х,  любит  жену,  собаку  и  так
далее. Кроме того, мы же не лохи, чтобы все подряд гнать, мы  информацию
грамотно собираем, так, чтобы подкопаться было трудно.
   - Значит, заказали, заплатили, вы напечатали. Потом  опять  заказали,
заплатили...
   - Нет, - перебил Батурин, - не совсем так примитивно. Мы точно знаем,
с кем и против кого в данный момент дружим. Хозяева и друзья - табу,  ни
за какие деньги. Остальные на усмотрение и в соответствии  с  интересами
текущего момента.
   - Свобода слова, твою мать! - в сердцах воскликнул капитан. -  А  эта
ваша вчера мне про первую поправку пела!.. На черта вам  сдалась  первая
поправка, когда у вас сплошная, блин, мешковина!..
   - "Джинса", - поправил Батурин невозмутимо. - Политическая  пресса  -
такое же оружие, как "стечкин". Прошу прощения за банальность. У  оружия
нет никакой свободы. Оно стреляет в зависимости от того, у кого в руках.
Это для вас новость?
   - На черта тогда вам свобода слова, если вы  как  проститутка  -  кто
заплатил, под того и легли?!
   Батурин помолчал немного, оценивая  искренность  капитанского  гнева.
Гнев производил впечатление вполне искреннего.
   В самом деле такой наивный? Не прикидывается?
   - Благодаря этой самой свободе мы знаем,  что  "Курск"  утонул,  а  в
Чечне война, - сказал наконец Батурин.
   - Так и про "Курск" врут, и про Чечню врут!
   - Врут, - согласился Батурин, - но могли бы вообще молчать,  как  про
Афганистан молчали, и  про  все  остальное.  Сгинул  рязанский  ОМОН  на
Кавказе и сгинул, как не было его. Или мужики в Баренцевом  море.  Через
три года жене бумажка, где написано "причина смерти  -  утопление".  Ну,
как? Или все-таки лучше, когда есть свобода и первая поправка?
   - Да что вы заладили про эту поправку! - озверел  капитан.  -  Далась
она вам!
   - Она не нам далась, а американцам. Кстати, это очень символично, что
первая поправка именно о свободе слова.
   - Идите вы с вашей символичностью куда подальше!..
   - Дискуссию затеял не я.
   - Да идите вы с вашей дискуссией!.. - заорал капитан. - О  чем  вчера
говорили с потерпевшим, отвечайте!
   - Прошлый номер вышел с материалом о выборах мэра  в  Новом  Уренгое.
Костик считал, что он заказной и что мне за него заплатили.
   - А вам что, не заплатили?  Или  вы  делиться  не  захотели,  денежки
пожалели?
   - Нет, - твердо сказал Батурин, - мне не платили.  Меня...  попросили
помочь, и я... помог.
   - Кому? Новому Уренгою?
   - Ох-хо-хо, - неожиданно пробормотал Батурин, неуклюже  повернулся  и
стал смотреть в окно. Капитан насторожился.
   - Костику я не сказал о том, что меня... просили. Не знаю, что именно
он там решил, но взбеленился на этот раз по-настоящему. Мне кажется,  он
бы меня уволил, если бы не Кира. Она зашла и как-то его остудила.
   - Водой окатила?
   Батурин промолчал.
   - Григорий Алексеевич, кто просил вас поставить в  номер  материал  о
Новом Уренгое? И почему сделал это через голову главного редактора?
   - Это не имеет никакого значения, - отрезал Батурин.
   - Я сам решу, что имеет значение, а что не имеет. Кто?
   Батурин посмотрел на Гальцева и покачал головой.
   - Тогда я вас сейчас арестую по подозрению в  убийстве,  -  пригрозил
капитан, и Батурин разрешил равнодушно:
   - Арестовывайте!
   Да уж. Психологический прием.
   Пыльная искусственная трава, пыльные искусственные  кусты,  выцветшие
птичьи чучела. "Глухари на токовище", одним словом.
   Может, это и не бытовуха вовсе, а высоколобое политическое убийство с
участием израильской и палестинской разведок,  а  также  новоиспеченного
мэра Нового Уренгоя?
   Как  там?  Знаменитый  биатлонист  Сидоров  собирался  отравить  папу
римского елеем подпольного дагестанского производства,  ибо  папа  самым
подлым образом вмешивался в бизнес бывшего биатлониста, всячески мешал и
строил козни. Недавно что-то в этом духе капитан видел по  телевизору  и
диву давался, что  история  рассказывалась  вполне  серьезно  и  даже  с
некоторым трагическим пафосом.
