ерла,  и
Тинто не мог на нее рычать. Мне все это показалось".
   Рычание вдруг переросло в тонкий  скулеж,  который  опять  перешел  в
рычание.
   - Есть тут кто-нибудь? - крикнул Архипов и положил руку  на  загривок
своей собаки. Загривок был складчатый и напружиненный.
   Впереди только длинный коридор и двери - налево и направо.
   Ночью, путешествуя по "нехорошей квартире" с фонарем,  он  боялся  не
так сильно.
   Что-то не то.
   Что-то не то и с квартирой, и с Лизаветой, и с Машей Тюриной, черт бы
ее побрал опять...
   - Эй! - снова крикнул Архипов, понимая, что никто ему не ответит,  но
звук  собственного  голоса  казался  единственной  реальностью  в   этом
сумрачном мире. Тинто все рычал.
   Он никогда не рычал "просто так", и Архипов это прекрасно знал.
   Отпустив загривок, он двинулся по коридору.
   Вот старинный шкаф, о который он той ночью ударился плечом. Картина в
тяжелой раме - букет сирени на  деревянном  столе,  что  же  еще!  Туфли
больше не валялись посреди коридора, а аккуратно  стояли  возле  обувной
стойки. "Натюрмортик", который он тогда обрушил, прислонен к стене.
   Рядом с "натюрмортиком" на полу,  уткнувшись  лицом  в  ковер,  лежал
человек.
   Архипов охнул и шагнул назад. В виски ударила кровь.
   Из левого бока, из бурого пятна посреди белой рубашки, торчала черная
рукоять ножа с то ли вырезанными, то ли нацарапанными  каббалистическими
символами.
   Того самого ножа,  который  "средоточие  сил  зла,  идеальное  орудие
убийства". Появление которого предвещало смерть - и Лизавета умерла.
   Теперь умер кто-то еще, Архипов даже не знал - кто.
   Тинто, увидев лежащего, тонко заскулил, а потом протяжно завыл.
   - Фу! - приказал Архипов. - Фу, Тинто!
   И присел перед телом на корточки.
   Крови оказалось не слишком много - небольшая бурая лужица на ковре, а
нож воткнут основательно - по самую рукоять с символами. Человек  -  или
то, что им было недавно, - лежал  совершенно  непринужденно,  как  будто
специально пристраивался, прежде чем упасть с ножом в боку.
   Архипов посмотрел так и эдак, выпрямился и огляделся. Никаких "следов
борьбы", как это называется в романах, - ни разбитых ламп, ни поваленных
в схватке стульев, ни опрокинутых шкафов.
   Что  это  за  человек?!  Кто  его  убил?!  Мария  Викторовна   Тюрина
постаралась?! Или ее братец?!
   Его собака топталась на пороге,  и,  чтобы  напомнить  себе,  что  он
вожак, Архипов приказал:
   - Не ходи сюда!  Сидеть!  Сидеть  там,  Тинто!  Коричневая  лужа  под
рукояткой ножа не давала ему спокойно дышать. Он заставлял себя -  вдох,
выдох, вдох, выдох. И еще раз - вдох, выдох...
   Чтобы убить человека ударом ножа в бок, нужна определенная  выучка  и
еще сила. Макс Хрусталев похож на старую стиральную доску - волны  тощих
ребер, и больше ничего. А Мария Викторовна? У нее есть выучка и сила?
   На спинке стула висел пиджак - светлый и  просторный  летний  пиджак.
Поначалу Архипов не обратил на него внимания. Пиджак явно не принадлежал
ни Маше, ни ее брату и висел так спокойно  и  так  "где  положено",  что
Архипов посмотрел на труп, словно спрашивая, на самом ли  деле  он  снял
пиджак и повесил его на спинку стула.
   Зачем он его снял? Жарко, что ли, стало?!
   В карманах ничего не оказалось - ни прав, ни паспорта,  ни  кредитной
карточки, ни мобильного телефона. Архипов вернул пиджак на спинку  стула
и снова присел на корточки.
   Тинто жалобно заскулил.
   - Не хнычь, - приказал ему Архипов, - я должен разобраться.
   В чем он мог разобраться?! Как он станет разбираться?!
   Втравила его Лизавета!
   Взявшись двумя руками, он осторожно повернул тело и отшатнулся, когда
холодная рука вдруг описала полукруг и упала ему на шею. Он  отшатнулся,
и рука упала с глухим стуком на пол.
   Весь бок белой рубахи и грудь от подмышки и  выше  были  бурыми,  как
будто перевернулась банка с краской. Архипов знал, что раз  кровь  стала
бурой, значит, пролилась уже давно.
