посадский  в
долгополой чуйке. (Чуйка - суконный кафтан.)
     - Горемыки  мы,  братцы!  Ремесло  захирело,  в  избах  клопы  да
тараканы,  ребятенки с голоду мрут.  - Слобожанин  с  чаркой  в  руке,
пошатываясь, вышел на середину кабака и продолжал сердито выкрикивать,
расплескивая вино на босые, грязные ступни.
     А отколь наше горюшко? Все беды на Руси от него - татарина Бориса
Годунова. Енто он, братцы, нам пошлины да налоги вдвое увеличил. Он же
и  младехонького  царевича  загубил,  и  Москву ремесленную спалил,  и
крымцев на Русь призвал.
     От стойки   оторвались   трое  молодцов  в  долгополых  сукманах.
Надвинулись на посадского, зло загалдели:
     - Бунташные речи речешь, вор. Айда с нами.
     Слобожанин оттолкнул  одного  из  истцов,  но   остальные   сбили
бражника наземь. Болотников насупился, поднялся с лавки, норовя помочь
слобожанину, и опять его вовремя удержал Афоня Шмоток. Молвил тихо:
     - Сиди,  Иванка.  Здесь  истцов  да ярыжек завсегда полно бродит.
Мигом в Разбойный приказ сволокут.
     Когда дерзкого тяглеца вывели из кабака, Иванка сказал глухо:
     - Не любят бояре правду. Сказнят теперь его, либо язык вырвут.
     Один из  питухов  - тощий,  с изможденным желтым лицом - с досады
швырнул на земляной пол дырявый войлочный колпак, воскликнул:
     - Э-эх, жизнь горемычная! Налей чарочку, Потапыч.
     Целовальник -  дородный,  чернобородый,  с  бойкими   плутоватыми
глазами, в суконной поддевке - вскользь взглянул на бражника, буркнул,
поглаживая густую бороду:
     - Деньгу кажи, мил человек.
     - Последний грош пропил,  Потапыч.  Ублажь.  Душа  горит,  выпить
страсть хочется.
     Целовальник окинул взглядом посадского с ног до головы и проронил
нехотя:
     - Сымай сапоги, братец. Косушку нацежу.
     - Помилосердствуй, батюшка. Сапоги у мя последни.
     - Тогда ступай прочь.
     - У-у,  нехристь!  -  в  отчаянии  махнул  рукой  на целовальника
посадский и принялся стаскивать с ног кожаные сапоги.  - Наливай, душа
окаянная!
     "Словно наш мельник Евстигней.  Такой же скаредный",  - подумал о
целовальнике Иванка и потянулся,  к чарке.  Однако его вновь остановил
Шмоток.
     - Не пей, Иванка. Осерчает Якушка - в подклет посадит.
     - Оставь,  Афоня.  На душе смутно,  - вымолвил  Иванка  и  осушил
чарку.
     Тем временем в кабак вошел новый посетитель.  Пытливо  глянул  по
сторонам и подошел к стойке.  Наклонился к Потапычу и что-то шепнул на
ухо.
     Целовальник закивал  пышной  черной  бородой  и  торопливо позвал
кабацкого ярыжку:
     - Запали свечи,  Сенька.  Темно в кабаке. Да поспешай, поспешай у
меня!
     Вскоре в  государево  кружало ввалился объезжий голова с десятком
стрельцов в красных кафтанах.
     Потапыч вышел из-за стойки,  угодливо поклонился голове,  а затем
самолично спихнул с  лавки  в  переднем  углу  осоловевших  бражников,
вымолвил учтиво:
     - Милости просим, Дорофей Фомич. Испей чарочку с устатку.
     Объезжий голова плюхнулся на лавку, обронил, позевывая:
     - Твоя правда,  Потапыч.  Всю ночь не спал,  за  воровским  людом
досматривал.  В  Китай-город  нонче тьма народишку понаехало.  Подавай
снедь. Оголодал я, братец.
