не вижу.
    --  А я могу показать, - вызвался Хэвермейер и ткнул в нужную точку
на  карте  Данбэра.  --  А на этих фотографиях деревня и вовсе хорошо
видна.  Мне  все ясно. Цель задания -- сшибить всю деревушку под откос,
чтобы  из  ее  обломков  получился  завал  на  дороге,  который немцам
придется расчищать. Верно?
    --  Верно. -- сказал майор Дэнби, вытирая носовым платком вспотевший
лоб.  --  Я рад, что хоть кто-то начинает понимать. По этой дороге из
Австрии  в  Италию  должны пройти две бронетанковые дивизии. Деревушка
построена на таком крутом склоне, что все обломки жилых домов и прочих
строений в результате бомбардировки посыплются вниз и завалят дорогу.
    --  Ну  и  что,  черт  побери, от этого изменится? -- пожелал узнать
Данбэр,  в  то  время  как  взволнованный  Йоссариан  следил за ним со
смешанным   чувством  страха  и  благоговения.  --  Немцам  потребуется
какая-нибудь пара дней на расчистку
    Майор Дэнби попытался избежать словопрений.
    --   Очевидно,   для   штаба   кое-что   изменится,  --  ответил  он
примирительным  тоном.  --  Думается,  поэтому  они  и  отдали приказ о
налете.
    -- А жителей деревушки предупредили? -- спросил Макуотт.
    Обнаружив,  что  даже  Макуотт оказался в рядах оппозиции, майор
Дэнби испугался:
    -- По-моему, нет.
    --  Неужели  не  сбросили  листовки с предупреждением о предстоящей
бомбардировке? -- спросил Йоссариан. -- Разве нельзя было предупредить
жителей, чтобы они заблаговременно убрались подальше?
    --  По-моему,  нельзя.  --  Майора Дэнби снова прошиб пот. Глаза его
беспокойно  шныряли  из  стороны в сторону. -- Листовки могут попасть к
немцам,  и  тогда  они  выберут  другую  дорогу.  Я, правда, в этом не
уверен. Я только предполагаю.
    --  Они  даже  не пойдут в убежище, -- с горечью доказывал Данбэр. --
Завидев  наши  самолеты,  они  высыпят  на улицы и будут махать нам
руками.  Вся  деревня выбежит -- старики, дети, собаки. Господи Иисусе!
Неужто нельзя оставить их в покое?
    -- А почему бы нам не нагромоздить завал где-нибудь в другом месте?
-- спросил Макуотт. -- Почему обязательно здесь?
    -- Не знаю, -- с горестным видом ответил майор Дэнби. -- Я не знаю.
    --  В чем дело? -- спросил подполковник Корн, ленивой походкой входя
в инструкторскую. Он держал руки в карманах, выгоревшая рубашка сидела
мешком.
    --  О,  все  в порядке, подполковник, -- нервно ответил майор Дэнби,
стараясь  сделать  вид,  будто  ничего  не  случилось.  -- Мы просто
обсуждаем задание.
    -- Они не хотят бомбить деревню, -- выдал всех Хэвермейер и заржал.
    -- Подонок! -- сказал Йоссариан.
    --   Оставьте   Хэвермейера   в   покое!  --  отрывисто  приказал
подполковник Корн. В Йоссариане он узнал того пьяницу, который нахамил
ему в офицерском клубе накануне первого налета на Болонью, и поэтому
счел  за благо переадресовать свое неудовольствие Данбэру. -- Почему вы
не хотите бомбить деревню?
    -- Это жестоко, вот почему.
    --   Жестоко?   --   переспросил  подполковник  Корн  с  холодной
насмешливостью.  Его  не  более чем на миг напугала нескрываемая лютая
враждебность  Данбэра. -- Вы считаете менее жестоким пропустить эти две
немецкие  дивизии,  чтобы  они  обрушились  на  наши  войска? На карту
поставлены  жизни  американцев,  вы  это знаете? Или  вы хотите, чтобы
пролилась американская кровь?
