- довольно
потирая ладоши,  проговорил бобыль и крикнул в оконце. - Подойди сюда,
отец родной!
     Привратник, услышав голос из подклета, остановился посреди двора,
широко  зевнул,  перекрестил рот,  чтобы плутоватый черт не забрался в
грешную  душу  и  неторопливо,  шаркая  по  земле  лыковыми   лаптями,
приблизился к смоляному срубу.
     - Чего рот дерете, мужичье?
     - Поначалу скажи, как тебя звать-величать, батюшка?
     - Звать Игнатием,  а по батюшке -  сын  Силантьев,  -  позевывая,
прогудел привратник.
     - Нешто Игнатий! - обрадованно воскликнул Афоня, высунув в оконце
жидкую  козлиную бороденку.  - Ну и ну!  Однако,  счастливец ты,  отец
родной.
     - Это отчего ж? - недоуменно вопросил Игнатий.
     - Через неделю тебе вино да хмельную брагу пить за  день  святого
Игнатия - епископа Ростовского. Великий богомолец был и добрыми делами
среди паствы далеко известен. Тебя, чать, не зря Игнатием нарекли. И в
тебе добрая душа сидит.
     Привратник ухмыльнулся, пегую бороду щепотью вздернул.
     - Ишь ты! Все святцы постиг.
     - А теперь скажи мне,  мил человек - почем нынче на торгу  добрый
суконный кафтан? - елейно продолжал выспрашивать Афоня.
     - Четыре гривны, братец.
     - Так-так,  - поблескивая глазами,  раздумчиво протянул бобыль, а
затем проговорил участливо.  - Вижу,  одежонка на тебе,  Игнатий, свет
Силантьев,  немудрящая  да  и  лаптишки  княжьему  человеку не к лицу.
Проведи нас к князю в хоромы,  а мы тебе за радение на суконный кафтан
да  сапоги  из юфти полтину отвалим.  Глядишь,  день святого Игнатия в
обновке справишь.
     - Отколь у вас экие деньжищи? Поди, врешь, братец.
     Афоня тронул за рукав Болотникова, шепнул:
     - Вынимай мирскую полтину,  Иванка.  Показать Игнашке надо.  Дело
верное, клюнет.
     Болотников протянул бобылю деньги.  Афоня, зажав монеты в кулаке,
показал их привратнику.
     У Игнатия  аж  борода  заходила,  а  в  глазах  заполыхали жадные
огоньки.
     - Давай сюды, братец. Так и быть, провожу вас к князю.
     - Э-э,  нет,  мил человек.  Поначалу службу сослужи,  а  потом  и
награду получишь.
     Привратник озадаченно  заходил  вдоль  подклета.   Князь   Андрей
Андреевич  крут на расправу.  Выпускать мужичков не велено.  А вдруг у
них какой злой умысел противу князя.  Случись чего - и головы тогда не
сносить.
     А бобыль  все  заманчиво  вертел  монетами,  смущал  привратника,
говорил речисто:
     - Али тебе обновка не нужна, отец родной? Отомкни замок, батюшка.
А  мы  тихонько и в хоромы.  Людишки мы смирные,  князя долгими речами
неволить не станем.  Порадей за мирское дело.  А уж  коли  тебя  князь
слегка  кнутом  и  попотчует  -  стерпи,  милок.  Полтина на дороге не
валяется.
     Игнатий покряхтел, покряхтел и отомкнул висячий замок на двери.
     - Грех на душу беру, православные.
     - Один бог безгрешен,  отец родной.  Нет на Руси человека,  чтобы
век свой без греха  прожил.  У  святых  отцов  не  найдешь  и  концов,
батюшка, - ласково проронил Шмоток, отряхивая с себя ржаную мякину.
     Болотников поднялся с пола и тихо похвалил бобыля:
     - Тебе только думным дьяком быть, Афоня. Ну и хитер!
     Привратник, воровато  озираясь  по  сторонам,  подвел  мужиков  к
терему. Кабы Якушка не заметил, тогда - пропащее дело.
