лазый парень шагнул к Болотникову и
шутливо,  но  крепонько ткнул его кулаком в грудь.  Иванка ответил тем
же. Парень отлетел к стене и зашиб плечо, однако незлобно отозвался:
     - Здоров,  чертяка!  Словно  гирей  шмякнул.  Тебе только с конем
тягаться. Шумилкой Третьяком кличут меня, а тебя?
     - Иван Болотников. Что делать укажешь?
     Шумилка кивнул на старого бородатого мастера в полотняной  рубахе
и кожаных сапогах.
     - Пущай раствор носят, - сказал мастер.
     Внизу, у  подножья башни,  с десяток мужиков в больших деревянных
корытах готовили раствор  для  каменной  кладки.  Возле  них  суетился
маленький   сухонький  седоватый  старичок  в  суконной  поддевке.  Он
поминутно ворчал,  тихо бранился и видно было,  что мужики побаивались
его.
     - Водицы помене плескай.  Спортишь мне месиво.  Не  печь  в  избе
делаем,  а крепость возводим. Разумей, охломон, - наступал старичок на
угрюмого костистого посадского.
     - На  башню подымайтесь сторожко.  Бадейки не разлейте.  Раствору
цены нет,  вся крепость в нем,  - строго  напутствовал  новопришельцев
мастер.
     Иванка носил бадейки на башню играючи,  хотя и весили они до двух
пудов,  а вот Шмоток вскоре весь взмок и закряхтел. А сверху плечистый
Третьяк, выкладывая кирпичи в ряду, зубоскалил на Афоню:
     - Порты не потеряй, борода. Ходи веселей!
     - Тебе смешно,  а мне до сердца дошло. Веселье в пазуху не лезет,
- как всегда нашелся Афоня.
     Через пару часов вконец измотавшийся бобыль подошел к Болотникову
и шепнул на ухо:
     - Мочи нет  бадьи  таскать.  Сунем  гривну  объезжему,  может,  и
отпустит в город.
     - Держи карман шире.  Ты за конями лучше досматривай.  Смекаю, не
зря голова на реку поглядывает, глаза у него воровские.
     На счастье Афони вскоре на слободской церкви  Дмитрия  Солунского
ударили к обедне.  Работные люди перекрестились, а затем потянулись на
Васильев луг,  где вдоль небольшой и тихой речушки  Рачка  раскинулись
сотни шалашей.
     Гонцы подошли к коням,  развязали  котомки.  Болотников  разломил
надвое   горбушку   хлеба,  протянул  Афоне.  Тот,  горестно  вздыхая,
забормотал:
     - Угораздило  нас  Солянкой ехать.  Надо было в Садовники,  а там
через плавучий мост, Москворецкие ворота - и в Китай-городе. Там князь
живет. Заждутся теперь мужики...
     Болотников доел горбушку,  поднялся  и  неторопливо  пошел  вдоль
речушки.  Работные  люди,  растянувшись в тени возле шалашей,  понурив
головы, молча жевали скудную снедь. Иванка видел их изможденные желтые
лица,  тоскливые,  отрешенные  глаза,  и  на  душе  у него становилось
смутно.
     На берегу речушки,  возле самых камышей, сидел высокий, сухощавый
старик в рваной сермяге, с жидкой седои бородой и слезящимися глазами.
Хватаясь за грудь, он хрипло и натужно кашлял. Иванка прошел было мимо
него, но старик успел ухватить парня за порты.
     - Нешто, Иванка?
     Болотников в недоумении подсел к работному.  А старик,  задыхаясь
от кашля,  все норовил что-то вымолвить, тряс нечесаной седой бородой.
Наконец, он откашлялся, и глухо произнес:
     - Не признаешь своих-то?
     Иванка пристально вгляделся в сморщенное землистое лицо и ахнул:
     - Ужель ты, Герасим?
     Герасим кивнул головой, печально улыбнулся.
     - Чать,  помнишь,  как нас,  бобылей, из вотчины в Москву повели?
