связали тугими перевяслами колосья в один большой сноп.
     - Ну, вот и завязали Илье бороду, - снова произнес Исай.
     Молча постояли  вокруг  снопа,  перекрестились  и  вышли  на край
загона.
     К оставленным на корню перевязанным колосьям на селе относились с
великим почетом, считая, что, кто дотронется до закрута, того скорчит,
а  урожай  погибнет.  Освященный  сноп  не  трогали  до окончания всех
пожинок.  В  последний  день  оставленные  колосья  "Илье  на  бороду"
подрезали всей семьей при полном молчании. Мужики верили, что если при
уборке последнего снопа кто-нибудь  скажет  хотя  бы  одно  слово,  то
пожиночный  сноп  утратит свою чудодейственную силу.  Затем пожиночный
сноп с великими предосторожностями приносили в избу,  ставили на лавку
в красный угол,  под иконы,  а в день Покрова торжественно выносили во
двор и совершали обряд закармливания скотины.  После  этого  крестьяне
считали,  что  вся дворовая живность подготовлена к зиме,  господь бог
защитит ее от напастей и порчи.  И с этого дня скотину уже не выгоняли
на выпас, а держали у себя во дворе.
     ...На краю нивы мужики нарвали по пригоршне колосьев,  сложили их
в шапки и понесли домой.
     В избе,  поставив икону на  стол,  вышелушили  перед  образом  из
колосьев  зерно в деревянную чашку,  вынесли ее во двор и поставили на
ворота.
     - Ступай, Прасковья, за отцом Лаврентием, - сказал Пахом.
     - Тут спешить не к чему, Захарыч. Батюшка Лаврентий о том ведает.
По избам он ходит. Скоро и к нам завернет, - степенно проговорил Исай.
     Священник появился  перед  избой   в   сопровождении   дьячка   и
псаломщика Паисия с плетенкой.
     - Провеличай Илью, отче, - попросил старожилец.
     Батюшка Лаврентий, сняв с тучного живота серебряный крест, осенил
им деревянную чашу с житом и минут  пять  молил  пророка  о  всяческой
милости мирянам.
     Затем мужики,  перекрестив лбы,  положили в плетенку Паисия алтын
да дюжину яиц.
     А батюшка не спеша шествовал дальше.  (Описываемые  обряды  имели
место в крестьянской России вплоть до конца XIX века.)

Глава 77
                              БЫТЬ БЕДЕ

     - Матвея мы с Прасковьей навестим, дела обговорим, но со свадьбой
повременить надо, - сказал отец.
     - Отчего так, батя?
     - Нешто  не разумеешь?  Ниву надо убрать,  хлеб молотить,  озимые
сеять.  Какой мужик в страду весельем тешится.  После покрова  свадьбу
сыграем. (Свадьбы на Руси игрались обычно после покрова дня (1 октября
по ст.  ст).  Покровитель свадеб.  Обычно в этот день  девушки-невесты
ходили  в  церковь  и молились перед иконой покрова,  чтобы богородица
послала им жениха.  Затем девушки устраивали  коллективные  вечеринки,
веселились,   памятуя:   "покров  весело  проведешь  -  дружка  милого
найдешь".  Обязательно в день покрова была девичья вечерняя молитва  -
заклинание.     Укладываясь     спать,     девушки-невесты     просили
"покров-праздничек, покрой землю снежком, а меня - бабьим платком".)
     Иванка угрюмо насупился.
     - До  покрова  ждать  нельзя,  отец.  На заимку княжьи люди часто
наведываются. Сведут они Василису либо надругаются.
     - Ох,  не  торопи  меня,  сынок.  Недосуг  нонче.  Сумеешь Матвея
уговорить - приводи девку.  А свадьбу после страды справим, - вымолвил
Исай и пошел запрягать лошадь.
     На другой день мужики всем селом вышли зачинать зажинки. А Иванка
перед тем, как отправиться в поле, забежал к Агафье. Баба, в окружении
пятерых ребятишек, горестно сидела на крыльце и всхлипывала, распустив
космы из-под темного убруса.
