ета здесь не было.
   - Я? - натурально изумился Батурин. Так натурально, что  Аллочка  ему
почти поверила. - Я подложил листок?!
   - Вы, - стояла на своем Аллочка, - я видела.
   - Что вы видели?!
   Он вдруг оглянулся по сторонам, взгляд был недобрым.
   А если он меня убьет, пронеслось в голове  у  Аллочки.  Это  ведь  не
полоумный Леша Балабанов,  это  сильный,  хладнокровный,  очень  опасный
человек!
   -  Я  видела,  как  вы  сунули  ему  в  портфель  бумажку,   Григорий
Алексеевич! Вы зашли к нему  в  кабинет,  постояли  немного,  подождали,
потом открыли его портфель и положили туда эту бумагу.
   - Да, - задумчиво произнес Батурин, - я никого  не  заметил.  Сдавать
стал.
   И вздохнул печально.
   Аллочка замерла.
   Он должен был кричать и оправдываться, он должен был  доказывать  ей,
что все это не правда, он должен был кинуть в нее стаканом из-под кофе -
от возмущения. А он сказал: я вас не заметил.
   Он посмотрел на нее и усмехнулся:
   - С чего вы взяли, что это именно та бумага?
   - Как... с чего? - пробормотала Аллочка. - Какая же еще?
   - Вы видели, что я сунул ему в портфель бумагу. Почему вы решили, что
именно ту?
   Аллочка молчала.
   - Сначала я вытащил эту  бумагу  у  него  из  портфеля,  -  продолжал
Батурин. Достал сигареты, но не закурил. - С некоторых пор я часто лазил
к нему в портфель.
   - Зачем?!
   - Затем, что я думал, что он ворует  деньги.  Много.  Я  хотел  найти
этому подтверждение и смотрел все финансовые бумаги, которые он носил  с
собой. Я был убежден,  что  все  его  выступления  в  мой  адрес  просто
прикрытие. Попытка свалить с больной  головы  на  здоровую.  Так  что  я
ничего не подкладывал, Аллочка. И не думал даже.
   Она поверила ему. Поверила и  даже  заулыбалась,  и  он  улыбнулся  в
ответ.
   - Пошли, - сказал Батурин, поднялся и приспособил свою палку,  -  уже
десятый час.
   В молчании - Аллочка не знала, что говорить, а Батурин просто  молчал
- они перешли Маросейку и прошли немного по тротуару. Аллочка  старалась
не торопиться, потому что он шел медленно, а ей хотелось идти  именно  с
ним.
   Кирин "Фиат" притормозил перед поворотом на стоянку, Кира помахала им
рукой, и Батурин махнул в ответ, а Аллочка не стала, постеснялась.
   Со всех сторон в стеклянные двери шли люди, и Аллочка радовалась, что
идет вместе с ними. Идет на работу.
   Потом все это вспоминалось отчетливо и даже болезненно - свежее утро,
запах дождя, машин, духов и просыпающейся зелени, тяжелые шаги  Батурина
у нее за спиной, и люди, спешащие на работу.
   В вестибюле Кира их догнала.
   - Привет, -  сказала  она  озабоченно.  -  Гриш,  мне  надо  с  тобой
поговорить...
   Все дальнейшее случилось в одну секунду, упало  на  них,  как  черная
простыня.
   Возле стеклянных дверей снаружи с визгом затормозила машина, и из нее
посыпались люди в черных масках и с автоматами - неизвестно сколько.
   В одну секунду  они  оказались  внутри,  заполнив  все  помещение,  и
автоматная очередь оглушительно ударила в потолок, и белая пыль  повисла
в воздухе.
   - Всем лечь на пол!!! На пол, вашу мать!!
   Батурин стал медленно  поворачиваться,  откуда-то  бежал  растерянный
охранник, и автоматная очередь вдруг остановила его, согнула  пополам  и
швырнула на пол.
   - Мать честная! - пробормотал Батурин.
   - На пол!! На пол, кому сказано!! Всех замочу, суки!
   Батурин дернулся вперед, закрывая собой Киру  и  Аллочку,  автомат  в
руке одного из тех как будто сам по  себе  повернулся,  и  Батурин  упал
назад, повалив тяжелым обмякшим телом их обеих, и больше не шевелился.
   Кира видела, как стремительно и страшно  опустела  улица,  как  будто
вымерла или затаилась в ожидании мировой катастрофы. Две минуты назад ей
казалось диким, что они лежат тут под дулами автоматов, а  люди  вокруг,
за "карантинной зоной", огороженной чистыми стеклами и толстыми  стенами
старого дома, живут  обычной  жизнью,  идут  по  делам,  катят  коляски,
смеются и разговаривают друг  с  другом,  как  две  молоденькие  девицы,
которых Кира проводила глазами, а теперь она поняла - лучше  бы  шли,  и
разговаривали, и катили коляски, чем вот так - остаться один на  один  с
бедой.
