дон, это цитата - даже в
безлунную ночь со спины, - он  описал  здоровой  рукой  тетины  габариты,  -
Невозможно.
   Вот нахал! А меня, значит, можно?
   - Ты не расслышал, что тебе сказали, или перепутал.
   - Я все расслышал правильно, - с нажимом произнес Андрей.
   Какого лысого он меня отчитывает? Даже если его избил  молокосос,  в  чем
лично  я  сомневаюсь  -  когда  бы   мальчик   успел   вникнуть   в   нюансы
внутрисоседских отношений? Ладно, допустим,  мальчик  оказался  на  редкость
сообразительным, но при чем тут я? Нашел крайнюю. Но я тоже  хороша.  Хватит
оправдываться, не школьница.
   - Допустим, ты расслышал правильно.  Допустим,  на  тебя  напали  наши  с
Гретой поклонники. Но я предложила вызвать милицию, я не просто  предложила,
я настаивала, а ты отказался. Ответь, почему?
   Он устало прикрыл глаза и заиграл желваками. Обиделся. Интересно было  бы
знать: на что.
   - У меня болит голова. Пойду домой, - он сделал слабую попытку  встать  с
кресла, явно рассчитанную на то, что его остановят. И я, забыв, с  кем  имею
дело, клюнула:
   - Нет! - жестом преградила ему путь, -  Во-первых,  Нюся  специально  для
тебя  жарит  непредусмотренную  в  меню  печенку,  так  что  имей   совесть.
Во-вторых, ты не ответил на мой вопрос. Я все еще жду.
   - Неужели не понятно? Я подумал, что вам и так, без меня, несладко, и  не
захотел осложнять ситуацию.
   - Из благородных побуждений, значит? - я недобро усмехнулась. Вот на  что
он обиделся - на то, что никто не заметил и не  оценил  его  благородства  и
жертвенности.
   - Ты не веришь мне? - вкрадчивым тоном, не предвещающим ничего  хорошего,
поинтересовался он.
   Хороший вопрос - простой и  понятный.  Но  к  нему  прилагается  паршивый
ответ: конечно, не верю. В последнее  время  я  никому  не  верю,  и  он  не
исключение. Больше того, я сама не исключение. Вот это действительно обидно.
   Меня выручила Нюся, которая  вовремя  внесла  поднос  с  лапшой,  овощным
салатом, жареной печенкой, оладьями и компотом. Увидев еду, Андрей  позабыл,
о чем спрашивал. Я вышла, чтобы своим присутствием не портить ему аппетит  и
не напоминать о хороших вопросах, а когда вернулась, чтобы забрать  тарелки,
его уже и след простыл. На диване лежала  записка:  "Ушел  зализывать  раны.
Душевные";.
   Однако я собиралась отдать долг за поминки. Чужие деньги жгли руки, и мне
хотелось избавиться от них поскорее. А раз хотелось - вынь да положь.  Такая
у меня особенность характера. Я быстро приняла холодный душ, поцеловала  Сем
Семыча. Он, паршивец, даже не проснулся. Надела  простенький  сарафанчик  из
голубого ситца, причесалась и вышла.
   Идти через темный сад не рискнула: вдруг там прячутся вчерашние хулиганы?
Пошла по улице вдоль длинного  забора.  Открыла  свежеокрашенную  калитку  и
ступила во двор.
   Недавно отремонтированный дом сиял большими чистыми  окнами,  пах  свежей
стружкой и краской.
   Рядом с домом лежали кучи жирной земли и бордюрный камень.  Между  кучами
торчали колышки, указывая расположение будущих клумб и небольших грядок.
   Я обошла завалы и поднялась на крыльцо. Не найдя звонка, постучалась.
   - Войдите, - раздалось изнутри.
   Я вошла.
   - Идите прямо, потом налево, - направил меня голос.
   Я пошла прямо, мимо стеллажей с  книгами,  а  потом  повернула  налево  и
уткнулась в дверь.