    -- Американская кровь и так льется. Но эти люди тихо, мирно живут у
себя в горах. Какого черта они должны из-за нас страдать?
    --  Вам,  конечно,  легко  говорить,  -- издевательским тоном сказал
подполковник  Корн,  --  на  Пьяносе  вы  как  у Христа за пазухой. Вам
безразлично, пройдут или не пройдут эти немецкие подкрепления.
    От замешательства Данбэр побагровел и ответил, заметно оробев:
    --  А  почему  нельзя  сделать  завал  в другом месте? Разве нельзя
просто разбомбить склон горы или само шоссе?
    --  А  слетать  еще  разок  на Болонью не желаете? Это было сказано
вполне спокойно, но вопрос прогремел, как выстрел. В комнате нависла
неловкая,  грозная  тишина.  Стыдясь  самого  себя,  Йоссариан  горячо
молился,  чтобы  Данбэр держал язык за зубами. Данбэр опустил глаза, и
подполковник Корн понял, что бой выигран.
    --  Кажется,  вы не испытываете особого желания еще разок навестить
Болонью?  --  продолжал  он с нескрываемым презрением. -- Учтите: мы с
полковником Кэткартом приложили много сил, чтобы получить для вас этот
"полет  за  молоком".  Но  если  вам больше хочется лететь на Болонью,
Специю  и  Феррару,  то это мы можем организовать в два счета. -- Его
глаза   угрожающе  поблескивали  за  стеклами  очков  без  оправы,  на
квадратном  тяжелом  подбородке  темнела  щетина.  --  Только дайте мне
знать, и я вам это тут же устрою.
    --  Я  готов,  --  бойко  откликнулся  Хэвермейер  и опять хвастливо
заржал.  --  Мне  нравится  летать  на Болонью, прямо с горизонтального
полета заходить на цель, засунув башку в прицел, и слушать, как вокруг
рвутся снаряды, Мне только весело делается, когда после полета на меня
набрасываются  с  руганью  и  обзывают всякими похабными словами. Даже
рядовые до того распаляются, что костерят меня на чем свет стоит. Того
и гляди, двинут в зубы.
    Подполковник  Корн,  не глядя на Хэвермейера, ласково потрепал его
по щеке и сухо обратился к Данбэру и Йоссариану:
    --  Клянусь  вам  всеми  святыми,  никто  больше  нас с полковником
Кэткартом  не  переживает  из-за  паршивых  итальяшек, что живут в той
деревушке.  Не забывайте: войну начали не мы, а Италия. И агрессорами
были не мы, а Италия. Продолжайте инструктаж, Дэнби. И позаботьтесь,
чтобы они уяснили себе всю важность получения на снимках кучного узора
бомбометания.
    --  О  нет,  подполковник,  --  выпалил  майор  Дэнби  и часто-часто
замигал.  --  Для  данной  мишени  это не годится. Я приказал им класть
бомбы  на  расстоянии  двадцати  метров друг от друга, чтобы перекрыть
дорогу на всю длину деревни, а не в одном только месте. При рассеянием
бомбометании завал получится более эффективным.
    -- Завал как таковой нас не волнует, -- сообщил подполковник Корн. --
Полковник  Кэткарт  хочет получить хорошие, четкие фотоснимки, которые
не  стыдно  будет  послать  в  вышестоящие инстанции. Не забудьте, что
генерал  Пеккем  прибудет  сюда  на  основной инструктаж, а вы ведь
знаете,  как  он неравнодушен к узору бомбометания. Кстати, майор, вам
бы  следовало  поторопиться  и убраться отсюда до его прихода. Генерал
Пеккем вас не выносит.
    --  О  нет,  подполковник,  -- услужливо поправил майор Дэнби, -- это
генерал Дридл меня не выносит.
