. Берите топоры и ступайте в
лес новые стропила ладить.
     "Вот торопыга.  Отчего сразу про топоры не сказал",  - недовольно
покачал головой Афоня, возвращаясь в свою избенку.
     Проходя мимо крепкой,  срубленной в два яруса приказчиковой избы,
бобыль  столкнулся  с  веснушчатой,  розовощекой  девкой   в   льняном
сарафане.  На  крыльце  размахивала  руками и истошно кричала дородная
высокая баба - супруга Калистрата.
     - Чево, дуреха, встала! Лови касатушку мою. Мотри, сызнова сбежит
любимица моя, а ей цены нет. Лови-и-и!
     Девка метнулась за огненно-рыжей кошкой,  споткнулась на дороге и
шлепнулась в мутную лужу.
     Баба еще  пуще  заголосила.  Афоня  усмехнулся  и  побрел дальше.
Приказчикову супругу знали на селе  придурковатой,  недалекой.  Любила
баба  поесть,  поспать.  Была лентяйкой,  каких свет не видел.  Жила с
причудой:  развела в своей горнице  десятка  полтора  лохматых  кошек,
которые были ей дороже сына родного. Калистрат поначалу бил неразумную
бабу,  потом плюнул,  махнул на все ее затеи рукой и стал  почивать  в
нижней горнице.
     Афоня, раздумывая,   брел   по   дороге,   а    потом    смекнул:
"Дунька-кошатница  глуповата.  Принесу  ей  своего  кота и о грамотках
сведаю".
     В лесу Калистрат показал мужикам место, где можно вырубать сосну.
Застучали топоры, со стоном западали на землю длинноствольные деревья,
приминая  под  собой мшистые кочки и дикое лесное разнотравье.  Тут же
обрубали сучья, сосну рассекали на части, грузили на телеги и вывозили
на гумно.
     Калистрат суетился возле мужиков, торопил:
     - Поспешайте, сердешные. Вечером бражкой угощу.
     После полудня,  сгрузив с телеги бревна, Иванку и Афоню позвал на
гумно приказчик.
     - Подсобите, ребятушки, кули с зерном в ларь перетащить.
     Бобыль и Болотников вошли в амбар.  Во всю длину сруба в два ряда
протянулись наполненные золотистым зерном  лари.  Шмоток  присвистнул,
зачмокал губами.
     - Мать честная! Хлебушка на всю вотчину хватит, а-яй!
     "Вот где  наши  труды запрятаны.  А князь последние крохи у селян
забирает.  Здесь и за три года  мужикам  хлеба  не  приесть.  Вот  они
боярские неправды!" - с горечью подумал молодой страдник.
     - Борзей, борзей, ребятушки. Чего встали? Ссыпайте кули в ларь.
     Мужики пересыпали  зерно  в  порожний  ларь  и сразу же приказчик
заторопил их снова в лес,  а сам проворно закрыл ворота на два висячих
замка.
     К вечеру, возвращаясь из леса и увидев, что приказчик еще остался
с  плотниками  на  княжьем  гумне,  Шмоток  покинул  Иванку  и  шустро
засеменил к своей избенке.
     Войдя в  горницу,  вытащил  за хвост из-под печи кота,  но тотчас
отпустил и горестно завздыхал:
     - Уж больно ты неказист, Василий. Телесами худ, ободран весь. Ох,
уж нет в тебе боярского дородства. Экий срамной...
     - Что  с  тобой приключилось,  батюшка?  - в недоуменье вопросила
Агафья.
     Шмоток не ответил,  опустился на лавку, поскреб пятерней затылок,
затем поднял перст над головой,  лукаво блеснул глазами и вышмыгнул во
двор.
     - Спятил,  знать,  Афонюшка мой,  -  в  испуге  решила  Агафья  и
выбежала вслед за супругом. Но того и след простыл.
     Вскоре Афоня с мешком постучался  в  приказчикову  избу.  Спросил
матушку Авдотью у появившейся в дверях дворовой девки.