     - Как там Афоня, мать?
     - Ой,  худо, Иванушка. Второй день в застенке сидит. Отощал. Едва
упросила краюшку хлеба да свекольник осударю моему передать.  Пропадем
мы теперь.
     - Пытали Афоню?
     - Покуда не трогали.  На Ильин день грех людей  забижать.  Уж  ты
скажи мне, касатик, за што Афонюшку мово взяли, за какие грехи?
     - Не знаю, мать. Не горюй, выпустят Афоню.
     - Дай-то  бог,  касатик,  -  закрестилась Агафья и вновь залилась
горючими слезами.
     Обычно выходил  Иванка  на первые зажинки приподнятый,  как и все
селяне.  Но на этот раз ехал он к ниве  озабоченный.  Не  до  веселого
сейчас.   Князь   его,   поди,  уже  в  Москве  поджидает.  Не  ведает
Телятевский,  что не вернется он больше в княжьи хоромы. Правда, могут
и силком его в усадьбу привести. Князь крут на ослушников.
     И с Василисой заминка.  Едва ли отпустит ее бортник  на  село  до
свадьбы.  Худо  ей  там.  Мамон с дружиной до сих пор по лесам бродит.
Промашку дал пятидесятник.  Федька Берсень,  поди,  уже к Дикому  полю
подходит.  Здесь-то  Мамон  недоглядел,  упустил беглую ватагу.  А вот
Василису ему легче из лесу увести.  Да и предлог  есть.  Князь  как-то
обмолвился - то ли в шутку,  то ли всерьез,  что хочет Василису в свои
хоромы сенной девкой забрать.
     Не везет  горемычной.  До сих пор отца с матерью забыть не может.
Ох,  как возрадовалась Василиса,  узнав,  что ненавистный ей насильник
Кирьяк сложил свою злодейскую голову.
     Нет. Надо забирать Василису  из  леса.  После  смотрин  и  увезу.
Покрова ждать нечего. Пусть бортник малость посерчает.
     Хуже с Афоней.  Угодил-таки балагур в волчий  капкан.  Приказчика
Калистрата нелегко будет провести. Хитрющий мужик, за версту все чует.
     - Эгей, воин, чего призадумался? - толкнул Иванку в бок Пахом.
     Все эти  дни,  особенно  по  вечерам,  старый казак не отходил от
ратника,  подолгу любовался  знатным  мечом,  расспрашивал  о  походе,
битве, ратоборстве с татарским богатырем. Хлопал Болотникова по плечу,
хвалил:
     - Воином ты родился,  парень.  Чует мое сердце - не единожды тебе
еще в походах быть.
     Примечал также Иванка,  что крестьяне,  прознав про его поединок,
стали  почтительно  с  ним  здороваться  и  вести  степенные   мужичьи
разговоры.
     Особенно этому был рад Исай.
     - У  нас  на  селе  старожильцы  с  парнями  о  мирских  делах не
калякают.  А тебе вон какой почет.  Многие Исаичем стали величать.  Не
возгордись, сынок, - с напускной ворчливостью говорил Иванке отец.
     - Не возгоржусь, батя, - просто отвечал сын.
     ...Погруженный в  свои  невеселые  думы,  Иванка так и не ответил
Пахому. Лишь возле самого загона обмолвился:
     - Афоню мне жаль, Захарыч. Жизнью своей ему обязан.
     - Бог даст - выйдет  твой  Афоня.  Одно  непонятно  -  пошто  его
непутевого в темницу посадили.  Никому он худа не сделал, - озадаченно
проговорил  Исай.  И  невдомек  старожильцу,  что  его  затейливый   и
безобидный сосед - мужичонка за мир пострадал.
     - Добрая нонче страда будет. Хлеба неплохие уродились. Эдак четей
по  пятнадцати с десятины возьмем,  - произнес Пахом,  окинув взглядом
ниву.