   - Андрей, ты здесь? Я на минутку. Можно?
   - Проходи. Я не успел распаковать вещи, так что не  обращай  внимание  на
беспорядок.
   Беспорядок? Вселенский хаос - ничто по сравнению  с  тем,  что  предстало
моему взору, избалованному Нюсиной аккуратностью и  дядиным  педантизмом.  В
центре огромной  комнаты  со  стенами,  облицованными  светлыми  деревянными
панелями,  возвышался   Монблан   из   распечатанных   коробок,   чемоданов,
разнокалиберных сумок, свернутых в рулоны ковров, посуды и чехлов с одеждой.
На бежевом кресле, еще обтянутом целлофаном, в близком  соседстве  с  теркой
для  овощей  лежали  носки,  надеюсь,  что  чистые.   На   полу   безобразно
раскорячилась люстра-модерн.  Кровать  заменял  новый  полосатый  тюфяк,  на
котором приютился бледный, осунувшийся Андрей.
   - Что, болит? - я подошла к нему и участливо склонилась над  больным,  за
что тотчас поплатилась.
   - Положи руку на лоб... Да не  на  свой,  тетеря...  Вот  так,  хорошо...
Нет-нет, не убирай, мне опять плохо.
   Я так скажу:  в  первую  очередь  нашу  сестру  губит  жалость.  Простое,
кажется, чувство, а сколько от него  хлопот.  Чуть  зазевалась,  подруга,  и
участь твоя решена. В его пользу. Навеки и обжалованию не подлежит...
   Как там? Она его за муки  полюбила,  а  он  -  что  сделал  он?  -  грубо
воспользовался ее минутной слабостью, сел на хрупкую шею и ножки свесил.  Да
еще и пришпоривает. А попробуй согнать  с  насиженного  места  -  такой  вой
поднимет,  что  черти  содрогнутся.  Припомнит   все   тяжкие,   начиная   с
первородного греха и заканчивая невымытой с вечера посудой. Это  он  сейчас,
пока холостой, нетребователен и безропотно уживается с Монбланом, а потом  -
что ты! - сживет со света за лишнюю песчинку на грядке.
   Кстати о первородном грехе. Бедная Ева. Вот кому действительно  досталось
по полной программе...
   Мужчины так ловко свалили на нее  ответственность  за  изгнание,  что  от
несправедливости сводит скулы. А несчастная, пребывая в ветхозаветном покое,
не имеет ни малейшей возможности достойно ответить зарвавшимся  клеветникам.
Можно подумать, она изнасиловала этого Адама.  Можно  подумать,  он  сам  не
хотел. Блин, что за мужик?.. Если бы я была медиумом, как Ванда, то  вызвала
бы дух Евы и расспросила его - или  ее?  -  как  все  было  на  самом  деле.
Уверена,   что   услышала   бы   много   нового,   проливающего   свет    на
бедного-несчастного-наивного-совращенного-обманутого-изгнанного   по    вине
несносной женщины (если есть желание, можно  продолжить)  Адама,  начиная  с
которого малодушие, безответственность и беспринципность  стали  возводиться
мужчинами в сугубо мужское достоинство. Вот. Красиво сказано, черт возьми!
   - Андрей, я пришла отдать долг, но если ты плохо себя чувствуешь, я  могу
зайти завтра.
   Он снял мою  руку  со  своего  лба  и  легко  потянул  на  себя.  Потеряв
равновесие от неожиданности, я неловко  шлепнулась  на  край  тюфяка.  Сумка
соскользнула на пол и раскрылась. Я хотела поднять ее, но Андрей прижал  мою
ладонь ко рту и  стал  ласково  пощипывать  ее  губами  и  щекотать  языком.
Ексель...
   - Андрей, давай поговорим, - я попыталась выдернуть руку, но он  не  дал.
Сильный, однако.
   - Давай.
   - Как ты собираешься говорить, если во рту у тебя посторонний предмет?