    -  Генерал  Пеккем  вас  тоже  не выносит. Фактически вас никто не
выносит. Кончайте свое дело, Дэнби, и исчезайте. Инструктаж проведу я.
    -- ...Где тут майор Дэнби? -- спросил полковник Кэткарт, прибывший
на  основной  инструктаж  вместе  с генералом Пеккемом и полковником
Шейскопфом.
    -- Едва завидев вашу машину, он попросил разрешения уйти, -- ответил
подполковник  Корн. -- Он подозревает, что генерал Пеккем его не любит.
А  инструктаж  все  равно  собирался проводить я. У меня это получится
лучше.
    --  Чудесно,  --  сказал  полковник  Кэткарт.  -- А впрочем, нет, --
секундой  позже  поправился  он,  припомнив, как выступил подполковник
Корн  в  присутствии генерала Дридла на инструктаже перед налетом на
Авиньон. -- Я буду инструктировать сам.
    Полковник  Кэткарт  вбил  себе  в  голову, что он один из любимцев
генерала  Пеккема.  Взяв  руководство  инструктажем в свои руки, он
швырял в лицо чутко внимающих ему подчиненных  отрывистые  фразы с
бесстрастной, твердой, грубоватой интонацией,  заимствованной им у
Дридла. Он знал, что, стоя на помосте в  своей рубашке с  расстегнутым
воротником,  черными  с  проседью волосами,   он   выглядит   весьма
колоритно.  Он  несся  по  волнам собственного   красноречия,
непроизвольно  утрируя  свойственные генералу   Дридлу  отдельные
неправильности  в  произношении,  и  его нисколько  не  пугал
неизвестный  полковник,  прибывший  вместе с генералом  Пеккемом, пока
он  вдруг  не  вспомнил,что генерал Пеккем ненавидит  генерала Дридла.
Тут  его  голос  осекся,  а  всю  его самоуверенность  как  ветром
сдуло. Сгорая от конфуза, он еле ворочал языком и едва соображал, что
говорит. И тут он вдруг безумно испугался полковника  Шейскопфа.  Еще
один  полковник  на  этом  участке фронта означал  нового  соперника,
нового врага, еще одного ненавистника. А этот  к тому же был,очевидно,
жесткий малый. Страшная догадка осенила полковника  Кэткарта: а вдруг
полковник Шейскопф уже успел подкупить всех находящихся в зале, чтобы
они застонали хором, как тогда, перед налетом на  Авиньон? Удастся ли
ему утихомирить их? Какими синяками и шишками все это чревато?
Полковника Кэткарта объял такой страх, что он уже  был готов призвать
на помощь подполковника Корна. Кое-как он сумел взять себя в руки и
провести сверку часов. Сделав это, он понял,что  выиграл  свой  бой,
поскольку теперь он мог закончить инструктаж,когда  ему
заблагорассудится. Критический момент остался позади. Ему хотелось  с
торжеством и злорадством рассмеяться в лицо полковнику Шейскопфу.  Он
с  блеском  вышел  из  трудной  ситуации и завершил инструктаж
вдохновенным  эпилогом,  который  --  он  ощущал это каждой клеточкой
своего тела -- явился мастерской демонстрацией красноречия и хорошего
тона.
    --  Итак,  -  воззвал  он,  --  сегодня у нас весьма почетный гость,
генерал  Пеккем  из  специальной службы, человек, который снабжает нас
бейсбольными  битами,  комиксами  и  развлекает  нас  выступлениями
концертных  бригад  ОСКОВ.  Генералу Пеккему посвящаю я предстоящий
налет.  Идите и бомбите -- во имя меня, во имя родины, во имя бога и во
имя  великого  американца генерала Пеккема. И позаботьтесь влепить все
ваши бомбы в пятачок!

        30. Данбэр.

