, ложек.
   - Как это мило, - сам себе бормотнул Архипов, - шесть ложек!  Насыпай
сам, я со счета собьюсь.
   - А чего?
   - Ляжешь в моей комнате на полу. У меня там матрас и одеяло.  Я  тебе
не доверяю, а так все-таки на глазах.
   - Да говорил же, что я не вор! Не стану я тут ничего  красть!  Больно
мне надо! Я... в гости приехал, а не воровать!
   Архипов взглянул на него и отхлебнул кофе.
   -  А  мне  Лизавета  Григорьевна  говорила,  что   у   Маши   никаких
родственников нет.
   Юнец презрительно фыркнул и пожал плечами. Губы у него  шевелились  -
он считал ложки  с  сахаром.  Досчитал,  старательно  помешал,  издалека
вытянул дудочкой губы, приблизил дудочку к  краю  кружки  и  стал  шумно
пить.
   - Горячо, - заявил он, остановившись.
   - Сколько дней ты не ел?
   - Три.
   - Почему?
   Макс опять пожал плечами. Куртчонка колыхнулась и опала складками.
   - Мать не давала. А потом я... уехал.
   - А мать почему не давала?
   - Да она мне уж давно не дает, - залихватским тоном  ответил  Макс  и
опять нагнулся, вытянул шею, сложил губы - приготовился к чаепитию. -  Я
учусь плохо. А она говорит - раз  не  учишься,  так  нечего  мои  деньги
прожирать. И не дает есть.
   "О господи", - подумал Архипов Владимир Петрович. Или он врет?
   - А где же ты ешь?
   - Когда бабка дает. Когда у пацанов.
   Значит,  есть  еще  бабка.  Выходит,  у  девочки  Маши  просто   куча
родственников.
   - Зачем ты приехал? - Чего?
   - Того. Зачем, спрашиваю, приехал?
   - Так. В гости. К Маньке.
   - Она твоя... родная сестра?
   - Не-а. У нас папашка один, а мамашки разные.
   - А деньги на дорогу украл?
   - Ничего я не крал! Говорю же, я не вор! Не вор!
   - Тогда где взял?
   - Заработал я!  Я...  штукатурить  умею.  В  прошлом  году  работягам
помогал и заработал.
   Архипов  открыл  было  рот,  чтобы  продолжить  свои   расспросы,   и
остановился.
   Зачем?! Ему-то что за дело?! Кроме того,  существовала  еще  народная
мудрость номер шесть. Про то, что любопытство на самом деле порок.
   - Ну, вот что, - предположил он, одним глотком выпив остатки кофе,  -
давай спать ложиться. Мне завтра на работу.
   Макс Хрусталев с  сожалением  отставил  свою  чашку,  в  который  еще
болтался чай с шестью ложками сахара.
   - Можешь допить, - разрешил Архипов, и юнец стал  торопливо  глотать.
Через секунду с чудовищными всхлипами он выудил из чашки последние капли
и, не мигая, уставился на Архипова.
   - Иди сюда.
   Макс сполз со стула и побрел  за  ним.  Владимир  Петрович  распахнул
дверь в ванную.
   - Сначала вымоешься. У тебя блох нет?
   - Чего?!
   - Вон шампунь и мочалка. Давай-давай, шевелись!  Ты  знаешь,  сколько
времени?!
   - Мне чего, штаны при вас снимать?
   - А ты что? Скромный?
   Макс пожал  плечами  и  нехотя  стянул  с  плеч  куртчонку.  Под  ней
оказалась замызганная дешевая майка со зверской рожей посередине живота.
Покосившись на Архипова, он  стянул  майку  и  переступил  ногами  -  от
неловкости. Без майки он напоминал  грязную  стиральную  доску  -  волны
ребер, серая кожа, впалый жидкий живот.
   "Да уж, - подумал Архипов. - Может, "мамка" и впрямь есть не дает!.."
   Памятуя о его мучениях с краном, Архипов сам открыл  воду  в  душевой
кабине и даже пощупал, достаточно ли теплая.
