очень интересует... Не могли бы вы... не будете ли вы так любезны
посмотреть мой труд?
   Несмотря на угнетавшие меня тревожные мысли, я просто не  в  силах  был
отказать ей - так на меня действовало ее наивное свежее личико,  что  язык
не поворачивался ответить грубо.
   - Ладно, приносите, - буркнул я.
   Через несколько минут, опустившись на сломанные пружины единственного в
оранжерее кресла, я читал  ее  работу,  а  она  сидела,  выпрямившись,  на
краешке табуретки, накрытой  облупившейся  клеенкой,  и,  обхватив  руками
колени, прикрытые саржевой юбкой, серьезно  и  взволнованно  наблюдала  за
мной.
   - Ну как? - спросила она, когда я кончил.
   Работа была превосходно выполнена: в ней  было  несколько  оригинальных
мыслей и ряд аккуратно сделанных зарисовок развития паразита. Поразмыслив,
я вынужден был признать, что мисс  Лоу  вовсе  не  похожа  на  большинство
молодых женщин, которые валом валят в университет, чтобы "посвятить  себя"
медицине. Некоторые поступают  туда  от  нечего  делать,  других  посылают
мещане-родители в расчете как-то  пристроить;  кое-кто  поступает,  просто
чтобы выйти замуж за подходящего молодого человека,  который  со  временем
может получить практику где-нибудь в пригороде и стать скучным, но  вполне
почтенным врачом, не очень знающим, зато с  устойчивым  доходом.  И  ни  у
одной нет настоящего таланта или призвания к этой профессии.
   - Видите ли, - пробормотала она, как бы  поощряя  меня  высказать  свое
мнение, - меня ждет место. Мне очень важно получить диплом.
   - Работа выполнена вами намного лучше,  чем  требуется  для  зачета,  -
сказал я. - Можно даже сказать, очень хорошо.
   По ее нежным щекам разлился румянец.
   - Ох, благодарю вас,  док...  мистер  Шеннон.  Самое  важное,  что  это
сказали вы. Я и передать вам не  могу,  как  мы,  студенты,  уважаем  ваше
мнение... и  ваш...  нет,  позвольте  уж  мне  договорить:  ваш  блестящий
талант... И потом, вам столько пришлось пережить на войне...
   Я снял домашнюю туфлю  и  принялся  рассматривать  носок,  где  немного
отстала подметка. Я уже пытался объяснить, почему я  не  мог  обидеть  мою
странную соседку, но какой-то выход для своего  болезненного  самолюбия  я
должен был найти. Человек я был по натуре скрытный и сдержанный и вовсе не
принадлежал к породе лжецов, однако  за  последние  недели  под  действием
этого доверчивого сияющего взгляда некий черт, должно быть  унаследованный
от  моего  неисправимого  дедушки,  прикрываясь  моей  задумчивой  и  даже
грустной физиономией, принялся выкидывать возмутительнейшие номера.
   Мы часто беседовали с мисс  Лоу,  и  я  поведал  ей,  что  я  сирота  и
происхожу из богатой аристократической ливенфордской семьи; поскольку я не
пожелал идти намеченным для  меня  путем,  а  предпочел  стать  медиком  и
заняться научной работой, меня лишили наследства и заказали вход  в  отчий
дом.
   Наивность  и  доверчивость  моей  слушательницы  лишь  подстрекали  мою
фантазию.
   Четыре года войны я вел  однообразное  унылое  существование  врача  на
легком крейсере, который вместе с подводными лодками нес службу в Северном
море. Раз в неделю нам приходилось пересекать минные  поля  противника,  и
вылазки эти были, наверно, опасны, но уж больно  скучны.  На  стоянках  мы
пили джин, играли в  орлянку  и  ловили  угрей.  Однажды,  правда,  нашего
старшего офицера застигли в каюте с хорошенькой женщиной - при этом он был
без мундира и, как объяснил впоследствии, оказывается, обучал ее  трудному
искусству мореплавания. Кроме этого случая, ничто не нарушало монотонности
нашей жизни, пока мы не вступили в Ютландскую битву, а там  события  стали
разворачиваться с такой стремительной  быстротой,  что  в  памяти  у  меня
осталось лишь смутное воспоминание о грохоте, вспышках пламени да  о  том,
как я, обливаясь  потом,  работал  в  кубрике,  где  был  устроен  судовой
лазарет, - работал плохо, так как у меня тряслись руки и  одолевала  такая
жажда, что впоследствии я целую неделю жестоко страдал от колик в животе.
