Ника ШАХОВА 
   УЛЫБКА АВГУРА 
 
 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
 
   В темноте, слабо разбавленной матовым лунным свечением, вздыхал и кряхтел
старый сад. С другой стороны, от  ближайших  соседей,  доносились  невнятные
обрывки теленовостей. Где-то вдалеке, почитай, за шелкоткацкой  фабрикой,  а
это  на  другом  берегу  мелкой  и  извилистой   речки   Тьмаки,   беззлобно
перебрехивались собаки. Чуть ближе, возле павильона  с  вывеской  "Пиво-воды
лтп"; (в оригинале, без подчисток -  лтд,  насколько  я  понимаю),  тарахтел
мопед, раздавались оживленные голоса и  взрывы  женского  смеха.  Да  поверх
всего цикады ткали свой извечный  мотив  как  паутину.  Словом,  все  вокруг
приветствовало прохладу, спустившуюся на Озерск  после  долгого,  нестерпимо
жаркого дня.
   А старый дом, будь он трижды неладен, не издавал ни звука. В этот поздний
час темная махина, оседлавшая высокий пригорок,  выглядела  угрюмой.  Черные
проемы окон смотрели на меня настороженно.
   Этого я, честно говоря, не ожидала. Куда все делись? И где, спрашивается,
Нюся?
   Посигналив,  я  вышла  из  машины.  Но  мой  отчаянный  призыв  канул   в
безответной тишине.
   Ни звука, ни движения навстречу.
   "Неужели придется ночевать в машине?"; - тоскливо думала я, вглядываясь в
темные окна.
   Внезапно в одном из них, расположенном на втором этаже, вспыхнула красная
точка и, плавно описав полукруг, погасла. Ва-ау!
   Лично я считаю, что в каждом приличном старом доме обязаны  водиться  две
(лучше, разумеется, три) вещи. Во-первых -  фамильное  столовое  серебро,  и
непременно чтоб с вензелем,  во-вторых  -  фамильные  призраки  благородного
происхождения,  и  в-третьих,  о  чем  несложно  догадаться,   -   фамильные
драгоценности.
   Последнее, правда, не столь обязательно для  соблюдения  приличий,  сколь
желательно для наследников.
   Прискорбно, что приличные дома ветшают, драгоценности мельчают, а серебро
обесценивается. Да и призраки нынче - приходится признать  с  сожалением,  -
совсем не те, что были раньше: они не гремят кандалами, не воют  в  каминную
трубу и не оставляют кровавых  следов  на  паркете,  напоминая  слабонервным
домочадцам о  страшном  родовом  проклятии.  Как  и  все  вокруг,  фамильные
призраки сильно изменились. И до них добрался прогресс. Однако не  до  такой
степени он добрался, чтобы привидения могли вот так запросто, почти в наглую
курить.
   А это значит, что у меня есть шанс -  есть!  -  заснуть  не  в  пропахшей
бензином машине, а в мягкой постельке, на чистых и  хрустящих  простынях.  Я
подхватила тяжелые сумки и радостно потрусила к крыльцу.
   Навалившись плечом на дверь,  которая  поддалась  сразу  и  беззвучно,  я
кубарем ввалилась в  сумрачную  тишину,  божественно  благоухающую  квашеной
капустой и пирогами. Нектар и амброзия... Пища богов в виртуозном исполнении
Нюси... Сглотнув  тягучую  слюну,  я  осторожно  поставила  на  пол  большую
дорожную сумку, из которой тут же выпрыгнул Сем Семыч и, блеснув бесноватыми
глазами, умчался в сторону кухни.
   Что ж, - одобрила я, - Правильным путем идете, товарищ!
   Небрежно скинув с плеча вторую сумку и стянув кроссовки, я  потянулась  к
выключателю. Вспыхнул нестерпимо яркий свет, отраженный  сотней  хрустальных
подвесок, и я зажмурилась.
