бранством.  Седельные луки горят золотом.
Сидение и крыльца седла обтянуты аксамитом.  Поверх седла - попона  из
вишневого  бархата,  шитая  золотом  и  жемчугом;  по краям ее тянется
густая  золотая  бахрома.  Подшейная  кисть  -  из  шелковых  нитей  с
жемчужной сеткой.  Стремена серебряные,  чеканные. Попона, закрывающая
круп коня,  из  атлабаса,  полосатая,  расшитая  золотом  и  серебром.
(Атлабас - персидская ткань.)
     Андрей Андреевич  подсадил  княгиню  на  коня,  а  затем вошел на
красное крыльцо. На обширном опустевшем дворе осталась одна Елена.
     Спохватилась княгиню  мамка  Секлетея.  Не  сказала  ей  Елена  о
готовящейся  потехе.  Принялась  спрашивать  сенных девок,  но те лишь
озорно фыркали и молчали. Так ничего и не добилась старая.
     Выглянула мамка  ненароком из косящетого окна светлицы во двор да
так и ахнула.  Пресвятая богородица!  И надо  же  такому  привидеться!
Выглянула  Секлетея  еще  раз  на  двор и пала на колени перед киотом,
сотворив крестное знамение.  (Косящетое  окно  -  окно,  сделанное  из
дощатых косяков,  в отличие от окна "волоково" - маленького задвижного
оконца.)
     Затем долго   стояла   возле   окна,   качала  головой,  сварливо
бормотала.  Срам какой,  прости господи!  Блудница,  греховодница. Ох,
падет  на  княгиню  божья  кара.  Гляди как вырядилась.  Мужичьи порты
натянула и по двору скачет,  аки дьяволица. Ох, святотатство! Уж лучше
бы на белом свете не родиться, чтобы такого сраму не видеть.
     А князь Андрей стоял тем временем на красном крыльце и откровенно
любовался Еленой.  Думал,  улыбаясь. Знатно скачет. Сидит в седле, как
добрый молодец. Ну и княгинюшка!
     Елена раскраснелась, глаза ее блестели. Из-под кокошника выбилась
на спину пышная черная коса.  Весело и звонко покрикивала  на  рысака,
смеялась  на  всю  усадьбу  Еще  бы!  Стосковалась  по  былым девичьим
забавам.  Бывало,  у батюшки Григория Петровича  Шаховского  в  каждый
воскресный день, окромя постов, по вотчине на резвом скакуне тешилась.
     Елена резко  осадила  коня  возле  крыльца.  Взгоряченный   рысак
поднялся  на  дыбы и пронзительно заржал.  Андрей Андреевич побледнел:
как бы не сбросил княгиню.  Но Елена легко  укротила  своего  скакуна,
задорно крикнула:
     - Дозволь на простор,  государь мой.  Тесно в  подворье.  В  луга
хочу!
     Телятевский сошел с крыльца и протянул жене руки.
     - На  первый  раз  хватит,  любушка  моя.  Теперь  вижу - знатная
наездница. Ну, иди же ко мне, Еленушка.
     Княгиня соскользнула  с  седла,  к князю прильнула,  поцеловала в
губы. Андрей Андреевич на руках понес Елену в светлицу.

Глава 58
                          ГОСУДАРЬ ВСЕЯ РУСИ

     Государь Федор Иванович обыкновенно просыпался чуть свет. И в это
раннее утро царь поднялся с постели, когда на Фроловской башне ударили
в часовой колокол четырехкратно.
     Государь зевнул,  потянулся и босиком,  в длинной белой  исподней
рубахе посеменил к оконцу.  Глянул на золоченые купола храма Успенья и
часто закрестился.
     Царю -   немногим   за   тридцать.   Малого   роста,  худощав,  с
простоватым,  вечно  печально  улыбающимся  лицом,  с  жидкой  белесой
бородкой.