   Естественно, я не мог рассказывать об этом  мисс  Джин  Лоу,  а  потому
придумывал куда более занимательные приключения. Нас торпедировали,  много
дней проблуждали мы на плоту где-то в  центральной  части  Тихого  океана,
далее шло драматическое повествование о том, как мы терпели жажду и голод,
сражались с  акулами  и  перенесли  множество  других  ужасных  испытаний,
которые  заканчивались  описанием,  как  я   проснулся   -   бледный,   но
торжествующий, настоящий герой - в одном из южноамериканских госпиталей.
   И вот сейчас, пока я молчал, она, видимо,  собиралась  с  духом;  потом
ресницы ее затрепетали, что всегда у нее было признаком сильного волнения.
   - Я уже давно думаю... дело  в  том,  что...  пожалуй,  это  не  совсем
хорошо, мистер Шеннон, что я так много знаю  о  вас...  а  вы  обо  мне  -
ничего. - Она  слегка  замялась,  потом,  вся  залившись  краской,  храбро
продолжала: - Вот я и решила спросить, не согласились бы вы  как-нибудь  в
субботу приехать к нам в Блейрхилл.
   - Видите ли,  -  сказал  я,  несколько  ошеломленный  этим  неожиданным
приглашением, - я буду очень занят всю зиму.
   - Я понимаю. Но  вы  были  так  добры  ко  мне,  что  мне  хотелось  бы
познакомить вас с моими родными. Конечно, - поспешно добавила  она,  -  мы
люди очень простые, не то что вы. Мой отец... - тут она снова  покраснела,
однако с  видом  человека,  принявшего  после  долгих  размышлений  тяжкое
решение, храбро закончила:  -  ...особа  не  слишком  значительная.  Он...
булочник.
   Последовала долгая пауза. Не зная, что сказать и как быть, я  продолжал
сидеть, точно истукан. Молчание уже начало тяготить меня,  как  вдруг  она
улыбнулась - юмор был явно не чужд этой мечтательной и пылкой натуре.
   - Да, он печет хлеб. Работает в пекарне с моим младшим братишкой и  еще
одним помощником. Выпеченный им хлеб потом  развозят  в  фургоне  по  всей
округе. Дело, конечно,  небольшое,  но  существует  оно  давно.  Так  что,
несмотря на вашу высокопоставленную родню, такое знакомство  не  будет  уж
очень вас шокировать.
   - Господи боже мой, да за кого вы меня принимаете? - Мне почудился в ее
словах язвительный намек, и я быстро взглянул на нее, но по  простодушному
виду моей собеседницы понял, что она сказала это без всякой иронии.
   - Значит, вы приедете. - Очень довольная, она  поднялась  с  табуретки,
взяла с подлокотника моего кресла свою работу и  поглядела  на  нее.  -  Я
очень  благодарна  вам  за  помощь.  Меня   так   интересуют   тропические
заболевания. - Заметив мой вопрошающий  взгляд,  она  пояснила:  -  Видите
ли... мы принадлежим к Блейрхиллской общине... и... как  только  я  получу
диплом... я поеду работать врачом в наше  поселение...  в  Кумаси,  это  в
Западной Африке.
   От удивления я даже рот раскрыл. Ну и несносная же манера у этой девицы
вечно угощать меня всякими неожиданностями! Следуя первому  побуждению,  я
чуть было не расхохотался, но глаза ее так сияли, точно она  видела  перед
собой  священный  огонь  Грааля,  и  я  сдержался.  А  посмотрев  на   нее
повнимательнее, вынужден был признать, что говорит она вполне искренне.
   - И давно у вас родилась эта дикая мысль?
   - С тех пор, как я начала изучать медицину. А изучать ее я стала именно
ради этого.
   Значит, она поступила в университет не для времяпрепровождения и не для
того,  чтобы  выйти  замуж,  как  многие  другие.  И  все-таки  я  не  был
окончательно убежден.
   - Это звучит, конечно, очень  благородно,  -  медленно  произнес  я.  -
Романтика,  самопожертвование...  на  бумаге.  Но   вот   когда   вы   там
очутитесь... Не знаю, сознаете ли вы, на что себя обрекаете?
   - Это мой долг. - Она спокойно улыбнулась. - Моя сестра  уже  пять  лет
работает там воспитательницей.
   Перед таким доводом я умолк. Она помедлила у двери и, улыбнувшись  мне,
исчезла. Некоторое время я сидел  неподвижно,  глупо  уставившись  в  одну
точку и невольно - не без чувства неловкости - прислушиваясь  к  ее  тихим
движениям за стенкой;  потом  пожал  плечами  и,  стиснув  зубы,  принялся
раздумывать над собственными бедами.