     Афоня Шмоток,   глянув   на   новопришельцев,  озабоченно  дернул
Болотникова за рукав кафтана:
     - Глянь, парень. Объезжий в кабак пожаловал. Пора нам отсель ноги
уносить.
     - Вижу,  не дергай,  Афоня. Сиди, неча бояться, - хмуро отозвался
Болотников.
     Дорофей выпил две чарки кряду и повел глазами по кабаку.  Заметил
вдруг Болотникова у крайнего  стола  возле  стены.  Дрогнула  чарка  в
тяжелой руке, лицо зло исказилось.
     Тяжело поднялся из-за стола и,  забыв  про  снедь,  направился  к
бунташному парню. Молвив с издевкой:
     - Вот  и  свиделись,  молодец.  Теперь  не  уйдешь.  Нет   твоего
заступника, хе-хе. Загулял Федька Конь.
     Болотников весь вспыхнул и шагнул навстречу Кирьяку.
     - Посторонись, биться буду.
     Объезжий голова скривил рот, махнул рукой стрельцам, рявкнул:
     - Взять воровского человека!

Глава 52
                         В РАЗБОЙНОМ ПРИКАЗЕ

     Когда на  Болотникова  накинулись  стрельцы,  он  раскидал  их  и
подступил к Кирьяку.  Объезжий голова больно ударил его в лицо. Иванка
обозлился и поверг своим тяжелым кулаком супротивника наземь. Кирьяк с
трудом поднялся и вновь очутился на полу.
     Стрельцы оттеснили Болотникова в угол, опрокинули на винную кадь,
связали руки кушаками.
     В драку ввязался было и Афоня Шмоток. Но Дорофей его так стукнул,
что   бобыль   свалился  без  чувств  под  лавку.  Очнулся,  когда  ни
Болотникова,  ни государевых людей в  кабаке  уже  не  было.  Один  из
бражников поднес ему чарку, заговорил хрипло и недовольно:
     - Вот те и правда,  хрещеный...  Ишь как тяглецов государевы люди
потчуют. Завсегда беднякам достается. И-эх!
     Афоня, утирая рукавом сермяжного кафтана кровь с  лица,  невесело
проговорил:
     - Ничего,  я тертый калач.  Меня батогами  не  так  потчевали  на
правеже. Благодарствую за чарочку.
     Выпил, запустил щепоть в миску с соленой капустой и только теперь
вспомнил о Болотникове:
     - Мать честная!  О приятеле  запамятовал.  Куда  ж  его  подевали
вороги?
     - Не иначе,  как в Разбойный приказ свели,  - промолвил  один  из
тяглецов.
     Афоня нахлобучил шапку на взъерошенную голову, сорвался с лавки и
выскочил на улицу.
     "Разбойный приказ в  государевом  Кремле.  Выходит,  туда  Иванку
потащили",  - сообразил бобыль и прытко побежал вдоль Варварской улицы
к Красной площади, норовя догнать государевых людей.
     Возле Аглицкого   двора   столкнулся   с   высоченным   походячим
торговцем.  Ткнулся ему в живот и  проворно  шмыгнул  в  толпу.  Лоток
полетел  вместе с горячими пирожками в мутную лужу.  Торговец отчаянно
забранился, затряс кулаками, но Афони и след простыл.
     Бобылю повезло.  На  Красной площади,  возле Тиунской избы Шмоток
настиг государевых людей.  Впереди Болотникова шли пятеро стрельцов, а
позади  - объезжий голова верхом на коне с остальной пятеркой служивых
с бердышами.
     Иванка шел без шапки. Черные кольца волос упали на угрюмые глаза.
Лицо в кровоподтеках.  Разорванная на груди и  спине  рубаха  обнажала
мускулистое загорелое тело.
     Толпа неторопливо расступилась,  пропуская стрельцов к Фроловским
воротам. Слобожане роняли хмуро:
     - Ежедень в Разбойный волокут.
     - В застенках тыщи посадских сидят.
     - Ишь как парня побили.
     - Знакомый   детина.   Кажись,  он  на  Красной  праведные  слова
сказывал.