   - Ничего, я буду слушать. Мне нравится твой голос, говори.
   - Я по поводу денег, тех, что ты потратил на дядины  поминки.  Почему  ты
ничего не сказал?
   - Тебя больше ничто не интересует? Я, к примеру. Иди сюда, -  он  потянул
меня к себе.
   Бабник. Как Петренко... Бедная Грета.
   - Я по поводу денег, - упрямо гнула я свое.
   Хорошо, что у него  действует  только  одна  рука.  Со  второй  я  бы  не
справилась. Ну почему хулиганы не  вывихнули  ему  обе  конечности,  что  им
стоило наподдать разок и с другой стороны!..
   - Ника, у тебя мозги набекрень, точно говорю! Я безумно хочу тебя, а ты о
каких-то деньгах, - он сердито засопел.
   - Знаешь что, - разозлилась я, - С мозгами у нас семейное. Не нравится  -
не кушай. Только скажи, сколько мы тебе должны?
   - Не вы, а ты.
   - Сколько?
   - Ночь любви.
   Калека, а туда же.
   - Я серьезно спрашиваю.
   -  А  я  серьезно  отвечаю.  Ты  должна  мне  звездное  небо...   Поцелуй
красавицы... Тихий стон, срывающийся с ее губ, - горячо шептал он в ухо.
   - Андрей! - возмутилась я.
   - Хорошо, я согласен на один поцелуй, но страстный.
   Достал!
   - Ты не в себе. Лучше я завтра приду.
   - Если ты уйдешь сейчас, то сделаешь мне больно.
   Ага, в ход пошел легкий шантаж.
   Железная хватка ослабла.
   - Решай сама.
   И отвечай потом перед Гретой тоже сама.  И  расхлебывай  сама,  раз  сама
решила. Знаем мы эти фокусы с бумерангом. Кушайте сами.
   - Поговорим завтра, идет?
   Пока я решительно поднималась с тюфяка  и  подбирала  с  пола  сумку,  он
демонстративно отвернулся к стене. Я наугад вытащила деньги, положила купюры
на стул и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Дело сделано.
   Не успела я разуться, как раздался телефонный звонок.
   - Ника? Ты?.. - на другом  конце  провода  билась  в  истерике  Натка.  Я
слышала, как она судорожно всхлипывает.
   - Да, я. Что слу?..
   - Ну ты и выдра!!! Я тут с ума схожу, хотела  бежать  к  вашему  вертепу,
думала, что тебя похитили или убили...
   - Говори толком: что случилось?
   - Ах ты не знаешь! - Натка перестала всхлипывать и,  издав  боевой  клич,
перешла в стремительную атаку, - Не знаешь, да? -  я  отстранила  трубку  от
уха, испугавшись за сохранность перепонок, - А  кто  должен  был  звонить  в
десять тридцать шесть? Дед Пихто?
   Я вспомнила о нашем уговоре и устыдилась.
   - Прости, родная, забыла. Ну не  плачь,  пожалуйста!  Ты  разрываешь  мое
раскаивающееся сердце на  клочки.  Ну  что  мне  сделать,  скажи,  чтобы  ты
успокоилась и простила, а? Радость моя,  хочешь,  я  сяду  в  крапиву?  А  в
муравейник? А хочешь, сочиню для тебя стишок? Слушай... Жила-была в  Озерске
Натка - ума и обаяния палатка... Ну как, нравится?
   -  Че  это  я  палатка?  Не  солидно,  -  отбрила  меня  подруга,  но   я
почувствовала по ее голосу, что прощена.
   - Палата не рифмуется с Наткой, -  растолковала  я,  -  Могу  по-другому.
Жила-была в Озерске Натка, она была на сушки падка. Так лучше?
   - Слушай сюда, поэтесса, если еще раз забудешь  позвонить,  я  сама  тебя
укокошу, чтоб впредь не мучиться. Понятно? Отбой.
   Спицу на ночь я положила под подушку.