   - Да что за секреты-то? - решив играть в дурака, спросил  капитан.  -
Неужели вы думаете, что я не узнаю? Или это государственная тайна?
   - Тайна не тайна, но Костик не должен  был  знать.  Я  поставил  этот
материал и пошел как бы против своих.
   - Каких своих?
   - Капитан, - отчеканил Батурин, - это не имеет отношения к  убийству.
Это все политика, да и то не самой высшей пробы,  а  так,  серединка  на
половинку.
   Я ничего от него не добьюсь, понял Гальцев совершенно  отчетливо.  Он
будет стоять на своем. Пудрить  мне  мозги,  читать  лекции  про  первую
поправку и американское законодательство и ни слова не скажет о том, что
меня интересует.
   Кремень мужик.
   То ли ничего не боится, то ли очень в себе уверен.  Права  была  Кира
Ятт - такого только и опасаться, даром что на вид мешок мешком.
   Ну и ладненько.
   - Как вы думаете, кто из ваших коллег, кроме Киры, мог  слышать,  что
вы поссорились с главным?
   - Все, - весело ответил Батурин, - все мои коллеги  до  одного  могли
слышать, что я поссорился с главным. У нас слышимость исключительная,  а
Костик всегда орал от души. И вчера орал.
   - Вы были в этом кабинете?
   - Да.
   - В какую дверь вы вышли?
   - В приемную.
   - Кто был в приемной?
   - Раиса была,  -  подумав,  сказал  Батурин,  -  по-моему,  еще  Леша
Балабанов, корреспондент. Я злился и от злости... плохо соображал.
   - Так злились, что плохо соображали?
   - Видите ли, - объяснил Батурин и улыбнулся короткой улыбкой, -  меня
никто и никогда не обвинял в воровстве. А Костик сказал, что  я  вор.  Я
готов был его убить. Киру, кстати, тоже. Она влезла в самый неподходящий
момент, и Костик моментально этим воспользовался.
   - Как именно?
   - Он заявил что-то в том смысле,  что  возьмет  на  мое  место  Киру,
она-то уж воровать не станет. Он вообще умел задевать людей.
   - Что значит - задевать?
   - Он всегда умел обидеть. Если бы он сказал мне, что я плохо пишу или
не умею работать, я бы послал его подальше, и дело с концом.  Он  заявил
мне, что я вор, и я обозлился. По-настоящему. Какой-то девице из  отдела
новостей  он  устроил  разнос  за  то,  что  она  не  знает,  как  зовут
президента. Корреспондент не может не знать, как зовут президента,  даже
если он очень тупой. Но Костик считал, что...
   - Что за девица?
   - Я не знаю ее имени. Она недавно появилась. Я потом  встретил  ее  в
коридоре, она рыдала и говорила, что ни в чем не виновата.
   "Леша Балабанов, - записал Гальцев в блокноте на  строчке  с  буквами
"втр", - девица из отдела новостей рыдала".
   Кто же, черт побери, сегодня в камере будет писать признание? Похоже,
что сам капитан напишет объяснительную, если ему не удастся запихнуть  в
КПЗ хотя бы эту Киру!..
   - Куда потом делся корреспондент из приемной?
   - Я не знаю. Лучше у Раисы спросить  или  у  Киры.  Я  ушел,  а  Кира
осталась.
   - У вас есть враги, Григорий Алексеевич?
   Батурин опять улыбнулся.
   - Есть, - сказал он почти весело, - у меня полно врагов. Но никто  из
них не имеет отношения к моей нынешней работе.
   - А ваша прошлая работа в чем заключалась?
   - Я был военным корреспондентом, - привычно соврал Батурин, зная, что
проверить это никак невозможно, даже если  капитан  решит  проверять.  -
После ранения ездить на войну не моту.  Теперь  занимаюсь  писаниной.  С
моей ногой это единственная возможная работа.
   - Где вы получили ранение?
   - На войне.
   - Понятно.
   - Может, кофе? - предложил Батурин после непродолжительного молчания.
Ему совсем не хотелось  дразнить  капитана,  но  заниматься  "искренними
излияниями" и выкладывать "как на духу" все подробности своей  биографии
он не собирался.
   - Где вы были вчера между двадцатью и двадцатью четырьмя?
   Батурин немного подумал.
   - Я уехал отсюда примерно в полдевятого. По дороге заправлялся и  еще
в магазин заезжал. Купил пива и еды. Потом был дома. До утра.
   - С кем вы живете?
   - Один.
   - Вчера тоже в одиночестве жили?
   - И вчера жил в одиночестве.
   - Маме с папой не звонили, к бывшей жене не наведывались?
