ей было лет пятьдесят, и,  как  она  мне  сообщила,  прежде  чем
"осесть" в Далнейрской больнице, она  провела  десять  лет  в  Бенгалии  в
качестве армейской медицинской сестры;  по  всей  вероятности,  длительное
пребывание там и придало ее широкому лицу с крупными чертами  этот  медный
оттенок, а в голос и манеры привнесло нечто такое, что делало  ее  похожей
на старшего сержанта. Еще когда мы обходили палаты, я заметил, что  у  нее
на редкость пышный бюст,  короткие  ноги,  походка  вперевалочку  и  мерно
покачивающиеся внушительные бедра. А сейчас ее грубоватая прямолинейность,
громкий смех, резкие решительные жесты и вовсе навели меня на  мысль,  что
это существо призвано скорее командовать в казармах, чем лечить больных.
   Однако  больше  всего  меня  поразила  в  ней  убежденная  гордость  за
больницу, которую она считала чуть ли не  своей  собственностью.  Вот  она
снова в слегка шутливом тоне переводит разговор на эту  самую  важную  для
нее тему:
   - Я рада, что вам нравится наше маленькое заведение, доктор. Кое-что  в
нем, конечно,  устарело,  и  я  пыталась  исправить  положение  с  помощью
нескольких армейских хитростей. Мне  пришлось  немало  потрудиться,  чтобы
привести больницу в ее теперешний вид. Да, я, можно сказать, вложила в нее
всю душу.
   Последовало короткое неловкое молчание,  но  тут,  на  мое  счастье,  я
услышал осторожный стук, и в ответ на  брошенное  мисс  Траджен  "войдите"
ручка двери бесшумно повернулась и на  пороге  появилась  высокая,  тощая,
рыжеволосая сестра. Увидев  меня,  она  вздрогнула,  и  ее  светло-зеленые
глаза, обрамленные желтыми, как солома, ресницами, со страхом и  смирением
устремились на начальницу, бронзовое лицо которой осветила снисходительная
улыбка.
   - Входите, входите, дорогая.  Не  убегайте.  Доктор,  это  наша  ночная
сестра, Эффи Пик. Она обычно днем пьет со мной чай, когда отоспится  после
ночного дежурства. Садитесь, дорогая.
   Сестра Пик скромно вошла в комнату и,  сев  на  низенький  стул,  взяла
предложенную ей чашку чаю.
   - Я очень рада, что вы познакомились с  сестрой  Пик,  -  заявила  мисс
Траджен. - Это мой самый ценный работник.
   - Ах, что вы! - бледная  рыжеволосая  сестра  содрогнулась  всей  своей
недостойной плотью от  этого  комплимента;  затем,  повернувшись  ко  мне,
проговорила еле слышно: - Начальница очень добра. Но, конечно,  каждое  ее
слово так много значит. Ведь она у нас по всем вопросам авторитет.  И  она
здесь уже очень давно - трудно даже представить себе, что бы  мы  без  нее
делали. Доктора-то ведь приходят и уходят. А начальница всегда здесь...
   Перефразировав таким образом теннисоновский  "Ручеек",  это  бесцветное
существо - даже ее рыжие волосы и те казались какими-то блеклыми, а кожа -
белой, словно молоко, - погрузилось в почтительное молчание.  Посидев  еще
несколько минут, сестра, словно не  решаясь  дольше  злоупотреблять  нашим
временем, встала и, бросив на начальницу преданный взгляд, выскользнула из
комнаты: ей пора было на  ночное  дежурство.  Я  ненамного  пересидел  ее.
Вскоре я поднялся и, поблагодарив мисс Траджен за теплый  прием,  попросил
позволения откланяться: мне ведь еще надо было разобрать свои вещи.
   - Отлично, доктор. Теперь нам предстоит с вами трудиться  вместе.  А  я
здесь, как говорит сестра Пик, старожил. - Она вскочила на ноги и,  широко
улыбаясь, с минуту пристально смотрела на меня, потом весело добавила: - Я
думаю, вы согласитесь с тем, что я поступаю всегда так, как надо.
   Когда я добрался до отведенного мне помещения, в чувствах  моих  царила
довольно любопытная неразбериха: я был доволен оказанным  мне  приемом  и,
прохаживаясь по комнате, осматривая ее  строгую  и  вместе  с  тем  уютную
обстановку глазом человека, которому предстоит здесь жить и  привыкнуть  к
этим незнакомым предметам, говорил себе, что хотя мисс Траджен,  возможно,
и резковата, но она жизнерадостная, душевная  женщина;  однако  в  глубине
души меня почему-то смущала ее напористость,  смущали  некоторые  жесты  и
слова, а почему - я не мог понять.



2

   И все-таки ничто, ничто не способно было испортить мне  настроение  или
приглушить радость, которая вспыхнула во мне при мысли о том, что я  снова
смогу  взяться  за  научную  работу  после  стольких  недель  бездействия,
сводившего меня с ума.
   Как  я  и  предполагал,  мои  обязанности  здесь   были   приятными   и
необременительными. Больница была маленькая - самое большее  на  пятьдесят
коек, а сейчас, поскольку никаких эпидемий не наблюдалось,  у  нас  лежало
всего около двенадцати детей; почти все  уже  выздоравливали,  так  как  у
большинства была простая корь, и при всей своей  добросовестности  сколько
бы я ни задерживался, обходя палаты, к полудню я уже был свободен.