   Из нагрудного кармана рубахи высовывался бумажный уголок, и  Архипов,
сделав над собой усилие, потянул за него.
   Это была визитная карточка Грубина Леонида Иосифовича, нотариуса.
   В позвоночнике что-то надломилось с громким  хрустом.  Стало  больно,
почти невыносимо.
   Держа попорченную кровью карточку за уголок, Архипов оперся  рукой  о
пол - спина его не держала - и заглянул в лицо покойника. Ну, конечно.
   "Господин Маслов", - представил его Грубин Леонид Иосифович.
   Господин Маслов пришел и принес завещание, в соответствии  с  которым
Лизаветина квартира доставалась "Пути к радости". Это первое  завещание,
составленное месяц назад, находилось у господина Маслова, который  лежал
теперь перед Архиповым с ножом в боку и который ничего не знал о втором,
написанном Лизаветой чуть больше недели назад.
   Услышав  от   нотариуса   о   втором   завещании,   господин   Маслов
переполошился и что-то тревожно засвистал на  ухо  другому  господину  в
таком же светлом летнем пиджаке, а теперь Маслов убит.
   Его убили и труп заперли в квартире.
   Маша Тюрина из квартиры исчезла.
   Вместе с ней исчез ее брат.
   Завтра Архипов встречается с ней у  станции  метро  "Чертановская"  в
четыре часа.
   "Нож", - подумал Архипов тупо. Его зарезали ножом с черной ручкой, на
которой он, Архипов, пытался отыскать надпись "Мейд ин Чина".
   Лизавета тогда понесла про дождь кровавый и затмение небес. И все это
страшно его забавляло и раздражало, а потом... потом  она  сказала,  что
нашла этот нож у себя под кроватью.
   Архипов сунул карточку в карман и выскочил из  комнаты.  Тинто  Брасс
зарычал ему вслед, что означало - пора убираться.
   - Сейчас! - на бегу пообещал Архипов.
   Ближайшая дверь вела в комнату Марии Викторовны, это он  определил  с
первого взгляда - узкая кушеточка, книжные полки, медведь со свалявшейся
белой шерстью, клетчатый плед,  длинное  старомодное  зеркало,  покрытое
черном кружевным платком. В другое время  Архипов  непременно  бы  здесь
задержался, но сейчас ему было не до Марии Викторовны и особенностей  ее
жилья.
   За следующей дверью находился кабинет, очевидно, покойного супруга и,
наконец, комната Лизаветы - широченная кровать под  голубым  покрывалом,
торшер с кисточками, стеклянные штучки  на  низеньком  серванте,  резной
столик на одной ноге, белый ковер. Архипов упал животом  на  этот  самый
белый ковер и заглянул под кровать.
   Ничего.
   Он с трудом поднялся, опираясь руками,  -  спина  болела,  и  в  ней,
кажется, что-то испортилось непоправимо - и вернулся в комнату Маши. Под
ее кушеточкой тоже ничего не было.
   А должно быть!..
   Мимо Тинто Брасса  Архипов  пробежал  в  гостиную,  переступил  через
неподвижные ноги и снова упал животом на ковер,  заглядывая  под  диван.
Волосы на голове шевелились - труп смотрел ему в затылок.
   Под диваном, на чистом - ни пылинки!  -  и  светлом  паркете  темнело
бурое  пятнышко  не  правильной  формы.  Пятнышко  старое  и   высохшее,
впитавшееся в паркет. Архипов потер его пальцем и поднес палец к глазам.
   Все правильно.
   Только одно не правильно - это пятно должно быть под  кроваткой  Маши
Тюриной, а никак не под диваном в гостиной.
   Тинто Брасс громко, с подвыванием, залаял.
   "Ну что ж ты, хозяин? Разве ты не чувствуешь, как здесь паршиво,  как
пахнет  смертью  и  кровью,  так  что  у  нормальной  собаки  все  мышцы
скручивает в спираль?! Пойдем, а? Мне не нравится то, что лежит на полу.
Оно заставляет меня дрожать и томиться от страха, хотя - ты же знаешь! -
я отважный и сильный пес!"
   - Знаю, знаю, - скороговоркой выговорил Владимир Петрович,  -  сейчас
уходим. Но нам надо... что-то придумать.
   Он не мог оставить труп в пустой квартире.
   Что делают люди, когда находят мертвое тело, да еще с ножом  в  боку?
Архипов точно не знал, но был почти уверен,  что  первым  делом  люди  в
таком случае звонят в милицию.
   Так же точно он знал, что в милицию звонить не будет.