     Кирьяк повернул голову к посадскому,  сказавшему последние слова,
остановил коня и вопросил вкрадчивым голосом:
     - О чем говорил сей парень на площади?
     Посадский усмехнулся и отозвался прибауткой:
     - Ветры дули - шапку сдули, кафтан сняли, рукавицы сами спали.
     Дорофей тронул коня и погрозил слобожанину кулачищем:
     - Я те, семя воровское!
     Миновав пушку и Лобное место, стрельцы повели Иванку к Фроловской
башне.
     Вдоль кремлевской стены - водяной ров.  В давние времена государь
Иван  Третий  вызвал из далекой Италии градостроителя Алевиза Фрязина.
Миланский умелец поставил запруду на реке Неглинной и  пустил  воду  в
глубокий  ров,  тянувшийся до Москвы-реки.  Крепостной ров имел ширину
семнадцать сажен.  Обложен белыми камнями и огорожен  с  обеих  сторон
низкими  каменными  стенами.  Они  возвышались  над  Красной  площадью
двурогими   зубцами,   "ласточкиными   хвостами",   подобно   бойницам
кремлевских  стен.  Через  ров к Константино-Еленинским,  Фроловским и
Никольским воротам переброшены деревянные мосты.
     В базарные  дни  до  всенощной  железные решетки Фроловских ворот
подняты. Посадские люди свободно проходят на Ивановскую, где приказные
дьяки,  подьячие и государевы бирючи громко и нараспев оглашают царевы
указы.  Здесь  же  посреди  площади  чернеется  помост,   на   который
государевы  люди приводили из Разбойного и Земского приказов бунташных
людей, татей и душегубцев для свершения казней. (Бирюч - глашатай.)
     На Ивановской  площади теперь всегда многолюдно.  С недавних пор,
полгода назад,  по указу царя Федора  Ивановича  возле  хором  боярина
Мстиславского   были   возведены   государевы  приказы  -  Посольский,
Разрядный,  Поместный,  Холопий,  Казанский,  Стрелецкий,  Земский  да
Разбойный.  Около  них  спозаранку  толпилось  множество  москвитян  и
инородцев в ожидании дьяков и подьячих,  с приходом которых по крыльцу
и темным сеням весь день сновали челобитники и приказной люд.
     А возле самой колокольни Ивана Великого в Площадной избе  усердно
поскрипывали  гусиными  перьями подьячие.  Бойко стряпали челобитные и
кабальные записи, взимая за труды "писчие деньги".
     Афоня Шмоток  крался  за стрельцами до самого Разбойного приказа.
Когда  Иванку,  подталкивая  бердышами,  увели  внутрь  сруба,  бобыль
остановился  возле узорчатого с витыми столбцами крыльца.  Снял шапку,
поднял голову  на  золотые  маковки  Успенского  собора,  осенил  себя
крестом, подумал: "Помоги, осподи, рабу Ивану живехоньким выбраться из
лихого места".
     С крыльца,  позевывая,  взирал на Афоню пожилой стрелец в голубом
суконном кафтане.
     - Чего тебе, мужичок? Али по Разбойному соскучал? Здесь для воров
завсегда место найдется.
     - Нет уж,  уволь, голуба. Лучше попросить ради Христа, чем отнять
из-за куста.
     - Ишь ты! А отчего тут торчишь?
     - Дело у меня, голуба. Пропусти к подьячему.
     - Ишь чего захотел.  Много вас тут шатается.  Ну да бог с тобой -
плати полушку и проходи.
     - Проворна Варвара на чужие карманы, - выпалил Афоня.
     Стрелец посуровел, стукнул бердышом по крыльцу.
     - Уж больно речист. Ступай прочь, а то в суд потяну.
     Афоня и на сей раз не устоял, чтобы не ввернуть мудреное словцо:
     - Богатому  идти  в  суд  -  трын-трава,  бедному - долой голова.
Пойдешь в суд в кафтане, а выйдешь нагишом, голуба.
