аянный! (Рында - почетное звание, оруженосца и телохранителя
московских царей.)
     Телятевский громко рассмеялся:
     - Живого места на  Годунове  не  оставил.  Дорого  бы  дал  Борис
Федорович, чтобы речи твои крамольные услышать.
     Василий Федорович  обидчиво  фыркнул  и   схватился   за   шапку.
Телятевский  придержал его за рукав атласного кафтана и снова усадил в
кресло.
     - Не  злобись на Бориса,  князь.  Боярин он,  разумом крепок и во
многом о Руси печется.
     - Еще  как  печется!  -  сердито  швырнул  шапку  на  пол Василий
Федорович.  - Последнего сына у меня забирает.  К  иноземцам  в  Любек
направляет. Намедни вызвал к себе моего Гришку и говорит: "Поезжай-де,
Григорий сын Васильев в  страну  заморскую  да  науки  разные  и  дела
корабельные у немчина постигай".
     - Опять-таки верно Борис Федорович надумал. Не один твой Гришка -
вместе с ним еще два десятка молодцев к иноземцу будут посланы.  О том
мне ведомо.
     - Ты к Годунову близок.  Он к тебе благоволит. Заступись за моего
чада непутевого. Он мне в вотчине надобен. В деревеньки свои мыслю его
снарядить. С мужичками у меня худо, разбредаются.
     - О Гришке твоем слово замолвлю. Только зря ты его, князь Василий
Федорович,  в  вотчине  держишь.  Я бы и сам непрочь у иноземца наукам
поучиться.
     - Вот  и  поезжай вместо мово Гришки.  Тебе с немчином не впервой
встречаться.  На Москве вон болтают,  что ты  с  аглицкими  купцами  в
дружбу  вошел,  приказчиков своих на Белое море разослал,  - продолжал
брюзжать Масальский.
     - Доподлинно так, князь Василий. О том я тебе еще в своей вотчине
сказывал.  Скрывать не стану.  Есть у меня приказчик и в Холмогорах. С
заморскими купцами хлебом торговать - прямая выгода.
     - Срам,  князь Андрей. Да и слухи все диковинные на Москве о тебе
идут.  Намедни  сказывали,  что-де,  ты  свейскому королю Иоанну через
аглицкого купца тайные грамотки посылаешь.
     - И  о  том  ведаю,  -  посуровел  в лице Телятевский.  - Василий
Шуйский меня повсюду чернит.  Только я не князь Андрей  Курбский,  что
святую  Русь  иноземцу продал.  У меня нонче одна забота - торговать у
немчина поучиться.  Слава богу, что хоть Борис Федорович брехне Васьки
Шуйского не верит.
     Телятевский звякнул колокольцем. В палату вошел холоп.
     - Принеси  фряжского  вина  из  погреба  да  квасу монастырского.
(Монастырский  квас  -  медовый   квас,   изготовляемый   в   основном
монастырями.  Монахи делали его на своих пчельниках. Процеживали сыту,
добавляли калача вместо дрожжей,  отстаивали некоторое время и сливали
сыту в бочку.)
     Холоп поспешно удалился, а Масальский замахал руками:
     - Уволь,  уволь,  Андрей  Андреевич:  пятница  седни.  Или забыл,
князь, что по этим дням завсегда пост? И чарочки не пригублю. (Пятница
-  по  библии - день распятия Христа на кресте,  поэтому обычно в этот
день на Руси верующие постились.)
     - Богомолец ты,  князь Василий. По христовым седмицам все живешь.
А я вот грешник,  князюшка. В святцы редко заглядываю. (Седмица - семь
дней в неделю.)