Сказывали,  на одну зиму берем.  Да вот как оно вышло. Пятый год здесь
торчим.  Было  нас  семеро  душ  из  вотчины.  Четверо с гладу да мору
преставились,  двое наровили бежать.  Один-то удачно сошел,  а  Зосиму
поймали - насмерть батогами забили. На Егория вешнего схоронили его. Я
вот одряхлел.  Все жилы крепость вытянула. А мне ведь еще и пятидесяти
нет, Иванка.
     Болотников хмуро слушал Герасима и диву давался,  как за пять лет
из крепкого, проворного мужика он превратился в дряхлого старца.
     - Тюрьма здесь, Герасим. В неволе царь народ держит. Пошто так?
     - Э-э,  нет,  Иванка.  Ты  царя не трожь.  Блаженный он и народом
чтим.  Тут на ближнем боярине Борисе Годунове грех.  Сказывают, что он
повелел новую крепость возводить и мужиков в неволе томить без выходу,
- понизив голос, произнес Герасим и снова весь зашелся в кашле. Затем,
отдышавшись,  виновато  развел  руками.  -  Надорвался я тут,  Иванка.
Внутри жила лопнула.  Кровь изо рта идет, помру скоро. На селе мужикам
поклонись,  да  проси батюшку Лаврентия помолиться за меня,  грешного.
Сам-то как угодил сюда?
     - Гонцом  к  князю  мир снарядил.  Засевать яровые нечем.  Буду у
Телятевского для селян жита просить.  Да вот застрял  здесь.  Повелели
день отработать.
     - Это тоже по указу ближнего царева боярина.  Норовят  через  год
крепость  к  Китай-городу подвести.  Тут и замкнется каменное колечко.
Тыщи людей здесь  примерли.  Зимой  в  город  деревенских  мужиков  не
пущают.  В землянках живем-маемся.  Шибко мерзнем. Хворь всех одолела.
Ежедень божедомы усопших в Марьину  рощу  отвозят  да  в  ледяную  яму
складывают,  а в Семик хоронят. Вот житье-то наше... О-х и стосковался
я по землице отчинной,  по сохе-матушке. Хоть бы перед смертью по селу
пройтись да на мужиков взглянуть,  к старикам на погост наведаться.  -
Герасим смахнул со щеки слезу и продолжал.  - Князь-то  наш  строг  да
прижимист.  На  Москве хлебушек дорогой.  Мнится мне - откажет селянам
князь...
     Около часу  сидели  Иванка и Герасим возле речки.  Старик пытливо
выспрашивал о мужиках,  родит ли земля,  по скольку ден  крестьяне  на
боярщину ходят, да велик ли оброк на князя дают, много ли страдников в
бегах укрывается и кого  бог  к  себе  прибрал.  Болотников  не  спеша
рассказывал,  а Герасим,  вспоминая родное село,  ронял слезы в жидкую
седую бороденку и поминутно кашлял.
     Возле Яузских  ворот ударили в сигнальный колокол.  Работные люди
начали подниматься от шалашей и неторопливо потянулись к крепости.
     - Ну,  прощевай,  Иванка.  Более не свидимся. Исаю от меня поклон
передай, - с тихой грустью высказал Герасим, не поднимаясь с земли.
     К речке подъехал объезжий голова, гаркнул сердито:
     - Подымайсь, старик. Аль оглох!
     Герасим просяще вымолвил:
     - Уж ты прости меня,  батюшка.  Силушки нет,  дозволь денька  два
отлежаться. В ногах ослаб, грудь разломило...
     - Будя врать, козел паршивый. А ну, поднимайся! - снова прокричал
Кирьяк и хлестнул старика нагайкой.
     Болотников шагнул к обидчику, высказал с упреком:
     - Пошто старого бьешь? Хворый он, вот-вот ноги протянет.
     Кирьяк сошел с коня,  недобро усмехнулся,  оскалив белые  крепкие
зубы, и больно полоснул Иванку нагайкой.
