то взяла и увезла. И  привезла  в  Москву.  Я...  каждую  ночь
боялась, что меня заберут обратно! Я до сих пор просыпаюсь от  малейшего
шороха, мне кажется, что это идут за мной.
   - У вас расстроены нервы, - неторопливо произнес Архипов.
   - Вас никогда не пытались сбыть с рук? - язвительно спросила  она.  -
Вы хоть раз в жизни шли домой,  зная,  что  в  любую  минуту  вас  могут
выставить? Что  ужинать  не  дадут?  И  не  потому,  что  все  вокруг...
чудовища, а потому, что никому не важно, поела я или нет,  где  я  была,
жива ли я?!
   - Прошло пятнадцать лет. Пятнадцать - я ничего не путаю?
   - Не путаете. Пятнадцать.
   - Лизавета Григорьевна  обожала  вас,  -  заявил  Архипов  неизвестно
зачем. Утешить хотел, что ли? - Обожала. Она три часа просидела у меня и
заставила написать обещание, что я вас не оставлю.
   Тут Маша Тюрина вдруг улыбнулась.
   - Да, - сказала она с гордостью, - она такая. Если уж привяжется,  то
берегись. Не отстанет.
   - Она вас удочерила?
   - Да. Но мамой велела не называть, хотя мне очень  хотелось.  У  всех
были мамы, а у меня нет. В школе я всем говорила, что она  моя  мама.  А
дома я звала ее тетей. Она говорила, что где-то есть моя настоящая  мать
и мы не имеем права об этом забывать, и все такое.
   - Вы ничего о матери не знаете?
   - Нет, - резко ответила Маша, - и не желаю знать! Она бросила меня, а
я, видите ли, "должна  и  не  имею  права"!  Господи,  тетя  была  такой
идеалисткой!
   - Почему ваша мать ушла?
   - Потому что у  нее  случился  роман,  -  объяснила  она  со  светлой
ненавидящей улыбкой. - Я  это  прекрасно  помню.  В  Сенеже  квартировал
какой-то авиационный полк. "Летчики, пилоты, бомбы, пулеметы",  все  как
следует. За матерью кто-то стал ухаживать, потом  его  перевели,  и  она
уехала за ним. Все.
   - И с тех пор вы не виделись?
   - Нет. Мне наплевать на нее.
   Хорошо, если так. Только не наплевать тебе, дорогая  Маша  Тюрина.  У
тебя вон даже ручки трясутся, когда ты про нее говоришь.
   - А ваш брат?
   - Что?
   Она отхлебнула кофе и опять обхватила ладошками чашку.
   - Откуда он взялся? У него был ваш адрес? Или вы с ним общаетесь?
   - Адрес, конечно, был. - Она слегка  удивилась.  -  Тетя  никогда  не
скрывала, где мы живем, и никуда не переезжала. Она привезла меня именно
в эту квартиру, и мы в  ней  жили...  все  это  время.  Когда  она  меня
забрала, адрес Гале оставила. А Макса я не видела с тех пор,  как  он...
сосал пятку. Я его тогда любила. И он меня любил. Я с ним гуляла.  Приду
из школы, соберу его, в коляску - и гулять. Там, знаете, везде булыжник.
Мы едем, колеса по булыжнику стучат, листья падают. Осень, что ли, была?
Возле хлебозавода в палатке нам давали рогалик, один на двоих. Там такая
добрая тетка торговала, она нас знала. Помните, были  рогалики  по  пять
копеек?
   - Помню.
   - А нам она просто так давала. Мы разламывали и ели.  Макс  маленький
был, он его сосал, вся мордочка грязная делалась. Я к озеру ехала, умыть
его, чтобы Галя не ругалась. Вода  холодная,  аж  пальцы  сводит,  разве
такой можно ребенка умывать?! Но я тогда ничего не понимала. А приезжали
мы уже затемно. Когда тетя решила меня забрать, Галя все причитала - кто
с ребенком станет гулять?
