стелющемся по падям легком белесом тумане.
     Тихо в  лесу,  благодатно.  Дремлет  бор,  низко   опустив   свои
изумрудные обвисшие лапы над мягким седоватым мхом. От ветвей стоит на
поляне густой хвойно-медовый дух.
     Но вот  трещит  валежник.  Качнулись,  задрожали  широкие пахучие
ветви ели.  Поднялся на задние лапы дюжий темно-бурый медведь, высунув
из чащобы широкую морду.
     Зверь глядит на поляну,  на  усыпанные  по  ней  колоды-дуплянки.
Крутит мохнатой мордой, принюхивается и тихо урчит, обхватив передними
лапами ель.
     Тихо в  избушке.  Спит старый бортник.  Медведь вылезает из чащи,
косясь взглядом на лесную рубленую постройку, крадется к дуплянкам.
     Вот уже  близко.  Эге,  сколько  тут колод!  Есть чем поживиться.
Сейчас он уронит наземь чурбак,  запустит в дупло свою лапу - в густую
медовую гущу - и примется за самое любимое лакомство.
     Невтерпеж косолапому. Два прыжка - и он на пчельнике, над которым
мирно,  не  зная беды,  роятся полусонные пчелы.  Зверь склоняется над
колодой, но тотчас испуганно поворачивает морду в сторону избушки.
     Из-под воротни  с  яростным  лаем  выскочила большая,  похожая на
волка, матерая собака.
     Экая напасть!  Зверь  сердито  рявкнул,  шерсть  на  его загривке
поднялась дыбом и зашевелилась.
     Из избы показался бортник в одном исподнем и с самопалом в руках.
Завидел зверя, закричал, затряс седой бородой:
     - Я те, проказник! У-ух!
     Медведь неистово заревел и задал  стрекача,  проворно  шмыгнув  в
заросли бора.
     Матвей еще долго слушал его обидно-раскатистый рев и тихо ворчал,
посмеиваясь:
     - Чужой забрел, бедолага. Свои-то знают, не лезут. А этот, видно,
издалека бредет, не чует, что у меня собака. Ишь как деру дал...
     На крыльцо вышла Матрена - заспанная, простоволосая.
     - Ты енто чево тут спозаранку раскудахтался, батюшка?
     - С медведем толкую, Матрена. А ты ложись, рано еще.
     - Сам-то  отдохнул бы,  отец.  Всю ночь,  чу,  не спал,  на лавке
ворочался. Поди, от гостей такой сумрачный?
     - От  гостей,  старая...  Намедни  я  из избы отлучался,  по лесу
ходил. Не навещал ли тебя Федька Берсень?
     - Я  бы  тебе  сразу  поведала,  батюшка.  Давно  его  не видела,
горемыку грешного.
     - Ну,  ступай,  ступай, старая. А мне уж не заснуть. Пойду колоду
рубить. Теперь вона как князюшка размахнулся. Успевай поворачиваться.

     Пахом отоспался,  сидел  без  лаптей  на   лавке,   взъерошенный,
осунувшийся и ласково глядел на Василису.
     - Бог-то и впрямь есть.  Навел он тебя ко мне - пню старому. Ведь
совсем   помирал.   Ан  нет,  знать  еще  поскриплю.  Не  знаю  чем  и
отблагодарить тебя,  чадушко.  Мотри - весь царь перед тобой. Осталась
от   меня  одна  борода  рыжая  да  сермяга  драная,  -  словоохотливо
проговорил старик.
     Пахом поднялся с лавки, слабо качнулся, в голове пошли круги.
     - Эк меня прихватило, ног под собой не чую.
     В избушке одна Василиса. Готовила варево, сновала у печи.
     - Ты бы лежал, дедушка, хворый еще. Сейчас тебе поесть соберу.
     - Не  хлопочи,  чадушко.  На двор я сойду,  на солнышке погреюсь.
Эвон какая теплынь разливает.
