ыло в ее  жизни  Марго, напоминания о страшной тайне; чтобы была в ее жизни
любовь, настоящая, яркая, сильная - такая, которая поможет ей самой забыть о
прошлом...
     Аля пощупала неоставленное Алексу письмо в кармане своей  широкой юбки.
Опять новую жизнь...
     Это было вчера. Сегодня, когда она находилась во власти Марго, когда ей
было так... не то, что  бы уж  прямо страшно, - но неуютно и одиноко, - идея
уходить от Алекса уже казалась ей не такой уж очевидной и обоснованной.
     Ей представился Алекс, каким она видела его последний раз, уходя к себе
в комнату: его затылок с короткими завитками  волос, абрис хорошо очерченной
скулы, тень  на  щеке  от  его пушистых,  как у девушки, каштановых  ресниц,
осенявших карие глаза, его бархатный баритон...
     Если бы ты был не  так занят,  Алекс! - упрекнула  Аля его мысленно.  -
Если бы ты был не так  предупредителен! Если бы ты не был так деликатен! Так
ненастойчив, так ненавязчив! Если бы, если бы...
     Если бы ты любил меня, Алекс.


     Ей показалось, что  она  задремала, когда до  ее слуха донесся  громкий
голос Марго: ее звали в комнату. Все сидели,  точно так же, как вчера, когда
она вошла сюда первый раз, и смотрели на нее. Только теперь Марго придвинула
стул: "Сядь, Аля".
     Аля  села,  обводя  взглядом  компанию.  Судя  по  лицам,   они  что-то
придумали.
     - Нам нужны полмиллиона, - сказала Марго, - и мы должны их получить. На
меньшее мы не согласны.
     - Я согласен на большее, - сказал Антон и заржал.
     Марго нежно улыбнулась своему дружку.
     - Я же вам сказала, что у меня их нет! - удивилась Аля. - Вы что, опять
не верите?
     - Верим. И поэтому  ты сейчас позвонишь своему мужу  и попросишь  их  у
него.
     - Что?!
     - Что слышала. Позвонишь мужу и попросишь у него эту сумму.
     Аля  обвела глазами  компанию. Марго  смотрела на нее сурово, Филипп  -
мрачно, исподлобья,  у  Гены бегали глаза,  а Антон,  как  обычно,  дебильно
ухмылялся.  Но эти разные лица единила одна общая черта - они все были полны
решимости.
     - И как, по-вашему, я должна у него это "попросить"?
     - Все очень  просто,  Аля. Ты ему скажешь,  что попала  в  одну  крайне
неприятную историю, что  тебе срочно нужно пятьсот  тысяч баксов.  И если он
хочет, чтобы ты вернулась домой, он тебе должен их срочно  перевести на  ваш
общий счет, не задавая вопросов.
     - Мне не нужны пятьсот тысяч!
     - Правильно, - кивнула Марго, - поэтому ты их отдашь нам. Вернее купишь
нам бриллианты, как договаривались.
     - Умные  вы... -  Аля  покачала  головой.  -  Почему  бы  вам  самим не
позвонить? Так ведь обычно делается: похищают и требуют выкуп.
     - Ты же только что сказала, что мы умные. Верно? Вот поэтому мы звонить
не будем. Мы тебя  не похищали и  никакого  выкупа не требуем  - за это есть
статьи в  Уголовном кодексе.  Мы придумали  куда лучше: ты звонишь и просишь
передать тебе деньги для твоих личных нужд.
     - И отдаю их вам...
     - Умница, ты  все поняла. И милиции нечего делать  в этой истории: жена
просит деньги у мужа, подумаешь! Никакого криминала.
     -  И  если он меня спросит, зачем? Как я  ему объясню  это? Это ведь не
пятьсот рублей!
     - Ты что,  не поняла? Скажешь, что  у  тебя серьезные проблемы, которые
необходимо срочно решить!  И  что ты ему объяснишь  потом,  что сейчас ты не
можешь, времени нет и возможности.
     - И что я, по-вашему, ему потом буду объяснять?
     - Что хочешь. Не наша забота. Это будет потом.
     - А если я потом скажу, что вы - вымогатели?
     - Он тебе не поверит. И у тебя нет  никаких доказательств. И  не будет,
мы об этом позаботимся.
     - А если он откажется?
     - Не откажется. Мужчины  в таком возрасте все готовы отдать за  молодую
жену.
     - Ты так говоришь, как будто ему шестьдесят лет. Ему всего сорок два!