     По двору сновали холопы в легких летних кафтанах и сенные девки в
цветастых сарафанах,  бабы в повойниках, кокошниках и киках. (Повойник
- старинный головной убор русских  замужних  женщин  в  виде  повязки,
надеваемой  под  платок.  Кокошник - старинный женский головной убор с
высоким полукруглым щитком.)
     Поднявшись на красное крыльцо,  Болотников решил про себя: "Ежели
князь жита крестьянам не даст - о грамотке ему поведаю.  Была не была.
Иначе голодовать всему страдному люду".
     - У спального  холопа  Игнатий  выведал,  что  князь  только  что
покинул моленную и теперь снова собирается в сад дрова поколоть.
     Привратник легонько  стукнул  в  дверь,  перекрестился,  вошел  в
палату  и  разом  бухнулся на колени.  Задевая длинной пегой бородищей
заморский ковер, проронил со смирением:
     - Уж  ты прости раба своего,  батюшка князь.  Не прикажи казнить,
дозволь слово молвить.
     Андрей Андреевич   недовольно  глянул  на  своего  холопа.  Такое
случалось впервые,  чтобы  холоп  без  спросу,  без  ведома  в  палату
вваливался.
     - Уж не во хмелю ли ты, Игнашка? - строго спросил князь.
     - Отродясь  на службе твоей зеленым винцом не баловался,  батюшка
князь.  Привел я к тебе двух мужичков.  Уж больно дело у них  до  тебя
велико,  сказывают.  Прими, милостивец, - торопливо выпалил Игнатий и,
не дожидаясь княжьего слова,  на свой страх и риск распахнул дверь.  В
палату вошли гонцы,  перекрестились на правый угол,  низко поклонились
князю.
     - Ну  и  дела!  -  вконец  осерчал  Телятевский и,  сняв со стены
ременный кнут, больно огрел привратника по широкой спине.
     Игнатий ойкнул  и  задом пополз к двери,  возле которой уже стоял
Якушка, привлеченный шумом.
     - Игнашку  сведи  в  подклет  да батогами как следует награди,  -
приказал князь.
     Когда Якушка  закрыл  за  привратником  двери,  Андрей  Андреевич
опустился в кресло и холодно взглянул  на  крестьян,  раздумывая,  чем
наказать упрямых мужиков.
     - Пришли мы к тебе от всего мира,  князь. На селе жито кончилось.
Каждый - по одной-две десятины недосеял.  Пустовать земля будет, голод
зачнется,  тогда и оброк селянам не  осилить.  Окажи  милость,  князь.
Выдай  на  мир двести четей хлеба.  На покров сполна возвратим и оброк
справим, промолвил Болотников.
     Покуда молодой страдник говорил, гнев у Андрея Андреевича немного
поулегся, да и речь статного чернявого детины показалась ему разумной.
     - Много  просят  мужики  вотчинные.  А вдруг земля не родит?  Чем
тогда долг князю отдадите?
     К такому  вопросу Иванка не был готов.  И в самом деле - неурожай
частенько тяжелым жерновом  ложится  на  крестьянские  плечи.  Однако,
поразмыслив, нашелся что ответить.
     - В селе твоем,  князь,  почитай, одни старожильцы да серебреники
остались. У многих лошаденки и другая живность на дворах стоит. Назему
в стойлах накопилось довольно.  А ежели еще с твоей конюшни вывезти на
ниву позволишь - будет хлеб, князь. Пораньше встанем, попозднее ляжем.
Работа да руки - надежные в людях поруки. Так на миру оказывают.
     Андрей Андреевич поднялся из кресла, шагнул к Болотникову:
     - Вижу,  не одной силой крепок ты,  а и умишком бог тебя наделил.
Отца твоего Исайку знаю - башковитый мужик. Однако с житом нонче всюду
туго,  молодец.  Ступайте покуда во двор,  а я поразмыслю, что с миром
делать.