   - Родителей у меня нет, жены тоже. Ни бывшей, ни настоящей.
   - Что это вы так, - спросил капитан, - бобылем?
   Батурин опять пожал плечами:
   - Так сложилось.
   -  Плохо  сложилось,   Григорий   Алексеевич.   Некому   ваше   алиби
подтвердить.
   - Некому, - согласился Батурин.
   Наплевать ему на алиби, решил капитан Гальцев. Морда кирпичом, ничего
не дрогнуло даже. Не станет Батурин  в  КПЗ  признание  писать,  хоть  и
сказал, что вчера готов был шефа прикончить.
   И заставить его нельзя, это ясно как день.
   -  Правда,  что  ли,  была  статья  про  детективы?  -  вспомнив  про
"психологический прием", неожиданно спросил Гальцев.
   - Была. Кира всегда пишет от руки, и это кусок из ее статьи, точно.
   - Вы наизусть помните?
   Батурин посмотрел исподлобья.
   - Все, что касается моей работы, я помню наизусть, - вдруг  изрек  он
высокомерно, - или почти наизусть.
   - Кто мог подсунуть потерпевшему в портфель страницу из рукописи?
   - Не  знаю,  капитан.  Кто  угодно.  У  нас  тут  никогда  ничего  не
запирается и почти не охраняется. Есть так называемая  "секьюрити",  три
придурка, но они ничего  не  охраняют.  Им  достаточно  сказать,  что  в
редакцию, и они пускают всех подряд. На прошлой неделе наряд вызывали  -
пришел какой-то полоумный и  заявил,  что  подожжет  себя,  если  мы  не
напечатаем его фотографию. И канистру с керосином приволок, поганец.
   - И поджег? - спросил Гальцев с любопытством.
   - Приехала дежурная часть, дала ему по мозгам  и  увезла,  -  скучным
голосом сообщил Батурин, - а канистру забрал  Витек,  водитель  Костика.
Говорит, керосин чистейший, он у бабки в  деревне  этим  керосином  всех
клопов поморил.
   Капитан посмотрел на Батурина подозрительно - не смеется ли.  Батурин
не смеялся.
   - Значит,  врагов  у  вас  полно,  погибший  считал,  что  вы  вор  и
взяточник, статью про уренгойского мэра вы тиснули за его  спиной  и  не
отрицаете этого. Вчера он грозился вас уволить, чему  свидетелей  -  вся
редакция, а вы до полдевятого проторчали  на  работе,  а  потом  поехали
домой и в одиночестве пили пиво. Так?
   - Примерно так, - согласился Батурин. -  Еще  можете  добавить,  что,
если бы Костика не пристрелили,  Николаев  никогда  не  сделал  бы  меня
главным. Он дружил с Костиком много лет,  а  для  таких,  как  Николаев,
старая дружба важнее всего.
   Черт бы его побрал, подумал про Батурина капитан  Гальцев.  Куда  его
несет? Или у него романтическая страсть к холодной и чопорной Кире, и он
таким образом пытается отвести от нее подозрения?  Переключить  капитана
на себя?
   - Вы хотите, чтобы я начал вас подозревать?
   - Я хочу, чтобы вы знали положение дел.
   - А теперь вас назначат главным?
   - Не думаю, - ответил Батурин легко, - скорее всего,  назначат  Киру.
Володя Николаев знает ее гораздо лучше, чем меня, и гораздо лучше к  ней
относится.
   - Выходит, я должен Киру подозревать?
   - Это уж на ваше усмотрение. Я в этом ничего не понимаю.
   Он не понимает! Капитан едва сдержался, чтобы не стукнуть кулаком  по
столу. Жена утверждала, что нужно "выплескивать эмоции, а не копить их в
себе".  Сейчас  он  с  удовольствием  выплеснул  бы  немного  эмоций   в
физиономию этого подлюги-журналиста.
   На войне его ранили, скажите пожалуйста!
   - Вы тоже никуда не уезжайте, - заявил капитан неприятным голосом,  -
вы мне еще понадобитесь.
   - Да я и не собирался, - пробормотал Батурин.
   Дверь за капитаном закрылась, и бывший зам некоторое время смотрел на
нее. На ее полированной поверхности дрожал какой-то  непонятный  красный
огонек, и Батурин не сразу понял, что  это  отражается  дежурный  зрачок
телевизора.
   Времени на раздумья не было. Нужно выходить  из  кабинета  -  как  из
бомбоубежища во время бомбежки, - и включаться  в  работу,  и  раздавать
задания, и контролировать ситуацию, и принимать соболезнования, и  ехать
в Минпечати, и держать в кулаке "трудовой коллектив" так, чтоб никто  не
смел пикнуть, потому что завтра сдавать номер, а вчера убили главного.