   Несколько  перепуганных  человеческих  особей  на  плиточном  полу  и
несколько уверенных человеческих особей с автоматами. И  больше  никого.
Нигде.
   Помощи ждать неоткуда. Помощь  не  придет.  Помощь  приходит  вовремя
только в американском кино.
   Брюс Уиллис, "Крепкий орешек".
   Кира прикрыла глаза, потому что  прямо  перед  ее  носом  остановился
обшарпанный рыжий ботинок. Такие ботинки очень уважает Тимофей, особенно
если они не только обшарпанные, но и не слишком чистые.
   Кире стало нехорошо.
   Сколько же лет этому, в рыжих ботинках? Тринадцать? Пятнадцать?
   - К стене! - рявкнул трудноопределимый голос, и маска  наклонилась  к
ней, она чувствовала чужой запах и чужое тепло. - К стене!
   И зачем-то он вдруг ударил прикладом ей в ребра.
   Взвизгнула Аллочка, и  ее  он  тоже  ударил  -  раз  и  два.  Аллочка
всхлипнула, как подавилась, и затихла. Кира  старалась  дышать,  но  это
было трудно, почти невозможно.
   - В следующий раз убью, - пообещал рот в прорези черной маски, - если
только шевельнетесь, суки!
   Сквозь красный туман в  голове  Кира  подумала,  что  он  плохо  себя
контролирует, почти визжит, не может держать себя в руках.
   Они нас убьют, поняла она очень отчетливо. Им все  равно.  Им  нечего
терять.
   В эту секунду вдруг стало ясно, как это - когда окружающим ничего  не
стоит тебя убить. Им нет дела, жива ты или нет. Им было бы даже удобнее,
если бы ты умерла.
   Откуда-то издалека вдруг наплыл и пропал вой сирены, и рыжие  ботинки
пропали из поля ее зрения.
   Она умрет, но у Тима останется Сергей. Она умрет, но  Сергей  никогда
не бросит Тима. Она умрет, им будет недоставать ее, но они будут вдвоем,
и Тим не пропадет.
   Ничего. Не так страшно.
   У стеклянных дверей, через которые  она  утром  входила  в  редакцию,
злясь на портфель, у которого  так  некстати  развалился  замок,  сейчас
стояли трое. Один все время оглядывался по сторонам, словно боялся,  что
из стен на них и впрямь выпрыгнет бравый Брюс Уиллис, "Крепкий  орешек".
Все трое были в масках - прорезанные глаза  и  рты,  как  у  черепов.  У
одного был автомат, а что у двух других, Кира  не  видела.  Тот,  что  в
рыжих ботинках, вдруг громко выматерился  за  колонной,  раздался  удар,
вскрик и короткий хлопок.
   Трое у дверей оглянулись, и один спросил как-то очень буднично:
   - Ты че?
   Вообще, если не считать масок, они вели себя очень буднично и  просто
- никаких звериных оскалов, никакого волчьего воя,  никаких  дьявольских
штук. И от этого  становилось  особенно  ясно  -  они  безжалостны,  как
насекомые, и равнодушны, как ледяной бетон.  Они  убьют  всех,  если  им
будет так удобнее - без заложников. Или не убьют, если не будет  времени
с ними возиться.
   - Тут сучара с мобильником игралась, - проинформировал  тот,  который
был в рыжих ботинках. Он нервничал больше всех. - Теперь не играется.
   - Брось ты их! - с досадой сказал второй и снова повернулся к двери:
   - Иди сюда лучше.
   - Пристрелю как собаку первого, кто шевельнется,  -  проинформировали
рыжие ботинки и пошли к дверям, наступая на пальцы,  сумки,  кошельки  и
очки. Какая-то женщина, Кира ее раньше не видела, отдернула руку,  и  ее
он тоже ударил в ребра - просто так, потому что шел мимо.
   Просто так. Просто так.
   Рядом  захрипела  Аллочка,  и  Кира  сильно  вздрогнула,   косясь   в
равнодушные спины. Они смотрели в окно, за  которым  была  мертвая,  как
после ядерного удара, улица, и где-то  снова  тоскливо  и  тяжко  завыла
сирена.
   Не отрывая от них глаз, Кира подтащила Аллочку повыше -  тащить  было
трудно, потому что Аллочка ничем ей не помогала,  руки  болтались,  ноги
беспомощно волоклись по плиточному полу - сантиметр, еще сантиметр,  еще
один.