     Федор Иванович,  помолившись на собор,  подошел к столу и звякнул
серебряным   колокольчиком.   В   покой   вошли  постельничий  и  двое
спальников. Низко поклонились государю. (Постельничий - придворный чин
в русском государстве XV - XVIII вв., лицо, стоявшее во главе приказа,
ведавшего постелью царя, его личной казной, мастерской, в которой шили
платье и белье царю и т. п.)
     - В  добром  ли  здравии,  государь  и  царь  наш  батюшка  Федор
Иванович?
     - На все божья воля, дети мои. Сон мне дурной привиделся. Уж и не
знаю - к добру ли.
     - О чем, батюшка царь? - спросил постельничий.
     - О  том  и  высказать страшно,  Сенька.  Иду эдак я от патриарха
Иова,  а стречу  мне  пятеро  рыбаков  с  челном  на  плечах.  Сами  в
скоморошьих  платьях,  а  в  левой  руке  у  каждого  -  щука до земли
стелется.  Остановился  перед  ними,  спросил:   "Отчего,   дети   мои
неразумные, эдак по Кремлю бродите?" Поставили рыбаки челн на землю, в
ноги мне поклонились.  А сам я так и  обмер,  Сенька.  Вижу,  в  челне
покойный князь Иван Петрович Шуйский лежит, коего в Белоозере удавили,
и на меня перстом тычет да слова говорит.  А вот о чем -  запамятовал,
Сенька.  Ох,  не к добру это.  Закажу седни молебен.  Помолюсь господу
усердно.  (Князь Иван Петрович Шуйский  участвовал  вместе  с  другими
знатнейшими боярами в заговоре против Б.  Ф. Годунова. В 1587 г. И. П.
Шуйский был отправлен в ссылку в Белоозеро, а затем умерщвлен.)
     - Рыбаки  с челном - к добру,  батюшка царь,  - успокоил государя
постельничий.
     - Дай-то бог,  - широко перекрестившись, промолвил Федор Иванович
и  приказал.  -  Наряжайте  меня,  дети.  Кафтан   наденьте   смирный.
Поспешайте, поспешайте, Поди, заждался меня духовник.
     В моленной ожидали государя духовник Филарет и крестовые дьяки. В
палате  пахнет  воском,  ладаном,  сухими цветами,  плывет сладковатый
кадильный чад. Горят лампады, свечи в золоченых шандалах. Лучи солнца,
пробиваясь   сквозь  оконца,  зажгли  драгоценные  каменья  на  окладе
многочисленных икон, паникадилах. (Крестовые дьяки - церковнослужители
домашней церкви, царя, Крестовой палаты.)
     На святом отце - риза серебряная,  травчато-белое оплечье  низано
крупным, средним и мелким жемчугом и золотою битью. На груди духовника
- серебряный крест с мощами святых.
     Филарет благословил царя крестом,  возлагая его на чело и ланиты.
Федор Иванович,  опустившись на колени,  приложился к кресту и  правой
руке духовника,  а затем потянулся к святцам.  Но книжицу,  облаченную
красным бархатом,  раскрывать не стал.  Поднялся с колен и с блаженной
улыбкой вымолвил:
     - Знаю,  знаю,  отец  мой.  Сегодня  день  святого  Тихона.  Вели
принести икону.
     Крестовый дьяк внес в моленную образ святого Тихона, поставил его
перед иконостасом на аналой.  Федор Иванович облобызал святого и зачал
утреннюю молитву.
     Набожный царь  истово  выполнял  все  седмицы.  В  воскресенье он
поминал по церковному обычаю воскресение  Христово,  в  понедельник  -
ангелов божьих,  во вторник - пророков, в среду - предательство Христа
Иудой,  в четверг - святителей  христианских,  в  пятницу  -  распятие
Христа  на  кресте,  в субботу - всех святителей православной церкви и
умерших.
