ихоновна  приносила
ей детективы и всякую прочую ерунду, она  читала  и  возвращала.  А  про
магию ей наверняка подарили в секте!
   Архипов зашипел, потому что она  бесцеремонно  сунула  его  руки  под
воду. Ладони сильно защипало.
   Она   мыла   его   руки   с   уверенной    настойчивой    бережностью
профессиональной медсестры.
   Почему она хочет его убедить в том, что  книгу  Лизавете  подарили  в
"Пути к радости"? Или сама в это верит?
   - Нож, который ты нашла под ее кроватью, как раз из  этой  книжки,  -
проинформировал Архипов, следя за ее лицом. - Ты ее не читала?
   Она покачала головой, рассматривая его отмытые ладони.
   - И ножей было два.
   - Как два?! Один! Я его отвезла на работу и выбросила в помойку.
   - Два. Вторым зарезали Маслова, помнишь, который был  в  нотариальной
конторе? Прямо в вашей квартире зарезали.
   Она посмотрела ему в лицо, пошевелила губами  и  ничего  не  сказала.
Синева от глаз и висков как будто разлилась по всему лицу.
   - Я тебя потерял, - продолжал Архипов, - я не знал, где ты. Я  открыл
дверь ключами, которые мне отдали соседи. Вошел и увидел на полу труп. С
ножом в боку. Потом пришел Макс и сказал, что вас  нашли  на  вокзале  и
тебя куда-то увезли.
   - Господи.
   Она намочила под краном руку и быстро протерла себе лицо.  Потом  еще
раз.
   - Я сунул труп в машину и увез. Я думал... что это ты его убила.
   - Я не убивала.
   - Что он мог делать в вашей квартире?
   - Не знаю.
   - Как он вообще туда попал?
   - Не знаю.
   - Ты знала, что дядя Гриша сделал два комплекта новых ключей?
   - Зачем?!
   - Я думаю, затем, чтобы убийца мог войти и выйти, - объяснил  Архипов
злобно.
   Вода все лилась. Он с силой надавил на серебряную ручку. Стало  очень
тихо.
   - Ты думаешь, что все это я? - спросила Маша Тюрина спокойно.  -  Да,
Володя?
   - Я не знаю. Только я тащил труп по лестнице, усаживал в машину и пер
его через пол-Москвы, а потом еще скатывал ковер,  потому  что  я  очень
боялся, что это ты.
   Почему-то они разговаривали в ванной, как  будто  не  было  на  свете
никакого другого места, где они могли бы поговорить.
   - Володя.
   - Что?
   - Мне не нужны никакие дубликаты ключей. У меня есть свои. Я не стала
бы заказывать ключи слесарю. Понимаешь?
   Он молчал. Эта мысль, высказанная вслух, как-то отрезвила и чуть-чуть
успокоила его.
   - Я думала, что меня убьют, - продолжала она. - Я  думала,  что  тетю
убили. Из-за квартиры. И ждала каждый день. И еще Макс приехал!  Я  даже
спать не могла от страха, Володя! Я... После того, как она умерла, я  ни
разу не ночевала в своей комнате. Я в гостиной на диване спала. А еще  я
боялась, что тебя убьют, когда они меня притащили  к  себе  и  заставили
тебе звонить! Ты же ничего не знал, а  рассказать  я  не  могла,  потому
что...
   - Стоп, - попросил вмиг отрезвевший Архипов. - Ты спала в гостиной на
диване?
   - Ну да.
   - Второй нож  лежал  в  гостиной  под  диваном.  Макс  о  него  ночью
порезался. Помнишь, мы тогда про столбняк рассуждали и про  прививки?  Я
зашел в квартиру,  он  стал  метаться,  прятаться,  полез  под  диван  и
порезался об этот нож. А потом им убили Маслова.
   - Зачем так много ножей, Володя?
   - Лизавета верила, что нож предвещает смерть.  Ты  тоже  должна  была
найти нож и поверить в то, что твоя смерть близка.