     - Жито  уродилось,  Захарыч.  Помогли  Илья  да Никола.  Только о
страде доброй рановато ты заикнулся.  Хватим еще нонче мы  горюшка,  -
хмуро высказал Исай.
     - Дело свычное,  Парфеныч.  Было бы  чего  убирать,  -  не  понял
старожильца Аверьянов.
     - Свою ниву жать не в тягость.  Тут другая беда,  Захарыч: княжьи
загоны на корню стоят. Как бы нонешняя весна не повторилась. Сколь ден
тогда господское поле топтали. Ох, не миновать смуты.

     Объехав поутру княжью ниву, Калистрат сказал Мокею:
     - Пора на боярщину мужичков выгонять. Созрела ржица.
     - Велика ли боярщина нонче по жатве, батюшка?
     - Как и в прежние годы,  Мокеюшка. Три дня - на княжьем поле, три
дня - на  мужичьем.  А  в  воскресенье  -  богу  молиться,  -  пояснил
приказчик.
     - Обижен я на тебя,  отец родной,  -  вдруг  сокрушенно  вздохнул
челядинец.
     - Что с тобой,  сердешный?  Отродясь на меня в обиде  не  был,  -
повернувшись к Мокею, недоуменно глянул на него Калистрат Егорыч.
     - Пошто Афоньку не позволяешь мне пытать, батюшка? Я бы мигом ему
язык развязал.
     - У него и без того язык, как чертово помело. Всей вотчине его не
перекалякать.  Не сумеешь ты его перехитрить, Мокеюшка. А бить зачнешь
- мигом богу душу отдаст. Худобу сечь надо умненько, сердешный. Мамона
из  лесу жду.  Застрял он там чего-то.  Князь-то его даже на крымца не
взял.  Ежели по всем деревенькам да погостам прикинуть,  то,  почитай,
половина  вотчинных мужиков в бега подались.  Серчает Андрей Андреевич
на Мамона.  Шибко  плохо  он  крестьян  вылавливает.  Ох,  как  я  его
поджидаю.  Мамон не тебе чета,  с воровским людом толковать умеет,  Не
сумлеваюсь,  сердешный - про сундучок он  все  доподлинно  от  Афоньки
изведает. Вот так-то, Мокеюшка.

     Сердце старого пахаря не обмануло и на сей раз. Не зря предсказал
Исай Болотников страду горестную.
     На второй  же день,  когда мужики убирали свои загоны,  в вотчину
прискакал Якушка.  Крестьяне уже  давно  приметили  -  ближний  княжий
челядинец обычно с добрыми вестями не является.
     Якушка передал на словах приказчику новый княжий наказ:
     - Всех мужиков снаряжай на княжье поле.  И быть им на боярщине до
скончания молотьбы.
     - А как же мужичьи загоны, молодец?
     - Поначалу - княжья нива, потом - мирская, Егорыч. Об этом Андрей
Андреевич строго наказывал. А жито, что в амбарах, - продолжал Якушка,
- велено освободить под новый урожай.  Старое зерно грузи на подводы и
- в Москву. На торги князь хлеб повезет.
     - Вон оно как, - неопределенно молвил приказчик.
     - А  правда ли,  братец,  что Иванка Болотников теперь у государя
нашего служит? - с сомнением полюбопытствовал Мокей.
     - Доподлинно так,  православные. В стремянные холопы князь Иванку
записал. Отъехал ли в Москву Болотников?
     - На ниве он, сердешный. С Исайкой овес жнут.
     - Вот дурень!  Разгневается на него Андрей  Андреевич,  -  сказал
Якушка и, взмахнув нагайкой, поскакал к мирским загонам.
     Калистрат Егорыч  присел  на  крыльцо   и   принялся   озабоченно
размышлять о княжьих поручениях. Непростое это дело. Мужики и без того
ходят злые,  взропщут.  По весне вон как взбунтовались.  Трудненько их
будет со своих загонов согнать.  И с обозом может выйти проволочка.  В
сусеках поболе трехсот четей хлебушка лежит.  Выходит, полсотни подвод
надо.  Почитай,  все село поднимать придется. А мужикам лошаденки, ох,
как надобны!  Нелегко будет их в Москву с  обозом  снарядить.  Да  что
делать. Умри, а княжью волю выполняй.