   - Давай.
   - Чего?
   Архипов едва сдержался, чтобы не  ответить  -  чего,  и  вышел.  Было
совершенно очевидно, что никакие его собственные  штаны  и  майки  Максу
Хрусталеву не годятся. Конечно, в архиповскую майку его можно запеленать
с руками и ногами, но вряд ли он согласится.
   Он долго копался в гардеробе, пока не нашел то, что искал,  -  старые
шорты  на  веревочке  и  розовую  кофтенку,  в   которую   переодевалась
домработница Любаня, когда готовилась к трудовым подвигам. Любаня хоть и
была в теле, но все же не такая здоровенная, как Архипов.
   Вода в душе все шумела.
   Архипов распахнул дверь, и в коридор немедленно и густо повалил пар.
   В белых клубах, в  сиянии  крохотных  мощных  лампочек,  в  сверкании
плитки, зеркал,  полов  стоял  совершенно  голый  Макс  Хрусталев.  Вода
хлестала за раздвижной панелью,  а  он,  не  отрываясь  и  разинув  рот,
смотрел на широкую полку, где  теснились  одеколоны,  шампуни,  пенки  и
прочая парфюмерная дребедень, которую Архипов любил.
   У Архипова вдруг загорелись щеки -  как  будто  Макс  поймал  его  на
чем-то неприличном.
   - Воду бы хоть закрыл, - сказал он злобно. Юнец вздрогнул и захлопнул
разинутый рот - даже зубы стукнули.
   Архипов зашел, чуть не толкнув его, выключил воду и  с  силой  дернул
панель. Сразу стало очень тихо.
   - На.
   - Чего?
   - Наденешь это.
   - Зачем?
   - Затем, что я так сказал.
   - А это, - Макс кивнул на полку и посмотрел на Архипова, - все ваше?
   - Наше.
   - Ва-аше?! Вы че, духами мажетесь?
   - Мажусь.
   Макс гоготнул:
   - Вы че? "Голубой"?
   - И не надейся даже.
   - Чего?
   Все-таки Архипов пробурчал себе под нос -  чего.  Макс  покосился  на
него с некоторым испугом.
   - Вытрись и оденься.
   "Голубой", надо же! Черт бы побрал этого недоумка!
   В спальне он в два приема разложил огромный круглый матрас.
   Матрас он купил на какой-то французской выставке, которая  называлась
"Уют-2000". Архипов купил его просто потому, что никогда раньше не видел
таких вещей. В сложенном виде матрас напоминал диванчик и на  нем  можно
было сидеть. В разобранном - он  напоминал  мягкую  лужайку,  как  будто
собранную из лоскутной мозаики. К  лужайке  прилагались  еще  подушки  и
одеяло. Тинто Брасс за то, чтобы поваляться на этом матрасе, полжизни бы
отдал.
   Зашлепали босые ноги, и Архипов приказал, не оборачиваясь:
   - Ложись. И не вздумай ночью шастать по квартире и не пытайся  ничего
спереть!
   - Я не вор, сказано же!
   - Это я уже слышал.
   Он вышел из спальни, чтобы посмотреть, как там его собака.
   На звук открываемой двери Тинто поднял  громадную  голову.  Сверкнули
глаза и металлические кнопки на ошейнике.
   - Молодец, - похвалил Архипов, - охраняй, Тинто!
   Когда он вернулся в  спальню,  Макс  Хрусталев  в  розовой  Любашиной
кофтенке и его собственных старых шортах спал на самом краешке лоскутной
поляны, свернувшись худосочным  калачиком.  Одеялом  он  не  накрылся  и
подушку под голову не подложил.
   Архипов подумал-подумал, а потом, приподняв за край  матрас,  откатил
гостя  на  его  середину  и  кинул  на  него  одеяло.  Тот   забормотал,
устраиваясь и подтягивая колени, и Архипов погасил свет. Полежал и зажег
тусклую лампочку. Может, он и не жулик, но так, на всякий случай.