     Бор слегка  гудит.  В  вершинах  елей и сосен ветер запутался,  а
внизу тишина, покой. За двором над темным срубом курится сизый дымок -
Матрена затопила баню.
     Бортник стучал топором  -  выделывал  колоду-медовку  из  старого
дуплистого дерева.
     "Ловко старик топором играет,  умелец",  - подумал Пахом и  хотел
было  направиться  к  бортнику,  но ему помешала появившаяся у крыльца
Матрена.
     - Зачем поднялся,  батюшка? Свечеру трясло тебя, все тело ходуном
ходило,  мокрехонький был, как мышь, а он, на тебе, выкатился. Ну-ка в
избу скорехонько.
     Пахом только головой покачал.
     - В добрую избу я попал,  Матрена. Дал я тут всем заботы, чать не
князь.
     - Иди,   баю,  в  избу,  батюшка,  -  тормошила  Пахома  старуха,
подталкивая его в сени.  - Вона ноги-то как подгибаются.  Да  еще  без
лаптей бродишь.  Ишь Еруслан какой выискался.  Ложись на лавку. Сейчас
сызнова лихоманку из тебя изгонять зачну.
     Матрена сгорбилась  над  Пахомом  и  снова  бормотала заклинания,
натирала грудь желтоватым зельем,  поила  горячим  горьким  отваром  и
медовой сытой.
     - А  теперь  чуток  полежи  да  в  баньку  пожалуй.  Старик  тебя
березовым веником похлещет. Банька - мать вторая: кости распаришь, все
тело поправишь.
     После бани Матвей и Пахом сидели красные,  разомлевшие, потягивая
из ендовки бражный мед.  Пахома переодели  в  чистую  рубаху,  сменили
лапти и онучи.  А он благостно кряхтел,  попивая мед,  и не переставал
удивляться радушию хозяев.
     - Чудно  тут  у  вас,  православные.  Всюду  бы  так нищих бродяг
привечали.
     - Не  велики  наши  почести  -  баня  да  горшок  щей.  Есть чему
дивиться,  - промолвил бортник, пытливо присматриваясь к Пахому. Уж не
из ватаги ли Берсеня сей мужик?
     - Чую, чую, старик. Явился де гостем незваным, медок пьет, но все
помалкивает.  Ну  так  слушайте,  православные,  поведаю  вам  о  себе
бывальщину.
     Пахом отодвинул ковш на середину стола,  разгладил бороду и повел
свой рассказ:
     - Мужик я здешний.  Когда-то,  лет двадцать назад,  в Богородском
селе старожильцем был князя Телятевского.  Поболе трех десятков мне  в
ту пору было.  Сам - горячий,  дерзкий смолоду.  У приказчика трижды в
подвалах на цепи сидел.  Помню,  в последний раз повелел он коня моего
за недоимки на свой двор свести.  Я приказчику хомут на шею накинул да
кнутом по спине огрел.  В темнице мне на щеке  бунташный  знак  "буки"
выжгли. Вона мотри, - Пахом раздвинул пальцами густую бороду на правой
щеке,  обнажив темное клеймо,  величиною с вершок.  - В это  же  лето,
поди, помнишь, Матвей, татары на наши земли налетели... Жуть что было.
Сколь крови пролилось.  Многих мужиков саблями порубали,  а  меня  бог
уберег от смерти,  зато в свой полон крымцы свели.  (Крымский набег на
Русь в 1571 г.)
     Ох, и   натерпелся   же   я   в   неволе.   Пересказать  страшно,
православные...  Пять лет возводили мы хану терема каменные. Татарва -
народ  злой,  зверье  лютое.  Работа  тяжелая,  кормили  скудно,  зато
нагайками пороли каждый день.  Живого места на мне не  было.  Помышлял
смерти  себя  предать от экой жизни.  Однако,  знать,  под богом живу.
Как-то передрались между собой ханы, резню в Орде учинили. Помню, ночь
была, шум, гам, визг. Надсмотрщики наши разбежались. Я одного татарина
дубиной шмякнул,  на коня взмахнул да в степь.  Два дня по  бездорожью
ехал,  по звездам путь держал. Ни воды, ни корки хлеба. Вот те и воля,
думаю,  помру ненароком. Ан нет - на казаков набрел. Пристал к донцам.