     Хотел было Болотников о грамоте заикнуться,  но снова не решился.
А вдруг князь еще смилостивится и прикажет дать селянам жита.
     Гонцы удалились во  двор,  а  князь  послал  Якушку  за  торговым
приказчиком. Пока челядинец разыскивал Гордея, Андрей Андреевич, забыв
о дровяной похете,  вновь взялся за гусиное перо,  бумажный столбец  и
углубился в расчеты.
     Двести четвертей хлеба - это сто двадцать рублей. Деньги немалые.
На них целый табун хороших рысаков можно купить.  Пожалуй, не грешно и
отказать крестьянам...  А оброк?  Парень,  кажись,  дело говорит. Ниве
пустовать нельзя. Тут и мужику и князю урон немалый. А ежели и в самом
деле недород или хлеб градом побьет? Тогда и вовсе быть в убытках.
     Когда пришел  торговый  приказчик,  Андрей Андреевич высказал ему
свои сомнения. Гордей Данилыч долго молчал, прикрыв глаза.
     - Мне  всякие князья были ведомы.  Многие бы из них мужикам кукиш
показали да батогами выпороли за нерадивость.  Да токмо  проку  в  том
мало.  Это, вон, князь Василий Федорович единым днем привык кормиться,
а  тебе,  батюшка,  это  не  с  руки,  потому  как  наперед   завсегда
заглядываешь.  Послушай  холопишка своего верного,  князь.  Я бы своим
худым умишком вот что  посоветовал.  Ведаю  я,  что  в  вотчине  твоей
заброшенных  земель  под  перелогом до сотни десятин пустует.  Нива та
бурьяном поросла,  но ежели ее сохой ковырнуть да назему положить,  то
четей  по  десяти снять с десятины можно.  Вот и прикинь,  князь,  всю
выгоду.  Почитай, четыре тыщи пудов хлеба! Вот и пущай мужички за долг
перелог  твой по осени поднимут.  Выдашь им двести четей,  а обернется
впятеро.  (Перелог - возделывавшийся ранее участок земли,  оставленный
без обработки в течение нескольких лет.)
     - Светлая у тебя  голова,  Данилыч.  Кличь  мужиков  да  грамотку
отпиши приказчику Калистрату, - порешил князь.


                               Часть IV

КАБАЛЬНЫЕ ГРАМОТКИ

Глава 37
                               СУНДУЧОК

     По черному  небу  - звездная россыпь.  Спит село вотчинное.  Даже
древний седовласый дед Зосима, обронив деревянную колотушку, прикорнул
возле княжьего тына, вытянув усталые немощные ноги в дырявых лаптях.
     В бане,  перед иконой святого Иоанна-воина,  покровителя воров  и
разбойного люда, полыхает восковая свеча. Опустившись на колени, тощий
взъерошенный мужичонка прикладывается устами к иконе и истово бормочет
долгую молитву:
     - Во имя отца и сына  святого  духа,  аминь.  Иду  я,  раб  божий
Афанасий,  в  лихую  дорогу.  Навстречу  мне сам господь Иисус Христос
грядет из  прекрасного  рая,  опирается  золотым  посохом.  На  правой
стороне  у  меня  -  матерь  божия,  пресвятая  богородица с ангелами,
архангелами, серафимами и со всякими небесными силами. С левой стороны
моей  -  архангел  Гавриил,  надо  мною - Михаил-архангел,  сзади меня
Илья-пророк на огненной колеснице.  Он стреляет,  очищает и дорогу мою
закрывает  святым  духом  и  животворящим  крестом господним.  Замок -
богоматерь, Петра и Павла - ключ. Аминь!
     - Кончай молитву, Афоня, - поторопил бобыля Болотников.
     - Сам бы помолился, Иванка. Зело помогает от всякой напасти. Енту
молитву я от Федьки Берсеня познал. Он ее от одного разбойного деда на
бумажный столбец записал да под рубахой носит в ладанке.  И с той поры
удачлив,  сказывал, в лихом деле, - проговорил Афоня и, завернув икону
в тряпицу, спрятал ее под лавку.