   - Я и так... верила.
   - Значит,  недостаточно.  Ты  должна  была  поверить  окончательно  и
убраться с дороги. Исчезнуть. Ты и попыталась это сделать, между прочим.
   - Зачем понадобилось так меня пугать?! Из-за квартиры?
   - Нет, - задумчиво сказал Архипов, - дело тут, пожалуй,  вовсе  не  в
квартире...
   - А в чем?!
   Владимир Петрович закрыл глаза.
   Вот черт  побери.  Лизавета  сказала  ему,  что  каждый  получает  по
заслугам.
   Лизавета сказала ему, что вся ее любовь отдана "бедной сироте".
   Лизавета сказала ему, что он знает ответы на все вопросы.
   Лишний экземпляр ключей. Книга - Лизавета никогда не  покупала  книг.
Нож под диваном - Маша больше ни  разу  не  ночевала  в  своей  комнате.
Завещание - странное до невозможности.
   Мало того, что их было два - два завещания! - но и второе, последнее,
состояло из двух частей.
   Из двух частей!
   Квартиру получил Архипов, а любимая "сирота" три картины.
   - Маша, - быстро спросил Архипов, - а этот самый  Лизаветин  муж,  он
кто? Художник?
   - Не-ет, - удивилась Маша. - Я точно не  знаю,  но  он  был  какой-то
большой ученый, то ли искусствовед, то ли реставратор. Он в своей  жизни
нарисовал, по-моему, как раз три эти картины, и больше никогда и ничего.
А что?
   - А то, - той же скороговоркой  продолжал  Архипов,  -  что  основное
наследство - это вовсе не квартира, а как раз три картины ее мужа.  А  я
кретин, можешь меня поздравить.
   Маша смотрела на него во все глаза.
   - Быстро! - закричал он, как будто собравшись  с  силами.  -  Быстро,
Маша!
   - Что?
   - Быстро обувайся, и поедем: Ну! Быстро! И  принеси  мне  телефон!  -
вслед ей крикнул он.
   В этот момент ему даже в голову не пришло, что из ванной можно  выйти
и самому взять телефон.
   - Какой телефон, Володя?
   - А-а, ну тебя! - прорычал Архипов и выскочил наконец из ванной. - Он
же мне сказал, что вы вешали картину, которую я  свалил!  Он  сразу  мне
сказал! А я ничего не понял! А когда я увидел  труп,  картина  стояла  у
стены! У стены, понимаешь?!
   - Ты сошел с ума.
   - Я не  сошел  с  ума.  Макс  мне  сказал,  что  вы  разговаривали  о
родственниках и вешали картину!
   - Вешали.
   - А когда  я  пришел  и  нашел  труп,  картина  стояла  у  стены.  Ты
понимаешь?!
   - Это важно?
   - Это, черт возьми, все объясняет. А еще он был в ботинках!
   - Кто?!
   - Труп.
   - Ну и что?
   - Лизавета всех заставляла снимать ботинки. И  ты  мне  первым  делом
велела, чтобы я снял ботинки.
   - И... что?
   - Если бы ты его пустила, ты заставила  бы  его  снять  ботинки.  Это
совершенно естественно. Раз он был в ботинках, значит,  пустила  его  не
ты.
   Архипов все метался по комнате, искал телефон  -  забыл,  где  в  его
квартире этот самый телефон. Тинто Брасс смотрел на него  с  удивлением.
Он никогда не видел хозяина в таком смятении.
   Маша Тюрина подошла, сунула трубку ему в руки и проговорила тоненьким
голоском:
   - Володя, я никого не убивала.
   Но он не слушал ее.
   - Федор Кузьмич, это Володя Архипов, - выпалил он в трубку.
   Ехать в захватанных кровавыми руками брюках  нельзя,  и  одной  рукой
Архипов стал расстегивать ремень.  Маша  издалека  смотрела  на  него  с
изумлением.
   - Федор Кузьмич, я через полчаса приеду,  привезу  вам  три  картины.