Ну,  православные,  и лихой же люд.  Живут вольготно,  землю не пашут,
одними набегами кормятся.  Во многих походах и я бывал. Крымцев саблей
да  копьем  крушил  нещадно.  Мстил  татарве  за муки и жизнь в полону
постылую.  Поболее  трех  десятков  улусников  порубал.  Ловок  был  и
удачлив.  Порой,  однако, и мне перепадало. Вон шрамов сколько на лице
да и тело все в рубцах.  Не зря в бане меня спрашивал. Вот отколь раны
мои...   (Орда  -  у  тюркских  и  монгольских  народов  первоначально
военно-административная  организация,  затем   -   становище,   лагерь
кочевников,  в тюрко-монгольских феодальных государствах средневековья
- ставка,  столица,  местопребывание правителя государства. Улусники -
кочевники. От слова "улус" - становище, кочевника.)
     - Ну, а как сюда угодил? - спросил бортник.
     - Устал я от походов,  Матвей.  Раны мучать стали,  руки ослабли.
Попрощался я с Диким полем и на матушку Русь подался.  Стосковался  по
деревеньке нашей,  решил на своей родной земле помирать.  Долго шагал,
деньжонки при себе имел.  Под Володимиром к бродячей  ватаге  пристал.
Отвык от Руси, думал, всюду честной люд, доверился как в степях. Среди
казаков воровства не водилось.  За это смерти предавали. А здесь не те
людишки оказались.  Обокрали меня ночью и покинули. Дальше хворь взяла
и пал возле твоей заимки.  Спасибо Василисе,  а то бы сгиб возле самой
отчины.  Вот  тебе  и  весь сказ.  (Дикое поле - историческое название
территории придонских степей между владениями русского  государства  и
крымского ханства.)
     Помолчали. Матвей уперся взглядом в свои  лапти,  раздумывая  над
рассказом Пахома, потом вымолвил, закачал головой:
     - Однако поскитался же ты,  родимый.  А я тебя не признаю. В селе
редко бываю, живу отшельником. Вона сколь лет минуло, где признать...
     - Был у меня  на  селе  дружок  из  старожильцев.  Добрый  мужик,
правдолюбец. Не ведаю - жив ли теперь Исай Болотников?
     - Здравствует. Умнеющий страдник, башковитый, рачительный. Его-то
хорошо знаю. Лошаденку у Исая иногда на московский торг беру.
     - Обрадовал ты меня,  Семеныч.  Не чаял  Исая  в  живых  застать.
Думал, татары его сгубили, - оживился Пахом.
     Возле избушки вдруг  протяжно  и  гулко  ухнул  филин.  Матвей  и
Матрена переглянулись. Филин ухнул еще дважды. Бортник перекрестился и
поднялся из-за стола.
     "Федька знак   подает.   Знать  чево-то  стряслось,  господи",  -
всполошился Матвей и вышел из избушки.

Глава 7
                       КНЯЗЬ АНДРЕЙ ТЕЛЯТЕВСКИЙ

     Князь поднялся  рано.  Звякнул колокольцем.  Тишина.  Спит старый
управитель, не слышит медного трезвона.
     Князь зевнул, толкнул дверь ногой в соседнюю палату.
     - Эгей, Захарыч!
     В княжью палату вошел управитель с опухшим,  заспанным лицом. Ему
за пятьдесят - низенький, кругленький, с лопатистой пегой бородой.
     - Звал, батюшка?
     - Горазд ты спать, однако... Медведь в подклете?
     - Там,  батюшка  Андрей  Андреевич.  Чево  ему  содеится.  Кормлю
справно. Выпустить бы его на волю, все запасы приел.
     - Довольно   ворчать,   Захарыч.   Зверь   мне  надобен...  Князь
Масальский не поднялся?
