-то нужно ее бить, а потому, что они приказывали не  шевелиться,  а
она открыла глаза!
   Рядом никого не было. Она повела шеей и даже дернула  головой,  чтобы
лучше было видно, и пустая улица мелькнула перед ней, и лужи на  широком
крыльце за стеклом, и знакомая пепельница на ножке, и кожаные кресла,  и
стеклянный столик с журналами - новые всегда воровали, и охранники клали
на стол только старые журналы.
   Густая черная лужа проворно пожирала чистый пол, подбираясь к Кириной
голове. Она ползла неслышно и широко и наползла уже  на  руку  Батурина,
кончики его неподвижных пальцев были внутри черноты, которая на  пальцах
становилась красной.
   Кровь, поняла Кира.
   Из кого-то вытекала кровь - очень много. Разве в человеке может  быть
так много крови?
   Тот, в рыжих ботинках, убил кого-то, кто "баловался" с  телефоном,  и
ненужная больше кровь выливается наружу,  и  течет  по  полу,  и  сейчас
подберется к Кириным волосам.
   Ее затошнило, она дернулась, пытаясь спрятаться от крови за Батурина,
и в голове вдруг стало просторно и пусто и как-то необыкновенно гулко.
   Из нее тоже потечет кровь, когда они застрелят или зарежут ее. Так же
много бесполезной черной крови на плиточном полу.
   Мимо  опять  протопали  ноги  -  на  этот  раз  торопливо,  зазвенело
разбившееся стекло, обвалилось в ушах морозным  звоном.  Почему-то  свет
мигнул и погас.
   -  ...Козлы  вонючие,  уроды,  вашу  мать,  всех  урою!  Опять   мат,
непродолжительный и страшный взвизг, удар, как хлопок  по  резине.  Кира
знала, что это не резина, а слабая и хрупкая человеческая плоть.
   - ...через десять минут не будут  выполнены,  начнем  мочить  козлов!
Всех до единого! По одному в пять минут! Засекай,  твою  мать!  С  этого
начнем!!
   Кричат с крыльца,  с  той  стороны,  поэтому  так  плохо  слышно,  но
все-таки слышно, и Кира половину оставшейся на ее долю жизни отдала  бы,
только чтобы не слышать этого!
   Она думала, что  перетерпеть  осталось  чуть-чуть.  Она  думала,  что
справится.
   Не справится. Не перетерпит.
   Все.
   - Лежи тихо.
   Шепот был почти неслышным, и она не поняла, кто шептал. Никто не  мог
шептать.
   Она замерла, на весу держа голову, потому  что  опустить  ее  значило
опустить в чужую кровь. И зажмурилась.
   - Кира.
   Она открыла глаза. Нет. Нет, не показалось.
   - Кира, лежи тихо. Подложи руку под голову и лежи тихо.
   Трое были у стеклянной стены.  Один  ушел  к  задней  двери,  и  Кира
слышала, как он там шурует, матерясь и грохоча,  -  баррикаду,  что  ли,
возводит?!
   Батурин у нее перед носом лежал так же мертво и неподвижно,  как  все
это время. Аллочка  хрипло  и  коротко  дышала,  между  веками  блестела
полоска глазного яблока. Батурин не дышал.
   - Кира.
   Шепот был странный - как будто внутри ее головы, как будто только она
могла слышать. Рукав быстро намокал от крови.
   - Кира, помоги мне. Только молча. Ни слова.
   Батурин. Но его же... убили?!
   - Нож. С левой стороны, у щиколотки. Мне не достать. Давай.
   Она зажмурилась изо всех сил, так  что  больно  стало  векам,  и  под
веками тоже стало больно. Больше никто не шептал, и она стала  осторожно
вытягивать руку - по сантиметру.
   - Пять минут!!! - проорали со стороны крыльца. - Пять  минут,  уроды,
твою мать!!! Автобус и деньги!