     Крестовый дьяк со святцами стоял позади государя и, закрыв глаза,
тихо шептал молитвы.  Вдруг  тяжелая  книжица  выпала  из  его  рук  и
шлепнулась на пол.  Филарет сердито затряс бородой, погрозил служителю
перстом.
     Федор Иванович,  оторвавшись  от  образа,  долго  и умиленно,  со
слезами на глазах смотрел на  суровые  лики  святых.  А  затем  рухнул
тощими коленями на тонкий узорчатый коврик.
     И начались   государевы   низкие   поклоны,   тягостные   вздохи,
молитвенные стенания...
     Царь молится!
     При трепетном  пламени  свечей Федор Иванович молится о священном
чине,  о всякой душе скорбящей,  об избавлении от гладу, хладу и мору,
огня, меча, нашествия басурманского и междоусобиц...
     И поминутно разносится в палате протяжно, просяще и скорбно:
     - Господи-и-и, поми-и-луй! Го-осподи поми-илуй!
     По окончании  утренней  молитвы,  Филарет  окропил  святой  водой
государя, а дьяк принялся читать духовное слово из Иоанна Златоуста.
     Царь с благочестивым лицом внимал дьяку и все покачивал головой.
     - Великий богомолец был праведник Иоанн.  Помолюсь и за его душу,
- сказал царь, утирая слезы.
     - Помолись,  царь.  Да  токмо  к  государыне-матушке  самая пора.
Заутреню скоро зачинать, - промолвил духовник.
     - Пошли к царице Сеньку, святой отец.
     Постельничий вскоре вернулся и с низким поклоном доложил:
     - Матушка наша, великая государыня еще почивает.
     Федор Иванович  забеспокоился  -  грех  заутреню  просыпать  -  и
поспешил в соседнюю палату - покои царицы.
     На широких лавках спали сенные девки.  Царь ухватил одну за косу.
Девка  вздрогнула,  подняла  сонные  припухшие  глаза  на  государя  и
бухнулась с лавки на пол, встав на колени.
     Но Федор  Иванович  после  молитвы по обычаю был кроток,  спросил
лишь тихо:
     - Отчего государыня не поднялась?
     - Прости меня,  грешную,  государь и царь наш. С вечеру скоморохи
царицу тешили, припозднились. Проспали, батюшка.
     Федор Иванович  подошел  к  спящей  царице.  Ирина   -   молодая,
цветущая,   темноволосая,  безмятежно  спала,  чуть  приоткрыв  полные
вишневые губы.
     В опочивальне под низкими каменными сводами душно,  Легкое тонкое
покрывало сползло на пол,  устланный яркими заморскими коврами.  Ирина
чему-то  улыбается  во  сне,  лежит на спине,  широко раскинув смуглые
обнаженные руки. На подушке вокруг головы - пышный венец кос.
     Царь поднимает с ковра одеяльце и тихо покрывает им разметавшуюся
во сне супругу.  Но снова вспоминает о богослужении и  слегка  трогает
царицу за плечо.
     - Вставай, Иринушка. К молитве пора.
     Государыня просыпается, по-детски трет кулачком глаза. Глянула на
постное болезненное лицо царя, потянулась и грустно вздохнула.
     - Нешто уже заутреня скоро, батюшка?
     Федор Иванович кивает головой и возвращается к духовнику. Садится
на  лавку  и,  пока  царицу  одевают,  вновь  рассказывает  Филарету о
привидевшемся челне с мертвым Иваном Шуйским.
     - Скорбит душа моя, святой отец. Растолкуй, к чему бы это?
     Филарет осенил царя крестом, подумал с минуту и пояснил:
     - Все  от  господа,  государь.  Да токмо я так разумею.  Рыбаки в
скоморошьих кафтанах - то к вечерней потехе,  к травле медвежьей. Челн
-  путь  в  монастырь  на богомолье.  Покойный князь Иван Петрович - к
брани боярской на Совете...  А вот щука - к  покойнику,  сохрани  нас,
господи.