   Дядино жилище, снаружи законспирированное под неопрятные развалины (чтобы
не выделяться), изнутри выглядело на  безумную  (по  моим  понятиям)  прорву
денег.
   Благодаря Нюсе здесь царил идеальный порядок, излишне  строгие  пропорции
которого то тут то там были  умело  затушеваны  легкими  штрихами  нарочитой
небрежности: с зеркала свешивался шелковый шарфик, вздымающийся при малейшем
сквозняке, на стуле лежал забытый букетик ромашек, а под  ним,  на  полу,  -
тонкая гипюровая перчатка.
   Ухоженный паркетный пол прикрывал пушистый темно-вишневый ковер. Пять  на
пять,  -  никак  не  меньше.  Наверху,  под  потолком,  сиял  и  переливался
хрустальный каскад.  На  стене  справа  висело  помутневшее  от  благородной
старости зеркало в массивной  резной  оправе,  вокруг  которого  кучковались
легкомысленные разноцветные лампочки. Рядом стояли легкие стулья а-ля техно,
а в углу -  астматичный  Бэн,  скупо  отсчитывающий  время  третье  столетие
подряд. Слева располагались  стойка  для  зонтов  и  тростей,  викторианская
рухлядь, в просторечии именуемая старым шкафом,  и  ультрасовременная  полка
для обуви.
   Прямо передо мной начиналась  широкая  лестница  с  вытертыми  до  блеска
темно-вишневыми перилами.
   Примерно  на  середине  лестницы   возвышалась   монументальная   фигура,
облаченная в черный бархат.
   Я бы сразу узнала тетю Лизу - по растерянному выражению круглого  лица  и
по свисающей до пупка нитке крупного жемчуга, если бы не два обстоятельства.
Во-первых, фигура нетвердо стояла на ногах  и,  во-вторых,  сжимала  в  руке
хрустальную рюмку.
   Хотя  в  наше  смутное  время  непреложные   истины   и   не   пользуются
популярностью, однако все консервативное человечество,  к  каковому  я  имею
честь относить  и  себя,  по  инерции  придерживается  твердых  убеждений  и
принципов, которые зиждутся на трех  основополагающих  постулатах,  как  то:
дважды два четыре, Волга впадает в Каспийское  море,  моя  тетушка  не  пьет
спиртного. Она - несгибаемый оплот  трезвости,  законопослушности  и  прочей
моральной, так сказать, нравственности. Отныне, присно и вовеки веков.
   - Ексель-моксель, тетя... ты ли это? - неуверенно окликнула  я  угрожающе
покачивающийся оплот.
   Тетя очнулась, встрепенулась, от чего многочисленные выпуклости и складки
ее фигуры пришли в хаотичное движение, а нитка жемчуга, словно  обезумевшая,
заметалась поверх бархата. Тетя двинулась вниз, но каждый шаг давался  ей  с
неимоверным трудом... Случись что - не удержу. Как  пить  дать,  не  удержу!
Силы небесные, сколько же она выпила?!
   - Ник-ка, деточк-ка... - заикаясь, проговорила тетушка  и  протянула  мне
рюмку, - Т-ты... ик... только  не  волнуйся...  -  совершенно  машинально  я
вынула рюмку из ее трясущейся руки и поднесла к губам, -  Но  м-мы...  ик...
убили Павлик-ка.
   И я захлебнулась валерьянкой.
 
*** 
 
   - Не говори ерунды, мама, - в полутемную гостиную, куда отвела меня  тетя
Лиза, беспрерывно твердившая на разные  лады  одно  и  то  же:  то  "мы  его
убили";,  то  "его  убили  мы";,  -  в  гостиную,  пропахшую  валерьянкой  и
отсыревшую от тетушкиных слез, влетел Макс.
   И гостиная, и мой кузен стоят того, чтобы остановиться на  них  несколько
подробнее. Начну, пожалуй, с гостиной.