     - Почивает, батюшка. Да и ты бы отдыхал, государь мой. Дороженька
была дальняя, утомился, поди.
     - Много  спать  -  мало  жить,  Захарыч.  Ступай  - буди медведя,
бороться буду.
     Управитель вздохнул, молча, осуждающе покачал головой и удалился.
     Зверя держали в  нижнем  просторном  подклете.  Год  назад  князь
охотился  в  подмосковных  лесах и рогатиной свалил матерую медведицу.
Медвежонка пожалел и повелел забрать,  на свой двор.  Наезжая в  село,
князь Андрей часто забавлялся с молодым зверем.
     В тереме шумно:  князь бодрствует! Мечутся по узорчатому красному
крыльцу  и  темным  переходам  дворовые холопы - ключники,  спальники,
повара и сытники, конюхи и чашники. Упаси бог спать в сей час!
     Шум и  гам  разбудили  князя  Масальского.  Вскочил  с пуховиков,
глянул на  двор  через  слюдяное  оконце,  хмыкнул.  Уж  не  пожар  ли
приключился? Раскрыл оконце, курчавую длинную бороду свесил, крикнул:
     - Чево по двору снуете?
     Сухопарый плечистый   холоп   остановился   возле  крыльца,  снял
войлочный колпак и отозвался, озорно тряхнув русыми кудрями:
     - Князь  Андрей  Андреич  поднялся!  У  нас завсегда так.  Топерь
медвежья потеха будет. Спущайся и ты, князь.
     Василий Федорович  кинул на парня колючий взгляд.  Ишь ты,  как с
князем разговаривает.  Хотел погрозить кулаком,  но холоп надвинул  на
голову колпак и заторопился в подклет.
     Масальский прошел внутрь палаты, присел на пуховики, раздумывая -
лечь спать или начинать облачаться. А со двора раздалось:
     - Митька-а-а! Чево застрял, дубина! Айда на князя мотреть!
     Масальский рассмеялся.  Чудит  Андрей Андреевич,  скоморошью игру
затеял, дворовых спозаранку согнал.
     В палату просунул широкую бороду старый княжий спальный холоп.
     - Подавай кафтан, Ивашка, - решил Василий Федорович.
     - Не  Ивашка  я,  батюшка.  Мя  сызмальства  Михейкой  кличут,  -
поправил князя дворовый с низким поклоном.
     - Все  едино  холопья рожа.  Одевай да языком не мели.  На потеху
пойду.
     В подклете   полумрак.  Управитель  приказал  засветить  слюдяные
фонари.  Медведь лежал в углу,  привязанный короткой цепью к железному
кольцу, вделанному в дубовый стояк.
     Князь Андрей - без шапки,  в крепком суконном кафтане  и  кожаных
рукавицах. Высокий, плечистый, русая борода коротко подстрижена, глаза
цепкие, гордые. Стоит посмеивается, любуясь зверем.
     - Спускайте косолапого.
     Двое холопов  освободили  медведя  от  привязи.   Молодой   зверь
поднялся   на  задние  лапы,  рявкнул.  Дворовые  прижались  к  стене,
сгрудились возле двери.
     - Не зашиб бы зверь,  батюшка. Подрос он за зиму, одичал, озорной
стал, - предостерег князя управитель.
     Телятевский и  сам видел,  что медведь заметно вырос и стал более
походить на свою крупную свирепею мать-медведицу.  Но  отступать  было
поздно.  И  тем  более  - в дверях показался князь Василий Масальский,
давнишний друг Андрея Андреевича, любитель медвежьей потехи.
     Князь Андрей шагнул к зверю, потрепал его рукой за шею.
     - Здоров будь, Михаило. Соскучал по тебе. Зело ты вымахал.
     - Возьми кинжал, Андрей Андреевич. Неровен час, - предложил другу
Василий Федорович.
     - Не  к  чему,  князь.  Мы  с  Михайлой  мирно живем,  - вымолвил
Телятевский и обхватил медведя руками.