   Они помолчали.
   - Я по нему скучала, -  призналась  Маша  через  некоторое  время,  -
очень. Он мне снился. Я все думала: кто там без меня  с  ним  гуляет?  И
рогалики. Мы же их по секрету ели, никто не  знал.  Кто  ему  станет  их
покупать?
   - С ним вы тоже с тех пор не виделись?
   - Нет. Тетя все хотела поехать, и все не складывалось.  А  однажды  я
подслушала, как она кому-то по телефону сказала,  что  не  хочет  ехать,
чтобы меня не травмировать. Говорю же, идеалистка!
   - А почему он именно сейчас приехал? Не год назад  и  не  через  год?
Тоже не знаете?
   Она покачала головой.
   - И даже не догадываетесь? И ничего не предполагаете?
   Архипов встал и ушел к плите. Пока он шел, в  позвоночнике,  в  самой
середине, зажужжало крохотное острое веретенце, вонзаясь  все  глубже  и
глубже в нервы и кости. Он оглянулся и понял -  Маша  Тюрина  пристально
смотрит ему в спину.
   Он чуть не попросил - отвернитесь. Вместо этого он сказал:
   - Хорошо. С  родственниками  разобрались,  более  или  менее.  Теперь
давайте разберемся с песнопениями и ключами от квартиры.
   Тут одновременно произошли два события. Зазвонил телефон, и в дверном
проеме  нарисовалась  тощая  фигура  в  розовой   кофтенке   и   шортах,
подвязанных веревкой примерно на уровне подмышек, отчего фигура походила
на пионервожатого времен кукурузной советской удали. Не  хватало  только
галстука и дерматиновой папки с речевками.
   - Вот ваш брат, - представил Архипов непринужденно, - Макс Хрусталев.
***
 
   - Доброе утро, - вежливо поздоровались в телефонной трубке.
   - Доброе, - отозвался Архипов. Голос был совсем незнакомый.
   - Архипов Владимир Петрович?
   - Он самый.
   Краем глаза он видел, как Маша Тюрина неловко приблизилась  к  своему
уныло-пионерскому братцу и так же неловко обняла его  за  плечи.  Братец
стоял столбом и таращил на нее глаза. Она возила его гулять  в  коляске.
Была осень, падали листья, и добрая тетка давала  им  рогалик,  один  на
двоих. С тех пор пошла целая жизнь.
   Не хотел бы Архипов оказаться на ее месте.
   - Владимир Петрович, вас  беспокоят  из  нотариальной  конторы.  Меня
зовут Грубин Леонид Иосифович.
   - Вот как, - удивился Архипов.
   - Владимир Петрович, вы не могли бы  к  нам  подъехать?  Мы  работаем
каждый день до пяти часов без перерыва на...
   - Зачем?
   - Зачем подъехать? - переспросил догадливый нотариус Грубин. - Это по
поводу кончины Елизаветы Григорьевны Огус. Вам  что-нибудь  говорит  это
имя?
   - О да, - согласился Архипов.
   - Мы должны ознакомить вас с завещанием покойной.
   - Зачем?
   - Таков порядок, - несколько растерялся Леонид Иосифович. - Мы всегда
знакомим...
   - Простите, - перебил его Архипов, - это я все  понимаю,  только  при
чем тут я?
   - Наряду со всеми, кто упомянут  в  завещании.  Со  всеми  остальными
наследниками.
   - Господи, - пробормотал Архипов испуганно, - я что, наследник?
   И оглянулся на Машу с Максом. Они стояли друг перед другом, напоминая
собой манекены, которым по ошибке придали нелепое и странное  положение,
какого не может быть у людей, да так и оставили.
   - А почему вас это удивляет? - осторожно поинтересовался юрист. -  Вы
ведь  Архипов  Владимир  Петрович?  Проживаете  по  адресу  Чистопрудный
бульвар, дом пятнадцать, квартира восемь?
   - Совершенно верно.