     Болотников вспыхнул,  гневно  сверкнул   глазами,   подступил   к
Кирьяку, оторвал его от земли и швырнул в речку.
     Работные люди,  проходившие мимо,  остановились, сгрудились. Один
из них тихо и зло высказал:
     - Дорофей - зверь лютый.  Десятки мужиков насмерть забил.  Совсем
утопить бы его, братцы. У-у, ирод!
     К речке начали сбегаться земские ярыжки. Объезжий голова по самую
грудь  завяз  в  тине.  С налитыми кровью глазами с трудом выбрался на
берег и в бешеной злобе двинулся на дерзкого парня,  вытянув из  ножен
саблю.
     - "Сам пропал и  мирское  дело  загубил",  -  с  горечью  подумал
Болотников.

Глава 28
                         В ДЕРЕВЕНЬКЕ УБОГОЙ

     Уезжая в Москву, князь Андрей Андреевич имел с приказчиком тайную
беседу.
     - В  монастырь  настоятелю  дарохранительницу  отвези  да   крест
напрестольный.  Пусть молебен отслужит по сестрице. А по пути к соседу
загляни. У Митрия Капусты мужички разбредаются. Дворянишку худородного
обласкай, напои, а крестьян в вотчину перемани. Выдай им по два рубля,
подрядные грамоты состряпай. Вообще, сам знаешь - не впервой.
     - Нелегко будет,  отец родной,  царев указ рушить.  Неровен час -
прознают  в  Поместном  приказе,  тогда  быть  беде,  -  покашливая  в
бороденку,  произнес  Калистрат.  (Поместный  приказ - ведавший делами
служилого землевладения.)
     - То моя забота. Делай, что ведено. Радение твое не забуду...
     ...Ранним утром,  прихватив с собой Мокея  и  трех  челядинцев  с
самопалами,   Калистрат   выехал   в  Подушкино.  Всю  дорогу  молчал,
раздумывал,  как сподручней подойти к  дворянину  -  соседу.  Князю-то
легко  указывать.  Митрий  Капуста  -  человек крутой,  своевольный да
бражный.  При покойном государе Иване Васильевиче в опричниках служил,
боярские  вотчины  рушил.  Попади  ему  под  горячую руку - по голове,
словно разбойник,  кистенем шмякнет - и прощай белый  свет.  А  нонче,
сказывают,  Капуста  не  в себе:  поместьишко захирело,  а сам в запой
ударился.  (Опричнина   -   система   правительственных   мероприятий,
осуществленных  Иваном  IV в 1565-1584 годах и направленных на разгром
княжеско-боярской оппозиции.)
     Подушкино - верстах в семи от княжьей вотчины.  Убогая деревенька
в  двадцать  дворов.  С  давних  пор  осели   здесь   старожильцы   да
новоподрядчики - крестьяне подмосковные.
     Проезжая полями,  не   тронутыми   сохой   и   проросшими   диким
разнотравьем, Калистрат сокрушенно качал головой
     - Запустела нива у Митрия.  Един бурьян на землице.  Ай, как худо
живет Капуста.
     Въехали в деревеньку.  Тихо,  уныло.  Покосившиеся курные избенки
под соломенной крышей, ветхая деревянная церквушка.
     Неказист и сам терем дворянский:  большая,  в два  яруса  изба  с
подклетом.
     На крыльце  сидел  большеголовый  лохматый  мужчина  босиком,   в
просторной кумачовой рубахе.
     - Дома ли господин? - спросил приказчик.
     - Аль не зришь, дурень, - позевывая, ответил мужик.
     Калистрат поспешно сошел с коня, поясно поклонился Капусте.
     - Прости,  батюшка.  Не  признал  со  слепу.  Здоров  ли,  Митрий
Флегонтыч?
     Капуста поднял на приказчика голову.  Лицо помятое, глаза мутные,
осоловелые. Изрек хрипло:
     - Чего тебе, христов человек?
     - Не дозволишь ли в дом войти, Митрий Флегонтыч?
     - Ступай мимо, христов человек, - лениво отмахнулся Капуста.