 
*** 
 
   Архипова разбудили отдаленные мелодичные переливы. Он перевернулся на
спину и сонно почесал живот. Вот черт. Ну и ночка. Может,  позвонить  на
работу и не приезжать?  Придумать  что-нибудь  возвышенное  -  например,
аллергию. Или... или... мигрень. Мигрень - это достаточно возвышенно или
не слишком?
   Архипов потянулся так, что в позвоночнике и  шее  произошло  какое-то
движение, и скосил глаза на матрас "Уют-2000". Посреди матраса  высилась
цветастая горка, больше ничего видно не было.
   Волны мелодичных  переливов  наплыли  со  стороны  входной  двери,  и
Архипов понял, что кто-то звонит в дверь.  Должно  быть,  прибыла  Мария
Викторовна - по-родственному Манька.
   Архипов нашарил на полу давешние джинсы, кое-как их  натянул,  зевая,
потащился к двери и распахнул ее, не глядя.
   - Здрасти, госпожа Тюрина.
   Она на секунду задержалась с ответом, и он решил, что это  из-за  его
слишком уж домашнего вида.
   - Прошу прощения, я без галстука, - буркнул он и опять почесал  голый
живот, на этот раз не без умысла, - в галстуке спать... неудобно.
   - Доброе утро, Владимир Петрович, - пропищала она.  -  А  где  мой...
брат Максим?
   - Ваш брат Максим спит, -  проинформировал  Архипов.  -  Если  хотите
получить его немедленно, будите сами.
   - Где он... спит?
   Архипов не спеша, выглянул на лестничную  клетку  и  возликовал,  как
будто увидел близкого человека после многолетней разлуки.
   - Тинто! Как ты тут? Иди ко мне,  хорошая  собака!  Хорошая,  хорошая
собака! Вот Мария Викторовна  явилась,  она  тебя  на  боевом  дежурстве
сменит! Да, Мария Викторовна?
   Она растерянно молчала.
   - Мы интересуемся, - продолжил Архипов,  присел  и  положил  руку  на
голову своей  собаке,  -  мы  интересуемся,  может,  вы  дверь  на  ключ
закроете? Может, мы покинем пост номер один?
   - Ну, конечно! -  воскликнула  она  торопливо.  -  Конечно,  конечно!
Спасибо вам большое! Спасибо, собачка!
   Тинто Брасс напружинил свои складки и негромко зарычал.
   - Он не любит, когда его называют собачкой,  -  объяснил  Архипов.  -
Какая же это собачка! Пудель - вот собачка, а Тинто у нас...
   Он поднялся с корточек и неожиданно оказался нос к носу с ней.
   Очень близко. Неприлично близко. Совсем близко.
   У  нее  было  замученное  лицо,   бледное   сине-зеленой   некрасивой
бледностью. Под глазами и на висках желтизна. Нос заострился, и не видно
на нем никаких веснушек. Темные волосы заложены  за  уши.  В  руках  она
держала  огромную  коричневую   сумку,   и   этой   сумкой   моментально
загородилась от Архипова, выставив ее перед собой. И отвела глаза.
   Ему стало неловко.
   - Вы больны?
   Трудно было заглянуть ей в лицо с отеческой незаинтересованностью, но
он постарался.
   - Я не больна, Владимир Петрович. Я очень... устала. Ужасно.
   В конце концов, он пообещал полоумной Лизавете, что станет заботиться
о девочке Маше. И он предложил:
   - Хотите, я вас покормлю завтраком?  Все  равно  ваш  брат...  Максим
спит. Заприте свою дверь. Давайте. Вы сможете.
   Она тускло улыбнулась:
   - Мне неудобно.
   - Конечно, неудобно, - согласился  Архипов,  с  трудом  обретая  свой
обычный тон. - Мне тоже неудобно, но ничего не поделаешь.
   Она поставила на пол сумку, подошла к своей двери, порылась в плотном
джинсовом кармане и вытащила ключи.