   - Значит, никакой ошибки, - констатировало облеченное законом лицо. -
Это именно вы.
   - Я знаю, что это именно я, - согласился Архипов.
   - Так... когда вам удобно подъехать, Владимир Петрович? Завтра, может
быть? Или сегодня получится?
   - А... остальные наследники уже ознакомились с завещанием?
   - Боюсь, что это конфиденциальная информация.
   - Ах да, - спохватился Архипов. - А сколько их всего?
   - Еще один человек.
   - Тюрина Мария Викторовна? Нотариус помолчал.
   - Да.
   - Понятно.
   - Что случилось? - издалека спросила Маша.
   - Одну  минуточку,  -  попросил  Архипов  Леонида  Иосифовича,  -  мы
проведем  короткий  брифинг.  Маша,  это  звонит  нотариус   Грубин   из
юридической консультации по поводу завещания  вашей  тети.  Почему-то  я
тоже должен явиться. Вы... поедете со мной?
   - С вами? - переспросила она с сомнением. Как будто  не  понимала,  о
чем именно он ее спрашивает.
   Архипов вздохнул нетерпеливо:
   - Вы ознакомились с завещанием, черт бы его взял?!
   - Нет еще...
   - Очень хорошо. Сегодня вы не работаете?
   - Нет, но...
   - Очень хорошо. Леонид Иосифович, мы приедем  сегодня  к  трем  часам
вместе с госпожой Тюриной, главной наследницей. Вас это устраивает?
   - Да, - откликнулся нотариус, - безусловно.  "Да"  было  произнесено,
как "нет", а "безусловно" - как "ни в коем случае".
   - Давайте адрес.
   И Архипов старательно записал его на отрывном листочке.
   Когда он положил трубку, оказалось, что Макс  Хрусталев  все  так  же
таращит недоумевающие глаза, а его сестрица все рассматривает  его,  как
будто выискивает того,  кто,  сидя  в  коляске,  мусолил  свою  половину
рогалика. И не может найти.
   - Садись, - приказал Архипов Максу. - Когда ты  стоишь,  мне  хочется
дать тебе горн.
   - Чего?
   - Пионерский горн.
   - Зачем мне... горн?
   - Трубить. Садись, кому говорю.
   Макс приблизился к высокому стулу, кое-как влез на него  и  уставился
на клубнику.
   - Ешь, - быстро сказала Маша, - это Владимир Петрович  меня  угостил.
Можно ему... поесть, Владимир Петрович?
   -  Идите  вы  к  черту,  Мария  Викторовна,  -  пробормотал  Владимир
Петрович, доставая сковородку, молоко и яйца.
   - Как ты меня нашел? - Она устроилась рядом и подсунула Максу миску с
клубникой. - Я бы тебя узнала. По ушам. Я хорошо помню твои уши. Где  ты
взял адрес?
   - У матери утащил. Она часто говорит, что Манька в Москву  укатила  и
знать нас не хочет, один адрес только от нее  и  остался.  Говорит,  она
тебя вырастила, жизнь положила, а ты ей в душу плюнула. То есть вы.  Как
сыр в масле катается, а мы тут хоть пропадай. Это она так про тебя,  про
вас то есть.
   - Давай лучше на "ты". Все-таки я твоя сестра.
   - Давай на "ты", - согласился Макс без энтузиазма. Видно было, что он
как-то не так представлял  себе  эту  встречу,  если  вообще  как-нибудь
представлял.
   Сделав равнодушное лицо, Архипов взбалтывал омлет из  четырех  яиц  с
сыром и беконом. Сыра и бекона было так много, что взбивалка двигалась с
некоторым трудом.
   - А бабушка? Жива?
   - Жива-а! Только она теперь старая совсем.
   - Не может быть, чтоб совсем! Ей должно быть лет семьдесят  семь  или
восемь, не больше.
   Макс посмотрел на сестрицу подозрительно.
   - Так разве ж молодая? Она засмеялась:
   - Почему ты не ешь? А мать знает, что ты в Москву укатил?