    Йоссариана  больше не волновало, куда упали его бомбы, хотя он и
не  позволил  себе  зайти  так далеко, как Данбэр: тот сбросил бомбы в
нескольких   сотнях  метров  от  деревни  и  вполне  мог  угодить  под
военно-полевой  суд,  если  бы  кому-нибудь  удалось  доказать, что он
сделал  это  преднамеренно.  После  этого  налета Данбэр, не сказав ни
слова  никому,  даже  Йоссариану,  смылся  в госпиталь. Пребывание в
госпитале  внесло в его душу не то просветление, не то полную сумятицу
-- трудно сказать, что именно.
    Теперь  Данбэр  смеялся  редко  и  производил впечатление человека
конченого.  Он  вызывающе  рычал  на старших по званию, даже на майора
Дэнби.  С  капелланом  он  держался  угрюмо, грубил и богохульствовал.
Капеллан,  который  тоже  казался конченым человеком, стал побаиваться
Данбэра. Поход капеллана к Уинтергрину не привел ни к чему. Уинтергрин
был слишком занят, чтобы лично принять капеллана. Его помощник -- малый
с  нахальной  рожей  --  вынес  капеллану  краденую зажигалку "Зиппо" в
качестве  подарка  и  снисходительно  сообщил, что Уинтергрин по горло
занят  фронтовыми  делами  и  не  может  тратить время на такие пошлые
пустяки,   как  норма  боевых  вылетов.  Капеллана  сильно  беспокоило
состояние  Данбэра,  а еще больше, особенно после исчезновения Орра, --
состояние Йоссариана. Капеллану, который жил в мрачном одиночестве в
просторной  палатке  с остроконечной крышей, казавшейся ему по ночам
крышей  гробницы,  было  непонятно, как это Йоссариан предпочитал жить
один, без соседей по палатке.
    Снова   назначенный   ведущим   бомбардиром,   Йоссариан  летал  с
Макуоттом. В этом было единственное утешение, хотя все равно Йоссариан
чувствовал  себя абсолютно беззащитным. Ведь в случае чего он не мог
бы  ни  отбиться, ни отстреляться. Со своего кресла в носовой части он
даже  не  видел  Макуотта  и  второго пилота. Единственное, что он мог
видеть,  --  это лунообразную физиономию Аарфи. Из-за этого напыщенного
идиота  Йоссариану  в  конце  концов изменила выдержка и были минуты в
полете, когда его охватывали судорожная ярость и отчаяние и он жаждал,
чтобы его  понизили  в  должности  и  перевели на ведомый самолет. Там
бы он сидел  перед  заряженным  пулеметом, а не перед этим совершенно
ему не нужным  прицелом  точного  бомбометания.  Будь  у него мощный,
тяжелый пулемет, он в порыве злобной мстительности схватил бы его
двумя руками и разрядил во всех тиранивших его демонов: в темные,
дымчатые клубки зенитных  разрывов; в невидимых с воздуха немецких
зенитчиков, которым он не причинил бы ни малейшего вреда своим
пулеметом, даже если бы ему хватило  времени  открыть  огонь; в
Хэвермейера и Эпплби, что сидели в ведущем самолете,за их  бесстрашный
лобовой  заход  на  цель  с горизонтального полета во время второго
рейда на Болонью,когда Орру в последний раз разнесли один из
двигателей и его машина зарылась в море где-то  между Генуей и Специей
незадолго до того, как разыгрался короткий шторм.
    На  самом же деле он и тяжелым пулеметом мало что мог бы сделать --
разве  зарядить  его  и  дать  несколько  пробных  очередей.  Проку от
пулемета было не больше, чем от бомбового прицела. Он мог бы разрядить
обойму  в  немецкие  истребители,  но  немецкие  истребители больше не
показывались.  Он  не  мог  даже развернуть пулемет и наставить дуло в
жалкие  физиономии Хьюпла и Доббса, чтобы заставить их повернуть домой
и  бережно посадить самолет, как он это уже однажды проделал с Малышом
Сэмпсоном.  Именно  так  он  и  хотел поступить с Доббсом и Хьюплом во
время  их  жуткого  первого  налета  на  Авиньон в тот момент, когда
понял,  в  какой  фантастический  переплет попал; он находился тогда в
ведомом  самолете  с  Доббсом  и  Хьюплом,  а  звено вели Хэвермейер и
Эпплби.  Доббс и Хьюпл, Хьюпл и Доббс -- да кто они вообще такие? Какая
дикость  -- нестись в воздухе на высоте двух миль, когда от смерти тебя
прикрывают  всего  лишь  один- два дюйма металла и судьба твоя вверена
двум неумелым, скудоумным, жалким и совершенно чужим тебе людям, таким
как безусый сопляк Хьюпл и психопат Доббс.