   Архипов, следивший за каждым ее движением, слегка взмок от того,  как
она рылась в кармане.
   Да что такое-то?!
   - Вы не заметили, оттуда ничего... не украли?
   - Откуда?
   Она кивнула на свою дверь:
   - Из тетиной квартиры? Не заметили?
   Она спрашивала так, как будто ни тетя, ни квартира не  имели  к  ней,
Маше Тюриной, никакого отношения. Архипов удивился и перестал  думать  о
том, как она рылась в кармане.
   - Понятия не имею. А кто мог украсть? Ваш брат? Или я?
   Она перепугалась:
   - Что вы, что вы, я совсем не то имела в виду! Вы тут совсем  ни  при
чем, Владимир Петрович.
   - Это уж точно, - пробурчал Архипов.
   - Дверь-то была открыта. Вы сами сказали. Дверь была открыта, и  Макс
вошел.
   Архипов опередил ее на одну секунду и первым ухватился за  коричневую
сумищу.  Просто  так  ухватился,  из  джентльменства.  Нести  ведь  было
недалеко.
   - Вы не знаете, ваш Макс не жулик?
   - Я вообще ничего про него не знаю, - ответила она с усилием и  вдруг
потерла желто-зеленые щеки.
   - А в лицо знаете?
   - Наверное, узнаю.
   - Высокие отношения! - воскликнул Архипов, и Маша посмотрела на  него
испуганно. - Высокие, высокие отношения!
   Она вошла и остановилась в центре полукруга сверкающей плитки.
   - Направо, - предложил  Архипов,  -  если  очень  замучились,  можете
сходить в душ. Хотите?
   - Нет!
   Он усмехнулся:
   - Так я и знал. Ваш брат тоже сопротивлялся из последних сил.
   - Когда... сопротивлялся?
   - Когда я волок его в душ.
   Она посмотрела на Архипова с тоской. Как будто он заставлял ее делать
что-то, чего ей ни в коем случае делать нельзя. Например, улыбаться.
   - У вас... совсем другая квартира. Не похожа на нашу.
   - Конечно. Я все поменял, когда делал ремонт.
   - Зачем? По-моему, в старых квартирах жить гораздо уютнее.
   - Должно быть, потому, - провозгласил Архипов, - что я отчаянно молод
душой и жить в старой квартире не могу! Подавай мне модерн, и все тут.
   - Правда? - наивно спросила она.
   - Правда, - подтвердил Архипов.
   Она стащила с узких плеч немудрящую кожаную  тужурочку,  оставшись  в
штуковине с горлом и  без  рукавов,  а  он,  наоборот,  нацепил  свитер,
брошенный вечером в кресло.
   Свитер прикрыл его, как броня. Все прикрыл - не только  голый  живот,
но и мысли, и смутное воспоминание о том, как  она  доставала  ключи,  а
джинсовая ткань обтягивала длинную ногу.
   Потирая ладошками худые  предплечья,  она  обошла  по  кругу  большое
помещение, некоторое время порассматривала картины, и даже по  ее  спине
Архипов видел, как все это ей неинтересно.
   - Красиво.
   - Не утруждайтесь, - посоветовал  Архипов  невозмутимо,  -  я  вполне
обойдусь без ваших комплиментов.
   Она печально на него посмотрела и присела на высокий стул, где давеча
сидел ее брат.
   - Вы... скучаете по Лизавете Григорьевна?
   - Не утруждайтесь, - сказала она тихо. - Я вполне обойдусь без вашего
сочувствия.
   Ого! Вот тебе и медсестра из пятнадцатой горбольницы.
   - Сливок налить?
   - Что?
   - Сливок в кофе налить?
   - Да, спасибо.
   Он поставил перед ней большущую чашку огненного кофе с круглой горкой
снежных  сливок  и  керамическую  миску  клубники  -  крупные,  красные,
блестящие, шершавые, холодные ягоды.
   Она уставилась на клубнику, которая немедленно  отразилась  в  темных
золотистых глазах.