   Должен ли я подчиниться указаниям  профессора  Ашера  или,  поспорив  с
признанным авторитетом и судьбой, пойти своим, не совсем для меня ясным  и
чреватым всякими трудностями путем?



3

   На следующий день, в субботу, я был свободен и,  выйдя  в  шесть  часов
утра из еще погруженного в сон дома, отправился  пешком  в  деревню  Дрим,
находившуюся милях в двадцати шести от Уинтона.  На  улицах  городка  было
темно и сыро от росы - лишь изредка шаги прохожего, спозаранку идущего  на
работу, нарушали пустынную тишину.  Когда  первые  лучи  солнца  пробились
сквозь  туман,  я  уже  миновал  последние  домишки,  разбросанные   среди
огородов, и, с чувством облегчения оставив позади себя окраины, очутился в
поле;  передо  мной,  сливаясь  вдалеке  с  морем,  расстилалось   широкое
сверкающее устье Клайда - знакомая картина, неизменно приводившая  меня  в
самое радужное настроение.
   Около  полудня  я  съел  яблоко,  которое  мисс  Эйли,  рискуя  вызвать
недовольство своей сестрицы, еще с вечера сунула мне  в  карман.  Затем  у
Эрскина, что пятью милями выше Ливенфорда, я перебрался  на  пароме  через
реку; тут, по берегам Ферта, тянулись богатейшие фермы, окруженные тучными
пастбищами, где по склонам холмов, на лугах за серыми каменными  оградами,
паслись стада овец и коров.
   По мере приближения к деревне я все больше задумывался  над  тем,  ради
чего - сколь бы ни было это наивно - я предпринял  настоящее  путешествие.
После того как я демобилизовался  в  1918  году  и  ректорат  университета
приписал меня к корпорации Элдонского  колледжа,  я  весь  год  работал  у
профессора Ашера над зауряднейшим исследованием опсонинов - темой, которая
представлялась интересной ему, а мне казалась крайне незначительной,  ибо,
по сути  дела,  теория  опсонинов  была  уже  дискредитирована  передовыми
учеными.
   Возможно,  мое  предубеждение  против  профессора   Ашера   объяснялось
глубоким уважением, какое  я  питал  к  его  предшественнику,  заведующему
кафедрой,  профессору  Чэллису,   учившему   и   вдохновлявшему   меня   в
университете, чудесному старику, который, достигнув  семидесяти  лет,  жил
теперь на покое в полной безвестности. Как бы то ни было, я не  любил  его
преемника и  не  доверял  ему.  Холодный,  временами  изысканно  любезный,
подстегиваемый в своих  устремлениях  честолюбивой  богатой  женой,  Хьюго
Ашер, казалось, не обладал ни вдохновением, ни творческой  жилкой;  он  не
был способен трудиться, не жалея сил, и пожертвовать всем  ради  науки,  -
это был типичный ловкач, достигший известного положения  благодаря  умению
выгодно использовать цифровые  данные  и  таблицы,  а  особенно  благодаря
напористости, своевременной рекламе и удивительному дару наживать  научный
капитал с помощью чужих мозгов. Он брал к себе на кафедру подающих надежды
молодых  людей  и  таким  путем   сумел   завоевать   репутацию   ученого,
занимающегося оригинальными проблемами: например,  монография  о  функциях
слизистых оболочек, над которой я раньше работал, - не такая уж большая  и
интересная тема, но стоившая мне немалого труда, -  была  опубликована  за
двумя подписями: профессора Хьюго Ашера и доктора Роберта Шеннона.
   И вот, несмотря на такую кабалу,  я  с  поистине  патетическим  рвением
искал чего-то действительно значительного, за что следовало бы взяться,  -
большой оригинальной темы, темы, столь безусловно важной, чтобы она  могла
оказать  влияние  на  всю  медицину  и  даже  внести  в  нее  существенные
изменения.
   Задача трудная, ничего не скажешь! Но я был молод - мне было всего лишь
двадцать четыре года, - работа исследователя необычайно увлекала  меня,  к
тому же я страдал от мучительного честолюбия, свойственного  молчаливым  и
замкнутым натурам: мне хотелось  вырваться  из  бедности  и  безвестности,
хотелось поразить мир.