     Прихватив с  собой веревку и легкую лесенку-настенницу,  вышли на
улицу.  Темно,  хоть глаз выколи.  Возле  приказчиковой  избы  сердито
залаял пес, затряс железной цепью.
     - Пропащее  дело,  не  выручит  твоя  молитва,  -  тихо  проронил
Болотников.
     - Погоди чуток,  Иванка.  Я и не таких свирепых псов  укрощал,  -
деловито высказал бобыль и швырнул к собачей конуре кусок хлеба.
     Слышно было во тьме,  как зачавкал, поедая горбушку, пес. И снова
громко  залаял.  Иванка  безнадежно  махнул  рукой  и потянул за собой
Афоню.  Однако бобыль удержал Болотникова.  И не зря. Минут через пять
пес перешел от злобного лая к тихому урчанью, а затем и вовсе умолк.
     - Я ему подкинул краюшку с дурманом. На травах настоял. Теперь не
поднимется, - заверил молодого страдника Шмоток.
     Еще накануне Афоня выведал,  что приказчик  Калистрат  со  своими
челядинцами  и  Мокеем отъехали в Москву к князю Телятевскому.  В избе
осталась придурковатая Авдотья с тремя дворовыми девками.
     Болотников приставил  к бревенчатому срубу лесенку.  Бобыль подал
ему веревку, шепотом напомнил:
     - Сундучок в красном углу под киотом. Может, я сам полезу?
     Иванка прислонил палец к губам и осторожно начал  подниматься  по
лесенке.  Сердце забилось часто и тревожно. На лихое дело шел впервые.
Еще на обратном пути из Москвы поведал ему Афоня о Федькиной  затее  с
кабальными  грамотками.  Болотников  обещал  помочь лесным ватажникам.
Свой люд.  Может,  и самому в бегах когда-нибудь быть доведется.  А  в
железной  коробейке кабальные и нарядные грамотки всего мира покоятся.
Все долги страдные в них записаны.  Ежели будет удача - камень с селян
долой.  Попробуй  тогда докажи,  что ты на столько-то рублев кабалу на
себя написал. Разве по памяти все долги приказчику припомнить, которые
в  давние  годы  записаны?  (В вопросе о хранении кабальных и порядных
грамот крестьяне ошибались, так как в Москве в приказе Казенного двора
сохранялись копии записных кабальных книг.  Об этом крестьяне и беглые
среди них зачастую во многих уездах не знали.)
     Иванка поднялся к оконцу.  Слава богу - распахнуто!  Ночи  стояли
душные.  Из  горницы  доносился  густой  с  посвистыванием храп крепко
уснувшей  дородной  Авдотьи.
     Болотников еще  с  минуту  постоял  на лестнице,  а затем полез в
оконце.  Свесил вниз руки,  снова прислушался, гибко изогнулся и мягко
сполз всем телом на лавку.
     В горнице полумрак.  Перед киотом горит,  чадя деревянным маслом,
лампадка.  Иванка осмотрелся.  На лежанке спала простоволосая Авдотья.
Возле нее, по бокам и на животе пригрелись с десяток пушистых кошек.
     "Девки, видимо, в нижней горнице ночуют. Пока Афонина молитва нам
сопутствует",  -  подумал  Иванка,  нашарив  в  переднем углу железный
сундучок.  Обвязал его веревкой и подтащил к оконцу, а затем, с трудом
сдерживая многопудовую тяжесть, спустил на землю к Афоне.
     Выбираясь из оконца  и  глянув  последний  раз  на  хозяйку,  уже
спокойно усмехнулся.  Не зря на селе,  видимо,  сказывают, что ленивее
приказчиковой жены на Руси не сыщешь.  Авдотью вместе со всей рухлядью
можно выкрасть, и то ко времени не очухается. Ну и горазда спать баба!