   "Не стану на нее смотреть, - решил Архипов. - Ни  за  что  не  стану.
Куда меня несет?!"
   - Простите, что я вам так вчера нахамила, - покаянно произнесла  она,
и Архипов отнес это на счет клубники. - Я последнее время... не в себе.
   Он кивнул и устроился  напротив.  Пришлось  еще  выискать  положение,
чтобы его ноги не касались ее джинсовых ног. Она болтала ложкой в чашке,
разваливая снежную  гору,  которая  постепенно  становилась  коричневой.
Архипов отхлебнул кофе и посмотрел  в  окно.  Рабочий  день  начинается.
Больше всего на свете он любил утро - начало рабочего дня.
   - Маша.
   Она  вздрогнула  и  уронила  ложку.  Ложка  зазвенела  на   мраморном
прилавке.
   -  Маша,  давайте  вы  быстренько  обрисуете  мне  положение  дел,  -
предложил Архипов, - и мы все решим. Потом разбудим вашего брата,  и  вы
пойдете спать, а я на работу.
   - О чем вы... говорите?
   - Я говорю о ваших делах. - На "ваших" он поднажат. - Рассказывайте.
   - Мне нечего рассказывать,  Владимир  Петрович.  Она  напряглась  так
сильно, что дрогнула длинная джинсовая нога под столом.  Архипов  слегка
отодвинулся вместе со своим стулом. От греха подальше.
   - Не беспокойтесь, вы будете рассказывать по плану.
   - По какому плану?!
   - Пункт первый. Почему ваша тетушка так настойчиво меня убеждала, что
у вас нет никаких родственников? Вы  знаете,  она  даже  заставила  меня
расписку написать, что я буду вам помогать и в случае чего не оставлю!
   - И вы написали?!
   - Ну конечно, -  ответил  Архипов  с  досадой,  -  от  вашей  тетушки
отвязаться было невозможно! Кроме того, я думал, что вам пять лет.
   - Почему? - удивилась она.
   Он вздохнул.
   - Потому что я не имел о вас никакого представления, вы уж  извините.
Больше того, ваш образ ни разу в жизни не потревожил мой  сон.  Я  знал,
что у Лизаветы есть  какая-то  приемная  девчонка,  и  все.  То  есть  у
Лизаветы Григорьевны. Я думал, она волнуется, что вас сдадут в детдом.
   Маша, не отрываясь, смотрела в свою чашку. Губы у нее кривились.
   - Пункт второй. Что за люди валом валят в вашу квартиру?  Откуда  они
взялись?  Почему  взялись  только  после  смерти  Лизаветы  Григорьевны?
Кстати, от чего она умерла?
   - От сердца.
   - У нее было больное сердце?
   - Да. Всю жизнь.
   - Пункт третий. Что за ересь про нож,  предвестник  смерти,  кровавый
дождь, ритуальный круг и все остальное? Если у нее всегда болело сердце,
почему ей только на прошлой  неделе  пришла  в  голову  мысль,  что  она
может... умереть? Почему она так... несокрушимо в это поверила?
   - На прошлой неделе, - как во сне повторила Маша, - на прошлой неделе
она была жива. В понедельник на прошлой  неделе  она  была  со  мной.  А
теперь ее не стало.
   - Пункт четвертый, последний. Он состоит из подпунктов "а" и "б". "А"
- почему ваш брат приехал именно сейчас? Вы что, сообщили ему  о  смерти
тети?
   - Нет!
   - "Б>>, - невозмутимо продолжил Архипов, - у кого есть ключ от  вашей
квартиры? Кто мог ее открыть?  Замок  не  взломан.  Вы  сейчас  легко  и
непринужденно се закрыли. Значит,  она  была  открыта  ключом.  В  вашей
квартире есть ценности?
   - Я не знаю, - пробормотала она. -  я  ничего  не  знаю.  Это  тетина
квартира, а не моя.
   - Сколько лет вы жили вместе с тетей?