   Позвоночник сотрясался от сокрушительной боли.
   Поймав свое  отражение  в  стеклянной  дверце  шкафа,  Архипов  вдруг
удивился, что сидит прямо. Ему казалось, что он извивается,  как  уж  на
сковородке.
   - Ладно, - сказал он себе, - ладно!
   Тинто  Брасс  смотрел  на  него  вопросительно  и  жалобно.   Архипов
чувствовал себя примерно так же, как он смотрел, - не знал,  что  делать
дальше, и очень жалел себя.
   Ей-богу, была бы Лизавета жива, он  бы  ее  собственноручно  задушил,
зарезал, столкнул с лестницы, отравил мышьяком, повесил на рее и подверг
казни на гильотине!
   Архипов замычал, постучал себя по затылку, а потом решительно полез в
карман брюк трупа. Раньше ему никогда в жизни не приходилось  обыскивать
покойников.
   Ключи нашлись.
   Ключи от машины на массивном, "запирающем" брелке.
   Архипов перевел дыхание и вытер лоб. Труп все смотрел на него,  и  от
этого стало еще страшнее.
   - Портфель, - объяснил Архипов Тинто Брассу, - у него еще должен быть
портфель, он не мог  приехать  на  машине  без  всяких  документов.  Ищи
портфель, Тинто.
   "Ищи сам, чего там тебе надо, - ответил Тинто. - Я  в  таких  штучках
участия не принимаю. Я порядочная собака, по чужим карманам  не  шарю  и
чужими портфелями не интересуюсь".
   Может, он ответил что-то другое, но Архипову показалось,  что  именно
это.
   "Портфель" оказался кожаной сумочкой на ремешке с одного боку.  Такие
сумочки по неизвестным причинам в магазине именуются  "визитницы",  хотя
визитных карточек туда можно насыпать полтора килограмма - вряд ли  даже
очень общительному обладателю сумочки может столько понадобиться.
   В ней лежали права на имя Маслова  Евгения  Ивановича  с  собственной
Евгения Ивановича физиономией - розовой, глупой, десятилетней  давности.
Еще были ключи  от  квартиры,  медицинская  справка  о  прививке  против
гепатита, ресторанный счет, телефонный счет, счет  за  бензин,  визитные
карточки  -  наконец-то!  На  карточках  написано,  что  Маслов  Евгений
Иванович является  членом  Московской  областной  коллегии  адвокатов  и
располагает такими-то телефонами.
   Карточки, штук пять, Архипов сунул себе в карман, а сумочку зажал под
мышкой.
   - Ничего не поделаешь, - сказал  он  мертвому  Евгению  Ивановичу,  и
собственный голос показался ему странным, - придется тебе терпеть.
   Дождь, накликанный Лизаветой, все шел, и, когда Архипов спускался  по
лестнице, уже сильно смеркалось.
   Он остановился возле окна на первом этаже, которое нельзя увидеть  из
каморки Гурия Матвеевича,  и  некоторое  время  постоял,  прислушиваясь.
Радио изнемогающим голосом пело про Эсмеральду, любовь, ночь и  дьявола.
Архипов послушал немного, а  потом  бесшумно  открыл  окно  и  выпрыгнул
наружу, в  заросли  бузины  и  сирени.  Кусты  моментально  осыпали  его
крупными каплями холодной воды, казавшейся на губах  почему-то  сладкой,
рубаха промокла и прилипла к спине, будто обняла холодно и  влажно.  Где
может быть машина юриста Маслова?
   Архипов выбрался из кустов, пробежал под аркой, выскочил на тротуар и
нажал кнопку, вытянув руку влево. Подождал и вытянул вправо.
   Ничего не произошло. Ни одна машина не ответила ему бодрым  писком  и
подмигиванием фар.
   Собственно,  покойник  мог  оставить   машину   где   угодно.   Возле
нотариальной конторы, в которой их принимал Грубин Леонид Иосифович. Или
в соседнем переулке. Или рядом со своим офисом.
   Дождь моросил, и шее было холодно и мокро. Архипов поежился. Если это
так, он никогда не найдет эту самую машину, а весь его план построен  на
том, что найдет. Стало быть, плохой план.
   Архипов пошел по тротуару, тыкая брелком  во  все  машины  подряд.  С
волос и ушей начинало потихоньку капать, спина заледенела, и, кажется, в
джинсах тоже становилось мокро. Очень плохой план.
   Короткая  вспышка  света  ударила  по  глазам.  Послышался   писк   и
характерный звук, с которым открываются замки в дверях машины.
   Архипов все-таки ее нашел.