     - Ну,  да  бог  с  тобой,  батюшка.  Поедем,  однако,  ребятушки,
неволить  грех.  Токмо  и  попросились к тебе за малым.  Потрапезовать
надумали с православными да чарочкой винца рот промочить.  Винцо-то  у
меня  зело  доброе..  Прощевай,  сердешный,  - лукаво блеснув глазами,
промолвил Калистрат.
     Капуста, прослышав о вине, мигом ожил и с крыльца поднялся.
     - Погодь, погодь, христов человек. Добрый я седни. Айда в терем.
     Приказчик подмигнул челядинцам. Те отвязали от лошадей поклажу со
снедью и вином, внесли в хоромы.
     "То-то мне терем,  хе-хе.  Как на полях голо,  так и в избе", - с
ехидцей подумал Калистрат.
     Дубовый стол,  широкие лавки вдоль стен,  изразцовая печь, киот с
тускло мерцающей лампадой да два поставца с немудрящей посудой - вот и
вся утварь.
     Внутри избы стоит полумрак.  Небольшие оконца,  затянутые слюдой,
едва  пропускали  дневной  свет в горницу,  скудно освещая бревенчатые
стены, по которым ползали большие черные тараканы.
     - Фетанья-я!- рявкнул густым басом Митрий Флегонтыч.
     Из сеней в  горницу  вошла  неприметная  сухонькая  старушонка  в
ветхом летнике и в темном платке на голове. Низко поклонилась гостям.
     - Чего седни в печи, старая?
     - Горох тертый, кисель овсяный да горшок молока, батюшка. А ушицу
язевую да щти еще вчера приели, - вздохнув, вымолвила стряпуха.
     - Да уж ты не утруждай себя,  Митрий Флегонтыч. Угодили мы к тебе
в неурочный час. Сделай милость, откушай с нами, чарочку испей.
     - Присяду, пожалуй, - согласно мотнул бородой Капуста, поглядывая
на ендову с вином. - Откуда имя мое ведомо?
     - Сосед   ты  наш,  батюшка,  а  мы  -  князя  Андрея  Андреевича
Телятевского  людишки.  В  монастырь  пробираемся.   Пожаловал   князь
монастырю  на  день Феодосии дарохранительницу да крест напрестольяый.
Туда и спешим с божьим именем.
     - Аль  греха  много  у  Андрея  Андреевича?  -  опрокинув  чарку,
усмехнулся Митрий Флегонтыч.
     - Упаси бог,  сердешный. Наш князь живет с благочестием, а лишняя
молитва не помешает,  - деловито отвечал Калистрат,  подливая  Капусте
вина в чарку.
     - Сам-то чего плохо пьешь? Говеешь что ли?
     - Немощь одолела,  Митрий Флегонтыч. Худо идет винцо в нутро. Как
лишнее выпью - животом слабну.
     - Не  хули  винцо,  христов человек.  Пей досуха,  чтоб не болело
брюхо. Курица и вся две денежки, да и та пьет. Я еще, пожалуй, чарочку
осушу.
     - Окажи милость,  батюшка,  -  благоговейно  вымолвил  приказчик,
закусывая  куском  холодной  баранины с хреном.  - Как служба царская,
сердешный?
     - Худо,  братец  мой.  Повелел государь троих мужиков на коне и в
доспехе полном снарядить на дело ратное.  А где их взять-то?  Дал  мне
царь поместьишко малое,  мужиками и землей скудное.  Должен я давно уж
при царевом дворе быть,  но тут все при деревеньке мыкаюсь.  С  Егория
вешнего здесь сижу.  Того и гляди, в опалу угожу. Ближний царев боярин
строг. Разгневается и деревеньки лишит.
     - Аль мужичков нет, сердешный?
     Митрий Флегонтыч,  заметно  хмелея,  шумно  отрыгнул,  поднял  на
Калистрата опухшее красное лицо и продолжал жалобиться:
     - Голь перекатная. Был мужик, да вышел. В бега подались, дьяволы.