     Стрелец оперся  обеими  руками  на бердыш и,  еще раз взглянув на
чудаковатое лицо невзрачного мужичонки,  раскатисто захохотал. Смеялся
долго, утирая слезы кулаком, затем вымолвил, покачивая головой:
     - Ох и востер! Ладно - валяй в приказ...
     А тем временем объезжий голова сидел в душной комнате подьячего и
сердито говорил:
     - Лихого человека привел в приказ, Силантий Карпыч.
     - В  чем  его  воровство,  Дорофей  Фомич?  -  нехотя,   проронил
подьячий, уткнувшись в бумагу.
     Кирьяк откинулся в кресло,  обтянутое зеленым сукном, с полминуты
молчал, а затем произнес, поглаживая длинную бороду:
     - Возле Яузских ворот  на  гиль  посадских  людишек  подбивал.  О
ближнем  боярине  Борисе Федоровиче срамные речи выкрикивал и государя
хулил воровскими словами.  Поучил  я  его  маленько  возле  крепостной
стены,  -  Дорофей  при этих словах крякнул и глаза ниц потупил,  - да
жаль Федька Конь помешал удальца захватить.  Федька сам из  смердов  и
смердов  привечает.  Заступился  за мятежного человека,  душа холопья.
Давно Федьке пора на дыбе висеть. Седни повстречал удальца в кабаке на
Варварке.  На  моих  стрельцов,  как зверь,  накинулся.  Ерофейке зубы
выбил, Захарке руку сломал. Пришлось мне вступиться. Повязал вора.
     Подьячий, не   поднимая  головы  от  бумажного  столбца,  усердно
скрипел гусиным пером, брызгая чернилами по всему столу.
     - Мотри, все запиши, Силантий Карпыч.
     Подьячий сделал последнюю завитушку в грамотке,  воткнул  перо  в
оловянную чернильницу и только теперь повернулся лицом к объезжему.
     - А ты чегой-то опух весь, Дорофей Фомич? И глаз у тебя подбит, и
бородишка в крови. Уж не тот ли удалец экую красу тебе навел?
     Дорофей насупился.
     - Таких  четвертовать надо!  Добавь в своей грамотке о злодеяниях
гилевщика.
     Силантий Карпыч смахнул муху с бумажного листа, протяжно вздохнул
и, скрестив руки на животе, проговорил степенно:
     - Недосуг мне сейчас, Дорофей Фомич, твое дело слушать.
     - Как недосуг? О чем же в грамотке строчил?
     - Али   впервой   здесь,   Фомич?   Приготовил  приказному  дьяку
приговорный лист по делу  сретенских  тяглецов,  кои  в  Съезжей  избе
воровство учинили. А твое дело обождет.
     - Так зачем я тебе битый  час  о  воровском  человеке  толкую!  -
загорячился  Кирьяк.  -  Не  забывай  -  парень тот противу государя и
Бориса Годунова крамольные речи посадским тяглецам изрекал.
     Подьячий хитровато сощурился и снова вздохнул озабоченно:
     - На Москве бунташных людей тьма,  а нас -  всего  трое.  Нелегко
дела  преступные вершить.  Всему свой черед.  Чего ты загорелся вдруг,
Дорофей Фомич?  Обождать придется.  В застенке сейчас тесновато. Пущай
покуда в Земском приказе посидит. Там посвободней, голова.
     "Деньгу вымогает,  чернильная  душа.  Каждый  крючок  ловит  свой
кусок.  Придется сунуть гривну. Не жаль. Зато гилевщика завтра на дыбу
подвесят да ребра выломают.  Пусть  помнит  Кирьяка",  -  зло  подумал
объезжий и потянулся за мошной.
     - Наслышан я,  что  царь  Федор  Иванович  задумал  к  Разбойному
приказу прируб пристроить.  Прими от меня,  Силантий Карпыч, гривну на
государево дело.
     Подьячий не спеша спрятал деньги за пазуху.