Посмотрите их? Только прямо сейчас. Нет, сейчас! Федор  Кузьмич!  Я  вас
прошу!.. Я приеду и все вам объясню! Я сам еще точно не знаю!
   Прыгая на одной ноге и то и дело перекладывая телефон с одного  плеча
на другое, Архипов швырнул брюки на диван  и  стал  делать  Маше  знаки,
чтобы она принесла ему джинсы.
   Маша знаков не понимала. Она посмотрела  на  Архипова  без  штанов  и
отвела глаза.
   - Федор Кузьмич, это просто три картины. Я  знаю,  что  их  нарисовал
Александр Васильевич  Огус.  Огус,  говорю!  Не  знаю,  на  одной  вроде
незабудки в банке. Да, да,  странно.  Я  тоже.  Его  приемная  дочь  мне
сказала, что он никогда в жизни  не  рисовал  картин.  Ну,  минут  через
двадцать, если пробок нет.
   Он нажал кнопку и сунул трубку себе в нагрудный карман.
   Маша подошла к нему и вытащила трубку.
   - Куда мы должны ехать?
   - В Лаврушинский переулок. Федор Кузьмич Монахов, друг моего отца. Он
известный эксперт живописи, что ли, или черт знает чего...
   - Ты думаешь, что картины Александра Васильевича - такая ценность?  -
с сомнением спросила Маша.
   Архипов нашел наконец джинсы и натянул их.
   - Я думаю, что Александр Васильевич тут вовсе ни при чем! -  закричал
он из спальни. Пальцы саднило, неудобные  "болты"  на  штанах  никак  не
застегивались. Маша стояла в дверях и все отводила глаза. -  Лизавета  в
последний раз пришла с зонтом. Все это - зонт, Машка!  Зонт,  понимаешь!
Видно только зонт,  а  то,  что  под  ним,  не  видно!  Конечно,  она  -
привидение, и зонт ей ни к чему, но она-то пришла с зонтом!
   - Володя, ты заболел.
   Ему некогда переубеждать ее!
   - До  вечера,  -  заявил  он,  -  моя  болезнь  будет  протекать  без
осложнений. К вечеру случится кризис, и ты меня будешь лечить или  сдашь
в психбольницу. Я бы предпочел, чтобы лечила ты сама. Кстати, кто  такой
Олег Якименко? Ну, который навещал тебя в твоем горе?
   - Никто, - ответила она фальшиво, - коллега.
   - Коллега, - повторил Архипов.
   Он  застегнул  ремень,  с  отвращением  оглядел   свою   рубаху,   но
переодевать почему-то не стал и за руку поволок Машу к двери.
   - Ты должна мне помочь. Тинто, ко мне!
   Архипов выскочил на площадку, вывел Машу - Тинто вышел сам - и быстро
и привычно открыл все три замка Лизаветиной двери. И скрылся за ней.
   - Маша, - приглушенно позвал он оттуда, - заходи. Только не шуми!
   Все это время шумел только он один, но все же он вожак стаи - хоть  и
несколько запоздавший с прозрением, - и Маша должна об этом помнить.
   - Какие картины? Эту я уже взял. А еще какие?
   Маша приложила ладошки к щекам.
   - Ну, быстрее, быстрее!
   - В тетиной комнате картины. Там грач на ветке  и  сирень,  по-моему.
Грач мне нравится больше. Когда я маленькая была, тетя мне все время про
него рассказывала, про этого грача. Как он прилетел из теплых стран, как
рад весне и тому, что он дома...
   Архипов рукой отодвинул ее с дороги и  пошел  в  Лизаветину  комнату,
таща за собой картину с незабудками.
   Грач и  сирень  оказались  поменьше,  почти  квадратными  и  довольно
тяжелыми.
   Снятые со стены, они выглядели убого.
   - Ты хочешь, чтобы твой  эксперт  это  смотрел?  -  спросила  Маша  с
сомнением. - По-моему, ты что-то не правильно понял, Володя.