     Федор Иванович часто и  испуганно  закрестился  на  лики  святых,
забормотал долгую молитву. Потом молвил тихо:
     - А Сенька меня обманул.  Прогоню его из постельничьих.  Пущай  в
звонари идет, пустомеля.

Глава 59
                       НА КРЕМЛЕВСКОЙ ЗВОННИЦЕ

     Вскоре после заутрени в покои государя  вошел  ближний  боярин  -
правитель  и  советник,  наместник  царств Казанского и Астраханского,
конюший Борис Федорович Годунов.  Ему  лет  сорок,  статный,  румяный,
чернокудрый.  На  боярине  белый атласный кафтан со стоячим козырьком,
унизанным  мелким  жемчугом,  бархатные  малиновые  штаны,  сафьяновые
сапоги  с  серебряными  подковами.  На  голове - белая парчовая шапка,
украшенная по верху дорогими самоцветами.
     Борис Федорович  отвесил поясной поклон царю,  сказал по издревле
заведенному обычаю:
     - Доброго  здоровья  тебе,  государь,  и  многие лета счастливого
царствования.
     Царь Федор  Иванович,  забывшись,  сидел  в мягком резном кресле,
подперев вздрагивающую голову липкими узкими ладонями.  На нем  легкий
зарбафный   кафтан,   желтые  сафьяновые  сапоги,  шитые  по  голенищу
жемчугом. (Зарбафный - из парчовой ткани.)
     Позади царя  стоял с открытым Евангелием крестовый дьяк,  который
при входе в опочивальню Бориса Годунова низко  поклонился  всесильному
наместнику.
     Не дождавшись ответа от царя,  Борис Федорович подошел  близко  к
креслу, наклонился к Федору и вымолвил:
     - В Грановитой бояре собрались. Ждем тебя на Совет, государь.
     - А, это ты, Борис? О чем глаголишь?
     Годунова не удивляла странная забывчивость царя. Вот уже три года
Федор  Иванович  впадал порой в задумчивость.  Наместник повторил свои
слова.
     Царь вздохнул, чему-то печально улыбнулся и поднялся.
     - Идем, боярин. Идем дела державные вершить.
     В кремлевских церквах ударили к ранней обедне. Понесся протяжный,
медлительный звон.
     Федор Иванович  остановился,  широко  осенил себя крестом,  затем
приложил палец к губам и молвил задушевно:
     - Ишь благовест-то какой,  господи.  Пойдем, боярин, на звонницу.
Сон мне недобрый привиделся.  Надо о том  сказать  всевышнему.  Бог-то
любит,  когда цари возле колокола с молитвой стоят. Идем, Борис, идем,
а бояре дождутся. Превыше всего господь...
     - Твоя   воля,   государь,   -   нахмурившись,  обмолвился  Борис
Федорович.
     Царь неровной  старческой  походкой побрел по сеням к выходу.  За
ним  потянулись  многочисленные  слуги,  духовные  лица.  Попадавшиеся
навстречу бояре,  окольничие и думные люди, завидев государя, пятились
к  стенам,  низко  кланялись,  касаясь  рукавами  цветных  кафтанов  с
золотыми кистями до самого пола. (Окольничий - один из высших боярских
чинов феодальной Руси.  Думные люди - чины должностных лиц ("думцев"),
в XVI - XVII вв.  имевших право участвовать в заседаниях Боярской думы
и  в  работе  думных  комиссий.  К  думным  людям  относились   бояре,
окольничие,   думные   дворяне  и  думные  дьяки,  а  также  казначей,
постельничий, дворецкий, оружничий, ясельничий и кравчий.)
     Годунов слегка  кивал боярам величавой головой и с досадой думал:
"Непристойно  ближнему  боярину  по   звонницам,   словно   захудалому
пономарю,  лазить.  Да что делать.  Набожному царю нонче не до мирской
суеты".