     - Завсегда у тебя ересь на уме. Панихида по царевичу нонче, не до
вина  теперь,  -  вздохнув,  вымолвил  Василий Федорович и,  помолчав,
произнес озадаченно.  - Невдомек мне,  князь Андрей Андреевич,  отчего
Борис  Годунов  своего злейшего врага Василия Шуйского в Углич по делу
покойного царевича Дмитрия отправил?  А вдруг князь Шуйский подтвердит
то,  что  в  народе  людишки  о  Годунове  говорят.  Тогда не миновать
ближнему боярину плахи.
     - Не подтвердит. Пустое все это. Шуйскому Годунова не свалить. За
Борисом Федоровичем все дворянство стоит, царь и войско стрелецкое. Да
и не тот Шуйский человек,  чтобы в лоб сильного супротивника бить.  Он
все исподтишка норовит ударить.  Борис Федорович в правоте своей верен
- вот и послал в Углич недруга.
     - А так ли,  князь Андрей Андреевич?  Темные делишки  вокруг  нас
творятся. Сомнения меня скребут.
     - Борису Федоровичу я верю.  И  тебе  советую  его  держаться,  -
твердо высказал Телятевский.
     - Нет уж уволь, Андрей Андреевич. С татарином близко за один стол
не сяду, - снова вскипел князь Масальский.
     И быть бы тут ссоре.  Не  впервой  друзьям  старинным  меж  собой
браниться.   Но   на  их  счастье  ударили  по  Москве  ко  всенощной.
Богомольный Василий Федорович,  так и не пригубив чарки, заторопился в
храм.  И  уже  от  дверей  прокричал с обидой:  (Всенощная - церковная
служба, в состав которой входит вечерняя и утренняя.)
     - Одумайся,   князь.  Все  бояре  Годуновым  недовольны.  Василия
Шуйского не сторонись. За княжью честь с Бориской борется, за боярство
старинное. И тебе надлежит с нами быть.

Глава 34
                            КРЫМСКИЙ НАБЕГ

     Оставшись один в палате, Андрей Андреевич, забыв о седмице, отпил
из кубка вина и надолго задумался.
     Василий Шуйский!  Знатнейший предок великого князя  Суздальского.
На  Руси  среди  бояр  выше  родом  его  и нет.  Князь - корыстолюбец,
известный хитростью,  подлостью и скупостью своей.  Большой охотник до
наушников  и сильно верующий чародейству.  Князь - себялюбец,  князь -
изменник.  Знал бы Масальский о всех его крамолах  и  воровских  делах
противу святой Руси!
     Андрей Андреевич, откинувшись в кресло, вспомнил далекое прошлое.
В  те  годы грозный царь Иван Васильевич огнем и мечом зорил последние
княжьи уделы.  Старший брат Никита Телятевский, кормившийся в Путивле,
также  попал  в  государеву опалу и умер в мрачных тюремных застенках.
Ждал  царского  гнева  и  молодой  князь  Андрей.  Немногие  из   бояр
удержались  в  своих  вотчинах.  На защиту старинного боярства яростно
поднялись Мстиславские,  Колычевы,  Юрьевы,  Воротынские, Шуйские... И
был  тогда  юный  князь Андрей на их стороне.  Потомки удельных князей
плели тайные заговоры,  подбивали на царя ремесленный люд  и  выжидали
удобного  случая,  чтобы убрать неугодного государя с великокняжеского
трона.
     И случай   подвернулся.  Из  далеких  южных  степей,  вооруженные
луками,  кривыми саблями и копьями, на низкорослых, выносливых лошадях
хлынула на Русь стотысячная орда крымских улусников.
     В вотчинное село князя Телятевского спешно  прискакал  доверенный
челядинец молодого Василия Шуйского с бумажным столбцом. Князь писал:
     "Челом тебе бью,  княже Андрей...  Наш злой погубитель насилья  и
неправды чинит,  притесняет не в меру и лютые казни свершает. Пора нам
выступить воедино. И час настал, княже. Государево войско в Ливонии да
крепостях.  С юга крымцы набегают,  путь к Москве открыт. Идем с нами.