    Да,  конечно,  летать  с  Макуоттом  было  куда  спокойнее. Но и с
Макуоттом  летать было опасно: он слишком любил летать, и, когда они с
Йоссарианом возвращались с тренировочного  полета, Макуотт повел
воющую машину в дюйме от земли.
Макуотт  хотел выдрессировать нового бомбардира из резервного экипажа,
истребованного   полковником  Кэткартом  после  исчезновения  Орра.
Учебный  полигон находился в другом конце Пьяносы, и, возвращаясь на
аэродром,   Макуотт  едва  не  касался  горных  вершин  брюхом  лениво
ползущего  самолета. Перевалив через хребет, он нажал на всю железку
и вместо  того  чтобы  набрать  высоту,  к  удивлению Йоссариана, на
предельной  скорости,  накренив  самолет, пустил его вниз вдоль склона
горы,  и  самолет,  весело  помахивая  крыльями,  с густым, надсадным,
грохочущим  ревом помчался над бегущими навстречу скалами и впадинами,
словно  ошалелая чайка над дикими, бурыми волнами. Йоссариан окаменел.
Новый  бомбардир  сидел  рядом  с  ним, завороженный, с застенчивой
улыбкой  и  только присвистывал: "Фюить!" Йоссариану хотелось трахнуть
его  по  идиотской  морде. Сам он шарахался из стороны в сторону при
виде  бугров,  валунов,  веток деревьев, маячивших где-то впереди и по
бокам.  Все это проносилось прямо под самолетом, сливаясь в расплывча-
тые  полосы,  и  исчезало  позади.  Никто не имел права подвергать его
жизнь такому страшному риску.
    --  Вверх,  вверх, вверх! -- истерически кричал он Макуотту, жгуче
ненавидя его.
    Но  в  переговорном  устройстве  слышалось только задорное пение
Макуотта,  который,  по всей вероятности, ничего не слышал. Йоссариан,
пылая  яростью  и  чуть  не  плача от бессильной злобы, кинулся в лаз,
сражаясь с земным притяжением и инерцией, добрался до главного отсека,
влез  в пилотскую кабину и, дрожа всем телом, стал позади Макуотта. Он
мечтал,  чтобы  сейчас  под  рукой у него оказался вороненый пистолет,
чтобы, не мешкая, размозжить Макуотту затылок. Но пистолета не было.
Охотничьего  ножа  -- тоже. И вообще у него не было никакого оружия,
которым  он  мог  бы  ударить или заколоть Макуотта. Тогда Йоссариан
мертвой хваткой схватил Макуотта за воротник комбинезона, резко дернул
и  заорал,  чтобы  Макуотт набирал, набирал, набирал высоту. Земля все
еще  неслась  под  ними,  холмы мелькали слева и справа выше самолета.
Макуотт  глянул  через  плечо на Йоссариана и весело рассмеялся, точно
Йоссариан пришел порадоваться вместе  с  ним.  Руки  Йоссариана
скользнули  по  шее Макуотта,сдавили горло. Макуотт одеревенел.
    --  Набирай  высоту,  --  сквозь  стиснутые  зубы  недвусмысленно
приказал Йоссариан тихим, угрожающим голосом, -- или я придушу тебя.