     -  А тебе - двадцать пять. Он  старик для тебя! - подал, наконец, голос
Филипп.
     - Неправда!
     -  Что, стыдно,  что  за старика замуж вышла? А?  Брак  по расчету, ну,
признайся!
     - Эй, эй, Фил, потом будешь выяснять отношения! - вмешалась Марго.
     Аля увидела, как  лицо Филиппа стало  наливаться кровью - ей был хорошо
знаком этот недобрый знак подступающей ярости - и поспешила сменить тему.
     - А если он все-таки откажется? Это вы так думаете - что он меня любит,
что он для меня на все готов.  А он меня - не любит. Я для него вроде кошки.
Есть в доме - и хорошо, а нет - так и не надо...
     - Не пытайся,  моя дорогая, навешать мне  лапшу на  уши! - перебила  ее
Марго.  - Бесполезно!  Кроме того, ты должна  ему дать  понять,  что если он
немедленно не  выполнит твою просьбу, то разгорится скандал, дело  дойдет до
прессы...  Если он  женой не дорожит  - хоть  ты и врешь -  так уж  карьерой
дорожит наверняка.
     - Какой скандал? - не поняла Аля. - Ты о чем?
     - Ни о  чем. Ты просто дашь  ему  понять,  что возможен  скандал, очень
крупный скандал.  Но  без  объяснений.  Напусти тумана. У  каждого  делового
человека,  имеющего  приличное состояние, всегда есть грешки, которые в один
прекрасный день могут выплыть наружу... И тогда - скандал, прощай карьера...
Так что он тебе даже вопросов задавать не станет. На воре шапка горит!
     - Мой муж - честный человек.
     - У-тю-тю, какие мы наивные! Честные богатыми не бывают!
     - А если он все-таки попросит объяснений?
     - Объяснять будешь дома, потом.
     - Что объяснять?
     -  Что хочешь,  я тебе сказала! Выдумывай  сама.  Это  уже  будут  твои
проблемы. Поняла?
     - Поняла...
     - Вот и хорошо. Звони.
     - Подожди... А если он милицию вызовет? - пыталась Аля найти  дефекты в
плане Марго.
     - Сомневаюсь! Не будет он натравлять  милицию на собственную  жену! Тем
более возможность скандала, о которой ты ему скажешь...
     Самое  ужасное было  в том, что их  план был  действительно  технически
неплох. Деньги перевести со счета  на счет - на свой же счет - не  проблема,
банк  это сделает  быстро; что  же касается Алекса...  То он,  скорее всего,
согласится!  Вот  это  хуже  всего.  Аля понятия  не  имела,  какими суммами
располагает ее муж, но была уверена, что никаких миллионов  у него нет, и он
кинется по всей Москве собирать требуемую сумму... И она - как она будет ему
потом в глаза смотреть?  Что объяснять? Историю про старых  добрых друзей? И
правда ведь, он ей даже не поверит...
     -  Но я не знаю,  может ли Алекс  перевести на мой счет  такую сумму! С
чего ты взяла, что у него есть полмиллиона долларов? Это ведь какие деньги!
     - Есть, есть, - заверила ее Марго. - Я справочки навела.
     - "Справочки"? И кто же тебе дал такие справочки?
     - Не твоего ума дело.
     - Но я уверена, что у него нет таких денег! - настаивала Аля.
     -  Пусть  у друзей одолжит.  У богатых  людей богатые друзья,  так  что
найдет!
     - Да как же он отдавать такие суммы будет? Ты в своем уме, Марго?
     - Ничего-ничего.  В  крайнем случае,  дом продаст. И  машину. Наскребет
как-нибудь! Звони давай.
     - Сейчас  обед начался, все  равно его  в кабинете  нет, - тянула время
Аля.
     - До которого часа?
     - До двух...
     - Сейчас только несколько минут второго, может твой муж еще не  ушел...
Позвони сейчас!
     - И банки тоже закрываются на  обед. Он  не  успеет. Все равно придется
ждать до трех часов.
     - Правильно она говорит!  - вдруг высказался Гена. - Не надо ему давать
слишком много времени на размышления! Пусть позвонит ближе к делу.
     Марго посмотрела на Антона. Тот кивнул. На Филиппа: "Как хотите".
     -  Хорошо. - Марго встала.  - Тогда ты остаешься с ней, Фил. Около трех
пусть  звонит. Если что, сам знаешь...  - Она холодно посмотрела на Алю. - Я
позвоню тебе в три, Фил.
     Марго встала.
     - Надо ехать, мальчики, дела ждут!