Крымцы помогут нам  царя-злодея  осилить  да  былые  уделы  и  свободы
возвернуть.  А  за  оную  помощь  хану  крымскому Девлет-Гирею отдадим
Казань и Астрахань..."
     Гонец Шуйского  долго  ожидал ответа.  Юный князь не спал ночами,
метался  по  хоромам  и,  наконец,  отбросив  все  сомнения,   написал
Шуйскому.
     "Князь Василий. Царя не хвалю, вельми жестокосерден он и алчен до
крови  боярской.  Однако  неустанно  государь  наш  и  о Руси печется.
Татарам на поклон не пойду и изменником не стану.  А ежели ты сам хану
Девлет-Гирею  помыслы  и  беды  державные откроешь да к Москве крымцев
подведешь - быть твоей голове на плахе. И порукой тому - мое слово..."
     Но грамоты   своей   порешил   князю   Шуйскому  не  посылать,  а
доверенному челядинцу сказал:
     - Скачи назад. Грамотки от меня не будет, сам все твоему князю на
Москве обскажу.
     Гонец помчал в стольный град. Вскоре снарядился в Москву и Андрей
Андреевич.  Перед  отъездом  позвал  в  моленную  горницу  Ксению   и,
показывая на темно-зеленый ларец возле иконостаса, наказал:
     - Сей   ларец   береги,   сестрица.   Храни   его   за   божницей
крепко-накрепко.
     По дороге в Москву Андрей Андреевич думал:
     "Князь Василий  хоть  и  молод,  но  первейший лукавец на Москве.
Оставлю грамотки при себе, сгодятся при случае".
     В Китай-городе,  на Ильинке,  в богатых хоромах Шуйского высказал
князю Василию то,  о  чем  писал  в  грамотке.  И  с  той  поры  стали
недругами.
     Сторожевые разъезды донесли вскоре государю,  что крымцы  вот-вот
приблизятся  к Москве.  Царь Иван Васильевич,  не мешкая,  отозвал ряд
воевод из Ливонии.  Русская рать спешила  занять  берега  Оки,  но  не
успела.  Хан Девлет-Гирей сумел обойти ее и окружным путем подступил к
Серпухову,  где был сам государь с опричниками. До царя дошли слухи об
измене   воевод.   И   государь  бежал.  Бежал  в  Коломну,  оттуда  в
Александровскую слободу, а затем, миновав Москву, в Ростов-Великий.
     Князь Андрей     Телятевский     призывал    воевод    Бельского,
Мстиславского,  Воротинского и Шереметова отойти от  Оки  и  встретить
хана  в  поле.  Князья  не  решились столкнуть русскую рать с крымской
ордой,  укрылись в Москве,  и без того переполненную  десятками  тысяч
беженцев.
     Князь Иван Бельский с Большим полком стал на Варламовской  улице,
Шереметьев  и  Мстиславский - на Якимовской,  Воротынский и Татев - на
Таганском лугу против Крутиц,  Темкин с дружиною опричников - за рекой
Неглинной.
     Хан подступил к Москве в душное жаркое майское утро,  в  праздник
вознесения господня. Ратники приготовились к битве, но Девлет-Гирей на
приступ идти не посмел. Зато улусникам удалось поджечь стольный город.
     Высоко вздымая  в  синее  безоблачное  небо огненные языки и дымы
пожаров,  заполыхала Москва боярская.  С шумом и ревом  огненное  море
вскоре  разлилось  из  конца  в  конец  города,  пожирая  курные  избы
ремесленного  люда,  нарядные  рубленные  боярские  терема  и  хоромы,
вековые деревянные часовни и храмы.
     Залить водой и растащить баграми быстро и жарко полыхавшие  срубы
уже было невозможно.  Ратники, ремесленные люди и крестьяне, задыхаясь
от нестерпимого зноя и въедливого  дыма,  валившего  густыми,  черными
клубами из дверей и окон,  метались в кривых и узких переулках, давили
в тесноте друг друга,  гибли под развалинами полыхающих домов.  Многие
москвитяне,  гонимые жарким пламенем,  бросались в Москву-реку,  Яузу,
Неглинную и тонули десятками тысяч.