   Здесь семейство Приваловых обедало и ужинало. Здесь проходили  тихие  или
буйные - в зависимости от  дядиного  настроения  -  семейные  вечера.  Здесь
смотрели телевизор и играли в  покер.  Здесь  встречали  гостей  французским
шампанским и сладким испанским вином.
   Центр гостиной занимал длинный овальный стол на двенадцать персон, вокруг
которого стояли венские стулья. За легкой  японской  ширмой,  отгораживающей
угол, пряталось канапе. ("Места для поцелуев";, - говаривал дядюшка, азартно
потирая пухлые ладошки и выразительно подмигивая.) За ним  следовал  шкафчик
для настольных игр, к  которому  примыкал  сервант  для  парадной  посуды  и
клавесин, на крышке которого лежали раскрытые ноты. Лицемерие  и  позерство.
Древний инструмент безбожно  гнусавил,  поэтому  играли  на  нем  только  по
ну-очень-большим праздникам.
   У противоположной стены стояли телевизор, диван, погребенный под  ворохом
мягких подушек, хрупкий инкрустированный столик на гнутых  ножках  и  низкие
кожаные кресла, в которых мы с тетей и устроились. А дальше, в  самом  углу,
блестел бронзовым торсом атлант, согнувшийся под тяжестью пепельницы.
   Кузен Макс, влетевший в гостиную, был  необычайно  длинным  и  невероятно
худым молодым человеком. Нюсины старания в виде  сдобных  булочек,  пирогов,
расстегаев, кулебяк, тортов и шарлоток шли  псу  под  хвост  -  как  она  ни
билась, мой кузен не толстел.  Состоящий  из  одних  острых  и  на  редкость
вихлястых углов, Макс передвигался стремительно, резко  меняя  траекторию  и
сметая со своего  извилистого  пути  замешкавшуюся  мебель  и  нерасторопный
фарфор почтенного возраста.
   Его рыжеватые волосы, сколько их ни причесывай, торчали в разные стороны,
а  глаза  излучали  рассеянно-голубое  сияние.   Мечтая   о   солидности   и
респектабельности, он отрастил  бороду.  Разумеется,  пегую  и,  безусловно,
всклокоченную.
   Надо добавить, что Макс  был  моим  любимым  кузеном,  потому  что  место
нелюбимого давно и прочно занял Павлик.
   -  Сестренка!  -  гаркнул  любимый  кузен,   позабыв   о   культивируемой
респектабельности. Он подскочил ко  мне,  саданул  по  хребту  и  стиснул  в
объятиях так, что я чуть ни  лишилась  парочки  ребер.  Превозмогая  боль  и
одновременно загоняя сомнения на тему "прилично ли целовать убийцу"; в самый
что ни есть дальний и безусловно темный угол сознания, я чмокнула  кузена  в
колючую щеку. Между тем он продолжал говорить, нещадно тиская  принадлежащее
мне бренное тело, - Ну куда же ты пропала? Мы тут с ног сбились...
   И на работу звонили, и Петренко, и Ляльке... И нигде тебя нет,  -  в  его
голосе явственно слышалось отчаяние.
   - Да, Ника, ты была...  ик...  нам  так  нужна-а-а...  ик,  -  всхлипнула
тетушка, вытащила из-за корсажа батистовый платочек  не  первой  свежести  и
промакнула воспаленные глаза.
   - Да, кстати, а почему вы сидите в темноте? - совсем некстати, потому что
интересовало меня совсем другое, полюбопытствовала я, - И почему  затаились?
Я испугалась, что придется ночевать в машине.
   - Боже мой... Ника... Павлик! Как мы могли... - всхлипнула тетушка.
   Уклоняться от ответов на прямые вопросы - это  у  нас  семейное.  Так  мы
можем разговаривать часами,  прекрасно  понимая  друг  друга  и  негодуя  на
примитивных остолопов, которые - вы только вдумайтесь! - на туманный, полный
загадочных смыслов и таинственных подтекстов вопрос "когда"; отвечают ясно и
четко "завтра в восемь";. Так каждый дурак сумеет.