   Но Архипов знал,  что  сейчас-то  как  раз  он  думает  исключительно
правильно.
   - Пойдем по лестнице, - распорядился  Архипов.  -  Тинто,  вперед!  И
никто не. топает!
   Никто и не топал.
   - Так, - сказал Владимир Петрович на площадке  первого  этажа.  Спина
болела, и  он  то  и  дело  тер  позвоночник  костяшками  пальцев.  Маша
сочувственно ловила это его движение. - Маша, стой  здесь  и  жди  меня.
Тинто, сидеть! Сидеть!
   - Зачем нам тебя ждать?
   - Я подгоню машину к окну.
   - Мы полезем в окно?!
   - Сами полезем и картины вытащим.
   - Зачем?!
   - Чтобы не выносить их на  глазах  у  почтенной  публики,  -  сердито
ответил Архипов. - У Гурия Матвеевича в особенности! Стойте и ждите!
   Он бесшумно открыл окно, толкнул белые створки и выпрыгнул в  заросли
бузины и шиповника. Маша и Тинто Брасс остались на площадке одни.
   - Он странный, - тихо говорила Маша Тинто. - Зонт какой-то,  картины,
труп! Что с ним? Тетя считала, что он здравомыслящий сверх всякой меры.
   Тинто по-собачьи пожал плечами, но Маша не понимала по-собачьи.
   Совсем близко заурчал  тихий  мотор,  прошуршал  песок  под  колесами
тяжелой машины, стукнула дверца. Маша по пояс высунулась в окно. Архипов
вынырнул из бузины и крепко и неожиданно поцеловал ее.
   - Прыгай.
   За руку он потянул ее на себя, поймал и  прижал  -  сильно.  На  одну
секунду он изо всех сил стиснул ее, а потом отпустил.
   Привстав на каменный выступ, Архипов перегнулся  через  подоконник  и
вытащил картины.  Последним  в  заросли  бузины  перевалился  тяжеленный
Тинто, и окно Архипов прикрыл.
   - Ты знаешь, - сказал он Маше, - с тех  пор,  как  началась  вся  эта
история, я только и делаю, что пользуюсь этим окном.
   - Володя, - пожаловалась она, - я ничего не понимаю.
   - Сейчас мы все поймем, -  пообещал  Архипов.  -  Федор  Кузьмич  нам
растолкует. Без него я пока тоже ничего не понимаю.
   - А что ты говорил... про тетю? Что  она  приходила?  Про  зонт?  Про
дождь?
   - А-а, - отмахнулся Архипов, - я нынче как принц Датский. Меня  то  и
дело тревожат призраки,  вернее,  один  призрак.  Мне  является  призрак
Лизаветы. Вот ты веришь в привидения?
   - Н-нет. Не знаю.
   - И я не знаю.  То  есть  не  верю.  Но  одно  привидение  существует
совершенно точно - Лизаветино.
   Тинто тоскливо вздохнул. Ему не нравились разговоры про привидения.
   - Володя...
   - Кризис наступит вечером, - отрезал Архипов. - Сейчас до кризиса еще
далеко.
   Он втиснул здоровенную "Хонду"  на  единственное  свободное  место  в
плотном ряду машин, как будто специально оставленное для нее.
   А может, и оставленное - Владимир Петрович теперь во всем сомневался.
   Подъезд старинного  купеческого  дома  был  чистенько  и  уважительно
отремонтирован. Так уважительно, что даже фонарь остался таким, как  при
братьях Третьяковых, Сергее  и  Павле  Михайловичах.  И  кокошничек  над
крылечком из гнутой ажурной жести,  и  кованая  чугунная  решетка  перед
крохотным московским палисадничком, и  мозаика  на  белой  стене  -  все
ухоженное, добротное и славное, какой бывает старина в богатых  волжских
монастырях.
   - Выходи.
   Ореховые  высокие  двери  казались  закрытыми  навсегда,  но  домофон
сверкал  вполне  современными  начищенными  кнопками  -  значит,  кто-то
все-таки сюда приходил.