 
*** 
 
   Утро началось обычно - с  ожидания  обильного  завтрака.  Тетя  с  Гретой
выпили по стакану морковного сока, при этом тетушка занудно ворчала, а потом
они умчались на тренажеры. Темп задавала  Грета,  подгоняя  свою  полусонную
мамулю мягкими шлепками пониже спины.  Я  цедила  тыквенный  сок,  рассеянно
слушая Нюсину болтовню, и смотрела  в  окно,  за  которым  беспечно  шуршала
листва и пели беззаботные птахи. Как я им завидовала, потому что моя  голова
была занята Андреем.
   Не нравится мне этот тип. Не нравится - и точка.  Такие  красавчики,  как
он,  и  в  обычных-то  обстоятельствах  выглядят  подозрительно,  а   уж   в
подозрительных  обстоятельствах  -  и  вовсе  скверно.  Не  могу  понять  их
отношения с Гретой.  Девчонка  влюблена,  несомненно.  Иногда  задумается  о
своем, уставится в одну точку и... С нее мед течет - так, бедняжка, смотрит.
А он ведет двойную игру, причем открыто, не стесняясь. И Грета молчит. Такая
красавица, а терпит. На ее месте...
   - Ты чем-то озабочена? - донесся до меня вопрос Нюси.
   - Я думаю, почему в жизни все  так  нескладно.  Когда-то  я  думала,  что
достаточно встретить человека и полюбить, как  все  проблемы  решатся  силой
любви. Теперь я знаю, что ни любовь, ни замужество сами по себе не решают ни
одной проблемы. Я не хочу проблем на ровном месте. Я устала!
   - А ты  поплачь,  дочка,  -  предложила  Нюся,  -  Глядишь,  и  выплачешь
усталость. Слезы для женского организма - первейшее дело. Иной раз  полезнее
лекарств и  витаминов.  Я  знаю,  о  чем  говорю,  -  доверительно  сообщила
старушка.
   Нюся говорит, что в последнее время Андрей подружился с  дядей.  Странная
дружба, учитывая значительную разницу в возрасте и дядин несносный характер.
Ну  и  кое-что  еще...  Необъяснимая  дружба,  что  само  по  себе   внушает
подозрения. Не он ли искомый мистер Грязные-Руки? А  что  -  вызнав,  что  у
дядюшки водятся деньги, он мог придумать следующую комбинацию:  втереться  в
доверие, чтобы беспрепятственно устранить всех наследников с Гретиного пути,
вскружить ей голову, жениться и прибрать все денежки к своим  рукам.  А  тут
приезжаю я: извините-подвиньтесь. И он  на  ходу  меняет  сценарий...  Очень
похоже на правду.
   Гнусно. Никогда  не  доверяла  красивым  мужикам  и  правильно,  выходит,
делала. Но где он, если это он, держит Макса? Понятно, что не в  собственном
доме...
   Пойду-ка я тоже в тренажерный зал сублимировать  отрицательные  эмоции  в
здоровый образ жизни, - подумала  я.  Но  плотный  завтрак  встал  насмерть.
Пришлось обойтись без сублимации.
   - Ты меня слышишь?
   - А? - откликнулась я.
   - Сходи, говорю, за хлебом, - попросила Нюся, -  Весь  кончился,  а  я  и
забыла. Совсем старая стала...
   Я села на велосипед и, петляя с непривычки,  выехала  за  ворота.  Погода
по-прежнему  стояла  шикарная,  но   чувствовалось   приближение   осени   -
неотвратимое и жестокое как похмелье после тризны. Всего за одну ночь листья
на березах поблекли. Ветки яблонь выгнулись и громко затрещали под  тяжестью
плодов. Несмотря на яркое солнце и пронзительное, как глаза кузины, небо, от
земли вдруг потянуло еще не холодом, нет, но уже холодком. "Ты на грусть мою
похожа-а, о-осень,"; - донеслось из окна, спрятавшегося за кустом сирени.