     Хан Девлет-Гирей,  устрашившись  невиданного пожара,  удалился на
Воробьевы горы. Грабить уже было нечего, а воевать некого.
     Уцелел один  государев  Кремль,  где  в церкви Успенья Богоматери
отсиделись ряд воевод с митрополитом Кириллом и князьями Шуйскими.
     Начальный воевода  князь  Иван  Бельский  задохнулся в погребе на
своем дворе.  Князья Телятевский и Темкин с десятком опричников успели
перебраться через Неглинную и спастись от огненного смерча за высокими
каменными стенами Моисеевокого монастыря.  Когда  вышли  из  иноческой
кельи,  князья ужаснулись увиденному.  На пепле бывших хором, теремов,
подворий и изб лежали груды обгорелых трупов,  человеческих и конских.
Кишела утопленниками Неглинная, Яуза, Москва-река.
     Хан со своей ордой два дня стоял на Воробьевых горах,  не решаясь
вступить в мертвый город и осадить Кремль. На третий день Девлет-Гирея
известили,  что к Москве приближается властитель Эзеля,  принц датский
Магнус  с  великим войском.  Хан знал,  что государь всея Руси Иван IV
назвал принца своим братом,  обещая женить  его  на  своей  племяннице
Евфимии.
     Девлет-Гирей повернул свои полчища в родные южные степи.  По пути
разорил  и  разпрабил многие городки,  погосты и села,  увел в далекий
полон более ста тысяч пленников.
     Опустошили крымские улусники и вотчину князя Андрея Телятевского.
Убили старого и больного князя,  управителя, челядинцев, свели в полон
юную темноволосую красавицу Ксению.
     Оставшаяся в  живых,  старая  мамка  Дорофея  потом  рассказывала
молодому князю:
     "Басурманы набежали утром,  окружили хоромы  и  принялись  ворота
выбивать. Княжна Ксения кинулась в моленную, ларец из-за божницы взяла
и в сад побежала".
     А больше Дорофея ничего не помнила.  Сама отсиделась в погребе, а
когда к вечеру выбралась из  него,  то  среди  зарубленных  челядинцев
Ксению не обнаружила.
     Похоронив отца,  Андрей Андреевич несколько дней  искал  потайной
ларец  среди пепелищ разграбленной и опустошенной усадьбы.  Но тщетно.
Видимо, шкатулка сгорела вместе со всей княжьей утварью.
     А чуть позднее Андрей Андреевич узнал, что вотчинные земли князей
Шуйских остались крымскими улусниками нетронуты.  По  Москве  поползли
слухи,  но уличить родовитых потомков великого суздальского князя было
нечем.  Тем более,  сразу же после татарского набега Иван  Петрович  и
Василий  Иванович  Шуйские  одними  из первых явились к царю и усердно
клялись ему в своей верности  и  горячо  предлагали  государю  помощь,
чтобы наказать Девлет-Гирея за дерзкое нашествие.
     На диво Москве  боярской  царь  Иван  Васильевич  отпустил  обоих
князей с миром.  Андрей Телятевский,  посетив хоромы Василия Шуйского,
уличил князя в измене.  На что Шуйский,  прознав,  что  его  подметная
грамотка затерялась, с присущим ему коварством ответил:
     - О грамотке сей не вспоминай,  князь Андрей.  Сгорела  грамотка,
выходит, что ее и не было. А моего гонца искать не советую: пропал мой
челядинец, должно, в Москве-реке утонул. Так что ни тебя, ни крымского
хана не ведаю и потайного столбца я не писал.
     Обозвав князя воровским  человеком  и  святотатцем,  разгневанный
Телятевский поехал к своему другу.