     - Занемогла  наша  матушка.  Притомилась  чевой-то,  в  постельку
слегла, - сердобольно отвечала девка.
     - Сичас ее мигом выправлю.  Поведай Авдотье,  что  я  ей  знатный
гостинчик принес.
     Девка кивнула головой и затопала по лесенке  в  верхнюю  горницу.
Оставшись один, Афоня обшарил вороватым взглядом всю горницу, заглянул
за печь, под лавки, но заветного сундучка не приметил.
     "Неужто в   княжьем  терему  грамотки  запрятаны"?  -  сокрушенно
подумал Шмоток.
     - Велено ступать наверх, - сказала бобылю девка.
     Шмоток открыл дверь в горницу и ошалело застыл на  пороге,  забыв
по  обычаю  сотворить  крестное знамение.  Афоню оглушил дикий кошачий
вой. На полу сцепились две откормленные серые кошки, другие скакали по
лавкам, выглядывали с печи, с полатей, носились друг за дружкой.
     Авдотья преспокойно,  скрестив пухлые  руки  на  круглом  животе,
восседала  в  деревянном  кресле,  подложив под ноги пуховичок.  Она в
летнике голубого  сукна,  на  голове  плат  малиновый.  Глаза  сонные,
опухшие.
     Баба зевнула, широко раскрыв рот, и тихо проронила:
     - Помяни,  осподи,  царя Давида и вся кротость ево...  Чево тебе,
мужичок?
     На столе чадит сальная свеча в железном шандале.
     Афоня пришел в себя и глянул по сторонам. Екнуло сердце: в правом
углу, под киотом с угодниками, стоял железный сундучок.
     Бобыль сдернул шапку с головы,  с размаху швырнул ее на сундучок,
перекрестился.
     Авдотья икнула - знать только что обильно откушала - и  прибавила
голос на мужика:
     - Пошто святое место поганишь, нечестивец?
     - Чать  не  икона,  матушка Авдотья.  Пущай полежит мой колпак на
сундучке.
     - Ишь чего удумал. Там дела княжьи, а он свой колпак дырявый...
     - Уж ты  прости  меня,  непутевого,  матушка.  Я  ведь  запросто,
по-мужичьи...  Кошечку-голубушку  тебе  в  подарок принес,  - с низким
поклоном высказался Афоня и убрал шапку с сундучка.
     Баба сползла  с  кресла,  встала посреди избы,  подперев толстыми
ручищами  крутые  бедра.  Глаза  ее  потеплели,  лицо  расползлось   в
довольной глуповатой улыбке.
     Афоня вытряхнул  из  мешка  большого  пушистого  кота,   вымолвил
умильно:
     - Смирен, разумен. Для тебя, матушка, кормил да лелеял. Одна ты у
нас на селе милостивица. Сохрани тебя, осподь.
     Авдотье кот явно по  душе  пришелся.  Потянулась  в  поставец  за
медяком.
     - Вот тебе алтын, мужичок. Потешил, ишь какой котик справный...
     Афоня, посмеиваясь,  вышел из приказчиковой избы. Брел по дороге,
думал: "Удачливый день. Теперь знаю, где порядные грамотки хранятся...
А  батюшка  Лаврентий  наищется своего кота,  хе-хе.  И ловко же я его
сцапал, прости, осподи..."
     А дождь все моросил да моросил.

Глава 18
                            КНЯЗЬ НА ОХОТЕ

     На князе - легкий темно-зеленый кафтан,  высокие болотные сапоги,
на  голове  -  крестьянский колпак.  За кожаным поясом - пистоль в два
ствола и охотничий нож, за спиной - тугой лук и колчан со стрелами.
     Управитель Захарыч,    провожая   князя   с   красного   крыльца,
сердобольно высказывал:
     - Оставался бы в тереме, батюшка Андрей Андреич. Вон мотри и небо
мутное,  вот-вот сызнова дождь хлынет.  Да и в лесах неспокойно, лихие
люди пошаливают, неровен час.