     Возле храма   на   паперти  толпились  нищие,  калеки,  бездомные
бродяги,  юродивые,  калики перехожие.  В рубищах,  с  обезображенными
морщинистыми лицами,  стонали, бормотали молитвы, истово крестились на
златоверхие купола храма.
     Увидев царя,   упали   на   колени  и  ползком,  с  загоревшимися
исступленными взорами потянулись  к  помазаннику  божьему,  протягивая
руки.  (Помазанник - при возведении в сан царя "помазание на царство",
употреблявшееся в значении - восшествие царя на  престол;  "помазанник
божий" - царь.)
     Федор Иванович остановился и, ласково улыбаясь, промолвил:
     - Мир вам, дети мои. Молитесь за царя Федора.
     Государь потянулся в карман кафтана, где у него всегда находились
мелкие серебряные и медные монеты - денежки, полушка, копейки и алтыны
- и принялся выкидывать их на паперть.
     Нищая братия взвыла, взметнулась вокруг царя дико орущим клубком.
Давка, хрипы, вопли!
     Борис Федорович  едва оттащил царя от грязной толпы.  Его тошнило
от этих лохмотьев, беззубых ртов, затхлого зловонного запаха гниющих и
кровоточащих тел. Будь его воля - давно бы выгнал всех этих горбунов и
уродов из Кремля.
     На колокольне великого государя всея Руси встретил старый звонарь
с тремя плечистыми сыновьями.
     - Звон твой - богу угодный,  старик.  Душу тревожит. Дозволь мне,
Трифон,  в колокол ударить.  Пущай господь  меня  услышит  на  небесах
своих.
     - Завсегда  рады,  батюшка  царь,  -   опустившись   на   колени,
проговорил звонарь,  к которому царь приходил, почитай, каждую неделю.
- Вставай, государь, за малый колокол.
     - Не-е-ет,  Трифон.  Сегодня  в набольший хочу ударить,  - затряс
худым перстом Федор Иванович.
     - Осилишь ли царь-батюшка? - засомневался звонарь.
     - Ежели бог поможет - осилю. Дай-ось веревку, Трифон,
     Федор Иванович   широко  перекрестился,  по-мужичьи  поплевал  на
ладони и  принялся  раскачивать  многопудовый  язык.  Прошла  секунда,
другая, но тяжелый язык так и не коснулся колокола.
     Царь опустился на пол и заплакал.
     Звонарю стало жалко слабосильного государя.
     - Давай вдвоем потянем, батюшка.
     - Нет, Тришка, я сам, - заупрямился Федор Иванович и снова шагнул
к веревке, подняв бледное лицо на сверкающие в лучах солнца кресты.
     - Помоги, господи. Придай силы рабу твоему верному, прида-а-ай...
     Царь из последних сил потянул за веревку - раз, другой, третий. И
наконец-то колокол загудел,  вначале робко и слабо, а затем все мощнее
и мощнее.
     - Услышал  меня господь,  услыша-а-ал!  - в исступлении прокричал
Федор Иванович, судорожно вцепившись руками в веревку.
     Борис Годунов,   привалившись   к   каменному   своду,   тоскливо
поглядывал на государя, тайно усмехался и думал:
     "Юродивый царь!  И  это Рюрикович - сын самого Ивана Васильевича,
грозного и всесильного самодержца.  Наградил же господь  великую  Русь
блаженным  царем.  Федор  -  духом  младенец,  превосходит  старцев  в
набожности,  занимается делами церковными ревностнее, нежели державою,
беседует с иноками охотнее, нежели с боярами. Государь больше похож на
пономаря,  чем на царя великодержавного.  В келье он был бы больше  на
месте, чем на престоле. Умом скуден, телесами слаб, водянке подвержен.