   Оглянувшись по сторонам - никого не было на залитом дождем  бульваре,
только шли  редкие  машины,  расплескивая  пахнущую  асфальтом  воду,  -
Архипов обошел вишневую "девятку" и сел за руль.
   "Девятка" завелась со второй попытки, Архипов  сдал  назад,  вывернул
руль и перевалил через низкий тротуарный бордюрчик.
   - Что я делаю? - громко спросил он сам у себя. - Что я, черт  возьми,
делаю?!
   Загонять машину в бузину и сирень он не стал, оставил в арке и тем же
путем - через кусты и окно - вернулся  в  подъезд.  Все  было  спокойно,
только радио больше не пело про любовь,  а  неодобрительно  рассказывало
про футбол.
   Архипов поднялся на свою площадку, постоял перед Лизаветиной  дверью,
вздохнул  и  решительно  вошел.  Свет  зажигать  нельзя,  а  ему   нужны
какие-нибудь перчатки.
   Он нашел их довольно быстро - вязаные, с кисточками, - натянул,  взял
с полки под зеркалом какой-то пакет и вошел  в  гостиную,  где  на  полу
лежал Евгений Иванович Маслов с ножом в боку.
   Стиснув зубы, Архипов выдернул нож и сунул его в пакет - даже не стал
смотреть, что там, в том месте, где раньше торчал нож, а  пакет  кое-как
запихал в задний карман джинсов. Потом  приподнял  тело.  Оно  оказалось
холодным  и  тяжелым,  и  нести  его  было  очень  неудобно,  он  и   не
предполагал, что это так трудно - нести мертвое тело.
   Пятясь, Архипов вышел на площадку, вытащил труп и стал спускаться  по
лестнице. Ноги Евгения Ивановича съезжали со ступенек с глухим стуком, и
каждый раз Архипову  казалось,  что  от  этого  грохота  вот-вот  лопнут
барабанные перепонки. И еще он думал, что  из-за  каждой  двери  за  ним
следят напряженные, горящие  глаза  и  что-нибудь  непременно  случится,
обязательно случится, не дойдет он  до  первого  этажа;  ни  за  что  не
дойдет. И дошел.
   Осталось не так уж много - вытащить труп в окно, затолкать в машину и
увезти подальше, а потом  вернуться,  избавиться  от  ковра  с  кровавым
пятном в середине, сесть и подумать.
   - Сначала надо было думать, - сказал себе Архипов,  пристраивая  труп
на подоконник, - теперь думать поздно!
 
*** 
 
   Он вернулся в свою квартиру, когда уже совсем стемнело.  Тинто  Брасс
вышел в коридор и смотрел с неодобрением, как Архипов стаскивает  мокрые
насквозь ботинки.
   - Если меня повяжут, - сказал ему хозяин, - тебя непременно сдадут на
живодерню. Так что не надо иронии.
   "Куда ты дел тело, - спросил Тинто Брасс. - И зачем ты  принес  домой
это?" Тут Тинто обошел Архипова и уставился ему в зад.
   - Что - это? - не понял Архипов и похлопал себя по задним карманам. В
одном из них был пакет, а в пакете - нож. - Я не мог оставить  его  там.
То есть в трупе. Мне нужен этот нож.  Я  не  понимаю,  кто  и  когда  и,
главное, зачем убил этого типа?! А ты? Понимаешь?
   "Не понимаю и понимать не хочу", - объявил Тинто.
   - Ну вот. А я хочу. Зачем он пришел? Когда он пришел? Как он попал  в
квартиру? Дверь-то опять цела,  и  замок  не  сломан!  Маша  Тюрина  его
впустила? Почему он пиджак снял? Вчера на улице не  было  никакой  жары!
Почему он пиджак снял в гостиной, а барсетку  с  документами  оставил  в
коридоре?
   Тинто ничего этого не знал и демонстративно ушел в спальню - валяться
на матрасе "Уют-2000".
   Больше всего на свете Архипову хотелось отмыться от всей  сегодняшней
возни с трупами и ножами и есть хотелось ужасно -  никакие  неприятности
никогда не выбивали его из колеи настолько, чтобы он  терял  аппетит,  а
"покой и сон" он потерял только  вчера  -  когда  выяснилось,  что  Маши
Тюриной нет дома. Раньше он тоже никогда не терял ничего такого.
   Может, именно потому, что ему очень этого  хотелось,  ни  мыться,  ни
есть он не стал. Все же он был вожак - сильная личность.