   Главного,  которого  все  любили,  который  знал   по   именам   всех
симпатичных - и несимпатичных! - девиц, а машинисток  по  дням  рождения
внуков, который умел разговаривать как-то так, что хотелось  много  и  с
полной отдачей работать  и  выполнять  его  указания,  который  от  души
развлекался,  когда  писал  свои  колонки,  и  оттого  колонки  выходили
блестящие, легкие, цельные, разящие, похожие на истребитель  "Су-27",  в
котором Батурин однажды сидел.
   Никто и никогда не будет так относиться к  нему,  Григорию  Батурину,
просто потому, что он совсем другой. Он стал толковать капитану Гальцеву
про первую поправку только потому, что так сделал  бы  Костик,  он  даже
фразы говорил так, как говорил Костик, потому что очень боялся  остаться
один, без него.
   Вот теперь дверь за капитаном захлопнулась, и он остался.
   Костик любил отдыхать, и Батурин часто  оставался  руководить  вместо
него, и ему казалось, что редакция не может дождаться, когда же из  Альп
вернется веселый, легкий, загорелый Костик, и  все  пойдет  по-прежнему,
без тяжеловесного, нудного, каменного батуринского руководства.
   Вчера он готов был его убить.
   Неужели только вчера?
   Кира Ятт ему не союзник. У них неплохие отношения, но она не союзник.
Они с Костиком были слишком близки, чтобы теперь Кира допустила  на  его
место Батурина. Совсем другого Батурина.
   Тогда  кто  ему  союзник?  Леонид  Борисович   Шмыгун,   коммерческий
директор? Давешняя рыдающая барышня  из  коридора?  Или  другая,  из-под
телефонного панциря?
   Он перестанет себя уважать, если номер не выйдет в срок.
   Конечно же, он  не  выйдет.  Можно  переставать  уважать  себя  прямо
сейчас.
   Кто мог убить Костика? На лестнице  -  безоружного,  открытого  и  не
подготовленного к нападению? Батурин столько  раз  видел  смерть  и  все
никак  не  мог  приучить  себя  к  ее  потрясающей  подлости.  Ничем  не
оправданной подлости.
   Он подтянул непослушную ногу, нащупал рукой палку и встал. По крайней
мере, на некоторое время ему необходимо заручиться поддержкой Киры.  Она
ему не союзник, но хотя бы временно может прикрыть тыл. Не  потому,  что
ей нужен Батурин, а потому, что она любит журнал и  дружит  с  Костиком.
Дружила. Дружила с Костиком. До  приезда  Николаева  из  Нью-Йорка  Кира
станет ему помогать, в этом Батурин был почти уверен. Есть надежда,  что
журналисты завтра же не разбегутся по  конкурирующим  изданиям  -  и  то
хорошо.
   Батурин дохромал до двери в смежную комнату, плотно закрытую, и  даже
прикинул, не постучать ли ему,  но  потом  решил,  что  это  глупо  -  в
редакции такой политес не принят. Он  знал,  что  она  там,  за  дверью,
потому что слышал ее приглушенный голос, с кем-то она  разговаривала  по
телефону. Он приготовил первую фразу,  даже  мысленно  произнес  ее  про
себя. Эта фраза непременно убедила бы Киру в том, что она  должна  стать
ему временной союзницей  -  все  равно  до  Николаева  никто  не  сможет
назначить  ее  главным  вместо  Батурина,  который  становился   таковым
автоматически, - и открыл дверь.
   Кира сидела, повернувшись во вращающемся  кресле  лицом  к  стене.  В
пепельнице дымилась сигарета.  Иногда  она  щелкала  по  ней,  стряхивая
пепел, но почему-то не курила. Когда она щелкала,  на  запястье  звякали
два золотых браслета.
   Батурин посмотрел на ее запястье и отвел глаза.
   - ...Я тебе точно говорю, Володька, -  не  поворачиваясь,  продолжала
она, - ты мне поверь. Я не знаю! Я чуть с ума  не  сошла,  и  Тим  тоже.
Когда? - Она  послушала  немного  и  опять  стряхнула  пепел  с  тлеющей
сигареты. - Встретить? Я пошлю водителя. Ты позвони им сам, они же  тебя
помнят отлично, и мать, и отец! Я не знаю, как они теперь!.. Володя,  ты
подумай над этим. Главным должен быть Батурин! Да  никто  не  справится!