По писцовой книге у меня пятьдесят душ во крестьянах сидело, а нонче и
двух десятков не соберешь. А государю подати я по старой записи должен
вносить да самому на службе ратной деревенькой кормиться. А чего взять
с экой голытьбы? Не токмо оброк собрать да ратных людей снарядить, а и
на  суконный  кафтанишко  себе  с  крестьянишек  не  ухвачу.  Захирело
поместье.  Челобитную мыслю государю писать, иначе сгину, али в дьячки
подамся.
     Выпив еще три чарки кряду,  Митрий Флегантыч,  качаясь на  лавке,
ухватил вдруг приказчика за ворот кафтана, закричал запальчиво:
     - Пошто пытаешь, дьявол? Что тебе за нужда вином меня угощать? Уж
не лиходей ли?
     - Побойся бога,  сердешный.  По святому делу едем,  - испуганно и
примиренно залепетал приказчик.
     Мокей надвинулся было на Капусту,  но Калистрат,  успев смекнуть,
что  драка  к  добру не приведет,  замотал головой.  Капуста - медведь
медведем,  во хмелю,  сказывают,  свиреп,  чего  доброго,  и  насмерть
зашибет.
     - Подлей винца,  Мокеюшка,  доброму хозяину, - умильно проговорил
Калистрат.
     - У-у,  дьявол!  - зло воскликнул Капуста,  и,  оттолкнув от себя
тщедушного приказчика, приложился прямо к ендове.
     "Век живу, а таких питухов не видывал. Горазд, однако, сердешный,
до зелена винца", - подумал Калистрат, доедая калач на коровьем масле.
     Осушив ендову,  Митрий Флегонтыч  смачно  крякнул,  сунул  в  рот
соленый  огурец  и  тяжело грохнулся на лавку.  Задрав густую курчавую
бороду на киот, промычал в полусне:
     - Ступайте прочь в чертово пекло...
     Калистрат и челядинцы перекрестились  и  встали  из-за  стола.  В
горнице   повис  густой  богатырский  храп.  Над  Капустой  склонилась
Фетинья,  прикрыла   пестрядиным   кафтаном,   участливо   завздыхала:
(Пестрядь или пестрядина - грубая льняная ткань из разноцветных ниток,
обычно домотканая.)
     - Умаялся, горемычный. Теперь уж до утра не поднимется. Намедни в
буйство  впал,  дворню  всю  перепорол,  девок  изобидел.  Натерпелись
страху...
     - Велика  ли  дворня  у  Митрия  Флегонтыча?  -  полюбопытствовал
приказчик.
     - Какое там,  батюшка.  В холопах трое,  две девки да я вот, раба
старая.
     Вышли во двор.  Возле конюшни,  надвинув дырявый колпак на глаза,
дремал  на куче соломы коротконогий рыжеватый мужик в пеньковых портах
и без рубахи.
     - Эгей, сердешный! - окликнул дворового приказчик.
     Мужик смахнул колпак с головы и нехотя  поднялся.  Переминаясь  с
ноги на ногу,  позевывая, спросил, вглядываясь с сухощавого старичка в
суконном кафтане:
     - Чего надобно?
     - Из холопей сам будешь или мужик пашенный?
     - Старожилец я безлошадный, - почесываясь, ответил мужик.
     - Отчего не в поле, а у господина во дворе валяешься, сердешный?
     - А чо мне в поле делать?  Нет у меня ни сохи, ни жита. Надумал к
Митрию Флегонтычу челом ударить да в холопы записаться. Может, возьмет
к себе за харчи, а я ему хоромы подновлю. Топором я поиграть любитель.
Вот и жду. Да государь наш все во хмелю, недосуг ему меня принять.
     - Из тяглых крестьян в холопы идти нельзя,  сердешный.  Кто же на
государя оброк будет нести? Царь дозволил в холопы к господам набирать
только вольных людишек, - строго вымолвил приказчик.
     - Куда же мне деваться, батюшка? - развел руками мужик.