   Лоб у Киры вспотел.
   Если она застонет, ее убьют. Они услышат и убьют ее, потому  что  это
будет их раздражать, или потому, что она стонет, когда они приказали  не
стонать. Ее нужно подтащить  к  себе  и  заткнуть  ей  рот.  Как-нибудь.
Чем-нибудь. Чтобы она могла дышать, а стонать не могла.
   Если они увидят, что я шевелюсь, меня тоже убьют.  Мне  приказали  не
шевелиться. У них автоматы, и им все  равно,  жива  я  или  нет.  У  них
автоматы, и они не чувствуют ничего, стреляя в людей.
   Что вы чувствуете, когда прихлопываете наконец комара, который звенит
у вас над ухом? Облегчение? Радость?  Сострадание?  Да  нет  же!  Вы  не
чувствуете ничего, совсем ничего, потому что вам нет до комара  никакого
дела,  до  его  жизни  и  смерти,  до  его   предназначения,   возраста,
материального и семейного положения!
   Спасибо за внимание, с вами был Ларри Кинг в программе...
   Кира закрыла глаза и тут же вновь их открыла, потому что один из  них
вдруг быстро пошел  в  ее  сторону,  придерживая  болтающийся  на  плече
автомат. Кира знала, что он идет убивать ее.
   Она перестала тянуть Аллочку и уткнулась  носом  в  пол.  По  крайней
мере, она не станет на это смотреть.
   Она не будет смотреть, как ее убивают.
   Нужно потерпеть, наверное, недолго. Потерпеть, только  и  всего.  Она
перетерпит, а потом увидит все это сверху -  вестибюль,  плиточный  пол,
залитый кровью, трупы охранников, насекомых в масках, Аллочку,  мертвого
Батурина.
   Может быть, он еще не слишком далеко  ушел,  и  она  догонит  его  по
дороге. Вдвоем не так страшно. Хотя  там,  дальше,  и  так  не  страшно.
Страшно здесь, перед порогом. А там...
   Трусиха, говорил Сергей, посмотри, какой хорошенький, и показывал  ей
паука, а она визжала и боялась.
   Почему она боялась паука? Разве паука можно бояться?
   Секретарша вбежала в кабинет и замерла на пороге, хватая ртом воздух,
как будто сошла с марафонской дистанции за три метра до финиша.
   - Что? - спросил Сергей недовольно. Она молчала, только  открывала  и
закрывала рот. Он передразнил ее - едва заметно.
   - Что?! - повторил он. - Да что с вами?!
   - Сергей... Константинович... - прохрипела секретарша.
   - Я! - бодро, как на линейке,  отозвался  Сергей.  -  Что  случилось,
Ирина Федоровна? Переворот? Крах? За один рубль дают тридцать долларов?
   - Кира... Кира... Михайловна...
   -  Да.  Звонила?  Заезжала?  -  Сергей   швырнул   бумаги   и   вдруг
забеспокоился - секретарша тряслась с головы до ног и на самом  деле  не
могла связать двух слов.
   - Нет... нет. Сергей Константинович, там у них... беда.
   - Где беда? Какая беда? У кого - у них?!
   - В редакции, - секретарша выпалила это ему в лицо и вдруг опустилась
на стул, как будто совсем обессилев. Сергей, наоборот, вскочил.  Затылку
стало холодно.
   - Что в редакции?! Да будете вы говорить или нет?!
   -  Бандиты  напали,  -  скороговоркой  сказала   секретарша,   -   по
телевизору... в новостях... экстренный выпуск. Только что.
   - Ка... какие бандиты?!  -  крикнул  Сергей,  понимая,  что  это  уже
случилось, хотя он так толком и не понял, что именно, но оно  случилось,
самое плохое, что только могло случиться, и ничего  уже  не  вернуть,  и
ничего не поправить, и это изменит все, как  меняет  война,  или  гибель
Атлантиды, или падение Тунгусского метеорита.
   Ирина Федоровна посмотрела на него - в глазах у  нее  было  озеро  из
слез, страха и любопытства.
   - Бандиты  напали,  -  непонятно  начала  она,  -  и  всех  держат  в
заложниках. Говорят, что есть...  убитые.  Несколько  человек.  Говорят,
будут штурмовать. Что делать, Сергей Константинович?!
   Некоторое время он смотрел на нее. Потом, сбрасывая со стола  бумаги,
которые падали и разлетались по всей комнате, проворно откопал на  столе
телевизионный пульт и нажал кнопку.