     Долго восседал на высоком крыльце Калистрат Егорыч.  Прикидывал в
уме, загибая пальцы. И наконец позвал Мокея.
     - Завтра,  как только  Исай  со  своими  на  ниву  уйдет,  обойди
самолично все остальные избы. Покличь мужиков к моему двору да батюшку
Лаврентия позвать не забудь.
     - А што жа Исайку не звать? Он и сам придет.
     - Не придет,  Мокеюшка. Исайка с первыми петухами на ниву уходит.
А  другие  мужики еще дрыхнут.  Болотниковы - смутьяны,  помешать моим
помыслам могут.  Знаю их,  нечестивцев.  Без них обойдемся.  Уразумел,
сердешный?

     - Здоров будь, Иванка!
     - Здорово, друже.
     - Садись  на коня.  В Москве нонче весело.  К князю поедем.  Чего
среди мужиков застрял?
     Болотников отложил  косу  и,  шурша  по  свежей стерне пеньковыми
лаптями,  вышел на межу к Якушке, вытер краем шапки крупные капли пота
с лица.
     - Экий ты неприглядный,  братец.  В рубахе дырявой,  лапти  обул.
Пошто княжий наряд скинул?
     Иванка положил тяжелую руку на плечо челядинца,  глянул ему прямо
в глаза и сказал твердо:
     - В Москву я не вернусь,  Якушка.  В  селе  останусь.  Здесь  мое
место. Не по душе мне жизнь холопья. А кафтан да сапоги из юфти отвези
назад князю.
     Якушка изумленно  присвистнул,  покачал  головой  и  вымолвил уже
недружелюбно:
     - Не  понять  мне  тебя,  парень.  Но  одно  скажу - князь Андрей
Андреевич на тебя крепко разгневается.  Быть тебе в железах. Одумайся,
Иванка.
     - В селе останусь, друже.
     - Ну, как знаешь, парень. Только кафтан твой не повезу. Сам князю
доставишь, - рассердился Якушка и поскакал к селу.

Глава 78
                        КАЛИСТРАТОВА ХИТРОСТЬ

     Утром возле  приказчиковой избы сошлось все село.  У самых ворот,
на телеге стоял большой пузатый бочонок с выбитым днищем да кадушка  с
огурцами.
     Из храма Ильи Пророка  показался  дородный  батюшка  Лаврентий  в
красном подряснике и епитрахиле.
     Мужики, недоумевая,  расступились,  пропуская  святого   отца   к
телеге, где его поджидал приказчик.
     Батюшка Лаврентий,  повернувшись лицом к примолкшей толпе, трижды
осенил прихожан крестом, изрек напевно:
     - Мир вам,  православные.  Даруй,  господь,  пастве своей доброго
житья.
     - Спаси тебя Христос,  батюшка.  Осподь не забывает нас и  дарует
всего понемногу - и горя,  и лиха, и винца доброго, хо-хо, - выкрикнул
из толпы пьяненький чернявый мужик.
     Калистрат Егорыч погрозил мостовому сторожу кулаком.
     - Не встревай,  Гаврила,  когда святой отец глаголит. Вижу, плохо
ты  княжье  дело  сполняешь.  Завсегда с сулейкой бродишь,  божий храм
забыл,  псаломщика  Паисия  бранными  словами   изобидел,   посты   не
соблюдаешь. Еретик, одним словом.
     Приказчик, почтительно  поклонившись  Лаврентию,   взобрался   на
телегу и заговорил умильно:
     - С  началом  зажинок  вас,  ребятушки.  Хлебушек  нонче  знатный
выдался.  Будет  с  чем  матушку  зиму зимовать.  Так что возрадуемся,
сердешные, да по ковшу выпьем винца с зачином.