   Грохот за спиной обвалился оглушительно,  раздался  сильный  удар,  и
опять мат. Кира мгновенно сунула руку между собой  и  Батуриным.  Он  не
шевельнулся, и она подумала, что он и не может  шевелиться,  потому  что
он... убит. Они сразу же его убили, как только  ворвались  в  вестибюль.
Охранников и Батурина.
   Пальцы нащупали шершавую джинсовую ткань, под  которой  была  нога  -
теплая и живая. Если он убит,  он  не  может  быть  теплым.  Или  еще...
может?
   Зубы стучали, и Кира была уверена, что всем слышно, как они стучат.
   Следующим  движением  она  нащупала  что-то  странное,   похожее   на
переплетение ремней, а потом холодное и металлическое. Нож.
   Она потянула вверх, и ей показалось,  что  не  могла  вытащить  очень
долго - ремни мешали, не пускали.
   Значит, он жив?! Все это время он был жив?! Он рядом с ней - живой?!
   Ногти  царапали  жесткую  кожу  батуринской  ноги,   и   Кира   вдруг
перепугалась, что она его поранит ножом - она же не видит,  где  нож,  а
где нога!
   Все. Вытащила.
   - Под правую руку. Под правую руку, Кира. И телефон.
   Телефон?! Какой телефон?!
   - Три минуты!! Щас начну считать, твою мать! Давай, давай сюда, сука,
на колени! Ноги! Ноги  врозь,  голову  вниз!  Ее  первую  пристрелю  как
собаку! Никаких переговоров, твою мать! Раньше надо было! Давай здесь! И
автомат мне!..
   Краем глаза Кира видела шевеление за стеклянной стеной, и двое из тех
троих, которые были у нее перед глазами, вдруг залегли и,  как  в  кино,
выставили вперед автоматы и локти устроили поудобнее, чтобы ловчее  было
стрелять в тех, кто должен прийти с той стороны стекла.
   - Быстрее.
   Телефон оказался в  его  заднем  кармане  -  увесистый,  старомодный.
Должно быть, носить его в заднем кармане очень неудобно.  Зачем  он  его
там носил?
   Кира ткнула ножом в неподвижную батуринскую руку, и  нож  моментально
исчез, как будто его никогда не было. Кира перестала дышать.
   - Телефон.
   Она добыла телефон и тоже сунула в направлении его руки.
   Аллочка вдруг пришла в себя, задышала коротко и бурно,  дернулась,  и
Кира сильно толкнула ее ногой. Она затихла, только таращилась вверх,  на
нее - глаза были перепуганные, как у маленького Тима,  когда  он  боялся
грозы и знал, что она все равно будет.
   - Как только произойдет, в ту же секунду назад, за  стойку,  -  опять
послышался шепот, и Кира поняла, что слышала не только она, но и Аллочка
тоже, потому что вздрогнула и стиснула Кирину ногу изо всех сил.
   Что произойдет? За какую стойку?!
   Да, Все правильно. Прямо у них за спиной длинная мраморная  стойка  -
прилавок, за которым стоит гардеробщица,  когда  принимает  пальто.  Она
стояла там еще утром, когда была нормальная жизнь.
   Нет, не правильно. Утром, когда еще была  жизнь.  Как  же  ее  звали?
Эльза Филипповна? Эмма Федоровна? И живали? Может, жива...
   - Давай, Кира. С богом.
   "Мертвый" Батурин вдруг стремительным движением выдернул из-под  себя
свой старомодный телефон и, коротко размахнувшись, метнул его в  стекло.
Стекло  ахнуло,  медленно-медленно  треснуло  сверху  донизу   и   стало
осыпаться на плиточный пол.
   Трое тех как по  команде  оглянулись  и  замерли,  позабыв  про  свои
автоматы. Незнакомая женщина, которую один  из  них  держал  за  голову,
стала медленно валиться на бок, и в ту же секунду  визг  завибрировал  в
воздухе, как будто сам по себе, как будто не люди визжали, а весь воздух
переродился в визг.