   В эфире было полное  и  безмятежное  спокойствие.  На  первом  канале
придурковатый милиционер чистил пушку. На втором придурковатый певец пел
песню.  На  третьем   придурковатый   комментатор   говорил   речь.   На
четвертом...
   - ...пока не сообщается. Сейчас  в  прямом  эфире  наш  корреспондент
Максим Бобров. Максим, что в данный момент происходит на месте событий и
есть ли уже комментарии официальных лиц?
   - Здравствуйте, Катя. К сожалению, мы находимся  довольно  далеко  от
здания редакции еженедельника "Старая площадь", которое три  часа  назад
было захвачено террористами. Прибывший  на  место  происшествия  спецназ
оцепил здание и несколько прилегающих улиц, и пресса сразу оказалась  за
линией оцепления. Насколько я знаю, движение на улице Маросейка закрыто,
и сейчас идет эвакуация людей и припаркованных машин. Ожидается прибытие
мэра Москвы, но пока не сделано  ни  одного  официального  заявления  по
поводу разыгравшейся здесь трагедии...
   -  Максим,  есть  ли  сведения  о  жертвах?  -  встряла  ведущая,   и
корреспондент в кадре поплотнее прижал наушник. Вид  у  него  был  очень
юный и странно растерянный.
   - По словам очевидцев, беспорядочная стрельба в здании  еженедельника
продолжалась довольно долго, хотя вряд ли  сотрудники  редакции  и  даже
охрана могли оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление террористам.
Известно совершенно точно - когда на место событий  прибыло  руководство
МВД, на чем настаивали бандиты, из окна на  втором  этаже  был  выброшен
труп. Это сделано, чтобы продемонстрировать серьезность их намерений  по
отношению... к заложникам, и здесь говорят, что...
   - Максим, известно ли, сколько в здании террористов?
   -  Пока...  пока  нет,  но  один  из  руководителей  отряда  быстрого
реагирования, с которым мне удалось переговорить, сказал, что от трех до
семи человек.
   - А требования? Какие требования выдвигают бандиты, Максим?
   - Об этом тоже ничего пока... не известно, как  и  о  том,  будет  ли
предпринят штурм здания, или спецслужбы  позволят  террористам  покинуть
его. Отсюда само здание мы не видим, видна только стоянка и...
   Камера мазнула по кустам и углам домов,  по  голым  веткам  деревьев,
уткнулась в грязный ряд далеких машин, и Сергей увидел красный "Фиат".
   Красный "Фиат", принадлежавший его жене. Все, почему-то подумал он, и
это слово колокольным звоном ударило в виски и в уши. Все.
   Она там.
   Он прибавил громкость так, что голос корреспондента загремел в тесном
кабинете, и секретарша сильно вздрогнула на своем стуле.
   - ...тоже ничего нельзя сказать, хотя нам только  что  сообщили,  что
руководитель Центра общественных связей ФСБ должен через несколько минут
сообщить журналистам...
   Контролируя непослушные  пальцы,  Сергей  набрал  номер.  Нужно  было
что-то делать с собой, и он стал считать вдохи и выдохи.
   Раз, два. Три, четыре. Пять, шесть. Семь, восемь.
   - Машину, -  сказал  он  в  толстую  несчастную  секретарскую  спину.
Внезапно он забыл, как ее зовут, - отправьте машину прямо сейчас.
   - Куда, Сергей  Константинович?  Три,  четыре.  Семь,  восемь.  Пять,
шесть.
   Голос Киры сказал ему в ухо, что ее  сейчас  нет  дома,  и  предложил
оставить сообщение.
   - Тим, - позвал Сергей, - Тим, это я. Трубку возьми. Возьми сейчас же
трубку!
   Он сбивался со своего идиотского счета и начинал считать сначала.
   Сына не было дома, и Сергей даже представить  себе  не  мог,  где  он
может быть и что он станет делать, когда... когда узнает.  Он  посмотрел
на часы,  чтобы  понять,  в  школе  он  или  уроки  кончились,  и  потом
оказалось, что так и не понял.
   Нужно ехать, сказал он себе. Нужно ехать.
   - Куда машину, Сергей Константинович? - спросила  секретарша,  но  он
ничего не знал про машину.
   Как только он положил трубку, телефон вдруг  бешено  зазвонил  -  его
личная линия, - и в приемной зазвонил,  и  в  кармане  у  него  затрясся
мобильный, настроенный на "режим вибрации".
   Секретарша кинулась в приемную, а он выхватил мобильный. Может  быть,
Тим догадался позвонить.
   Звонила мать.
   - Сережка!
   - Да, - проскрежетал он, - да, я знаю.