     - Бояться несчастья  -  счастья  не  видеть,  Захарыч,  -  весело
отозвался  князь  и,  забыв  об  управителе,  крикнул  выбежавшему  из
подклета холопу:  - Тимошка,  рогатину с собой прихвати. Авось медведя
повстречать доведется.
     Тимоха проворно юркнул в подклет,  принес рогатину.  Рядом с  ним
встал  дружинник  Якушка - статный,  плечистый детина - любимец князя.
Оба одеты в короткие суконные кафтаны, за плечами самопалы, колчаны со
стрелами, кожаные мешочки с зелейным припасом.
     Князь осмотрел  обоих  холопов,  остался  доволен  их  охотничьим
снаряжением и пешком направился к Москве-реке.
     Гаврила, заранее  предупрежденный  Тимохой,   спешно   вышел   из
сторожки, низко поклонился господину.
     - Мост спущен. Удачливой охоты, батюшка князь.
     Телятевский погрозил ему кулаком:
     - Чего-то опухший весь. Опять с сулейкой в дозоре стоишь?
     - Упаси  бог,  отец родной.  Теперь этот грех за мной не водится.
Справно службу несу, - поспешил заверить князя Гаврила.
     - Ужо  вот  проверю,  -  строго произнес Телятевский и зашагал по
настилу.
     Когда князь  скрылся  в  лесу,  дозорный соединил мост,  пришел в
сторожку,  вытащил из-под овчины скляницу с водкой, понюхал, крякнул и
забурчал пространно:
     - Ох,  свирепа зеленая.  И выпить бы надо, да князь не велит... А
кой седни день по святцам?  (Святцы - месяцеслов,  список христианских
святых, составленный в порядке месяцев и дней года.)
     Вышел из  избушки.  В  саженях  тридцати от моста,  под крутояром
рыбачил псаломщик Паисий. Худенький, тщедушный, с козлиной бородкой, в
рваном подряснике застыл, согнувшись крючком возле ракитового куста.
     "Клюет у Паисия.  Видно, батюшка Лаврентий свежей ушицы похлебать
захотел", - подумал дозорный.
     Гаврила зевнул,  мелко перекрестил рот,  чтобы плутоватый черт не
забрался в невинную душу, и вдруг рявкнул на всю Москву-реку:
     - Эгей, христов человек! Кой седни день?
     Псаломщик с перепугу качнулся, выронил удилище из руки и смиренно
изрек:
     - Лукерья - комарница...
     Однако Паисий спохватился, повернулся к Гавриле и, вздымая в небо
кулачки, осерчало и тонко закричал:
     - Изыди,  сатана!  Прокляну,  невер   окаянный!   Леща   спугнул,
нечестивец. Гореть тебе в геенне огненной!
     Гаврила захохотал во все горло,  а Паисий скинул  ичиги,  засучил
порты,  поддернул  подрясник  и  залез  по  колено в воду,  вылавливая
уплывающее удилище.
     Вдоволь насмеявшись  над  божьим  служителем,  Гаврила  взошел  в
избушку и снова потянулся за скляницей.
     - Святые угодники на пьяниц угодливы - что ни день,  то праздник.
Знавал я когда-то одну Лукерью.  Ох,  ядрена баба.  Да и я был горазд.
Зато и помянуть не грех, хе-хе...
     ...А князь тем временем по протоке ручья пробирался к нелидовским
озерам,   забираясь  в  глубь  леса.  Тимоха  и  Якушка  шли  впереди,
раздвигали ветви,  топтали бурьян, папоротник, продирались через кусты
ивняка и орешника.
     Через полчаса вышли к озеру,  густо поросшему ракитником, хвощом,
камышом и осокой.
     Под темными,  угрюмыми елями - едва приметный шалаш. Соорудил его
еще  три  дня назад Якушка.  Закидал еловыми лапами,  оставив лишь два
смотровых оконца для охотников.