   Вспомнив, Кира судорожно поползла за мраморный угол - ноги и руки  не
слушались, слишком долго она  лежала  на  полу  не  шевелясь,  и  теперь
затекшие мышцы не понимали, чего от них хочет  хозяйка.  За  волосы  она
волокла Аллочку, а вокруг все  дрожало  от  визга  и  грохота,  сыпалось
стекло, и казалось, что от крика и мата сейчас обрушится потолок.
   Один из тех, который строил баррикаду у задней двери,  теперь  мчался
прямо на них, комично вскидывая ноги и разевая рот под маской. Рукой  он
прилаживал к себе автомат, и не приладил - нож Батурина бесшумно,  точно
и очень мягко вошел ему в  горло,  под  самый  подбородок.  Блестящий  и
чистый кончик лезвия, проткнув насквозь, нагло и победительно  высунулся
чуть ниже затылка. Некоторое время бандит еще бежал с этим ножом в  шее,
а потом наконец упал - грохнулся животом вперед и больше не шевелился.
   Он не добежал до Батурина одного шага, а до  своих  ему  было  совсем
далеко, да и не поняли они,  что  случилось  в  этот,  самый  последний,
момент.
   Рывком, так что дернулось  и  подпрыгнуло  тело,  Батурин  вытащил  у
упавшего автомат и веером, от бедра, как в кино, полоснул в ту  сторону,
где были остальные трое.
   Крик, мат, рев каких-то машин, сизый от пороха воздух.
   - На пол!!! На пол лечь!!
   Кира видела его лицо из-за стойки, где всегда  дежурила  гардеробщица
Эмма Филипповна, - в углублении лежал маленький кипятильник и  стаканчик
стоял, наверное, она чай из него пила, когда народу было мало.
   Он шел напролом, не пригибаясь и не торопясь, и автомат  казался  его
продолжением, и у него были узкие сосредоточенные глаза, и он не хромал,
словно позабыв о том, что должен хромать, и Кира поняла, что сейчас  его
непременно убьют.
   Прямо сейчас, в эту минуту.
   - Пресвятая Дева Мария, Матерь Богородица, смилуйся над нами,  спаси,
сохрани и помилуй нас, грешных.  Только  чтоб  он  не  упал,  Пресвятая,
Пречистая Дева, потому что, если он упадет, значит, все, значит,  убили.
Смилуйся над нами, Пречистая Дева, спаси, сохрани и помилуй нас!
   Она никогда не умела молиться и поняла, что  кричит,  кричит  во  все
горло эту свою нелепую молитву, только когда вдруг на долю секунды упала
тишина,  чтобы  тотчас  же  взорваться   ужасом,   воплем,   автоматными
очередями.
   В следующую секунду все остановилось.
   Стремительные тени в камуфляже и таких же ненавистных черных  масках,
пришедшие с "нашей" стороны, заполнили то, что раньше было  редакционным
вестибюлем, и крик как-то сам собой вдруг замер, и только  клубы  синего
дыма медленно извивались в воздухе, и выли на улице сирены, и где-то еще
сыпалось стекло.
   Батурин швырнул на пол автомат - далеко от себя - и  медленно  поднял
на затылок руки.
   - Этот готов! А тот жив еще! Твою мать,  сволочи  проклятые,  столько
народу положить! Наручники дай мне или выруби его!
   - Ты, Креп? - негромко позвал Батурин. - Меня только не пристрели  до
кучи!
   Один из громил в масках замер, перехватывая автомат.
   - Гришка?! - переспросил он, как бы не веря себе, и  подошел,  хрупая
стеклом. - Батут! Батут, твою мать! Леха, давай  сюда!  Быстрей!  Батут,
так тебя и не так, так это ты нам подсоблял?!
   И он что было силы хряснул  Батурина  по  плечу.  Батурин  накренился
носом вперед, сделал несколько  торопливых  шагов  и  уткнулся  в  грудь
другого  подошедшего  громилы.  Громила  схватил  Батурина  за   свитер,
приподнял и потряс.