   Макс Хрусталев предпочел вопроса не услышать, из чего следовало,  что
мать ничего не знает.
   - А если бы мы переехали? Что бы ты тогда делал? Он вдруг удивился:
   - Не знаю.
   - А написать сначала ты не мог? Как-то предупредить?
   - Если б я предупредил, мать бы узнала и ни за что не пустила.  И  ты
бы не разрешила. То есть вы.
   - А почему ты ночью приехал?
   - Дак поезд так приехал, а не я! И старикашка долго не спал.
   - Какой... старикашка?
   - Гурий Матвеевич,  -  подсказал  Архипов  и  поставил  перед  Максом
тарелку с диковинным омлетом. Омлет  был  размером  со  спутник  планеты
Уран. - Гурий Матвеевич не пустил бы. По крайней мере. Макс  думал,  что
не пустит. Вот сидел под окном и ждал, когда тот уснет, а потом влез.
   - Руку порезал. Во! - И Макс с гордостью показал правое запястье.
   На запястье был  узкий  глубокий  разрез,  длинный,  свежий,  но  уже
воспаленный. Вчера Архипов его не заметил. Маша моментально изменилась в
лице.  Была  сочувствующая  родственница,  стала  медсестра  пятнадцатой
горбольницы.
   - Это надо  немедленно  продезинфицировать  и  заклеить.  Немедленно,
слышишь?
   - Клеить и дезинфицировать надо было  вчера,  -  перебил  Архипов,  -
сегодня уже поздно. Если  он  заразился  столбняком,  значит,  в  скором
времени... остолбенеет.
   Он принес Максу чашку, поставил перед  ним  сахарницу  -  отсчитывать
шесть ложек - и сам внезапно остолбенел.
   Омлет  размером  со  спутник  планеты  Уран  исчез  с  тарелки.  Макс
дожевывал последний кусок, который свешивался с двух сторон его рта, как
колбаса, которую отец Федор утащил у Остапа.
   Архипов развеселился.
   В холодильнике имелись еще йогурты - щегольские  и  аристократические
даноновские баночки, голова голландского  сыру  -  твердого,  в  красной
кожице из аппетитного воска, остатки бекона и колбаса.
   Архипов вынул  сыр,  бекон  и  колбасу,  благоразумно  рассудив,  что
кормить Макса Хрусталева даноновскими йогуртами экономически невыгодно и
вообще как-то... бессмысленно.
   - А что ты собираешься тут делать? В Москве?
   - Как - что? - удивился Макс. - Гостить.  Лето  впереди,  учиться  не
надо.
   - Ты... в какой класс перешел?
   Макс скривился  и  сделал  неопределенный  жест  рукой,  который  мог
означать что угодно.
   - В одиннадцатый. Да пошла она, эта школа!..
   - Ты что, бросил школу?! - перепугалась Маша, и он решил не  говорить
ей, что у него теперь новая жизнь  и  дурацкая  школа  не  имеет  к  ней
никакого отношения.
   Зачем зря болтать? Все равно обратно он не вернется.  Никогда.  Никто
его не уговорит. Бабушка скоро умрет, а без нее - что ж? Без нее  совсем
пропадать. И чего это Манька говорит, что она... молодая? Какая  же  она
молодая, семьдесят с лишком? И мать  всегда  у  нее  спрашивает:  "Когда
помрешь, старая?"
   - А в квартиру как попал?
   - Вошел. Дверь была открыта, я и вошел.
   - Вот, - встрял в разговор Архипов и уселся напротив, - вот об этом я
и говорю, дорогая Мария Викторовна. Именно о двери.
   - Чего это вы ее... по отчеству?
   - Из уважения.
   - А-а...
   - Бэ-э...
   Воцарилось молчание. Макс ел хлеб, колбасу и сыр. Он брал хлеб,  клал
на него сыр, а сверху накрывал колбасой. Как только  хлеб  кончался,  он
отхлебывал чай, смотрел виновато - не на Архипова с Машей, а на еду, как
будто просил у нее извинения, - и брал следующий кусок, и снова сооружал
башню из колбасы и сыра.