     Мужики озадаченно переглянулись.
     - У  нас  зачин  вчера  был,  Егорыч.  Припоздал  ты  малость,  -
обмолвился Семейка Назарьев.
     - Простите меня,  сердешные.  Замешкался я на  княжьем  угодье  с
бобылями. Подходите к бочонку, ребятушки:
     Страдники недоумевали.  Сколь  не  живут,  а  такой  щедрости  от
скаредного приказчика не видели.
     - Неспроста нас черт лысый винцом угощает.  Затеял чего-то,  -  с
сомнением высказал Семейка и завертел головой,  выискивая глазами Исая
Болотникова. Но того почему-то среди мужиков не было.
     - Чего застыли православные?  Пей досуха, чтоб не болело брюхо! -
весело  прокричал   обрадованный   приказчиковой   милостью   Гаврила,
проталкиваясь к телеге.
     Перекрестился, зачерпнул полный ковш,  выпил,  блаженно крякнул и
соленым огурчиком захрустел. Потянулся было снова к бочонку.
     - Погодь,  сердешный.   Вначале   всем   по   едину,   -   осадил
разошедшегося  питуха  приказчик  и шепнул что-то батюшке Лаврентию на
ухо.
     Святой отец   шагнул  в  толпу  и  остановился  супротив  Семейки
Назарьева.
     - Осуши  винца,  сыне  божий.  Да  ниспошлет  тебе господь страды
благодатной.
     Семейка замешкался.  Ох,  не  без  хитрого умысла крестьян винцом
потчуют.  Хоть  бы  Исай  появился.  Он   бы   разгадал   приказчикову
премудрость и на разум мужиков наставил.
     - Чего же ты,  сыне?  Сие богом перед страдой дозволено.  Я  тебя
благословляю.
     Семейка помялся, помялся, да так и пошел к телеге. Куда денешься,
когда сам поп тебя крестом осеняет.
     Выпил Семейка.  А за ним дружно потянулись  к  бочонку  и  другие
страдники.
     "Вот и добро,  сердешные.  Винцо-то крепкое, из княжьего подвала.
Мигом головушки затуманятся,  хе-хе", - удовлетворенно хмыкал про себя
Калистрат Егорыч.
     Когда мужики выпили по доброму ковшу,  суровые их лица разомлели,
языки развязались, и на душе стало полегче. Даже извечные заботы стали
уплывать куда-то в сторону.
     После второго ковша Калистрат Егорыч сказал  захмелевшим  селянам
княжье повеление.  Мужики было загорланили,  недовольно загалдели.  Но
ядреное винцо сделало свое дело.  После третьего  захода  страдники  с
песнями повалили на господскую ниву.
     - Бога бойтесь, князя чтите! - напутствовал их батюшка Лаврентий,
хвативший также чарочку, угодливо поднесенную приказчиком.
     - Ловко же ты мужиков объегорил,  батюшка, - промолвил приказчику
Мокей.
     - Покуда бог умишком жалует, сердешный.
     - Однако мужики на ниве проветрятся и в ярь войдут.  Не сбегут ли
на свои загоны? - усомнился челядинец.
     - Коли  всем  селом  княжью  ниву жать пошли - не сойдут.  Грешно
мирское слово  рушить.  А  в  случае  чего  -  горлопанов  в  застенок
сволокем, сердешный.

Глава 79
                           ИЛЬЯ РАЗГНЕВАЛСЯ

     Дни стояли душные,  жаркие.  Хоть бы один дождь выпал.  И всю эту
неделю  мужики  ходили  на  постылую боярщину злые,  на чем свет браня
изворотливого приказчика.
     - Прельстил  вас  вином  Калистрат,  дурни,  -  хмуро ронял среди
страдников Исай Болотников.  Ему тоже пришлось выйти на  княжье  поле:
куда мир - туда и ты ступай. Так приказчик и сказал.