     Компания потянулась к выходу. И еще через  несколько минут Аля осталась
вдвоем с Филиппом.


     ...  Филипп избегал смотреть  на Алю. Он боялся того,  что подступало к
горлу.  Его  мутило  от нежности  и от  ненависти. Он не  мог  продохнуть от
желания и гнева.
     Он разрывался пополам.
     Как всегда.
     Ему  часто  казалось,  что  душой  он   похож  на  человека,  разбитого
инсультом: одна  часть живет и  двигается,  испытывает чувства и эмоции, как
любой  нормальный  человек;  другая  - неподвижная,  тяжелая,  закованная  в
глухую, неуправляемую ненависть.
     ... Ненависть  в  него  вливали медленно,  по  капле,  как  яд.  Каждые
каникулы,  каждый летний  наезд  маленького  Филиппа  к  родителям  матери в
Хаапсалу бабушка - странно,  но особенно  бабушка,  при  молчаливом согласии
дедушки,  -  пыталась вместить  в его  детское сознание всю  свою  бездонную
ненависть к "русским захватчикам". Под захватчиками разумелись не только те,
кто  "освободили" Эстонию во Вторую Мировую, но и все последующие поколения,
включая ныне живущих, включая детей, включая еще не родившихся "русских"...
     Особым "захватчиком"  был  его папа -  прямо не  говорилось,  но  часто
намекалось, что папа захватил его эстонскую маму и увез ее в проклятый город
Москву  -  нарочно,  чтобы лишить  дедушку  с бабушкой дочери  и  сделать им
плохо... Уезжая с каникул, Филипп увозил с собой мутную, душную злобу.
     Которую не знал, куда поместить.
     Он и без того был ребенком эмоционально неуравновешенным, его частенько
бросало   в  крайности,  -  от   истеричной  сентиментальности   до  злобной
агрессивности.  Две эти крайности  были припечатаны маминым заветом: мужчина
должен быть сдержан, неболтлив и не показывать эмоций...
     Раньше Филиппу казалось, что  две половинки его  души скреплены колючей
булавкой: стоило  впасть  в одну  из  крайностей,  -  разрыдаться над убитым
голубем  или,  напротив, впасть в бешенство  от обиды -  он  наталкивался на
мамин взгляд, будто на ее острие. Тогда лицо его каменело, взгляд становился
непроницаемым, капризный и безвольный  рот замыкался в  жесткой складке - он
становился таким, каким его хотела  видеть мама. Он был послушным  сыном. На
него было легко влиять. Мама радовалась,  видя, что сын становится настоящим
мужчиной. Во всяком случае, по ее понятиям.
     Мамино  воспитание  было  настолько  успешным,  что  Филиппу никогда не
приходило в  голову спросить у родителей совета: как управиться  с тщательно
взращиваемой бабушкой ненавистью?
     Не  мог   же  он,   в  самом  деле,  ненавидеть  веселого   и   доброго
("беспечного",  говорила мама) русского папу, русских друзей,  русский город
Москву, в котором он жил?!
     Конечно, не мог. По возвращении с каникул бабушкина ненависть к русским
быстро выветривалась, как эстонский акцент.
     Оставалась - просто ненависть.
     Еще  аморфная,  еще бесформенно-зыбкая, она укреплялась с каждым летним
наездом в  Хаапсалу,  с  половым  созреванием, с  неизбежными  мальчишескими
драками,  постепенно  превращаясь  в  глухое, но  устойчивое  желание мести.
Неизвестно, кому и за что, - но мести.
     В  эстонских  древних  легендах,  которые  часто читала  ему бабушка на
эстонском языке, рассказывалось о волках-оборотнях.  Они  нравились Филиппу,
эти волки,  и он, слушая повествования, всегда принимал их сторону. "Но ведь
они  плохие, воруют овечек у хуторян, да  и на людей  нападают",  - говорила
бабушка.
     Но  Филиппу не  было жалко овечек, не было жалко хуторян,  -  ему  было
жалко волков, против которых одиноко жившие по  хуторам крестьяне собирались
воедино и шли войной...
     "Надо  быть  добрым  мальчиком,  нужно   жалеть   овечек  и  людей",  -
воспитывала бабушка.
     Филипп  удивлялся: если быть добрым, то нужно жалеть всех, разве нет? И
волков тогда тоже!
     Нет, терпеливо  объясняла бабушка,  волки плохие, они крадут  овечек, и
людям тогда нечего кушать.