   - Пятнадцать.
   - Всею ничего, - подытожил Архипов. - И не знаете, есть ли в квартире
ценности?
   - Не знаю,  -  ожесточенно  сказала  она.  -  Конечно,  что-то  есть.
Например, старинная посуда. Хрусталь. Картины.
   - Репина Ильи Ефимовича?
   - Почему... Репина?
   - А чьи?
   - Тетиного мужа.
   - Это не в счет, - заявил Архипов, - тетиного мужа красть  не  стоит.
Стоит красть как раз Илью Ефимовича. Или у мужа была фамилия Малевич,  а
не Тюрин?
   - У мужа была фамилия Огус. Тюрина только я.
   - Конечно, не так красиво, как Огус, но тоже вполне ничего, -  оценил
Архипов. - Рассказывайте, Маша.
   Она обняла чашку ладонями и сильно сгорбилась. Ладони были длинные  и
узкие, кожа шершавой и грубой даже на вид.
   "Не стану смотреть, - мрачно повторил себе Архипов. - Не стану. Ни за
что".
   - Начинайте с родственников, которых у вас как будто нет, а на  самом
деле великое множество. В городе Сенеже.
   - Мне было девять лет, когда тетя взяла  меня  к  себе.  Я  не  помню
никаких родственников.
   - Маша!
   Она упрямо посмотрела на Архипова.
   - Я не хочу никаких родственников, - повторила она с тихим упорством.
- У меня была тетя. Больше никого.
   - Тетя - сестра вашего отца?
   Она снова взялась мешать ложкой в чашке. Архипов следил за  ложкой  -
чтобы не смотреть на нее.
   - Лизавета Григорьевна - первая жена моего отца.
   Архипов присвистнул.
   - Что вы свистите, а сами ничего не знаете! - в  сердцах  воскликнула
Маша Тюрина и перестала водить ложкой в чашке.
   - Я потому и спрашиваю, что не знаю!
   - Да зачем вам это?!
   "Да,  -  подумал  Архипов,  -  действительно,  зачем?  Затем,  что  я
благородный Робин Гуд и всегда выполняю свои обещания,  или  затем,  что
она мне... что я ее..."
   Ерунда какая-то.
   - Сегодня всю ночь, - сказал Архипов сварливо, - я  занимался  вашими
делами. Вашей квартирой, вашей дверью, вашим  братом.  Мне  хотелось  бы
получить... компенсацию.
   -  Какую  компенсацию?  -  перепугалась  Маша.  Интересно,  что   она
подумала?!
   - Удовлетворите мое любопытство, - предложил Архипов, - и  я  от  вас
отстану. Расскажите мне, только без вранья, что такое с вами происходит,
о чем таком страшном вы говорили по телефону, что за  история  с  бывшей
женой отца и прочими родственниками.
   - Лизавета Григорьевна - первая жена моего  отца,  -  быстро  сказала
Маша. - Потом они разошлись, и он  женился  на  моей  матери.  Моя  мать
сбежала, когда мне было семь. Отец женился  на  матери  Макса,  а  потом
умер, попал под поезд. На похороны приехала тетя,  то  есть  его  первая
жена, и забрала меня в Москву.
   - Зачем?
   - Я никому не была нужна, -  отчеканила  Маша,  -  лишний  рот.  Куда
одинокой женщине с двумя детьми! Макс был маленький  совсем,  годик  или
около того. Я помню, что он был толстый и все время хохотал. Хватал себя
за пятку и хохотал.
   "Толстый, - подумал Архипов. - Толстый и хохотал".
   - Галя хотела, чтобы меня забрали  в  детдом.  Я  хорошо  это  помню.
Только я больше всего на свете боялась детдома. Он у нас рядом, я  часто
видела... детдомовских. Знаете, если в городе что-то стрясалось,  первым
делом говорили: это небось детдомовские.
   - Галя - это...?
   - Галя - это мать Макса. Третья жена отца.  От  детдома  меня  спасла
тетя. Прос