     - Ну,  слава богу!  - обрадованным шепотом встретил Иванку бобыль
и,  приложившись было к сундучку, изумленно ахнул. - Мне и от земли не
оторвать. Почитай, поболе пяти пудов. И как ты только с ним управился.
Ну и Еруслан!

     Погрузив железную  коробейку  и  мешок с мукой на телегу,  Иванка
тронул за уздцы Гнедка и повел к Москве-реке.  Отец  так  и  не  успел
свезти Матвею мешок.  Вот и пригодилась поездка на заимку.  Чтобы Исай
ничего не заподозрил,  Иванка еще с вечера отпросился у отца к старому
бортнику. Поди, заждался дед Матвей своей муки.
     Мост через реку  был  не  разведен.  Об  этом  позаботился  Афоня
Шмоток. После всенощной приволок бобыль дозорному Гавриле целую ендову
с вином. И тот так захмелел, что уже не смог из сторожки выбраться.
     Перебравшись через реку, Иванка забросил поклажу еловыми лапами и
взобрался  на  телегу.  Сунул  под  изголовье  самопал  с  кистенем  и
опрокинулся на спину,  обвернув ноги вожжами.  Гнедок дорогу на заимку
сам знает, править и понукать его не надо.
     Над лесом занималась утренняя заря.  Еще час-другой,  и солнечные
дорожки прорвутся сквозь угрюмые вершины и  засверкают  изумрудами  на
колючих лапах. Загомонят лесные песнопевцы, забродят в чащобах медведи
и лоси, кабаны и волки.
     Иванка распахнул ворот домотканой рубахи, заложил руки под голову
и задумался.  Впервые такой  грех  на  душу  принял.  Ежели  дознается
приказчик  -  тогда одним кнутом не отделаешься.  За кражу кабальных и
порядных грамоток  князь  не  помилует.  В  вонючей  яме  на  железном
ошейнике сгноит... А грех ли за мирское дело пострадать? Князь вон как
мужиков обхитрил.  Не хотели было селяне у боярина жита брать по такой
порядной.  Ух,  как недовольствовали страдники. А куда денешься? Или с
голоду помирай,  или в новую кабалу полезай.  Так и взяли жито. Теперь
нелегко  будет  летом.  Надо  травы косить,  и озимые жать;  и перелог
княжий поднимать. Маята! Намедни вон еще два мужика в бега подались.
     А приказчик  дюже  осерчал за самовольный отъезд в Москву.  Хотел
батогами выпороть,  да, знать, князя побоялся. Хорошо еще, что мельник
Евстигней  почему-то  молчит,  не  жалобится  приказчику.  Мать где-то
выведала,  что Степанида ему на  донос  запрет  наложила.  Богатырская
баба! Глаза у нее озорные. Лиха стрелецкая женка. А Евстигней - паук и
крохобор  наипервейший.  Сказывают,  что  пятидесятник  Мамон  к  нему
нередко  наведывается.  У  этого  и обличье и душа звериная.  Недобрый
человек, злой. Зря, пожалуй, Пахом о его злодействе князю не высказал.
А  то  бы не сносить ему головы.  Он стрелу на взгорье кидал.  О своей
душе печется,  а Захарыча  норовит  земле  предать.  Не  бывать  тому!
Возвернется  Мамон  из  лесов  -  повстречаюсь с ним.  Пусть на Пахома
больше не покушается и убирается из вотчины,  куда глаза глядят.  Двум
недругам по одной тропе не ходить.
     Вот и Мокейка подстать Мамону.  А ведь из своих же мужиков вырос.
Отец  его  когда-то  добрым  сеятелем  был.  Мокейка же палач-палачом.
Сколько он крестьян кнутом перестегал!  Подлый  челядинец.  Человек  в
железа  закован,  а  он его кнутом бьет.  До сих пор на спине кровавые
полосы заметны...
     На заимку добрался Иванка,  когда уже над лесом поднялось солнце.