   Много месяцев я тщетно искал, за что бы  взяться,  как  вдруг  на  меня
просто с неба свалилась интереснейшая тема. Этой осенью  в  ряде  сельских
районов страны вспыхнула  эпидемия  какой-то  странной  болезни,  которую,
возможно  за  неимением  более  точного   термина,   произвольно   назвали
инфлюэнцей.  Заболевание  распространялось  все   шире,   смертность   все
увеличивалась - в печати то и дело появлялись сенсационные заголовки, да и
в  медицинских  журналах  я  встречал  несколько  сообщений  из   Америки,
Голландии, Бельгии и других стран о вспышках аналогичной болезни. Симптомы
ее - жестокая  лихорадка,  высокая  температура,  сильные  головные  боли,
ломота во всем теле - проявлялись крайне остро;  она  часто  переходила  в
воспаление легких со смертельным исходом, а в случае выздоровления  влекла
за собой длительную слабость. Я  стал  изучать  эти  симптомы,  и  у  меня
возникла мысль, что это вовсе не инфлюэнца, а совсем  другая  болезнь;  по
мере того как шло время, догадка  эта  все  росла,  и  от  волнения  кровь
быстрее струилась в моих жилах.
   Мой интерес к этому заболеванию усиливало еще и то обстоятельство,  что
одним из главных  центров  эпидемии  в  округе  была  деревня  Дрим  и  ее
окрестности. И сейчас, когда в три часа пополудни, еле передвигая ноги,  я
вступил в эту деревушку, низенькие серые  домики  которой  растянулись  по
берегу мирной реки, в это тихое местечко, ставшее  и  вовсе  безмолвным  и
пустынным после свирепствовавшей здесь болезни, от нетерпения я забыл  про
усталость и ускорил шаг. Даже не заходя в единственную маленькую харчевню,
где я обычно съедал бутерброд с сыром, я направился прямо к Алексу Дьюти.
   Он был дома - сидел, покуривая трубку, в своей уютной  кухоньке,  в  то
время как его сынишка Саймон играл на коврике у его  ног,  а  жена  Алиса,
дородная, степенная женщина, раскатывала тесто на столе.
   Алекс, невысокий, довольно флегматичный мужчина  лет  тридцати  пяти  в
полосатой фланелевой рубашке и чистых молескиновых штанах, заправленных  в
толстые носки, приветствовал меня еле заметным кивком головы,  -  даже  не
кивком, а легким, почти неуловимым  движением,  в  котором,  однако,  было
больше радушия, чем в самой пространной речи. В то  же  время  он  не  без
иронии окинул меня взглядом: я действительно устал и был весь в пыли.
   - Опоздал на автобус?
   - Нет, Алекс. Мне хотелось пройтись. - И, не в силах удержаться, я  тут
же приступил к делу: - Надеюсь, я не слишком поздно.  Ты...  тебе  удалось
договориться?
   Он притворился, будто не слышит;  потом  сдержанно  улыбнулся  и  вынул
трубку изо рта.
   - Ну и чудак же ты: вздумал  приехать  в  субботу,  да  еще  во  второй
половине дня. Ведь большинство  народу  уже  отдыхает  в  это  время...  а
особенно сейчас, после того, что мы пережили. - Он  замолчал,  и  молчание
длилось довольно долго, так  что  я  уже  начал  было  тревожиться.  -  Но
все-таки я ухитрился многих уговорить. А теперь пошли в клуб.
   У меня вырвался возглас благодарности.  Алекс  поднялся  и,  подойдя  к
решетке, ограждавшей очаг, стал зашнуровывать ботинки.
   - Не хотите ли чашечку чаю, доктор? - спросила миссис Дьюти. - В  такую
погоду необходимо проглотить чего-нибудь горяченького.
   - Нет, благодарю вас, Алиса. Я спешу скорее приняться за работу.
   - Ужинать и ночевать будешь у нас, - заявил Алекс  тоном,  не  терпящим
возражений. - Сим тут хочет показать тебе удилище, которое я ему срезал.
   Он взял свою фуражку, и мы пошли. Сим, пятилетний  малыш,  замкнутый  и
молчаливый, совсем как отец, проводил нас до двери.
   - Наверно, я надоел тебе, Алекс, до чертиков,  -  сказал  я,  когда  мы
вышли на дорогу. - Но я не стал бы тебя беспокоить, если б это не было так
важно.
   - Да, - с кривой усмешкой  заметил  он,  -  хлопот  с  тобою.  Роб,  не
оберешься. Но, так как мы немножко любим тебя, придется потерпеть.