     Но ведь волкам тоже хочется кушать! И они кушают овечек, потому что они
голодные  -  точно,  как  и  люди,  которые  кушают овечек,  потому что  они
голодные. Почему же волки плохие, если они делают то же самое, что и хорошие
люди?
     И как же быть "добрым мальчиком": быть добрым мальчиком вообще - или  в
зависимости от  того,  кому  принадлежат овечки?  -  ломал голову  маленький
Филипп над несоответствием этики и права частной собственности.
     "Конечно, нужно быть добрым  вообще, - объясняла бабушка.  - К своим. К
чужим не нужно. Волки - чужие. И русские - тоже".
     Постичь идею добра в бабушкиной интерпретации он не мог.
     Он просто  запомнил,  что волков-оборотней  жалеть  не нужно.  Русских,
кажется,  тоже. И  тех и других  надо ненавидеть. И оттого,  что он  не  мог
ненавидеть, было стыдно. Он ненавидел сам себя. И еще кого-то... Он не знал,
кого. Просто иногда необъяснимая ярость подступала и он задыхался от нее, не
зная, на кого ее вылить и как от нее избавиться.
     Маленькому Филиппу снились сны, в которых  он сам был волком-оборотнем,
отверженным  людьми  и  волками  одновременно -  гордым  одиноким охотником.
Однажды он  напал на овцу - во сне, разумеется,  во  сне, - но, проснувшись,
еще помнил вкус и цвет крови.
     С тех пор, когда  подступали внезапные  и необъяснимые приступы ярости,
свет  в его глазах мерк, наступали  беспросветные багровые сумерки, как если
бы  солнце внезапно  рухнуло  за горизонт, обдав  землю  прощальным кровавым
лучом...
     Он дрался, как все мальчишки, - но совсем не так, как все мальчишки. Он
всегда  выходил из драк победителем. Не  зная приемов  борьбы,  не накачивая
мускулатуру, он побеждал, потому что дрался насмерть. Как дерутся волки.
     Потом   он  долго  не   мог   придти  в  себя,   удивляясь  собственной
беспощадности, и на  следующий день,  видя разбитое в кровь лицо  вчерашнего
соперника, он испытывал мучительную жалость, стыд и раскаяние. Даже поначалу
пытался просить прощения... Потом перестал: понял, что такое не прощают.
     Друзья постепенно  отходили от  него.  Они,  как в его снах,  отвергали
Филиппа.
     В четырнадцать  лет он увлекся игрой на саксофоне. Родители удивились -
в семье никогда не  было музыкантов. Но все было очень просто: саксофон выл,
саксофон выражал себя тем же образом, которым выражают себя звери -  долгим,
протяжным, горловым, душераздирающим звуком с хрипотцой...
     Бабушка  больше  не читала  ему легенд, но  теперь  он сам на каникулах
ворошил потрепанные  книжки,  жадно выискивая  новые  и  новые  истории  про
волков-оборотней.  Эстонским  он владел  плоховато, но все же основную  нить
истории удавалось ухватить, а остальное дорисовывало воображение. Так было и
в  тот раз,  когда он наткнулся на  легенду,  повествующую о волке-оборотне,
похитившем  девушку... Легенда умалчивала о том, что сделал волк с девушкой,
но воображение предложило свои услуги.
     И страсть с тех пор тоже стала багрового, кровавого цвета.
     Он  полюбил фильмы об  оборотнях  - как раз тогда  стали показывать все
эти, ранее запрещенные, ужасники. И ему  всегда  представлялось, что  в  тот
момент, когда он будет обладать женщиной, он перегрызет ей горло.
     Но ничего подобного не случилось.  Его первая  девочка оказалась, как и
он, неопытной, и все было  глупо и неловко, и стыдно наутро. Потом уже  было
ловко, и уже был опыт, и другие девочки были, и оказалось, что он - как все.
Как нормальные  мужчины. Никому горло перегрызать не  хотелось. В общем, его
это порадовало. И немножко - совсем чуть-чуть - разочаровало...



Глава 13


     Нарофоминск  оказался  довольно  большим  городом,  серым,  пыльным   и
провинциальным,   с   невзрачной  типовой   застройкой   времен   "развитого
социализма". На прямых улицах перед  облезлыми  домами  росли редкие  чахлые
деревья,  и  жаркий ветер  вольно  мотал  по  раскаленному  асфальту  клочки
высохших от зноя листьев.
     Катю  он  нашел  без  труда.  По ее  домашнему  адресу  ему  указали на
библиотеку, и через пять минут ходьбы он был уже на месте.