     - Не устояли,  Парфеныч,  - виновато и удрученно разводил  руками
Семейка  Назарьев.  -  Стосковалась  душа до винного ковша.  А когда в
башку хмель ударит - разум вон вылетает.  Вот и  облапушил  нас,  черт
лысый.
     - Век живу,  а такой жатвы не видел.  Лютует князь.  В  других-то
вотчинах  мужики по два дня на боярское поле ходят,  - вымолвил старый
крестьянин.
     - Не  совсем  так,  отец.  Когда  в  рати  был - многих мужиков о
житье-бытье выспрашивал.  По всей Руси  теперь  крестьянину  несладко.
Всюду  помещики  боярщину  увеличили.  Не  зря  деревеньки пустуют,  -
проговорил Иванка, укладывая ровными рядами снопы на скрипучую телегу.
     - Оно,  может,  и  так,  парень,  -  вздохнул  старый  селянин и,
поплевав на руки, сызнова начал шаркать косой.
     Боярщина боярщиной,  но работали мужики споро: торопились к своим
загонам.
     - Вон  как  солнышко  парит.  Рожь  вот-вот  осыпаться зачнет,  -
озабоченно говорил Исай.
     Мужики жали рожь,  косили горбушами, а девки и бабы крутили тугие
перевясла, связывали в снопы, ставили их в суслоны.
     Парни и   бобыли  свозили  бабки  на  телегах  на  княжье  гумно,
выкладывали из них высокие скирды.
     Когда княжье поле заметно опустело и ржи оставалось убирать всего
с десятину,  приказчик и Мокей в один из душных знойных вечеров  пошли
по селу собирать на государя денежную пошлину.
     Но в каждой избе встречали  приказчика  недружелюбно.  У  мужиков
денег  не  было.  Христом  богом просили Калистрата Егорыча обождать с
пошлиной до покрова дня,  когда соберут и  обмолотят  новый  урожай  и
продадут малость жита на московском торгу.
     Приказчик о том и слушать не хотел.  Ворчал на крестьян,  хлестал
плеткой по столу,  грозился расправой.  Обойдя все село и вернувшись в
свой терем почти с пустом,  Калистрат  Егорыч  утром  следующего  дня,
когда мужики дожинали княжье поле, промолвил негодуя.
     - Ну,  вот что,  сердешные.  Ежели через три дня  не  внесете  на
государя  свои  алтыны  -  прикажу  батогами пороть.  А ежели и это не
поможет - начну живность со двора сводить. Так что разумейте.
     - У-у, ирод! - плюнул ему вслед Семейка Назарьев.
     Смутно было на душе у мужиков.  Жизнь горемычная их так и била со
всех сторон, повисла на шее тяжелым жерновом.
     В последний день на господской  ниве  было  особенно  жарко.  Пот
солеными   струйками   бежал   по  спинам,  застилал  глаза,  разъедал
обожженную на солнце кожу.
     Исай зачастую   поглядывал  на  небо,  наблюдая  за  пролетавшими
птицами,  и лицо его становилось все мрачнее  и  мрачнее.  Еще  ранним
утром  приметил  он,  что  заря  - багрово-красная,  и дым стелется по
земле.  А ночью звезды были яркие,  сильно мерцали. А теперь вот парит
так, что дышать нечем.
     Иванка, заметив, что потускнело лицо отца, встревожился.
     - Что с тобой, батя?
     - Опять что-то в грудях ломит...  Да не в том беда, сынок. Боюсь,
к вечеру гроза соберется. А жито вызрело...
     - Ты бы отдохнул,  батя.  А гроза мимо села пройдет,  - участливо
проговорил Иванка, успокаивая отца.
     - Скоро обед, сынок. Под телегой прилягу...
     К вечеру, когда мужики усталые пришли в избы, подул ветер вначале
тихо и как-то исподволь, но затем все сильней и порывистей.
     На село  наползли  черные  тучи,  закрыли  полнеба,  А  ветер все
набирал силы,  кружил над селом,  обрывал на деревьях зеленую листву и
вместе