     Князь расстегнул   кафтан,   вдохнул  пьянящий  весенний  воздух,
прислонился спиной к могучему в несколько  обхватов  дубу  и  произнес
довольно:
     - Зело вольготно здесь!
     Окружали озеро  мохнатые зеленые ели,  величавые сосны,  кудрявые
березки, пышные клены и ясень, рябина и липы.
     Андрей Андреич  и  Якушка  залезли в шалаш,  наладили самострелы,
затаились.  Тимоха  снял  сапоги  и  потихоньку  спустился  в   густые
прибрежные камыши.
     Холоп не впервой на княжьей потехе.  Знал он хорошо леса,  угодья
дикой  птицы,  умел  подражать  голосу  кряквы  и  не раз доставлял на
господский стол утиную снедь.
     Тимоха, погрузившись по пояс в воду,  присел в камыши, накинул на
голову пучок зеленой травы, приставил ладони ко рту и "закрякал".
     Князь Андрей и Якушка присели на колени, приготовили самострелы и
замерли в ожидании.  Вскоре с противоположного берега,  из зарослей  с
шипящим  свистом  вылетел  крупный  селезень  и  с  шумом плюхнулся на
середину озера, высматривая серовато-бурую пятнистую самку.
     Князь залюбовался   горделивой   матерой   птицей.  Блестящие,  с
темно-зеленым отливом  перья  покрывали  ее  голову  и  шею,  грудь  -
темно-коричневая,   бока   -   серовато-белые  с  мелкими  струйчатыми
полосками,  надхвостье  -  бархатисто-черное,  средние  перья  загнуты
кверху кольцом.
     Тимоха еще раз крякнул.  Селезень насторожился,  ответил  на  зов
"самки"  частым  кряканьем  и быстро поплыл к берегу.  Когда до шалаша
осталось саженей десять,  Телятевский натянул тетиву,  прицелился,  но
сразу же опустил лук на колени.  Селезень, пронзенный чьей-то стрелой,
взмахнул  крыльями,  попытался  взлететь,  но,  смертельно   раненный,
забился в воде.
     Князь Андрей зло толкнул Якушку в плечо, сердито зашептал:
     - Пошто вперед меня птицу забил?
     Якушка молча указал пальцем на лук. Стрела у него была на месте.
     Телятевский озадаченно  крутнул ус,  выглянул из укрытия и застыл
на месте,  уткнувшись коленями в землю.  В саженях  пяти,  под  густой
кудрявой березой стояла златовласая девка в голубом сарафане. В руке у
нее тугой лук, за поясом в плетеном бурчаке - широкий нож, за спиной -
легкий одноствольный самопал.
     Лесовица, не  замечая  шалаша  и  князя,  прикрытых  лапами  ели,
положила  на  землю  лук  и  самопал и принялась расстегивать застежки
сарафана, собираясь, очевидно, плыть за уткой.
     Тимоха перестал  вдруг крякать,  поднял голову из камыша и увидел
на берегу лесовицу.
     Андрей Андреевич  погрозил  ему  пальцем,  но Тимоха,  не заметив
княжьего предостережения, вытянулся, словно жердь, во весь свой рост и
удивленно и весело молвил:
     - Эх-ма! Здорова будь, Василиса!
     Василиса вздрогнула,  поспешно  запахнула  сарафан,  подхватила с
земли лук с самопалом и юркнула в заросли.
     - Стой! Воротись! - выкрикнул Телятевский и кинулся за лесовицей.
Однако вскоре запутался в зарослях и разгневанный вышел к озеру.
     - Ловите девку. Не сыщете - кнута изведаете.
     Тимоха и Якушка метнулись в лес.  Князь ждал их  около  получаса,
бранил на чем свет Тимоху и думал:
     "Зело хороша плутовка и в охоте удачлива.  Единой стрелой селезня
сразила".
     Из лесу вышли челядинцы. Тимоха виновато развел руками:
     - Как сквозь землю провалилась, князь. В эком глухом бору мудрено
сыскать.
     Князь срезал  кинжалом  лозину  и  дважды больно ударил Тимоху по
спине.