Слушай, я очень люблю вас обоих, но Костик в последнее  время  так  всех
распустил, что... Нет, я серьезно говорю.  Володя,  если  кто  и  сможет
управиться со всеми, особенно после того, как Костика...  не  стало,  то
только Батурин. Да ладно. Знаю. Нет, Костик не знал. Он  не  знал,  а  я
знаю. Ну и что?
   Она стала слушать, очевидно, Николаев  в  трубке  говорил  ей  что-то
длинное, а у Батурина вдруг взмокла спина.  Он  почувствовал  даже,  как
капля проползла между лопатками.
   Уйти? Или продолжать подслушивать?
   - Володь, я постараюсь помочь. Володя, я люблю  свою  работу,  и  мне
очень нравится журнал, именно  поэтому  ты  должен  отдать  его  Гришке.
Позвони ему. Я могу сказать ему тридцать три раза, но он не станет  тебе
звонить, он же тебя совсем не знает! Да. Да. С Сергеем. Нет, не сошлись!
Ему Тим позвонил. Да. Целую, Володька. Прилетай.
   Батурин понял, что сейчас она положит трубку, повернется и увидит его
в дверях. Она увидит и поймет, что он подслушивал и  знает  теперь,  как
она изо всех сил навязывала его Николаеву.
   Вот тебе и временный союзник. Вот тебе и старая дружба.
   Так  ты  и  не  научился  разбираться   в   людях,   хренов   военный
корреспондент!.. Разбираться не научился, а все тянет тебя в высоту, все
тебе охота доказать кому-то, что ты все можешь, что  ты  на  самом  деле
впереди на лихом коне и со знаменем! Какой из тебя командир,  колченогий
козел, не видящий дальше собственного носа!..
   Понимая, что незаметно скрыться ему не удастся из-за проклятой  ноги,
которая все время его подводила, он неловко  шевельнулся,  качнул  дверь
туда-сюда и спросил с ненатуральной интонацией:
   - Можно, Кира?
   Не поворачиваясь, она сильно потерла лицо и несколько раз  вдавила  в
пепельницу окурок.
   - Да, конечно. Заходи. Я что-то... не в себе.
   - Нам завтра номер сдавать, - неизвестно зачем  сказал  Батурин.  Как
будто она могла не знать или забыть про номер.
   Он понятия не имел, что должен говорить дальше. Благодарить  ее,  что
ли?
   - Я звонила  Николаеву,  -  сообщила  Кира  и  повернулась  вместе  с
креслом, - он прилетит послезавтра.
   - Да? Хорошо.
   - Гриш, я сказала ему, что главным редактором должен  и  можешь  быть
только ты, - устало выговорила Кира,  не  глядя  на  Батурина,  -  плохо
только, что он тебя почти не знает лично, но, если мы оба  будем  твердо
стоять на своем, он примет правильное решение.
   - На чем мы должны стоять?
   - На том, что  нам  не  нужен  никакой  человек  со  стороны.  У  нас
сложившийся коллектив, стабильные рейтинги и все  такое.  Гриш,  мы  оба
знаем, что за последние два года журнал не умер только  благодаря  тебе.
Вас с Костиком надо было сразу поменять местами, но это...
   - Невозможно, - подсказал Батурин.
   - Невозможно, - согласилась Кира. - Если бы он был жив, этого никогда
бы не произошло.
   - Я знаю.
   - Нам надо переверстать всю первую полосу. Найти фотографии, куски из
его старых или невышедших материалов,  что-нибудь  трогательное.  -  Она
говорила и терла лицо. Из-за сложенных  ковшиком  ладоней  голос  звучал
глухо. - Ты сам напишешь или мне попросить кого-нибудь?
   - Давай дадим на полосу всех сразу.
   - Кого - всех?
   - Всю редакцию.  Всех,  кто  его  знал.  Журналистов,  верстальщиков,
компьютерщиков, редакторов. Уборщиц, буфетчиц. - всех.
   - Детские фотографии? - предложила Кира.
   -  Студенческие,  -  задумчиво  продолжил  Батурин,  -   может,   еще
что-нибудь есть, например, баррикады у Белого дома в  девяносто  первом,
премии, судьбоносные репортажи. Есть?
   - Ну конечно, есть. Его даже  в  Нью-Йорке  награждали.  Ну,  не  его
одного, а с Володей вместе, и Артема Боровика, если я не ошибаюсь.
   Весь этот  цинизм,  стремление  подать  "покрасивше",  выжать  слезу,
заставить переживать и потрясать кулаком в адрес  неведомых  убийц  были
просто их работой. Такое у них ремесло - сначала нужно "дать  в  номер",
да т