   - Здорово, Леха, - пробормотал Батурин.
   - Капитан, - с удовольствием выговорил громила, - капитан, твою мать!
   По всему вестибюлю люди шевелились и поднимались на ноги, неуверенно,
как будто никак не могли понять, что от них требуется. Какая-то  женщина
ударилась в крик, увидев камуфляж и дырки для глаз и рта, прорезанные  в
черной шерсти. Хрустело стекло, и пороховой дым  медленно  вытягивало  в
разбитые окна.
   Кира заправила за ухо волосы, которые лезли  в  глаза,  и  попыталась
посмотреть, что там, под стойкой, с Аллочкой, но так и не посмотрела.  С
рукава ее пиджака падали какие-то тяжелые капли, она  слышала,  как  они
шлепаются в  битое  стекло  -  шлеп,  шлеп...  Капли  были  красными  и,
перемешиваясь со стеклянной пылью, усеивали весь пол вокруг нее.
   Она еще посмотрела на эти пятна, потом вдруг хрипло крикнула и  стала
валиться в обморок.
   Батурин и те двое на нее оглянулись. Она еще успела удивиться, что  у
всех троих такие одинаковые лица.
   - ...то есть сразу можно было, но я... сомневался что-то. Людей полно
кругом, и эти какие-то беспредельные, обдолбанные, что ли?
   - Ну, конечно, обдолбанные, какие же!
   - Охранников постреляли сразу же, ну,  я  и  упал,  так,  чтобы  было
понятно, что меня тоже замочили. И лежал. Вас ждал. Чего тянули-то?  Или
опять, - трехэтажный мат,  плавно  повышающийся  до  семиэтажного,  Кира
улыбнулась,  не  открывая  глаз,  -  или  опять  какие-то  крысы  хотели
переговоры вести?!
   - Батут, ты же знаешь, как у нас  операции  проходят!  Пока  доложат,
пока согласуют, пока подпишут, пока в известность поставят!
   Семиэтажный мат, перерастающий в нечто невообразимое.
   - Зачем они охрану замочили? Со страху, что ли?
   - Я не знаю! Да это вообще какие-то ублюдки! Когда стали  орать,  что
начнут убивать заложников, я решил, что вы  сейчас  штурмовать  начнете.
Ну, и... Одного я точно прикончил, а про остальных...
   - Который с перерезанной глоткой?
   - Ну да.
   - Вроде ранил одного. Когда мы вошли, - Кира опять усмехнулась -  они
вошли! - когда мы вошли, он на полу валялся, визжал, как свинья. В рыжих
ботинках, сволочь! Модный, твою мать!
   Ноздри  защекотал  сигаретный  дым.  Кира  слушала  их   невозможный,
немыслимый, ужасающий мат, как музыку.
   - А ствола своего у тебя не было, что ли?
   - Ты че, Креп, больной? Какой ствол! Я на работу шел! С  сотрудницей,
- Кира услышала улыбку в батуринском голосе, - как  нормальный  человек,
блин! Я со стволом на работу не хожу в отличие от тебя!
   - А какая, какая из них сотрудница-то? Ногастая? Или грудастая?
   - Обе. Но я шел с... грудастой.
   - Слушай, Батут,  и  она  вот  прям  с  тобой  работает,  да?  Небось
командует, да? Иди туда, иди сюда, подай то, принеси это, потри  спинку,
подай кофей! Да, Батут?
   - Иди ты к чертовой матери, Крепов! Как был кретин, так и остался!  -
миролюбиво сообщил Батурин, и Кира поняла,  что  надо  открывать  глаза,
чтобы не наговорили чего-нибудь, за что потом будет стыдно.
   Они были ее герои, ее рыцари, ее спасители, и она не хотела, чтобы ей
было за них стыдно.
   - Здорово, капитан! Рад видеть.