     - Полезай в воду, холоп!
     Тимоха, понурив голову, побрел в камыши.
     - Откуда девку знаешь? - спросил его Телятевский.
     - Тут бортник Матвей в лесу живет.  Недалече, версты три от озера
будет. А Василису старик при себе держит.
     Князь посветлел лицом и снова забрался в шалаш.
     К полудню   собрал  Телятевский  богатую  добычу.  Места  глухие,
нехоженые,  и дичи развелось на озерах обильно. Выловил из воды Тимоха
более двух десятков подбитых крякв.
     Телятевский довольный ходил по берегу, подолгу рассматривал дичь,
приговаривал:
     - Зря князь Василий в свою вотчину отбыл.  Такая охота ему  и  во
сне не привидится.
     Тимоха общипывал  крякву,  собираясь  сварить  ее  в  ведерце  на
костре. Поднял на князя глаза и молвил деловито:
     - Глухарей нонче в бору  много.  Вот  то  охота!  Мы,  бывало,  с
покойным  отцом,  царство  ему  небесное,  в  прошлые  лета  десятками
мошников били. (Мошник - глухарь.)
     - Места сие упомнишь ли, холоп?
     - А то как же,  батюшка князь,  - заверил  Тимоха,  поднимаясь  с
земли.  -  Поначалу  до  Матвеевой заимки дойти,  а там с полверсты до
глухариной потехи.
     - Возле Матвейки, сказываешь, - раздумчиво проронил Телятевский и
заходил  по  берегу.  В  памяти  предстала  княгиня  Елена  -  молодая
черноокая супруга.  Заждалась,  поди, истомилась в стольном граде да в
душных теремах.  В вотчину просилась  -  не  взял.  Мыслимо  ли  ей  в
колымаге  более  сотни  верст  трястись.  Первая  жена князя оказалось
квелой,  семь лет ее хворь  одолевала,  а  затем  вконец  занемогла  и
преставилась.
     На Елене,  родной  сестре  князя  Григория   Шаховского,   Андрей
Андреевич был женат всего второй год.
     - У нас в семье хилых не водится.  Мы Шаховские  и  родом  вельмы
знатны, и здоровьем никого бог не обидел, - похвалялся князь.
     Правду сказал  путивльский  князь.  Сестрица  его  так  и  пышела
здоровьем. И красотой взяла, и умом, и нравом веселым.
     "Ежели мне сына подарит -  всей  Москве  гулять.  А  Елене  любую
забаву разрешу,  пусть потешится.  Даже на коня посажу, озорницу", - с
улыбкой размышлял Телятевский.
     Князь зашагал  к  шалашу  и  услышал,  как  возле  костра  Тимоха
рассказывал Якушке:
     - Я ее из самопала едва не сразил. За ведьму лесовицу принял. А у
бортника вновь повстречал. Ну и краля, скажу я тебе...
     Андрей Андреевич подошел к костру, разрывая руками пахнущую дымом
горячую утку сказал:
     - Веди к бортнику, Тимоха. Глухариную потеху будем справлять.

Глава 19
                           ДЕВИЧЬЯ ТРЕВОГА

     Василиса второй  день  пряталась  в  лесу.  Так  старый   бортник
повелел.  Девушка  перед  этим  сидела  на  дозорной ели и заметила на
лесной дороге до двух десятков всадников.
     - Мамон  с дружиной едет.  Чую,  недобрый он человек.  Прихвати с
собой нож да самопал для береженья и ступай,  дочка, в лес. Коли Мамон
у меня на ночлег встанет - в избушку не ходи. Я тебе знак дам - костер
запалю.  Узришь к вечеру дым - на дозорной ели ночь коротай. Да гляди,
с ратником не столкнись, - озабоченно проговорил Матвей.
     Василиса зашла в избу, сняла со стены самопал да охотничий нож и,
распрощавшись со стариками, побрела в глухой бор.
     Бортник прошел на пчельник к дозорной ели.