   В данное время кончик моего языка щекотал вопрос "как";. За что они убили
Павлика - отдельная тема. Я и сама, без  посторонней  помощи,  могу  назвать
дюжину причин, по которым стоило если не убить зловредного Павлика, то  хотя
бы тюкнуть отбойным молотком. По плюгавой башке. От всей души. И  желательно
два раза.
   Но,  прежде  чем  озвучить  щекотливый  вопрос  "как";,  мне   необходимо
завершить то, что дядюшка называл ритуальным фамильным поглаживанием и что в
переводе, должно быть, означает "я тебя вижу, и ты  мне  нравишься";.  Прямо
как у дельфинов.
   - Мама, - наконец оторвался от меня кузен, -  Я  прошу  тебя,  не  говори
каждому встречному,  что  мы  убили  Павлика.  Это  идиотизм,  разве  ты  не
понимаешь?
   - Максим, да как тебе не стыдно! - строго одернула  тетя,  -  Ника  -  не
каждая встречная.
   - Перестань притворяться, - разозлился кузен, - То же самое ты сказала  и
санитарам, и Андрею, и почтальону... Как его там?..  А-а,  -  он  безнадежно
махнул рукой, - Неважно. В конце концов ты добьешься, что всех нас  арестуют
и посадят в тюрьму. Ты этого хочешь?  -  Максим  завелся,  -  Да?  Ты  этого
добиваешься? Боже, - он обхватил длинными руками косматую  голову  и  замер,
опустившись на колени возле моего кресла.
   Я молча наблюдала за ними. С тетушкой давно все понятно.  Двадцать  шесть
лет назад,  будучи  на  седьмом  месяце  беременности,  Елизавета  Привалова
покинула театральные подмостки с тем, чтобы больше  туда  не  вернуться.  Но
правду говорят, что актрисы, как и шпионы, не бывают бывшими. Им  не  мешает
отсутствие рампы, кулис и зрителей. Да и чем родные хуже зрителей? А  старый
дом - прекрасная декорация для бесконечной  мелодрамы...  К  этому  пришлось
приспособиться. Но Макс! Как мальчик вырос, как  отточил  мастерство  за  те
полгода, что я его не видела! Браво!
   - Боже, - глухо простонал Макс, - Моя мать рехнулась!
   - Вы оба рехнулись.
   Все - падает пыльный занавес. Конец первого акта.
   Тетя Лиза перестала всхлипывать, а Макс подавился  стенаниями.  Мы  разом
повернули головы.
   В дверном проеме стояла эффектная девушка - высокая, статная, с  голубыми
глазами и иссиня-черными  кудрями,  обрамляющими  молочный  овал  лица.  Она
грациозно курила сигаретку, вставленную в длиннющий мундштук, едва  уловимым
движением тонкого пальчика стряхивая пепел прямо на дубовый паркет.
   - Как хорошо, что ты приехала, - улыбнулась одними губами  кузина.  В  ее
прекрасных глазах плавали мелкие  льдинки,  которые,  сталкиваясь,  издавали
звуки, напоминающие скрежет листового железа.
   Она не выглядела ни испуганной, ни подавленной,  ни  рассерженной.  Грета
выглядела Гретой - холодной, отчужденной, словно происходящее не имело к ней
ни малейшего отношения. А может, и правда не имело?