   - Здравия желаю, товарищ полковник.
   - Здрасти, товарищ полковник.
   - Мы с тобой уж видались, Крепов.
   Захрустели осколки, подходил кто-то тяжелый,  большой.  Кира  открыла
глаза и повернула голову. Почему-то пол был очень далеко от нее, так что
она даже подумала, что непременно ушибется, если упадет.
   Впрочем, какое это имеет значение! Теперь - как после войны  -  почти
ничего не имеет значения.
   Батурин  еще  раз  затянулся,  бросил  окурок  и  не  спеша  поднялся
навстречу тому, кто подходил. И второй - огромный, высоченный, бритый, в
камуфляже, с ногой, перетянутой ремнями, и  в  перчатках  с  обрезанными
пальцами - тоже поднялся и тоже не спеша.
   - Молодец, капитан. Не забыл науку.
   - Спасибо, товарищ полковник, - деревянным голосом ответил Батурин, -
ваша школа.
   - Моя, - согласился полковник.
   У  него  тоже  была  бритая  башка,  грубое  лицо,  огромные  ручищи.
Сдвинутая далеко на макушку черная маска делала  его  менее  похожим  на
героя фильма, чем его  подчиненные,  но  зато  он  выглядел  куда  более
человечным.
   - Покури и подходи ко мне,  -  распорядился  полковник,  -  все  надо
записать как следует. Крепов, ты тут займись.
   - Слушаюсь.
   - Считай, что ты сегодня второй заработал,  капитан.  Первый  у  тебя
какой, я забыл?
   - "Мужества".
   -  Ну,  значит,  будет  два  "Мужества"!  Да,  а  мадамов  почему  не
отправляете? Крепов, давай отправляй быстрей! Или чего с ними? Померли?
   - Никак нет,  товарищ  полковник.  Вроде  живы,  -  пролаял  в  ответ
невидимый Крепов, и Кира стала медленно садиться,  понимая,  что  лежать
больше никак нельзя. Ноги свешивались и не доставали до пола, спине было
холодно, и наконец она поняла - почему.
   Потому  что  главный  редактор  политического  еженедельника  "Старая
площадь" Григорий Батурин после того, как  перерезал  глотку  одному  из
бандитов и подстрелил второго, почему-то уложил ее на узкую  гардеробную
стойку.
   Кретин.
   - Здрасти, - сказала Кира полковнику, - спасибо вам большое.
   - Пожалуйста, -  любезно  ответил  полковник,  и  по  его  тону  Кира
моментально поняла, что он не так прост, как кажется, - идеальная машина
для захвата и убийства, тяжелая, точная,  тренированная,  накачанная.  У
него были внимательные и очень серьезные глаза, и он  рассматривал  Киру
как-то так, что она сразу поняла - он видит по ней что-то, что ему нужно
для его работы.
   Да. Работа у него - не  подарок.  Давя  ненавистное  стекло,  подошел
Батурин и крепко взял Киру за плечо.
   - Ну вот, - сказал он, наклонившись к ее лицу, - видишь, как бывает.
   - Вижу, - согласилась Кира.
   Все помолчали, стоя вокруг нее, даже полковник перестал  оглядываться
в ту сторону, где раньше были двери и где теперь толпились люди в формах
и белых халатах.
   - Если бы не ты, - сказала Кира Батурину, - мы бы все умерли. Они  бы
нас расстреляли.
   Батурин потрепал ее по затылку. Всю жизнь она терпеть не могла  этого
жеста. Она думала, что он унижает ее женское достоинство.
   Обеими руками она взяла его руку и прижалась лицом к ладони -  ладонь
была теплой  и  свежей,  как  будто  он  только  что  вымыл  руки,  -  и
поцеловала, раз и еще раз.
   - Да ладно, - пробормотал Батурин.
   - Я сейчас выпить найду, - пообещал его друг Креп.
   - Крепов, ты особенно не расслабляйся.