     Князь и   зверь   затоптались  на  месте.  Телятевский  сразу  же
попытался свалить косолапого на  землю,  но  не  тут-то,  было.  Зверь
упирался и сердито урчал, отталкивая князя передними лапами.
     Наконец Телятевский изловчился,  вплотную  приник  всем  телом  к
своему  супротивнику,  наступил  сапогом  на медвежью лапу и опрокинул
косолапого наземь.
     - Однако  горазд ты,  Андрей Андреевич!  - восторженно проговорил
Масальский, поднимаясь с князем в верхние терема.
     Телятевский, пряча в густой бороде довольную улыбку, высказал:
     - Люблю,  князюшка,  утречком размяться. Зело пользительное дело.
Прошлым летом ежедень с косолапым братался.
     Князь Андрей скинул с себя разодранный медведем кафтан и приказал
управителю:
     - Снедь подавай, Захарыч. Да повеселей. Зело мы с князем голодны.
     - Укажи крестовою горницу,  Андрей Андреевич. Помолюсь я вначале,
- вымолвил Масальский.
     - Рядом со спальней твоей,  князь Василий.  Ступай к господу, а я
обожду в горнице.
     - А сам-то чего же моленную обходишь? Поди, негоже так.
     - Грешен,  князюшка,  плохой стал богомолец. После всенощной лишь
богоматери челом бью.
     - Не зря тебе Шуйский в ереси уличает, - шутливо погрозил перстом
Василий Федорович и удалился в моленную.
     Завтракали князья в столовой палате.  Чашники подавали на стол щи
с бараниной,  уху язевую,  жареного гуся с гречневой кашей,  пироги из
говядины с луком,  с творогом и яйцами,  оладьи  с  сотовым  медом  да
патокой, икру-осетрец с уксусом, перцем и мелким луком, белые грузди в
рассоле да сморчки.
     Запивали князья снедь винами заморскими- мушкателью,  романеей да
своей двойной боярской водкой...
     После третьей чарки друзья разговорились.
     - Прослышал я в Москве,  что Шубник новый  поклеп  царю  на  тебя
возводит.
     Шубником в стольном граде прозвали князя  Василия  Шуйского:  его
ремесленные люди снабжали всю Москву полушубками.
     При упоминании Шуйского лицо Андрея Андреевича помрачнело,  глаза
вспыхнули недобрым огнем.
     - Без ябеды Васька Шуйский жить не может.  Слава богу, царь Федор
не   в   батюшку  пошел,  а  то  бы  пришлось  в  Пыточной  с  топором
повстречаться...  Знаю,  князюшка,  о  его  затеях.  Надумал   Шуйский
очернить меня перед государем,  я-де в Холмогорах с иноземными купцами
из  Ливонии  дело  имею,  тайну  о  порубежных  крепостях  им   выдаю.
Изменщик-де,  Телятевский.  Эк, куда хватил, пакостник. (Холмогоры - с
1613 г. переименованы в Архангельск.)
     - Я  вот  все думаю,  князь Андрей Андреевич,  отчего на тебя так
Шуйский взъелся? Ведь не с руки ему с тобой враждовать. За всех князей
и  родовитых  бояр  Шуйский  цепко держится.  Вспомни,  как он противу
покойного Ивана Васильевича козни свои  плел.  Всех  князей  подбивал,
чтобы  государя  с  престола  выдворить.  А  на  тебя всюду наушничал,
наговаривал да сторонился. Отчего князь?
     Телятевский откинулся  в кресло.  По его лицу пробежала тень.  Он
долго сидел молча,  зажав в кулаке недопитую чарку с  вином,  а  затем
раздумчиво вымолвил:
     - Угодил как-то мне Шуйский в капкан. Хитрющий зверь, но попался.
Тогда бы ему не выбраться из него,  да случай помог.  Выскользнул, как
гадюка, и с той поры жалить стал.
     - Не пойму я тебя, князь. Загадками говоришь.
     - Ты уж прости меня,  Василий  Федорович,  но  ответить  на  твой
вопрос покуда не в силах. Придет время - все обскажу, как на исповеди.