   - Папа сказал, что он сейчас за тобой заедет и вы вместе...  Ты  где,
Сережка?
   - На работе.
   Странно, что она не понимала, что он не  может  говорить.  Совсем  не
может.
   - Сережа, я тебя прошу, я тебя умоляю, один никуда не  езди  в  таком
состоянии! Сейчас приедет папа! Он уже выехал, он с тобой поедет! Может,
она где-то задержалась и не пришла на работу! Ты ей звонил?
   - Нет.
   - Не звонил?!
   - Она пришла на работу, мама. Там ее машина, я видел.
   - Ну и что машина, подумаешь, машина!  -  заспешила  мать,  и  Сергей
снова начал считать.
   Раз, два. Три, четыре. Семь, восемь. Нет, как-то еще.
   - Позвони ей, Сережа!
   Он не мог сказать, что боится звонить. Боится так,  как  никогда  еще
ничего в жизни не боялся.
   - Мама, - выговорил он, - если я найду Тима, вы его  заберете.  Верни
отца домой, пусть он едет к школе и заберет Тима. Поняла? Прямо сейчас.
   - Сережка, ты один не...
   - Мама, ты поняла меня?
   Что-то мешало ему, лезло в голову, и он вдруг понял, что  это  звонит
телефон у него на столе. Он швырнул мобильную трубку, не дослушав  мать,
и схватил другую.
   Там тоже кто-то что-то говорил, но он перестал  слушать,  как  только
понял, что это не его сын.
   В приемной громко разговаривали, он морщился как  от  зубной  боли  -
разговоры ему мешали. Ему всегда мешали разговоры, он привык работать  в
тишине, и никто не смел в середине дня орать у него в приемной, а сейчас
орали, как будто имели на это право, а  он  из-за  этого  никак  не  мог
вспомнить, что ему нужно, чтобы завести машину.
   Ключи! Ключи, твою мать!..
   - Сереженька! - растолкав  народ,  в  кабинет  влетела  Инга,  тараща
огромные прекрасные лихорадочные глаза. - Это правда, говорят, что  твоя
англичанка  там,  где  сегодня  заложников  взяли?!  По   всем   каналам
показывают!
   Сергей Константинович выглядел странно.
   Наверное, из-за англичанки переживает,  решила  проницательная  Инга.
Надо же, какой чувствительный! Еще ничего и не случилось, заложники живы
- не все, но большинство-то  живы!  Освободят,  куда  денутся.  Конечно,
освободят!
   -  Пальто,  Сергей  Константинович!  -  пискнула  секретарша  и,  как
ребенка, завернула его в пальто. Он просунул руки в рукава. - И  вы  про
машину сказали, а я так и не поняла...
   В приемной раздался ужасающий топот, на секунду смолкли голоса,  и  в
кабинет  влетел  его  сын.  У  него  было  очень  бледное,  до   зелени,
остроугольное, взрослое лицо.
   - Папа?!
   - Пошли, - сказал Сергей. - Хорошо, что ты приехал, я тебя искал.
   - Пап, что с мамой?!
   - Я пока не знаю. Мы сейчас поедем и попробуем узнать.
   В присутствии сына он не мог бояться так, как боялся до него.  Он  не
мог переложить на него то, что только что случилось с ними. Он сильнее и
старше, и именно он, Сергей, должен сейчас стоять на краю, и прикрывать,
и утешать, и делать всезнайский вид, и отвечать  за  все  -  потому  что
рядом его ребенок, который смотрит на него, и вместо лица у него  страх,
даже розовые уши и короткие волосы излучают страх.
   Только страх, и больше ничего.
   Щека закаменела на холодном полу, и от холода, ввинтившегося в  мозг,
Кира поняла, что сейчас ее убивать не будут.
   Еще не сейчас.
   Аллочка  перестала  стонать,  лежала  очень  тихо,  Кира   не   могла
расслышать, дышит она или нет. Может, сознание  потеряла?  Если  тот,  в
рыжих ботинках, раздробил ей ребра, вполне могла потерять.
   Хорошо, если она без сознания.
   Волосы на затылке вдруг  встали  дыбом,  и  она  поняла,  что  к  ней
приближается что-то. Она не видела, что именно, и боялась открыть глаза,
но знала, что это близко, очень близко.
   Шаги  зазвучали  за  головой,  потом  тяжкий,  как  жернова  на   шее
утопленника, мат и снова совещание у стеклянных дверей - далеко, судя по
звуку голосов.
   А это все приближалось.
   Что?! Что это может быть?!
   Кира открыла глаза, каждую секунду ожидая удара - не  потому  что  им
зачем