   Мое знакомство с Алексом Дьюти, да и с Дримом вообще, началось  еще  до
войны, шесть лет  назад,  когда  я,  одинокий  студент,  забросив  книжки,
предавался своей страсти и удил в  этих  тихих  водах  рыбу:  весной  сюда
заходила серебристая морская  форель  и  улов  бывал  необычайный.  Как-то
вечером Алекс помог мне вытянуть на берег огромную рыбину, - эта случайная
встреча и чудесное чувство одержанной победы  и  положили  начало  прочной
дружбе. Хотя Дьюти был  человек  простой  и  работал  главным  пастухом  в
Дримовской сельскохозяйственной компании,  все  в  округе  уважали  его  и
несколько  лет  подряд  выбирали  "мэром"   своего   маленького   поселка.
Случалось, он бывал крут и резок, но ни разу, насколько мне  известно,  не
совершил никакой низости или подлости. Поскольку деревенька была глухая  и
постоянного доктора, естественно, в ней не было, я и обратился к Алексу со
своей необычной просьбой - просьбой,  которая  могла  исходить  только  от
бесхитростного и пылкого молодого человека и, по правде говоря,  граничила
с нелепостью.
   Клуб  помещался  в  небольшом  кирпичном  здании,  недавно  построенном
сельскохозяйственной компанией; в нем имелось несколько комнат для  отдыха
и развлечений, а также библиотека. Алекс привел меня  в  одну  из  комнат,
находившуюся в стороне от главного коридора; там сидело человек тридцать -
одни читали, другие беседовали, но у всех был такой вид, точно они чего-то
ждут. Когда мы вошли, все умолкли.
   - Ну вот! - изрек Алекс. - Это доктор Шеннон. Многие из вас  знают  его
как неплохого рыболова. Но, кроме того, он еще и что-то вроде профессора в
университете, и он хочет выяснить, что же  такое  эта  проклятая  флюэнца,
которая подкосила тут нас всех. Вот он  и  пришел  просить  вас  об  одном
одолжении.
   Это было правильным началом, и кое-кто заулыбался, однако  многим  было
не до улыбок  -  они  выглядели  еще  бледными  и  больными.  Поблагодарив
собравшихся за то, что они пришли, я объяснил,  зачем  они  мне  нужны,  и
обещал не задерживать их долго.  Затем  я  снял  рюкзак,  вынул  несколько
перенумерованных капиллярных трубочек и методично принялся за работу.
   Все это были,  конечно,  деревенские  жители,  перенесшие  эпидемию,  -
главным образом мужчины, работавшие в поле. С  некоторыми  я  был  знаком:
большой Сэм Лауден частенько помогал мне насаживать  приманку,  знал  я  и
востроглазого Гарри Венса, встречал и  других  на  заре,  когда,  стоя  по
колено в воде, они забрасывали в  реку  свои  длинные,  недавно  срезанные
удилища. Нетрудно было взять у каждого немного  крови,  а  их  дружелюбное
добродушие и терпение еще более облегчали дело. И все-таки времени у  меня
ушло на это куда больше, чем я предполагал, ибо я  вдруг  понял,  к  каким
открытиям это может повести, и пальцы у меня дрожали.
   Но вот все и кончено: последний из моих  пациентов  спустил  закатанный
рукав, мы обменялись рукопожатием, и он ушел. Подняв глаза от блокнота,  я
увидел Алекса: он сидел неподалеку на скамье и пытливо наблюдал  за  мной,
словно оценивая, - взгляд у него был острый,  проницательный,  светившийся
живым интересом; заметив, что  я  смотрю  на  него,  Алекс  тотчас  принял
равнодушный вид.
   В комнате стояла тишина. Еще прежде я говорил ему,  что  я  задумал.  И
теперь решительно сказал:
   - Я должен это  сделать,  Алекс.  Иначе  я  не  могу...  Просто  должен
докопаться до истины.
   Дьюти промолчал; немного погодя он неторопливо подошел и сжал мне руку:
   - Ты умный малый, Роб, и я желаю тебе успеха.  Если  опять  понадобится
моя помощь, дай знать. - Спокойная улыбка заложила  складочки  вокруг  его
глаз. - А теперь пойдем-ка ужинать.  Алиса  приготовила  нам  великолепный
мясной пудинг.
   Я улыбнулся ему.
   - Иди, Алекс. А я приду, когда покончу с записями.
   - Ладно, дружище. Только не задерживайся.
   Он ушел, а я проработал еще с полчаса, проверяя  и  размечая  пробирки,
потом вскинул на плечо рюкзак и,