     - Радение твое не забуду, Дорофей Фомич. Ох, чую, неспроста ты на
своего  парня  в великой обиде.  Так и быть - помогу тебе.  Сегодня же
будет бунтовщик в Пыточной.
     - Многие лета тебе здравствовать,  Силантий Карпыч, - обрадовался
Кирьяк.
     - Отчего ты от князя Василия Шуйского ушел,  мил человек? - вдруг
неожиданно спросил Силантий Карпыч.
     - Тут дело не простое.
     - Поведай мне свое дело, Дорофей Фомич.
     - Потом как-нибудь, - уклончиво ответил Кирьяк.
     А про себя подумал:  "Мыслимо ли дело о  своих  грехах  подьячему
Разбойного приказа рассказывать. Нет уж, лучше умолчать".
     ...Сильно разгневался тогда на своего  приказчика  князь  Василий
Шуйский. Кричал, ногой топал:
     - У  меня  мужики  из  вотчины  и  без  того  ежедень  по   лесам
разбредаются.
     - Так ведь  я,  князь,  из  мужиков  на  тебя  дань  выколачивал.
Супротивничают они, - оправдывался Кирьяк.
     - Так оброк нынче не собирают.  Не те времена, Дорофейка. Намедни
известил  меня  староста,  что  из Березовки после твоего погрома семь
мужиков сошли.  А куда - неведомо.  Прикажу кнутом тебя бить  нещадно,
пес греховодный! Экий урон моей вотчине нанес.
     - Я человек вольный,  князь.  К  тебе  на  службу  сам  пришел  и
кабальной  грамотки  на  себя не писал.  Потому стегать меня кнутом не
положено.
     - В  своей  вотчине  мне  все  положено.  И  не тебе меня судить,
лиходей.
     Василий Иванович  звякнул  колокольцем.  В  палату  вбежал бойкий
молодец.
     - Кличь дворовых,  Сенька.  Дорофейку на козле растяните. Всыпьте
ему тридцать плетей за княжьи  убытки.  (Козел  -  скамья,  к  которой
привязывали преступников и избивали батогами или плетьми.)
     Челядинец метнулся  во  двор  за  холопами,  а  Кирьяк   обиженно
фыркнул:
     - Верой-правдой тебе служил,  князь.  Пошто перед  холопами  меня
бесчестишь?
     - Наперед будешь знать,  как хозяйские дела вершить.  Не по тебе,
вижу,  эта служба. В Разбойном приказе твое место - за воровским людом
досматривать.  А с крестьянами похитрей надо дельце обставлять.  Твоей
голове  это  не  под  силу.  Потому  с приказчиков тебя снимаю.  Кнута
изведаешь - и ступай прочь с моего двора...
     - Чего замешкался, Фомич? - вывел Кирьяка из раздумья подьячий.
     - Пойду, однако, - поднялся с лавки Дорофей.
     - С богом, с богом, Фомич. Зело много у меня дел государевых.

Глава 53
                            КНЯЗЬ И БОБЫЛЬ

     Афоня Шмоток  толкался  по  темным  сеням  приказа,   рассчитывая
увидеть Болотникова.  Мимо него сновали челобитчики,  мелкие приказные
люди,  истцы  и  стрельцы.  Один  из  них  подозрительно   глянул   на
неказистого мужичонку и схватил его за сермягу.
     - Уж не тебя ли я в кабаке видел,  человече?  Кажись, тебя Кирьяк
по голове шмякнул.
     "Выходит, Кирьяком   супостата   кличут",   подумал    Афоня    и
перекрестился.
     - Побойся бога, мил человек. Нонче скорбь всенародная по царевичу
Дмитрию. Нешто ты - государев служивый - в эту пору по кабакам ходишь.
Грех, батюшка.
     Стрелец что-то   буркнул   себе  под  нос  и  отпустил  набожного
человека.
     Бобыль присел  на  лавку  в  темном  углу и стал выжидать.  Через
полчаса он снова увидел Болотникова.  В окружении  шестерых  стрельцов
его  вывели  из приказа во двор.  С Ивановской площади государевы люди
пошагали к подворью Крутицкого митрополита,  а  оттуда  свернули  мимо
хором боярина Морозова к Пыточной башне.
