось сомнение.
     - Расскажешь это Марго. Я в этом ничего не понимаю, - сказал он сухо.
     Аля допила свой кофе. Оставшиеся двадцать минут они провели в молчании.


     Марго влетела оживленная и веселая.
     -  Ага, встали, даже  кофе попили,  я смотрю.  Молодцы! Ну, здравствуй,
подружка! Хорошо спала? - Марго расцеловала ее в обе щеки.
     Аля  не ответила. Она  смотрела на Марго, удивляясь,  что за предыдущие
несколько  встреч  не заметила того, что  ей  бросилось в  глаза теперь,  на
безжалостно-ярком свету утреннего солнца. Ее черные кудри все так же вились,
ниспадая роскошной  волной с плеч,  ее черные  глаза все так же горели, но в
них появился лихорадочный отблеск, под  глазами легли  синюшные  одутловатые
тени,  на скулах  пятнился  нездоровый  румянец. "Здорово  она пьет,  должно
быть... Или наркотики? - подумала Аля. - Жаль."
     - Что молчишь? Свое колечко ждешь? На, забирай. Как обещала. Мне чужого
не надо!
     "Чужого",  -  усмехнулась Аля,  надевая  свое кольцо. -  А полмиллиона,
должно быть, свои... Ищет ли меня Алекс? Что думает о моем исчезновении?.."
     - Ну что, поехали? - вернула ее к действительности Марго.
     -  Она тут что-то про  чек говорила... Спроси ее,  Марго,  я  ничего не
понял, - буркнул Филипп.
     - Что еще? - вскинулась Марго. - Давай скорей, все ждут.
     У входной двери, действительно, топтались Антон с Геной.
     Едва Аля закончила объяснения, как Марго взорвалась:
     - Ты уж не знаешь, что и  выдумать!  То денег  нет, теперь  и кредитная
карточка не годится!  Ты  мне  сама сказала,  что вы все  покупки  делаете у
Картье - вы постоянные клиенты, вас там знают! Кто же посмеет унизить своего
постоянного клиента  подобным недоверием? Не такие  ведь фирмы, как  Картье,
правда же?
     - Во-первых, не такие уж мы постоянные клиенты, не каждый же день Алекс
мне драгоценности покупает! А во-вторых...
     -  А  во-вторых,  -  перебила  Марго,  -  никаких заверенных  чеков  не
существует! Я же тебе сказала, Аля: не ври! Я в банк ходила и все разузнала:
покупки делаются либо за наличные, либо по карточке. И все. Никаких чеков.
     - Допустим... - Аля немножко растерялась, но тут  же взяла себя в руки.
- Допустим, от меня не потребуют заверенный чек. Но они все  равно проверят!
Они возьмут кредитную карточку и сделают  потихоньку звонок  в  банк,  чтобы
убедиться в моей  кредитоспособности.  И когда они увидят, что  у меня такой
суммы нет...
     - Врушка!
     - То они вызовут милицию. Потому что  попытка купить  драгоценности под
необеспеченный счет - это почти то же самое, что воровство...
     -  Ты  блефуешь! - вне себя от ярости кричала на нее Марго, нависая над
ней так, что ее черные волосы неприятно лезли Але в лицо.
     - Хорошо, - рассердилась Аля,  отмахнувшись  от черных прядей  Марго. -
Пошли! Сама увидишь. Мне-то что, собственно! Пошли!
     Она вскочила со стула, всем своим видом выражая готовность.
     Но Марго, против ожидания, села, уставясь на Алю.
     - Что сидишь, пошли, говорю! Я согласна. Кстати, где моя сумка?
     - Правда, что ли, будут звонить в банк?
     - Правда. Где моя сумка?
     - Если папашка поднял тревогу, то банк  может сообщить ему  о звонке из
магазина, - подал голос Антон.
     - Вряд ли,  - высказался Гена. - Милиция ее искать не станет, а Мурашов
сам вряд ли додумается предупредить банк.
     Компания затихла, обдумывая ситуацию. Алина,  наконец, увидела сумку на
столе и хотела  было ее взять, как  вдруг  Марго вскочила  и,  опередив Алю,
дернула сумку к себе.
     Аля удивилась: "Отдай мне сумку, Марго, зачем она тебе?"
     Марго перевернула сумку и высыпала ее содержимое на стол.
     - Ты что, наличные ищешь? Там не много, на бриллианты не хватит.
     Антон, углядев среди разных  мелочей  цветной пакетик  с  гигиенической
прокладкой, развернул ее и  нашлепнул клейкой стороной Гене  на лоб: "Теперь
ты у нас, Гена, будешь с крылышками!" И, разумеется, заржал. Гена недовольно
поморщился  и,  сдернув  с лица прокладку, смял ее  и  швырнул в угол. Антон
развеселился пуще прежнего.
     - Слушай, а пидоры еще прокладками не начали пользоваться? - давился он
от смеха. - У вас месячные из ж..ы не текут?
     Марго послала  Антону