     Приказчик приблизился  к  страднику,  воровато оглянулся и молвил
тихо:
     - А ты, сердешный, к князю Андрею Андреевичу Телятевскому ступай.
Князь до мужика милостив.  Порядную грамотку ему напишешь,  а он  тебе
два рубля отвалит да лошаденку с сохой даст. Заживешь вольготно.
     - А как же Митрий Флегонтыч?  За пожилое я ему задолжал. Господин
наш  лютый.  Сыщет у твоего князя - в усмерть забьет.  Я ведь ему один
рубль да два алтына возвернуть  должен.  (Пожилое  -  плата  деньгами,
которую  крестьянин отдавал феодалу в случае своего перехода от одного
землевладельца к другому в русском государстве в XV - начале XVII  вв.
Введение  пожилого  явилось  одним  из  этапов в процессе закрепощения
крестьян,  т.  к это затрудняло уход.  Обязательность уплаты  являлась
одним из средств насильственного удержания крестьян у землевладельцев.
В XVI в пожилое брали также с крестьян, менявших лишь место жительства
в  пределах  владения  одного и того же феодала.  С полным запрещением
перехода крестьян пожилое отмирает.)
     - Не сыщет, сердешный. Ступай смело в княжью вотчину.
     - Так ведь заповедные лета государь  наш  установил.  Покуда  нет
выходу мужику, - засомневался крестьянин, скребя бороденку.
     - А ты не робей, сердешный. Князь наш родом высок, будешь за ним,
как  за  каменной  стеной.  А  коли  чего  и пронюхает твой худородный
государь,  так  наш  Андрей  Андреевич  ему  твои  деньги  за  пожилое
возвернет, - заверил мужика приказчик.
     - Коли так -  можно  и  сойти  от  Митрия  Флегонтыча,  -  заявил
старожилец.
     - Приходи,  голуба.  Избенку те новую срубим,  животину  выделим.
Справным крестьянином станешь, - услащал мужика Калистрат.
     - Спаси тя Христос,  батюшка. Этой ночкой и тронемся. Да и другим
мужичкам намекну, - перекрестившись тихонько проговорил страдник.
     - Вот и добро, голуба. Айда со двора, ребятушки.
     Один из  челядинцев  бухнулся  перед  приказчиковым  жеребцом  на
четвереньки.  Низкорослый Калистрат ступил ему на спину и взобрался на
коня.
     Выехали на улицу. Пустынно в деревеньке, мужики словно вымерли. И
только  возле  самой  крайней  ветхой избы повстречали худого мужика в
заплатанном армяке.
     Мужичонка налаживал  телегу  возле  двора.  Завидев  всадников  с
самопалами, страдник поспешно юркнул за двор. То был Карпушка.
     - "Уж не за мешком ли моим приехали.  Мельник, поди, князю донес.
Пропадай моя головушка",  - в страхе закрестился  селянин  и  бухнулся
лицом в лопухи.
     - Шальной,  что ли?  В бега ударился.  Ну и деревенька, - буркнул
Мокей, слезая с лошади.
     Челядинец зашел  за  конюшню  и  вытянул  мужичонку  из  лопухов.
Карпушка съежился, втянул голову в плечи, бороденка задергалась. Мокей
ухватил крестьянина за ворот армяка и вытащил к телеге.
     - Чегой-то  ты,  сердешный,  от  нас  за избу подался?  - ласково
спросил Калистрат.
     - Телегу вот чиню,  батюшка.  Колеса рассохлись,  ну, я и того, -
залепетал, низко кланяясь, Карпушка, с опаской поглядывая на вершников
и могутного Мокея.
     Заслышав разговор,  из  избенки  выскочили  с  десяток   чумазых,
полуголых,  худеньких  ребятишек  и  баба  лет  под  сорок в посконном
сарафане.
     - Твои чада,  голуба? Экие они у тебя замореные. Невесело, знать,
тебе живется?
     - Помаленьку, батюшка. Видать, так богом указано.
     - Ты  до