     Потеряв отца и сестру,  воочию  увидев  на  своих  глазах  гибель
десятков  тысяч  людей,  опустошенную разбойным набегом Русь,  молодой
князь Андрей уже без колебаний, твердо высказывал Масальскому:
     - Царь не зря на боярство серчает. Удельная правда, за кою князья
цепляются - державе урон.  Крымцы нас уже не единожды били,  а мы  все
особняком в своих вотчинах хотим отсидеться.  Помыслы государя разумны
и отныне я ему и тем,  кто хочет Русь  единой  видеть  -  буду  другом
верным.

Глава 35
                              В СВЕТЛИЦЕ

     Каждую неделю по пятницам приходила к княгине в молельную  старая
мамка  Секлетея и принималась поучать ее семейному благочестию.  И вот
сегодня не забыла,  явилась ко времени - в кубовом  летнике  и  темном
убрусе   на  голове.  Маленькая,  сухонькая,  строгая.  Села  напротив
черноокой статной Елены, заговорила нудно и скрипуче:
     - Приступим,  матушка-боярыня.  О  чем  это мы с тобой на прошлой
седмице глаголили?
     Молодая княгиня виновато глаза потупила.
     - Запамятовала, Секлетея.
     - Ох,  грешно,  матушка,  -  стукнув  клюкой,  сердито  вымолвила
старуха. Так слушай же, государыня... - Имей веру в бога, все упование
возлагай  на  господа,  заутрени  не  просыпай,  обедни  и  вечерни не
прогуливай.  В церкви на молитве стоять со страхом,  не глаголить и не
озираться.  В  храмы  приходи  с  милостынею и с приношениями.  Нищих,
убогих,  скорбных и калик перехожих  призывай  в  терем  свой,  напои,
согрей  и с добрыми словами до ворот проводи.  Умей,  матушка,  сама и
печь,  и варить,  всякую домашнюю порядню знать и женское рукоделье. С
гостями  не  бывай  пьяна,  а веди беседы все о рукоделье,  о законной
христианской жизни,  и не  пересмеивай,  не  переговаривай  никого.  В
гостях  и  дома  песней  бесовских  и всякого срамословия ни себе,  ни
слугам не позволяй,  волхвов,  кудесников и  никакого  чародейства  не
знай.  Вставши и умывшись,  укажи девкам сенным дневную работу. Всякое
кушанье,  мясное и рыбное,  приспех скоромный и  постный  должна  сама
делать  и служанок своих научить.  Не допускай,  матушка,  чтобы слуги
тебя будили,  хозяйка сама должна будить слуг и пустых речей с ними не
говорить.  Во  всяком  деле  и  ежедень  у  мужа своего спрашивайся да
советуйся о каждом обиходе.  Знаться должна только с теми, государыня,
с  кем муж велит.  Помни,  матушка,  что жена всегда повинуется своему
мужу,  как господу, ибо муж есть глава жены, как Христос глава церкви.
Всегда остерегись хмельного питья.  Тайком от мужа ни есть, ни пить не
дозволено. Всякий день с мужем и домочадцами справляй на дому вечерню,
повечерницу  да  полуношницу.  В полночь поднимайся тайно и со слезами
богу молись...
     Елена скучно зевнула, потянулась и молвила:
     - Все запомнила,  Секлетея.  Пойду-ка я  к  девушкам.  Уж  ты  не
гневайся, в светлице за прялкой посижу.
     - А "Благословение от благовещенского  святого  отца  митрополита
Сильвестра" когда же закончим, матушка?
     - Завтра,  Секлетея,  завтра,  - поспешно  проговорила  Елена  и,
чмокнув старуху в щеку,  выпорхнула из моленной горницы,  пропахнувшей
воском и лампадным благовонием.
     Сенные девки,  завидев  княгиню,  поднялись из-за прялок и поясно
поклонились госпоже.  Все они в розовых сарафанах, с шелковыми лентами
на головах...