Несмотря на ранний  час,  возле  избушки  суетилась  Матрена.  Завидев
молодого парня, старушка всплеснула руками:
     - Знать ты,  Иванушка.  Давно тебя не видела,  соколик.  Живы  ли
матушка с батюшкой?
     - Покуда здравствуют. Чего не спится, Архиповна?
     - Ох,  беда  приключилась,  соколик мой.  Из дуплянки рой снялся.
Медведь-озорник колоду потревожил,  вот божий пчелки и снялись. Старик
их в лесу роевней ловит.
     Иванка отнес поклажу в избушку и спросил Матрену, в какую сторону
кинулся бортник.
     - Мудрено сказать,  Иванушка. Пчела нонче по всему лесу летает. А
может,  и  на  черемушник села.  За Глухариным бором много стоит его в
цвету. Всего скорей, туда мой Матвей Семенович подался.
     - Место знакомое. В прошлую зиму там с отцом куницу добыли. Пойду
поищу Матвея,  - проговорил Болотников и,  прихватив с собой  самопал,
скрылся в лесной чащобе.

Глава 33
                            ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

     Архиповна верно подсказала.  Версты через две, миновав Глухариный
бор,   Иванка  услышал  из  черемушника  лай  собаки  и  треск  сухого
валежника.
     "Зубатка голос   подает.   Значит,  и  бортник  здесь",  -  решил
Болотников, направляясь к черемушнику.
     Иванка подоспел  к  самому  разгару пчелиного лова.  Под цветущей
кудрявой   черемухой,   задрав   вверх   серебристую   бороду,   стоял
запыхавшийся  и  взмокший бортник Матвей с роевней в руках.  Возле его
ног урчала Зубатка. Старик недовольно бранился на пса:
     - Замолчишь ли ты, окаянная! Спугнешь мне пчелу.
     Рой растревоженным гудящим клубком все кружился  и  кружился  над
черемухой.
     Иванка, легко ступая по мягкому мху,  приблизился к черемушнику и
тотчас же за это поплатился. Две пчелы ткнулись о его лицо и ужалили.
     А тут еще новая напасть.  Зубатка, учуяв чужого человека, свирепо
залаяла и метнулась к Иванке.
     - Стой,  Зубатка!  Нешто запамятовала,  - едва  успел  выкрикнуть
Болотников.
     И собака,  видимо,  припомнив крестьянского сына,  который не раз
бывал  на  лесной  заимке,  разом  остановилась,  незлобно  тявкнула и
приветливо замахала пушистым хвостом.
     Бортник погрозил в их сторону кулаком.
     Наконец, пчелиная матка облюбовала себе сучок,  уселась на нем  и
сразу  же  ее облепила вся семья.  Длинной тяжелой грушей повис рой на
тонкой ветке.  Матвей подставил под нее роевню и тряхнул за  сучок.  И
весь клубок угодил в ловушку.
     Старик опустился  на  землю  и   устало   улыбнулся   подошедшему
Болотникову.
     - Умаялся, сынок. Ладно еще матка попалась смирная. Вижу - и тебе
от пчел досталось, родимый. Вон глаза-то заплыли как у басурмана.
     - Неприветливо твои пчелы гостей встречают.
     - У  нас всякое случается.  Пчела,  как и человек,  любит ласку и
добрую руку.  У меня,  вон, намедни пчелы на заимке крепонько княжьего
пятидесятника  Мамона  покусали.  Ну и поделом ему,  ворогу!  Да ты не
серчай,  Иванка.  У тебя душа не черная.  Редко захаживаешь на заимку,
вот  и  не  обвыкли  к  тебе  пчелы.  Ступай-ка  к  озерцу.  Там сорви
подорожник да приложи к лицу.  Зело пользительная трава.  А  я  покуда
передохну.
     Озерцо -  недалеко  от  черемушника,  густо  заросшее  хвощом   и
ракитником.  Болотникову это место знакомо.  За озерцом, версты на три
тянулся кудрявый березняк с