    Настороженно  застыв,  Макуотт увеличил обороты и начал постепенно
набирать  высоту.  Пальцы  Йоссариана  ослабли,  соскользнули  с  плеч
Макуотта  и  бессильно  повисли.  Он  больше  не сердился. Ему было
стыдно.  Когда  Макуотт  обернулся, Йоссариан не знал, куда ему девать
руки:  он стыдился своих рук, они словно омертвели. Макуотт уперся в
него взглядом, в котором не было и тени дружелюбия.
    --  Парень,  --  сказал  он  холодно,  -- ты, должно быть, в скверной
форме. Тебе бы лучше отправиться домой.
    --  Не  отпускают,  --  ответил  Йоссариан, пряча глаза, и незаметно
ретировался.
    Спустившись  из  пилотской  кабины,  он  уселся  на  полу, понурив
голову. Его мучили угрызения совести. Он был весь в поту.
    Макуотт взял курс прямо на аэродром. Интересно, подумал Йоссариан,
побежит  ли  Макуотт  в  оперативный  отдел  к Пилтчарду и Рену, чтобы
пожаловаться  на  Йоссариана и потребовать, чтобы Йоссариана никогда
не  назначали  на  его  самолет,  как  бегал тайком сам Йоссариан с
просьбой избавить его от полетов с Доббсом, Хьюплом и Орром, а также с
Аарфи,  хотя  неизменно  наталкивался  на  отказ. Никогда прежде он не
видел   Макуотта   недовольным  --  тот  всегда  пребывал  в  наилучшем
расположения  духа.  И  теперь Йоссариан размышлял, не потерял ли он в
лице Макуотта еще одного друга.
    Но, выходя из самолета, Макуотт ободряюще подмигнул ему и, когда
они   в   джипе   возвращались   в  эскадрилью,  беззлобно  разыгрывал
легковерного  нового  второго  пилота  и бомбардира, хотя ни словом не
обмолвился  с  Йоссарианом. Только когда все четверо сдали на склад
парашюты  и  Макуотт  с  Йоссарианом  вдвоем  направились  к палаткам,
загорелое  веснушчатое  шотландско-ирландское лицо Макуотта внезапно
осветилось улыбкой и он игриво ткнул кулаком Йоссариана под ребро.
    --  Подонок  ты этакий, -- засмеялся он. -- Ты что. правда хотел меня
убить?
    Йоссариан виновато ухмыльнулся и покачал головой:
    -- Да нет, вряд ли.
    --  Не  думал,  что  на  тебя  это так скверно подействует. Слушай,
парень, ты бы поговорил с кем-нибудь насчет своего состояния.
    --  Я  со  всеми об этом говорю. Но ты-то какого дьявола вытворяешь
такие штуки? Ты что, не слышал меня по переговорному устройству?
    -- Слышал, но не верил, что ты это всерьез.
    -- А тебе самому бывает страшно?
    -- Надо бы, чтоб было, да не боюсь.
    -- Даже в бою?
    --  Наверное,  у  меня  извилин  не хватает, -- застенчиво засмеялся
Макуотт.
    --  Мне и так угрожает тысяча смертей, -- заметил Йоссариан, -- а ты,
кажется, задался целью найти еще один способ укокошить меня.
    Макуотт опять улыбнулся:
    --  Держу  пари,  когда я проношусь над твоей палаткой, у тебя душа
уходит в пятки, а?
    -- Я чуть не умираю со страху. Я ведь тебе говорил.
    --  Я  думал,  что  ты  жаловался  только  на  шум. -- Макуотт пожал
плечами.  -- Как я рад, как я рад, мы попали к черту в ад! -- пропел он.
-- В общем, я так понимаю, мне с этим придется кончать.
    И  все-таки  Макуотт  был  неисправим.  Хотя  он  действительно
перестал летать над палаткой Йоссариана, но не упускал случая молнией,
с  пронзительным  ревом  пронестись над самым пляжем, над плотом и над
у