     Елена уселась за прялку, однако вскоре сказала:
     - Спойте мне, голубушки.
     А девки только того и ждали.  Ох,  как наскучили  прялки!  Хорошо
хоть  новая  княгиня нравом веселая.  При прежней госпоже от молитв до
рукоделья - и  шагу  ступить  нельзя.  И  жили,  словно  в  монашеской
обители: ни хороводов, ни качелей.
     И девушки сенные запели - тихо, неторопливо да задумчиво:

                    Ты взойди, взойди, красно солнышко,
                    Над горой взойди над высокою,
                    Над дубравушкой над зеленою...

     В светлицу вошел Якушка.  Поклонился  княгине,  украдкой,  озорно
подмигнув девкам, молвил:
     - Князь Андрей Андреевич к себе кличет.
     Елена вспыхнула   ярким  румянцем  и  заспешила  к  князю.  Мамка
Секлетея, провожая сенями Елену, ворчала:
     - Экое  ты  намедни  удумала.  Мыслимо  ли боярыне верхом на коня
проситься. Басурманское дело, святотатство это, матушка.
     - Я у братца своего всегда на коне ездила. Любо мне, Секлетея.
     - Тьфу, тьфу! Оборони бог от срамного дела.
     Князь ласково  встретил Елену в горнице,  усадил рядом с собою на
лавку, обнял. В дверь заглянула мамка, поджав губы, покачала головой.
     - В пятницу, грех-то какой, лобзаться удумали!
     Князь погрозил ей кулаком.
     - Ступай, Секлетея. Княгиня со мной побудет.
     Мамка что-то проворчала себе под нос и  тихо  прикрыла  сводчатую
дверь, обитую красным бархатом.
     - Сама затворница,  и за мной по пятам ходит  да  невеселые  речи
сказывает. Так нельзя, эдак нельзя. Живу, словно в ските. А мне все на
коня хочется.  Дозволь,  государь мой, - целуя князя в губы, высказала
Елена.
     - Опять за свое,  княгинюшка.  Брат твой - Григорий  Шаховокий  -
отменный  наездник.  Знаю  о  том.  Со шляхтой он знается,  а там свои
обычаи. Девки там, сказывают, ежедень на конях скачут. А здесь Москва,
Еленушка. И тебе на коне теперь быть не дозволено. Засмеют меня бояре.
А коли скушно тебе - в саду с девками развлекись,  хороводы  сыграйте,
гусельников да скоморохов позовите.
     Когда на золотых окладах иконостаса багрянцем засверкала вечерняя
заря, в княжьи покои снова вошла мамка Секлетея и напомнила супругам о
начале всенощной.

Глава 36
                           "КНЯЖЬЯ ДОБРОТА"

     Над боярской Москвой плывет утренний благовест.
     Иванка Болотников,  прислонившись  к  бревенчатой  стене  темного
подклета, невесело раздумывал:
     "Прав был Пахом.  Нет на Руси добрых бояр. Вот и наш князь мужику
навстречу пойти не хочет. Даже выслушать нужду мирскую ему недосуг".
     Рядом, свернувшись калачиком на куче соломы,  беззаботно  напевал
вполголоса Афоня Шмоток. Болотников толкнул его ногой.
     - Чего веселый?
     - Кручину не люблю. Скоро в вотчину поедем. Вот всыплет нам князь
кнута и отпустит восвояси. Агафья там без меня скучает.
     - У тебя баба в голове,  а у меня жито на уме. Князя хочу видеть.
Нешто он крестьянам хлеба пожалеет?  Не посеем нонче - и ему оброка не
видать.
     Афоня выглянул в малое  оконце,  забранное  железной  решеткой  и
оживился:
     - Примет тебя князь,  Иванка.  Глянь - воротный сторож  по  двору
идет. Денежку он зело любит. Вот мы его сейчас и облапушим,