   Архипов нажал кнопку и покрутил головой в  поисках  камеры.  Когда-то
она находилась сверху и справа, но он слишком давно сюда не заглядывал.
   - Да, - вежливо сказал домофон.
   - Мы к Монахову.
   - Собачку придется оставить.
   Архипов посмотрел вниз.  Тинто  Брасс,  оказывается,  тоже  вылез  из
машины и теперь стоял на нижней ступеньке с самым невинным видом.
   - Собачка и так не собиралась идти. Давай в машину, Тинто! Быстро!
   "Ну и пожалуйста, - сказал Тинто Брасс. - Мне  вовсе  и  не  хотелось
сюда. Подумаешь".
   Архипов загнал пса в салон и вернулся к уже открытой двери.  Маша  не
решалась войти, смотрела растерянно.
   Ореховые снаружи двери оказались внутри металлическими,  а  сразу  за
ними начинался плиточный пол и поднималась крутая лестничка с  латунными
шишечками и перилами.
   Придерживая картины, Архипов  быстро  перескочил  через  лестничку  и
остановился перед вполне современной железной рамкой,  у  которой  стоял
серьезный молодой милиционер.
   - Федор Кузьмич ждет, - проинформировал милиционер. - Через  рамочку,
пожалуйста.
   Архипов положил картины на широкий стол и  прошел  в  рамку,  которая
немедленно истошно завопила.
   - Ключи, телефон, кошелек, жевательная резинка есть?
   - Как не быть, все есть.
   - Девушка, а у вас?
   В розовой Любаниной кофтенке карманов не было,  а  ключи  у  нее  еще
утром забрал Архипов.
   - У меня ничего.
   - Тогда проходите первой.
   К Маше рамка отнеслась более  благосклонно.  Архипов  вывалил  поверх
картин все из своих карманов, и на этот раз бдительный  прибор  допустил
его внутрь.
   - Если будете выносить картины из здания, не забудьте пропуск.  Федор
Кузьмич должен подписать. Знаете, как его найти?
   - Знаем.
   - Володя, - робко  спросила  Маша  в  богатом  коридоре,  застеленном
ковром и освещенном невидимыми лампами, - а что здесь такое? Гохран?
   - Почти.
   Архипов решительно постучал в одну из высоких дверей,  толкнул  ее  и
вошел.
   - Володя! Архипов! Ах ты, сукин сын!
   Почему Архипов "сукин сын", Маша так и не поняла - крепкий  старик  в
белом халате и шапочке уже обнимал Архипова, и тряс его, и отстранял  от
себя, и рассматривал, как будто Архипов был ребенком, до  неузнаваемости
выросшим за лето на радость и гордость родителя.
   - Здравствуйте, Федор Кузьмич!
   - Вы посмотрите на него! Нет, вы только на него посмотрите!  Вспомнил
старика! А я думал, совсем пропал Володька! Думал, придет на похороны, я
ему тогда дам!
   - Федор Кузьмич!
   - И с барышней! Барышня, вы кто такая будете?
   Любовь или так, временное увлечение?
   Архипов что-то пробормотал, и с изумлением и восторгом Маша  увидела,
как он покраснел - до глаз, до белых волос, и шея покраснела, и уши, как
будто его за них драли.
   - Как вас по имени-отчеству, барышня?
   - Маша.
   - Мария... как по батюшке, не расслышал?
   Все он слышал, этот ехидный старик, и Маша моментально  почувствовала
себя дурой.
   - Мария Викторовна Тюрина.
   - Монахов  Федор  Кузьмич.  Крестный  отец,  между  прочим,  кавалера
вашего. Двух месяцев от роду крестился он у Николы на Курьих ножках. А я
его на руках держал. Мыслимое ли дело?
   Маша покрутила головой в знак того, что - нет, не мыслимое.