     - Ну-ну,  князь.  Чужой язык  не  вывернешь,  -  обидчиво  уколол
Телятевского Василий Федорович.
     - Не серчай,  князюшка.  Давай-ка выпьем еще по чарочке да  и  на
поля наведаемся.  На мужиков глянуть надо.  Нынче смерд не тот стал. В
твоей вотчине все ли тихо?
     - Куда там,  князь. Бунтуют мужики. В одной деревеньке приказчика
побили.  Помрет теперь, поди. Другие в бега подались. Вот и еду смерда
усмирять. Ох, и непутевое времечко.
     - Доподлинно сказываешь,  князь Василий.  Мужика в  крепкой  узде
держать  надлежит.  Царь  Иван  Васильевич обыкновенно говаривал,  что
народ сходен с его бородою:  чем чаще стричь ее,  тем гуще  она  будет
расти.
     - Вестимо так,  князь Андрей.  Пойдем,  однако,  на ниву. Погляжу
твоих мужичков.

Глава 8
                               НА ПАШНЕ

     На другой день, утром, пахали страдники второе княжье поле. Новый
загон   был   много   тяжелее,  каменистее.  Лошади  быстро  уставали,
выбивались из сил. Мужики отчаянно ругались, ходили злые.
     Незадолго до  обеда  крестьянин  Семейка  Назарьев  выпряг своего
тощего поджарого мерина, освободил его от сохи и вывел на межу.
     Утирая рукавом домотканой рубахи пот с прыщеватого лица,  Семейка
жалостливо смотрел на  свою  захудалую  лошаденку  и,  чуть  не  плача
обмолвился:
     - Не тянет Савраска, вконец замаялся.
     Подскочил приказчик. Вчера вечером встречал он в хоромах князя, а
спозаранку уже бегал по загону.
     - Ты чегой-то, Семейка, не при деле? Все на борозде, а ты на межу
выбрался. Не гоже эдак, сердешный.
     Зная, что  от приказчика теперь так просто не отступиться,  мужик
взмолился:
     - Помилуй, Егорыч. Задохся конь. Того гляди, ноги протянет. А мне
еще свои три десятины поднимать. Что хошь делай - невмоготу.
     - Мокеюшка,  подними-ка мужика с землицы.  Вижу, до княжьего дела
нет у него радения, - приказал своему телохранителю приказчик.
     Мокей шагнул  к  пахарю,  поднял  его  за  ворот  рубахи на ноги,
притянул  к  себе  и  вдруг  своим  волосатым,  словно  пудовая  гиря,
кулачищем,  страшно ударил Семейку по лицу. Страдник грохнулся наземь.
Изо рта хлынула кровь, обагряя белую, взмокшую от пота рубаху.
     - Глянь,  что делает паук мирской,  - побледнев,  выдавил из себя
Исай, пахавший загон неподалеку. - Так и насмерть зашибить недолга.
     - Пойду заступлюсь, батя, - оторвался от лошадки Иванка.
     Мокей, широко расставив ноги  в  зеленых  ичигах,  склонился  над
Семейкой и теперь больно стегал его кнутом.
     Пересекая комковатые борозды, молодой Болотников подбежал к Мокею
и оттолкнул его от поверженного пахаря.
     Детина вознегодовал. Его глаза вспыхнули злым огнем. Мокей широко
отвел  руку назад,  а затем взмахнул на парня кнутом.  Но Иванка успел
перехватить его руку.
     Мужики ахнули.  Могутный детина,  как ни старался,  но пересилить
сына крестьянского не мог.
     А Иванка  все  давил  и давил на волосатую кисть,  докуда кнут не
выпал из пальцев Мокея.
     - Зело силен сей молодец. Кто таков?
     Иванка повернулся и обмер:  перед ним стоял сам  князь  -  Андрей
Андреевич Телятевский в легком малиновом кафтане.
     Пахарь выпустил руку Мокея и ответил с поклоном:
     - Иванка   Бол