     "Берсеня упредить  забыл.  Неровен  час,  заявится  на заимку и -
прощай его головушка.  Один привык в  избушку  ходить",  -  в  тревоге
подумал  Матвей,  взбирясь  на  дерево.  Вступил  на плетеный настил и
потянул на себя веревку.  На  самой  вершине  ели  сдвинулась  поперек
ствола мохнатая лапа, обозначив зеленый крест из ветвей.
     - Вот теперь пущай и Мамон наведывается.  Федьке  издалека  крест
виден, не прозевает.
     Княжий дружинник,  оставив  вокруг  заимки  в   ельнике   засаду,
подъехал верхом на коне к пчельнику.
     - Убери коня,  родимый,  -  предостерег  Мамона  бортник,  выходя
навстречу.
     - Это пошто? - хмуро вопросил пятидесятник.
     - Пчела теперь на конский запах сердита. Жалить зачнет.
     - Полно чудить,  старик,  - отмахнулся Мамон.  Однако не успел он
это  вымолвить,  как  над  ним повис целый пчелиный рой.  Пятидесятник
замахал руками,  надвинул шапку-мисюрку на глаза и повернул назад.  Но
было поздно. Пчелы накинулись на коня и грузного всадника.
     - Прыгай наземь,  а то насмерть  зажалят,  -  воскликнул  Матвей,
запрятав лукавую усмешку в густую серебристую бороду.
     Мамон проворно  спрыгнул  с  коня  и,  вобрав  голову  в  стоячий
воротник кафтана, бросился наутек от пчельника.
     "Вот так-то,  родимый. Теперь долго будешь мою заимку помнить!" -
насмешливо подумал старик.
     Мамон, распухший и гневный,  ввалился в избу.  Грохнул  по  столу
пудовым кулачищем и накинулся на бортника:
     - У-у,  чертов старик!  Мотри - всего покусали.  Мне княжье  дело
справлять надлежит, а кой я теперь воин.
     - Не виновен,  родимый.  Я  заранее  упреждал,  -  развел  руками
Матвей.
     - Не гневись,  батюшка Мамон Ерофеич. Я тебе примочки сготовлю, к
утру все спадет, - засуетилась вокруг пятидесятника Матрена.
     Мамон затопал сапожищами по избе,  заглянул за печь, на полати и,
недовольно пыхтя, опустился на лавку.
     - Девку где прячешь, старик?
     - Отпросилась в храм помолиться, родимый. В село сошла.
     - Когда назад возвернется?
     - Про то один бог ведает. Наскучилась тут в глухомани по людям да
и покойных родителей помянуть у батюшки Лаврентия надо.  Должно, после
святой троицы заявится, - неопределенно вымолвил бортник.
     Пятидесятник сердито хмыкнул в цыганскую бороду и попросил квасу.
Матрена  зачерпнула  ковш  в кадке,  подала с низким поклоном.  Мамон,
запрокинув  косматую  голову,  жадно,  булькая,  пил,  обливая  квасом
широченную грудь. Осушил до дна, крякнул и швырнул ковш на стол. Вышел
на крыльцо, кликнул десятника, приказал:
     - В засаде сидеть тихо.  Чую,  мужички где-то рядом бродят.  Коли
что заметите - немедля мне знак дайте. А я покуда прилягу.
     К вечеру Матвей запалил возле бани костер.  Накидал сверху еловых
лап,  а под них дубовый кряж положил.  Высоко  над  бором  взметнулись
клубы синего дыма.
     Прибежал десятник, строго спросил бортника:
     - Пошто огонь развел на ночь глядя?
     - Свое дело справляю,  родимый. Из кряжа дупло выжечь надо. Пущай
малость обгорит.  Мне князь, почитай, вдвое оброк прибавил, а дуплянок
нет.
     - Дуплянки днем готовить надо.
     - Днем нельзя. Пчела мед собирает, а на дым к колодам не полетит.
Будет вокруг пчельника без толку роиться.
     Десятник потоптался возле костра, хотел было разб