   Двухмесячный Архипов, розовый, белый, со сморщенными нежными пятками,
бессмысленными глазами, в кружевной крестильной рубахе, на руках у этого
человека  представился  ей  так  живо,  что  теперь  она  покраснела   и
отвернулась.
   - Да-с, - констатировал Федор Кузьмич, - дело плохо.
   И все некоторое время помолчали.
   - Марья Никитична о тебе осведомлялась, - сказал наконец старик, -  а
я что? Я только и знаю, что ты есть последний сукин сын  и  поганец!  Не
звонит, не пишет, говорю, сынок наш крестный.
   - Я... не мог, Федор Кузьмич.
   - А вот ждать, когда мы помрем, не надо, Володя! - резко ответил тот.
- На похороны как раз можешь  не  являться,  мы  переживем.  Мы  к  тому
времени уже в райских чертогах с Петькой будем "Столичную"  кушать,  как
всегда, с селедкой да с картошечкой, и над вами посмеиваться. А пока  мы
живы, ты про нас не забывай. Мы тебе не чужие.
   - Я знаю, что не чужие. Я и не могу, Федор  Кузьмич,  потому  что  не
чужие. Я только... сейчас привык, понимаете?
   Старик посмотрел на него через очки, потом  сдернул  их  и  посмотрел
просто так.
   - Понимаю, - сказал он со вздохом. - В один год  все  убрались,  ишь,
подлость какая! Ну и ладно. А ты приходи. Марию Викторовну  приводи,  мы
ей смотрины устроим.  Как  пол  метет,  как  воду  несет,  как  на  стол
собирает! А что? Так всегда было!
   И тут он засмеялся - понравилось ему, как  славно  он  пошутил.  Маша
стояла вся красная.
   - Ладно. Что тут у тебя за шедевры? Посмотрим.
   - Это рисовал Александр Васильевич Огус, - пояснил Архипов и  выложил
картины на громадный лабораторный стол, одну за другой,  -  а  Маше  они
достались в наследство.
   - Дочка, что ли? - нацеливая очки на картины, осведомился  старик.  -
Да нет, не было у Сашки никаких дочек. Ни сыночков, ни дочек,  никого...
Да и картин он не писал! Это я вам точно говорю, молодые люди! Он так же
точно не писал картин, как я никогда не пел в "Евгении Онегине",  что-то
тут другое...
   - Маша - дочь его жены, - объяснил Архипов зачем-то.
   - Лизы? - удивился старик и  как-то  очень  плотно  провел  рукой  по
незабудкам, сверху донизу, потом зачем-то  понюхал  свою  руку  и  ловко
перевернул картину незабудками вниз. Посмотрел холст, дотянувшись,  взял
лупу и уставился в нее.
   - Вы... знали Елизавету Григорьевну? - не выдержала Маша.
   - Ну конечно! Не так, чтобы хорошо, но знал,  конечно.  Милая,  и  со
странностями. Все гомеопатией лечилась. От чего только, непонятно.  А...
где вы взяли сии творения?
   - Мне Елизавета Григорьевна оставила их в наследство, а так они у нас
на стенах висели. Много лет.
   - Много лет, - повторил старик, - много лет. И дату поставил,  умник!
Ноябрь шестьдесят шестого.
   Он колупнул холст и опять уставился в свою лупу.
   - ...в седые дали ноября, - забормотал он, не отрываясь  от  лупы,  -
уходят версты, как слепые, без палки и поводыря. Без палки и поводыря...
Так-так.
   Он разогнулся и кинул лупу на стол.
   - Ну, ты прав, Архипов Владимир. Конечно,  тут  дело  не  в  Сашкиной
живописи, - ударение было почему-то сделано на слог "пи". - Посидите.  Я
в лабораторию схожу. Только чудес от меня ждать  не  надо!  Исследование
надо  поводить,  исследование,  а  сейчас  только  рентгеном  просветим,
поглядим. Посидите.
   Двумя руками, осторожно он взял картины и вышел с ними за дверь -  не
ту, которая вела в коридор, а ту, котора