     "Ох, плохи дела у Иванки", - горестно покачал головой Афоня.

     Якушка осерчал:   с   первого   же  дня  пропали  двое  ратников.
Сказывают,  убрели на торг да так  и  не  вернулись.  Неужели  в  бега
подались? Не должно. Афонька Шмоток сам в поход напросился, а Иванка с
великой охотой на Воронцовом поле ратному делу обучался. Не иначе, как
загуляли в кабаке. Придется кнутом наказать за экую вольность.
     Князю о пропавших и словом не обмолвился.  Уехал  после  обеда  с
ратниками  на  луг,  надеясь,  что  к  вечеру оба страдника вернутся в
подклет.
     В пятом  часу  Андрей  Андреевич  засобирался в Кремль в Боярскую
думу.  Конюший холоп вывел стройного вороного коня в богатом, нарядном
убранстве.
     Андрей Андреевич легко поднялся в седло,  натянул узду,  но в это
время  перед  конем  бухнулся  на  колени невысокого роста мужичонка в
сермяжном кафтане.
     - Прости раба своего, милостивец. Дозволь слово молвить.
     Телятевский недовольно сдвинул брови  и  хотел  было  уже  огреть
плеткой мужика,  но раздумал. Заметил, что из светлицы глядела на него
Елена. Не любит жена, когда он в гневе бывает.
     - Говори, да покороче.
     Афоня Шмоток,  ткнувшись  головой  о землю и сложив на груди руки
крестом, проговорил:
     - Батюшка князь! Возри на мою слезную молитву. Заступись за сирот
своих.  Призвал ты нас с Иванкой Болотниковым из села Богородского  на
ратную службу.  На Русь-то вон какая беда навалилась. Думали мы вместе
с татарином повстречаться под твоим началом.  Лихо  ты  ливонцев  бил,
батюшка,  и на басурманина с таким князем не страшно идти. Да вот беда
приключилась, пресветлый государь наш и воитель!
     - О деле сказывай, - оборвал красноречивого мужика Телятевский.
     - Худое дело, батюшка князь. Знатного ратника мы лишились. Иванка
Болотников - детина могутный.  Во всей вотчине нет ему равных.  Не ему
ли в твоей хороброй  дружине  быть.  Ан  нет.  Свели  государевы  люди
богатыря нашего в Пыточную.
     Андрей Андреевич еще  более  нахмурился.  Ивашка  Болотников  ему
ведом.  Молод парень, но силы в нем на десятерых поганых татар хватит.
Разумно мужик сказывает:  такой ратник на  поле  брани  не  подкачает.
Спросил строго:
     - В чем вина Ивашки? Встань с земли.
     Афоня Шмоток поднялся, подтянул съехавшие порты и поведал князю о
случившемся.
     Андрей Андреевич внимательно выслушал бобыля и сказал свое слово:
     - Смерду  на  господ  и  государевых  людей  поднимать  руку   не
дозволено. Пусть сидит Ивашка в Пыточной.

Глава 54
                           В ПЫТОЧНОЙ БАШНЕ

     Крик. Пронзительный, жуткий...
     За стеной пытали. Жестоко. Подвесив на дыбу, палили огнем, ломали
ребра, увечили. Стоны, хрипы, душераздирающие вопли.
     Холодно, темно, сыро...
     На лицо падают тягучие капли.  Ржавые,  тяжелые цепи  повисли  на
теле, ноги стянуты деревянными колодками.
     Мрачно, одиноко, зябко...
     Болотников шевельнулся.  Звякнули цепи по каменному полу. Сплюнул
изо рта кровавый сгусток. Хотелось пить.
     Иванка с  трудом  подтянул  под  себя ноги,  прислонился спиной к
прохладной каменной стене. И снова жуткий вопль. Болотников зло ударил
по стене колодкой.
     - У-у,  зверье