   Впрочем, и холодной, и отчужденной Грета выглядела всегда. Она - выкормыш
двух  никудышных  нянек:  эгоистичной  Мельпомены   и   неумолимого   закона
сохранения энергии. Попробую объяснить. С самого раннего детства,  с  мокрых
пеленок, вокруг моей бедной кузины все бурлило, клокотало и  пенилось.  Если
слезы - то градом, если смех - то до колик. Иначе  тетя  не  могла.  Отыграв
одну великую роль, она принималась за другую:  Княжна  Тараканова  дрожит  у
постели больного ребенка, Мария  Стюарт  кормит  сопливых  отпрысков  манной
кашкой, Жанна д,Арк проверяет школьный дневник, Анна Каренина  бросается  на
рельсы из-за порванных колготок дочери и первой весенней ссадины на  коленке
сына. Ну и так далее. Постепенно нешуточные  страсти  великих  вытеснили  из
Гретты ее собственные  неокрепшие  эмоции.  Известное  дело  -  если  что-то
куда-то прибудет, то столько же оттуда и убудет. Се ля ви, как говорится...
   Кузина подошла ко мне, и мы светски расцеловались, не касаясь друг  друга
накрашенными губами.
   - Эти сумасшедшие уже сказали тебе, что мы убили Павлика? Так  вот  -  мы
его не убивали, - сказала она ровным голосом.
   - Ну конечно! Это многое объясняет, - не сдержавшись, съехидничала я.
   - Не убивали, - эхом отозвался Макс. Он встал с коленей и переместился на
широкий подлокотник моего кресла.
   - У Павлика был сердечный приступ, его увезли  в  больницу,  -  объяснила
кузина.
   - Сердечный приступ, говоришь? - обескуражено протянула я, - Кто  бы  мог
подумать, что у нашего дорогого Павлика вообще есть сердце....
   Грета равнодушно пожала плечами и пошла  к  бронзовой  пепельнице  тушить
сигарету.
   - Это мы - мы! - довели  его  до  приступа!  -  воспользовавшись  паузой,
отчаянно крикнула тетя, и крупные слезы наперегонки покатились по ее  пухлым
щекам. Достигнув дебелого подбородка,  они  срывались  вниз  и  по  ложбинке
устремлялись в необъятные недра корсета.
   - Нет!
   - Не говори глупости! - хором крикнули Грета и Макс.
   - Это мы-ы-ы...
   - Ну хватит, - решила я и стукнула кулачком по подлокотнику,  забыв,  что
на нем пристроился Макс.
   - С-с, - потрясла я ушибленной рукой, - Ну ты и костлявый!
   - С-с, - скорчился кузен, - Нашла куда бить, с-сестренка...
   Я посмотрела на опухшую от слез  тетю,  и  мой  голос  невольно  приобрел
противно-сюсюкающие интонации - такие, какие обычно появляются у  неразумных
взрослых, когда они заговаривают зубы капризным детям:
   - Пойдем, тетушка, умоемся, выпьем валерьяночки, носики попудрим. Пойдем?
- я подошла к ней, потянула за  безвольную  руку  и  вытянула  из  глубокого
кресла, -  Вот  умница...  -  сказала  я,  выводя  присмиревшую  тетушку  из
гостиной.
 
*** 
 
   На пороге гостиной материализовалась домработница Нюся - сутулое существо
без  определенного  пола  и  возраста,  одетое  в  широкие  хлопчатобумажные
шаровары, розовую блузку с пышными оборками на впалой груди  и  подпоясанное
накрахмаленным передником. На ногах у Нюси были розовые тапочки с помпонами,
на голове - розовая косынка.
   Нюся  обладала  удивительным  свойством  -  она  была   везде   и   нигде
одновременно: никогда не путалась под  ногами,  но  стоило  только  крикнуть
"Нюся, ты где?";, бодро отзывалась из-за спины "я тута";.
   Совершенно не помню тот момент, когда она появилась  в  доме  Приваловых.
Иногда мне кажется, что Нюся была здесь всегда - как время, как материя, как
пыль.
   - Пожалуйста, - попросила я, - Принеси ситро детям, а мне... ну ты знаешь
чего... из дядиного бара.
   Детям - ничего себе сказанула! Формально я старше  этих  детишек  лет  на
шесть-семь, не больше. Да они меня на куски разорвут!  Или...  что  там  они
сделали с Павликом?..