     Катя  выдавала  книжки  каким-то подросткам. Это была некрасивая особа,
рыхлая и прыщавая, с бесцветными глазами и с неряшливыми серыми волосами.
     Без особых эмоций пережив сообщение об исчезновении Алины, Катя провела
Алексея  в  глубину  библиотеки, к  двум  старым продавленным диванам, перед
которыми  стоял  обшарпанный столик, с  липкими кругами  на  поверхности  от
неубранных чашек из-под чая.
     Катя  была  немного озабочена  информацией  о  пропаже подруги,  но  не
удивлена  и  не  взволнована  -  отметил  про  себя Алексей.  Похоже, ничего
особенно  драматического во  всем этом  она не находила -  по  крайней мере,
версия  о  похищении  ей даже  не  пришла в  голову.  На  вопросы  Киса  она
откликнулась весьма охотно, наслаждаясь  любопытными взглядами  коллег, двух
пожилых женщин,  которые то и дело проныривали  мимо них, стараясь  услышать
хоть  обрывки  из  разговора.  Под  звуки   ее  назидательного  голоса  Кису
представилось,  что он  перелистывает пахнущий  пылью  дидактический  роман,
снятый с полки провинциальной библиотеки...
     ...Закончив школу, почти все знакомые девочки разъехались из городка  -
кто куда, работать, учиться  или замуж. Катя и  Аля, две  близкие  подружки,
остались. Катя  никогда  не  стремилась  учиться, она  и  школу  закончила с
трудом, а для замужества  она, по ее собственному выражению, "пока  не нашла
достойного".  Аля тоже "не нашла достойного", но  учиться собиралась. Только
никак не могла решить, где. Но она и не торопилась: поступив в школу в шесть
лет,  Аля закончила  ее в шестнадцать, и считала, что  у  нее есть в  запасе
время,  чтобы хорошенько подумать  и  не  ошибиться  в выборе. Пока  что она
начала изучать информатику на местных курсах - решила, что ей это непременно
пригодится в будущем.
     ...Первое, пыльное, жаркое,  скучное лето их  "взрослой" жизни  подруги
провели  в  городе. Дядя Алю не баловал, никогда не  возил ее куда-нибудь  к
морю или, хотя бы, в деревню, он сам вел довольно аскетический образ жизни и
Алю заставлял. Все  думали, что это оттого, что он бедный, а оказалось,  что
он просто  жадный: после его смерти у Али осталось небольшое  наследство. Не
Бог весть что, конечно, но стало понятно,  что на эти деньги он мог  бы  Алю
получше  одевать  и  хоть  иногда  развлекать...  Правда,  после  школы, уже
незадолго до  своей смерти, он вдруг понял, что Аля - девушка, а не ребенок,
и  стал  иногда  покупать ей довольно красивые  вещи...  Не  самые  дорогие,
конечно, но хоть  что-то!  А  то ходила  она, как замарашка... Впрочем, Аля,
если вы ее еще  не видели - очень миловидная, и, несмотря на ее  простенькие
вещички,  всегда обращала на себя внимание. Если не с первого взгляда, то уж
со второго точно...
     И  уже  знакомая Алексею  зависть  отчетливо  зазвучала  в  этом  месте
повествования,  отчего  Кис  в очередной  раз  подивился нерациональности, с
которой  люди  охотно растрачивают время  и душевные  силы  впустую.  Нет бы
потратить  время  с  толком на себя -  собственной  внешностью  подзаняться,
волосы, скажем, причесать, а то и подкрасить, прыщи вывести, фигуру привести
в  порядок! А  там, глядишь,  и  "достойный" появится,  и собственная судьба
примет очертания, достойные наименования "счастливой"...
     ...Единственным   развлечением,  -  продолжала  Катя,  -  которое  дядя
навязывал Але, были походы. Он долгое время работал пионервожатым, и страсть
к жизни в палатке  сохранил до конца своих дней. Аля  терпеть  не могла  эти
походы:  ради  чего,  спрашивается,  идти  километры  лесом,  затем  спать в
неудобной  палатке   на   жесткой  земле,   измазанной  от  ушей   до  пяток
антикомарином,  и  всю ночь слушать  кровожадный  звон москитов над головой?
Когда дома есть чистое белье, мягкая постель и душ? Впрочем,  если подумать,
то дядя, может, был не такой уж и жадный: просто у него был вкус к походной,
простой жизни. Как в пионерлагере: минимум удобств,  максимум дисциплины. Он
ей внушал, что она, дочь геологов, должна уметь жить по-спартанск