   - Ты что? Давно не ел? - спросила наконец сестра.
   - Вчера, - ответил брат с набитым ртом, - ужинал вчера.
   - А до этого ужинал  на  прошлой  неделе,  -  равнодушно  сообщил  ей
Архипов.
   - Как... на прошлой неделе? Почему... на прошлой неделе?
   - Меня мать не кормит больше. Уж давно! С осени. Говорит,  что  я  ее
деньги прожираю, а сам дубье стоеросовое и отребье.
   Мария Викторовна Тюрина только моргала.
   - Меня бабушка кормит. Только у нее пенсия маленькая.
   - Как же ты... живешь?
   - Нормально, - вдруг ощетинившись, выпалил  Макс,  -  мне  ничего  не
надо. И никого не надо. Ты не думай, я к тебе проситься не стану! К  вам
то есть. Я только повидаться приехал, а потом я уеду...
   - Бедный ты мой.
   Она неожиданно обняла его за голову и поцеловала в макушку, в  чистые
волосы, вымытые  архиповским  шампунем.  Он  не  вырывался,  но  у  него
сделалось напряженное, злое лицо, и даже Архипову стало  ясно,  с  каким
трудом он терпит ее прикосновения. Года три он мечтал о том, как  найдет
ее. Не то чтобы это были какие-то определенные  мечты,  но  все  же  ему
очень хотелось.
   Бабушка рассказывала, что у него есть  сестра,  а  эта  сестра  очень
любила его, маленького. Он-то ее совсем не помнил,  ну  вот  нисколечко.
Потом ему стало казаться, что начал вспоминать - какой-то холодный парк,
дождь, беретка с красным помпоном. Что-то радостное было в этом  красном
помпоне, ожидание ласки или какого-то простенького веселья. Нет,  ничего
он не помнил.
   Мать не любила его, он очень рано это понял. Он был  обузой,  тяжелым
грузом, который  отец  навязал  ей,  а  сам  бросился  под  поезд.  Отцу
оказалось легче всех - он перестал быть, только и всего. А Макс  остался
- почти совсем один.
   Была еще бабушка, но она не брала его к себе, только подкармливала  и
рассказывала, что у него есть сестра. Почти родная сестра в Москве - как
будто в раю. И сестра представлялась ему райской  феей.  Макс  не  знал,
есть в раю феи или нет, да ему и наплевать на это. Он  был  уверен,  что
стоит только ему найти ее, и все станет превосходно. Он не  ожидал,  что
она окажется такой... обыкновенной,  даже  не  слишком  красивой,  такой
усталой, ничуть не похожей на фею.
   Разочарование было холодным  и  огромным,  как  северное  море.  Макс
по-собачьи плавал в нем и замерзал, замерзал...
   Зря он мечтал о ней так долго. Ее  сосед  -  здоровенный,  плечистый,
насмешливый  -  вот  кто  поразил  Максово  воображение.  Он  похож   на
скандинавского бога Тора, которого Макс видел  на  картинке  в  учебнике
истории. Кто-то из жаждущих знаний еще до Макса подрисовал Тору  ослиные
уши и серьгу в носу, но общий вид все равно  был  очень  величественный.
Сосед со своей  громадной  палевой  собачищей,  на  ошейнике  у  которой
зловеще и  многозначительно  поблескивали  железные  кнопки,  с  длинным
носом, белыми бровями и кривым ртом - когда он улыбался, рот кривился  в
сторону, - был в точности этот самый Тор. Только молотка не хватало.
   И он не выгнан Макса на улицу,  хотя  мог,  дал  еды,  уложил  спать!
Только вот бабские штучки в ванной очень его оскорбили. Что это за  Тор,
который поливается одеколонами и мажется кремами!
   ...Как ему теперь поступить? Он не знал. Последняя  надежда  рухнула.