   Он стащил с себя мокрую одежду, пошвырял ее за дверь в сторону  ванны
и в одних трусах, сердито топая, отправился  выжимать  штангу  и  качать
ногами тяжеленные чугунные диски на  металлическом  штыре.  В  наушниках
грянул  "Deep  Purple".  Приноравливаясь  к  тяжелой   работе,   Архипов
поудобнее устроил ноющую спину на черном кожаном  сиденье  и  взялся  за
холодные ручки.
   Во времена его институтской молодости прыгать с  парашютом  считалось
шикарным и возвышенным  занятием.  Это  была  особая  каста  -  те,  кто
занимался парашютным спортом. Для бега, лыж или баскетбола  Архипов  был
слишком ленив, а вот парашют - десяток прыжков в сезон - оказался  самым
подходящим. Остальная красота тоже манила - специальные  костюмы,  очень
мужественные, как в кино, яркие рюкзаки, "сборы" с неизменным костром  и
песнями про "солнышко лесное".
   Неожиданно ему очень понравилось прыгать -  даже  если  бы  перестали
петь про "солнышко" и носить шикарные комбинезоны, Архипов все равно  бы
стал прыгать. Бездна покорялась ему -  обнимала,  принимала  в  себя,  а
потом отпускала на свободу, аккуратно и нежно возвращала  на  землю,  до
следующего раза.
   Тогда он не боялся высоты и не понимал, как высоты можно бояться.
   Однажды  что-то  стряслось  с  его  парашютом  -  ничего  особенного,
"рядовой форс-мажор", как это называли на старте. Вывалившись из "Ан-2",
Архипов понял, что парашют не открывается и нужно ждать, когда откроется
запасной, и тут в игру вступила бездна.
   "Я не отпущу тебя, - говорила она Архипову, - брось. Все  это  суета,
не смотри туда. Пусть они  бегут,  пусть  машут  руками,  пусть  несется
машина, поднимая желтую пыль. Смотри, как много здесь света.  Как  много
места. Как много воздуха. Останься со мной. Для этого всего-то и нужно -
потянуть пластмассовую рыжую штуку, заблокировать запасной парашют. Тебе
же нравится эта свобода, огромность солнечного пространства, и не  имеет
никакого значения, что в запасе всего несколько секунд - они того стоят.
   Останься со мной".
   Архипов увидел свою собственную руку в перчатке, и  остановил  ее,  и
даже прикусил зубами так, что прогрыз перчатку. Еще мгновение - и бездна
уговорила бы его. Он заблокировал бы парашют и остался с ней.
   Он вырвался в последний момент. И она ему отомстила.
   Он приземлился очень неудачно  -  сильный  ушиб  позвоночника,  отек,
неподвижность, страх. Только страх и больше ничего. Он как будто  отупел
от страха перед неподвижностью - не мог думать, не  мог  спать,  не  мог
есть. На вопросы не мог отвечать - только лежал и изо всех  сил  боялся,
каждый  день  боялся  приведения  приговора  в  исполнение,  а  оно  все
откладывалось и откладывалось на неопределенный срок.
   Однажды ночью он проснулся - даже не проснулся, а пришел  в  себя  от
того, что по привычке  подтянул  ногу,  изнемогшую  в  одном  и  том  же
положении, и нога вдруг послушалась его. Он  смотрел  на  нее,  на  свою
согнутую в колене ногу - чудо  из  чудес,  а  потом  так  закричал,  что
перепугал все отделение.
   "Больше никаких травм, - заявил, осматривая  его,  врач  из  ЦИТО,  -
никаких не правильных нагрузок. Спать только на жестком. Раз в полгода к
нам. Массажи. Ванны. Постоянные упражнения. Ясно вам, юноша?"
   Юноше все было ясно.
   Он слишком отчетливо помнил свой страх.
   Вот эта постель, вот эти стены, "утка" между металлическими крашеными
ногами кровати, стакан, а в стакане ложка - все, что у меня есть, и все,
что у меня будет.
   Память о страхе заставляла его изо дня в день потеть  на  тренажерах,
выполняя специальный комплекс, придуманный тем же врачом.
   Он всегда пристегивался в машине, даже если ехал через улицу в  ларек
за пивом. Даже с бортика бассейна он больше ни разу не  прыгнул,  потому
что помнил тот свой страх и боялся, что он повторится.
   Он привык к почти постоянной боли в спине и к тому, что спина может в
любую минуту "подвести" и ее еще надо уговаривать  и  поглаживать,  чтоб
"не подвела".
   Как это он сегодня стащил труп по лестнице, вытащил  в  окно  да  еще
усадил в машину?!
   "Deep Purple" в наушниках все гремел, и диски падали на мат, сотрясая
стены. Архипов старался не спрашивать себя, что во время его  упражнений