   - Есть не расслабляться, товарищ полковник! Да я и не для себя, я для
дамы.
   - То, что ты найдешь, дама все равно пить не  будет.  Вы  как,  дама?
Ничего? Или медицину позвать?
   - Нет, - отказалась Кира, - нет, спасибо. А...  Аллочка  где,  ты  не
знаешь? Она... жива?
   - Я жива.
   Как по команде все посмотрели  под  стойку  и  как  будто  удивились,
увидев там  Аллочку.  Она  сидела  на  полу,  в  куче  битого  стекла  и
таращилась вверх, на них. Кире ее взгляд не понравился.
   - Все твои... коллеги, капитан? - спросил  полковник  ехидно.  -  Так
сказать, товарищи по печатному слову?
   - Можно и так сказать, - согласился Батурин.
   - Ладно, - сказал полковник, - заканчивайте здесь и  подходите.  Если
этот, - кивок в сторону Крепова, - принесет выпить,  рекомендую  сначала
понюхать и на веру ничего не принимать.
   - Това-арищ полковник!
   - Я хочу домой, - скороговоркой заявила снизу Аллочка,  -  мне  нужно
домой. Родители, наверное, с ума сходят. Маме  нельзя  волноваться.  Мне
нужно папе позвонить.
   Кира соскочила со стойки и охнула от боли в ноге.
   - Буду теперь как ты, - сказала она Батурину и  присела  на  корточки
перед Аллочкой, которая все бормотала, как в лихорадке:
   - Позвонить. Мне обязательно  нужно  позвонить.  Прямо  сейчас.  Маме
нельзя волноваться. Они, наверное, меня потеряли. Я всегда звоню,  когда
прихожу на работу, и сегодня должна была позвонить, а вот не  позвонила.
Мама сегодня улетает в Париж. У отца там переговоры,  а  он  терпеть  не
может ездить один. Они, наверное, уже улетели. Рейс в девять сорок.  Они
не знали, что я... что у меня...
   Над Кириным ухом как будто что-то мелькнуло, свистнуло, и батуринская
лапа изо всей силы впечаталась в Аллочкину щеку.  Голова  ее  дернулась,
затылок стукнулся о мраморную стойку.
   - Хорош или еще? - деловито спросил  Батурин,  рассматривая  Аллочку,
как будто масло на глаз наливал в двигатель.
   Аллочка моргнула - веки сошлись и разошлись, и, когда они  разошлись,
Кира увидела совсем другие глаза.  Словно  Аллочка  вдруг  вынырнула  из
озера безумия. Вынырнула, вытерла лицо, посмотрела  вокруг  и  поняла  -
надо вылезать.
   - Кира? - спросила она. - Ты жива, да?
   - Да.
   Но Кира ее почти не интересовала.
   - Ты остался жив, да? Я же видела, как вас убили! Он выстрелил, и  вы
упали, прямо перед нами. Я знаю, я же видела, что вы не дышите!
   - Он дышал, - вмешался друг Креп, - он родной брат Витаса,  ты  разве
не знала? У них эти... генетические отклонения. Жабры,  -  и  он  смешно
оттопырил уши, показывая Кире и Аллочке, какие жабры у братьев -  Витаса
и Батурина.
   - Игорь, подойди, а? - позвали из группы в камуфляже и халатах.
   - Это еще братва не видала, которая по кустам и крышам лежит, что  ты
здесь, - с удовольствием, как будто предвкушая  момент,  когда  "братва"
узнает, сказал Креп Батурину, - слушай, Батут, поедем вечером ко мне, а?
Посидим, выпьем...
   - Игорь!
   - Да иду, иду! Батут, ты тоже подгребай.
   - Ладно, давай.
   Родной брат Витаса по прозвищу Батут взял Аллочку за руку  и  потянул
вверх. Она послушно встала, сразу оказавшись на голову выше Киры и почти
вровень с ним.
   - Почему ты жив? - требоват