   Когда я проезжала мимо соседской калитки, из нее вышел Андрей.  Легок  на
помине. Долго жить будет.
   Гад. Он элегантно придерживал за локоток раскрашенную  девицу  с  ногами,
заканчивающимися узкой полоской юбки на уровне моего подбородка.
   Елы-палы! Вот это экземпляр, сдохнуть можно! Я вильнула в сторону и  чуть
было не скатилась в канаву. Не прав Александр  Сергеевич,  ох  не  прав,  не
перевелись еще ноги на земле русской.
   Андрей сухо кивнул мне и, предусмотрительно огибая ухабы и  рытвины  (еще
бы: сломать такие ноги - не шутка), бережно повел жирафу к перекрестку.
   Нет, он не Павликов  отравитель.  Много  чести!  Он  -  типичный  донжуан
районного разлива. А после разлива непременно требуйте отстоя пены.
   Бабник. Такие обычно смелы и расчетливы только в любви. Или  в  том,  что
они называют любовью. В остальном трусливы - как зайцы, глупы - как  пробки,
скучны - как... как дядины романы в больших количествах! Вот.
   Надо ли предостеречь Грету, или со временем она сама во всем  разберется?
О-хо-хо... Настроение безнадежно испортилось.  "О-о-сень,  вместе  будем  до
зимы, о-о-сень..."; Ну вот, привязалась.
   Вернувшись из булочной, я набрала номер:
   - Извините, я не туда попала.
   - Влипла, - прокомментировала мой рассказ подруга.
   - Сама знаю, что влипла, лучше посоветуй, что делать, - обозлилась я.
   Мы сидели в старой полуразрушенной  беседке,  заросшей  диким  плющом.  Я
сильно нервничала.
   - И что тебя не устраивает? - спросила подруга.
   - Все, - обдумав ответ, выдохнула я, - Я подозреваю его.
   - Позволь полюбопытствовать - в чем?
   - А во всем. Я не такая наивная, чтобы поверить,  будто  он  сражен  моей
неземной красотой.
   - Короче говоря, ты  подозреваешь  человека  на  том  основании,  что  он
увлекся тобой? Ну даешь! - развеселилась Натка, - И потом, ты сама говорила,
что его избили, чтобы припугнуть Гретку. Он что, сам себе фингал поставил?
   - Не смешно, - обиделась я, - Избиение могло быть подстроено, чтобы сбить
меня с толку - это во-вервых.  Во-вторых,  увлекся  мной  -  слишком  сильно
сказано, не забывай о Грете и стерве с ногами, а в-третьих,  он  очень  даже
может быть мистером Иксом,  потому  что  постоянно  крутится  рядом,  и  все
домашние давно привыкли к нему. Никто не удивляется, встретив соседа в нашем
коридоре или на кухне. Раз пришел - значит нужно. Таких "своих" у нас двое -
он да Фаба.
   Повторяю, только свой человек мог беспрепятственно  проникнуть  в  дом  и
отравить Павлика. Ты как хочешь, но родственников из списка подозреваемых  я
исключила. Фаба - тоже не в счет, он по-настоящему боготворил дядю  и  много
раз доказывал на  деле,  что  интересы  нашей  семьи  для  него  священны  и
неприкосновенны.  Так  что  маловероятно.  А  Андрей...  вполне  может  быть
охотником за богатым приданым или  неизвестным  наследником.  С  первым  все
понятно - не я, так Грета, чья  доля  окажется  больше.  А  со  вторым...  Я
подумала на досуге... Кому из посторонних, не  членов  семьи,  дядя  мог  бы
отрезать кусок пирога, учитывая его, дядину, адекватность и вменяемость?  Он
не   был   ни   шизиком,   ни    меценатом,    чтобы    заниматься    чистой
благотворительностью, значит... Значит, либо  кто-то  когда-то  здорово  ему
помог, и он таким образом отблагодарил человека за проявленное  великодушие,
либо - любовь. Но дядя всегда ставил себя в пример: учитесь, мол, мне  никто
никогда не помогал, всего, что у меня есть, я  добился  исключительно  своей
головой.