   Но Грета и бровью не повела, а Макс ласково огрел по плечу. Уф,  кажется,
пронесло. Но впредь надо быть осмотрительнее и не молоть языком что попало.
   Нюся одобрительно кивнула и растворилась в синем сумраке.
   - Итак, солнцы мои, - я улыбнулась самой  лучезарной  улыбкой,  на  какую
была способна, - Вашу маман я уложила баиньки. Теперь  мы  можем  поговорить
спокойно. Идет? Ты, Макс, пересядь, пожалуйста, на диван.
   Я должна видеть вас обоих, - когда Макс послушно осел в подушки, я смогла
продолжить, - Так уж случилось, что Павлик, не к ночи  будь  помянут,  -  не
только ваш кузен, но и мой.  Это  -  чудовищное  недоразумение,  с  которым,
однако, мне постоянно приходится считаться. Поэтому я имею право знать: что?
здесь? произошло???
   В комнате повисло молчание.
   Грета невозмутимо прикуривала  очередную  сигарету.  Макс  дергал  острым
кадыком и смотрел на меня просветленными глазами блаженного Августина.
   - Колитесь, родные мои! - подбодрила я, - Может, ты начнешь, Грета? - я в
упор посмотрела на голубоглазую кузину.
   - Я бы начала, - ответила та, делая затяжку и выпуская дым  через  тонкие
ноздри, - Только не знаю - с чего...
   - А ты попробуй с начала, может, получится.
   В комнату вошла Нюся и поставила на карточный стол канделябр и поднос, на
котором стояли фужеры с  пузырящейся  водой,  хрустальный  графин,  одинокая
рюмка и плоское керамическое блюдо с закуской.
   Внезапно у меня  закружилась  голова:  на  нежно-зеленых  листьях  салата
лежали тонкие кольца лимона, горка янтарной икры,  горка  квашеной  капусты,
бледно-розовые ломтики домашней буженины, малосольные пупырчатые огурчики  и
влажные веточки укропа. Обалдеть.
   Я вспомнила, что в последний раз ела ранним утром. И тут стыд и отчаяние,
отчаяние и стыд железными кольцами скрутили грудную клетку и обожгли горло.
   - Нюся! Сем Семыч!
   И как я, дурья башка, могла забыть  про  кота?  Он  мне  это  обязательно
припомнит. Он все припоминает, когда подходит срок.
   - Да я давно его покормила, не  переживай,  -  просто  ответила  Нюся.  Я
сорвалась с места, кинулась к ней, ненароком задев бедром  легкое  кресло  и
опрокинув его навзничь, чмокнула Нюсю в морщинистую дряблую щеку:
   - Ты золото, Нюся, самое настоящее золото! Если бы не ты...
   Старушка расплылась в довольной улыбке, прикрывая сухой ладошкой щербатый
рот. Однако выглядела она не очень. Еще постарела.
   - И тебе не мешает поесть по-человечески, - назидательно  сказала  она  в
ладошку, - К чему покусовничать? Я борща наварила, как ты любишь, с мозговой
косточкой. Пирожки испекла. Как знала, что приедешь, -  ее  круглые  сорочьи
глаза  увлажнились,  -  От  ужина  осталось  рагу  из   куриной   грудки   с
шампиньонами, рисом, сладким перцем и помидорами. Есть холодец с хреном,  но
не знаю, застыл ли. А хрен в этом году задиристый - жуть,  до  самых  костей
пробирает. Могу сделать...
   - Да-да, - прервала я Нюсю, иначе перечисление блюд грозило затянуться до
вторых петухов, - Сначала мы поговорим, а потом я спущусь на кухню.  Ступай,
Нюсечка.
   И она испарилась.
   Я вернулась к креслу, которое  преспокойненько  стояло  на  своем  месте.
Неужели глюки?
   - Ваше здоровье!.. Так на чем мы остановились? - спросила я, отправляя  в
рот самый большой и жирный кусок буженины.
   - Э-э-э