Сестрицу Ирину жаль. Скушно ей с немощным, слабоумным Федором. От того
и детей все нет.  А может,  это и к лучшему. К чему еще один наследник
престола.  Слава  богу,  Дмитрия  не  стало.  А  хворый  царь  недолго
протянет. Немного лет ему богом отведено на этом свете. И тогда путь к
престолу открыт. И никому более, как ему, Борису, Русью править..."
     Душно стало  боярину.  Распахнул  кафтан,  рванул  ворот шелковой
рубахи.  Сильными холеными пальцами стиснул широкий малиновый кушак  с
золотыми кистями.
     Царь Федор  упал  на  руки  старого  звонаря  -  обессиленный,  с
красными пятнами и крупными каплями пота на побледневшем лице. Выпучив
глаза и вскинув редкую бороденку на замолкнувший колокол,  дышал часто
и все приговаривал:
     - Теперь господь доволен мной, Тришка...
     Возле дворца   государя   всея   Руси   встретили   десятка   два
челобитчиков из посадских. Загалдели разом, сгибаясь в низких поклонах
и протягивая царю грамотки.
     - Укажи праведному суду быть, великий государь.
     - Задавили нас купчишки. Притесняют, ремесло захирело.
     - Князь Василий Шуйский у себя во дворе беглых тяглецов укрывает,
а пошлину с нас со всей слободы взимают.
     - Защити, надежа и заступник наш!..
     Федор Иванович   тоскливо   вздохнул  и  сказал  своему  ближнему
боярину:
     - Докучают меня мирские заботы.  Прими челобитчиков, рассуди всех
праведно и без корысти. А я помолюсь за детей своих.
     - Сегодня  в думе от свейского короля послов встречаем.  Надлежит
государю на троне заморских гостей  приветствовать,  -  поднимаясь  на
крыльцо, напомнил царю о державных делах Борис Федорович. (Свейского -
шведского.)
     - Притомился  я,  боярин.  Примай послов без меня да глаголь моим
именем.  А мне из  Чудова  монастыря  архимандрита  Паисия  пришли.  В
христово воскресенье на молебен к нему собираюсь.  Ступай,  боярин,  с
богом...  (Архимандрит - высшее звание  священника  -  монаха,  обычно
настоятеля мужского монастыря.)


                               Часть VI

ОРДЫНЦЫ

Глава 60
                         ТАТАРЫ ИДУТ НА РУСЬ

     Последние шесть лет на Руси жили спокойно, басурмане не тревожили
своими набегами московские города и села.
     Все эти  годы  в  Крыму  шли  кровавые междоусобицы.  Грозный хан
Магмет-Гирей в одну  из  темных  ночей  был  зарезан  в  своем  дворце
коварным братом Исламом. Горячие сыновья Магмет-Гирея - Сайдет и Мурат
сбросили с трона нового повелителя.  Мстя  за  отца,  опустошили  весь
Крым,  разграбили  ханскую  казну.  Но  не  долго  властвовали братья.
Ислам-Гирей собрал десятки тысяч джигитов и  прогнал  обоих  в  степи.
Братья   ушли   под  покровительство  московского  царя.  Мурату  было
дозволено "жить и кормиться в завоеванной русским государем Астрахани,
а  Сайдету милостиво позволили кочевать с ногаями в степях близ своего
сородича.
     Опасаясь своих дерзких племянников, хан пригласил в Крым турецких
янычар. Искал дружбы Ислам и с русским царем. Он писал Федору:
     "Ежели захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших
недругов,  Сайдета и Мурата,  у себя не держал, хотя они тебе и в руки
попались.  Ты бы сослал их туда,  где бы их не слыхать,  не видать;  а
денег и казны не годится им давать. Ежели ты с нами подружишься, то мы
непременно станем под неверною Литвою промышлять".  (В XVI -XVII веках
граница Московского государства с  Речью  Посполитой  на  юге  шли  по
Днепру.  Е