   - Значит, любовь, - резюмировала Натка.
   - Вот-вот, она. Но что за любовь такая?.. Я подошла к  страшной  семейной
тайне, поклянись, что никогда никому не скажешь.
   - Могила.
   Этого  вполне  достаточно.  Если  Натка  чего  обещает,  то   обязательно
выполнит. За одно это я готова простить ей лопатку.
   - Знаешь ли ты, как появилась Мэй Валлоу?
   - Никогда не задумывалась, но... Постой! Дай сама соображу...
   Я ждала, наблюдая, как на подвижном лице подруги отражается  лихорадочный
ход мыслей.
   - Мэй... Это по-английски май. Так?
   - Так, дядя родился в мае.
   - А Валлоу... Валлоу, валлоу...
   - При... - подсказала я, увидев, что подруга зашла в тупик.
   - ...Валов, - с восторгом закончила она, - При-валов!
   Приятно, однако, поговорить с умным человеком.
   - Да, но я не о том спрашивала.
 
*** 
 
   - Давным давно,  -  собравшись  с  мыслями,  начала  я,  -  На  скромного
корректора издательства "Наука"; свалилась подтаявшая на  мартовском  солнце
сосулька. Очнулся бедолага в больнице с диагнозом легкое  сотрясение  мозга.
Из больницы он вышел другим человеком. Не скромным. И совсем не корректором.
   Уволился со службы и вместе с сестрой Лизой  и  приживалкой  Нюсей  уехал
прочь из Москвы.
   Поселились они в глухом Озерске, в  родовом  гнезде  Приваловых,  к  тому
времени пришедшем в полный упадок.
   Однажды дядя поцеловал сестру в щеку, закрылся в кабинете вместе с другом
детства и зачудил на всю катушку... Вероятно, сотрясение мозга оказалось  не
таким легким, как заверяли эскулапы.
   Нюся носила друзьям скромную еду - в основном жареную картошку - и жидкий
чай.
   - Господи, отведи, - шептала она, возвращаясь на кухню с пустым подносом.
   - Что там? - допытывалась встревоженная сестра.
   - Ходят кругами. И говорят как заведеные, - отвечала Нюся.
   - И о чем говорят?
   - А бог их знает. Не поняла я. Только  сдается,  о  женщине  говорят,  об
иностранке. Господи, отведи, - шептала Нюся и быстро крестилась.
   Через несколько месяцев на московских развалах появился первый роман  Мэй
Валлоу, который назывался "Горячее дыхание";. Прошло еще три месяца, и вышел
второй бестселлер - "Знаем только мы";. И пошло-поехало: "Ветер с востока";,
"Не дай умереть надежде";, "Леди в  затруднении";...  Всего  двадцать  шесть
книг.
   Бессовестно прикрывшись женским  псевдонимом,  бывший  корректор  строчил
бесконечные  любовные  вирши,  обильно  поливая  их  приторным  сиропом   из
сентиментальных слез и посыпая ахами  и  охами.  Он  оказался  неистощим  на
нежные поцелуйчики под тенью эвкалиптов и признания на берегу Темзы.
   Я сказала, дядя строчил вирши? Нет, не так. Они  строчились  сами  собой.
Слова легко складывались  в  предложения,  а  предложения  в  главы.  Зачины
зачинались, интриги интриговались, кульминации кульминовались,  а  развязки,
понятно, развязывались. И даже положительные мужские образы,  с  которыми  у
женщин-романисток так  или  иначе  возникают  проблемы,  под  дядиным  пером
рождались естественно, как нечто само собой  разумеющееся.  Думаю,  что  его
читательницам нравилось именно это.  Главное  -  шикарный  герой,  остальное
приложится.
   Тем  временем  друг  детства  Фабий  Моисеевич  неистово   торговался   с
издателями, льстил, пр