Сестра нашлась, и все. Больше  не  осталось  ничего,  о  чем  стоило  бы
мечтать.
   - Хорошо, - сказал Тор, - давайте дальше. Слышите, Маша?
   - Что?
   - Кто мог открыть вашу квартиру? Ключом? У кого могут быть ключи?
   Она вздохнула и подышала себе в ладони.
   - У соседей есть запасные ключи. Тетя им оставляла на всякий  случай.
Когда я начала работать в больнице, меня стали на работу  вызывать  в...
неурочное время. Я пару раз забыла ключи, а потом ждала ее по три  часа.
Вот мы и отдали соседям ключи.
   - Каким соседям? Мне?
   - Нет, не вам. - Она удивилась. - Не  вам,  а  Гавриле  Романовичу  и
Елене Тихоновне. Елена Тихоновна тете уколы делала,  когда  я  дежурила.
Она всегда приходила и открывала сама, чтобы тетя не вставала.
   Она раньше врачом работала. Только вряд  ли  соседи  к  нам  залезли,
Владимир Петрович.
   - У соседей ключи могли украсть, - неторопливо предположил Архипов, -
если ваши все на месте. Ваши на месте?
   - Мои да. А тетины... не знаю.
   - Нужно посмотреть. И еще вам нужно поменять замки.
   Тут что-то с ней случилось, Архипов  так  и  не  понял,  что  именно.
Внезапно, прямо в одну секунду,  она  потеряла  интерес  к  разговору  и
превратилась в ту Машу Тюрину, от которой он вчера тщетно  пытался  двух
слов добиться. Вспомнила о чем-то, что запрещало ей разговаривать с ним?
   - Мне ничего не нужно, - холодно заявила она. -  Макс,  ты  доел?  Мы
должны идти.
   - Послушайте, Маша...
   - Спасибо, Владимир Петрович. Большое вам спасибо. И за Макса,  и  за
меня.
   Архипову показалось, что она сейчас дернет брата за  рукав  и  велит:
поблагодари дядю.
   - Что, черт побери, вы делаете?!
   -  Ухожу,  -  ответила   она,   приостановившись.   Кожаная   тужурка
свешивалась с одного плеча.
   - Никуда вы не пойдете, пока мы не договорим до конца!
   - Мы уже... договорили.
   Он смотрел  ей  в  глаза  -  одно  мгновение  -  и  отвернулся.  Маша
растерянно потрогала затылок, удостоверяясь, что в черепе нет дыры. Дыры
не было.
   - До свидания, Владимир Петрович.
   - Пока.
   Она покосилась на внушительную спину и неожиданно предложила:
   - Давайте я вымою посуду?
   Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он согласился.
   - Спасибо, не нужно. - Он внезапно развеселился. - Вы очень  любезны.
В половине третьего я жду вас в своей машине. Знаете мою машину?
   - Н-нет...
   Архипов понял, что "нет" относится как к машине, так и к тому, что он
будет ждать ее в половине третьего.
   -  Я  не  собираюсь  завлечь  вас  в  лес  и  воспользоваться   вашей
неопытностью, - холодно заявил он. Брат Макс коротко  хрюкнул  в  кулак,
оценив юмор. - Я собираюсь отвезти вас в нотариальную контору.
   - Ах да...
   - Да. Моя машина называется "Хонда" "Си-Ар-Ви". Госномер 232 XX 99.
   - Зачем мне ваш... госномер?
   - У меня-то как раз госномера нет, - неторопливо  сказал  Архипов.  -
только у моей машины.
   -  Джип,  что  ли?  -  сунулся  Макс.   Беловолосый   Тор   продолжал
обожествляться с каждой минутой..
   - Джип. Найдете?
   - Спасибо, Владимир Петрович.
   Из спальни вышел Тинто Брасс и замер, вопросительно склонив башку.
   -  Гости  уходят,  -  объяснил  ему  Архипов.  Тинто  проинформировал
хозяина, чт