   Лаборатория здесь оказалась даже лучше, чем я предполагал. В  шкафах  и
ящиках я обнаружил разнообразнейшие сосуды  и  приборы,  которые  так  или
иначе могли мне пригодиться. В  больницах  всегда  скапливается  множество
всякого оборудования: назаказывают тьму-тьмущую, а потом рассуют по полкам
и  забудут.  Потребовалось  совсем  немного  времени,   чтобы   расставить
принадлежащие мне приборы, в том числе и микроскоп, который, заняв  деньги
под будущее жалованье, я  выкупил  у  Хильерса.  На  бумаге  с  больничным
штампом  я  уже  завязал  оживленную  переписку  с  несколькими   врачами,
практикующими в других  сельских  местностях,  охваченных  эпидемией;  они
любезно присылали мне пробы крови, и, присовокупив их к еще хранившимся  у
меня дримовским пробам, я снова принялся культивировать бациллу "С".
   Всем  этим  я  занимался,  конечно,  тайком.  Я  тщательнейшим  образом
выполнял свои обязанности и усердно старался оказывать всяческие услуги  и
внимание начальнице, которая  в  эти  первые  дни  хоть  и  улыбалась  мне
доброжелательно, однако пристально меня  изучала,  -  так  опытный  боксер
изучает своего противника во время первого раунда на ринге.
   Любопытное она была существо. Когда она приехала в Далнейр - в  "добрые
старые времена",  оплакиваемые  Пимом,  который,  как  я  вскоре  выяснил,
оказался завзятым ворчуном, - больница была в весьма запущенном состоянии.
Постепенно мисс Траджен изменила существовавшие здесь  порядки,  завоевала
расположение Опекунского совета и прибрала к рукам  всю  больницу.  Теперь
она распоряжалась всем, что было в  этих  зданиях,  начиная  с  чердака  и
кончая погребом, - словом, была  хозяйкой  строгой,  экономной,  умелой  и
неутомимой.
   - Целый день изволь быть наготове: того и гляди куда-нибудь  пошлет,  -
горько, но не без достоинства жаловался  мне  Пим,  сидя  на  перевернутом
ведре; по утрам он начищал свою старенькую карету скорой помощи. - Какие и
были доходишки, все прикончились. Поверите ли, сэр, она даже мыло, которым
я мою карету, и то учитывает.
   Завтракал и ужинал я один, но второй завтрак - так уж  было  принято  в
Далнейре - я вкушал в обществе начальницы. Каждый день  ровно  в  час  она
являлась ко мне "перекусить", как она это называла,  садилась  за  стол  и
закладывала салфетку за ворот платья. Она любила покушать, особенно всякие
острые блюда с пряностями, которые частенько появлялись у нас на  столе  и
подавались с приправой из манго или с ломтиками кокосового ореха.  Наложив
себе полную тарелку, она тщательно все  перемешивала  и  принималась  есть
ложкой душистую смесь - только ложкой, а не иначе,  поясняла  она  мне,  -
запивая  еду  большими  глотками  лимонного  сока  с  содовой  водой.  Она
гордилась  своими  кулинарными  рецептами,  вывезенными  из  Бенгалии,   и
обладала  солидным  запасом  всяких  историй  из  своей  армейской  жизни,
которыми заодно потчевала меня; самой любимой  из  них  было  вдохновенное
повествование о том, как она вместе с полковником Сатлером из  Бенгальской
медицинской службы воевала с холерой в Богре в 1902 году.
   Хотя она без конца повторяла одно и то же, рассказы ее не  лишены  были
юмора - правда, несколько грубоватого, на  мой  вкус,  -  и  пока  еще  не
заставили  меня  ее  возненавидеть.  Она,   пожалуй,   несколько   излишне
увлекалась военной дисциплиной, но уж очень обезоруживающим был ее  низкий
грудной смех, и иногда она могла быть очень  доброй.  К  сестрам,  которые
хорошо работали и не перечили ей, она в общем относилась доброжелательно и
справедливо. Не один год она, не щадя усилий,  добивалась  -  а  это  было
отнюдь не легко, - чтобы  Опекунский  совет  согласился  улучшить  условия
труда и оплату ее персонала. В такой  больнице,  как  Далнейрская,  работа
всегда связана с опасностью подцепить инфекцию,  и  если  какая-нибудь  из
сестер заболевала, мисс Траджен, которая за неделю до этого могла всячески
поносить ее, принималась, как мать, ухаживать за больной.
   Одной из ее слабостей было пристрастие к шашкам, и вечерами она нередко
оказывала мне честь, приглашая к  себе  поиграть.  Дело  в  том,  что  мой
дедушка, великий мастер этого искусства, научил меня еще  мальчишкой  всем
скрытым и дьявольским тонкостям "прохождения в дамки"  и  во  время  наших
бесчисленных  сражений  за  шашечной  доской  я  воспринял  от  него   все
своеобразные хитрости, с  помощью  которых  можно  заманить  противника  в
приготовленную для него западню. При первой же нашей игре с начальницей  я
уже через тридцать секунд понял, что ей далеко  до  меня  и  мне  придется
порядком поломать голову, чтобы проиграть ей. И все-таки, действуя разумно
и дипломатично, я  неизменно  проигрывал  -  к  ее  величайшему  восторгу.
Одержав надо мной верх, она  с  довольным  видом  откидывалась  на  спинку
кресла и подтрунивала надо мной, ликуя, что я не могу с ней справиться,  -
при этом она неизменно рассказывала мне в назидание о  своей  исторической
игре с полковником Сатлером во время эпидемии холеры в Богре в 1902 году.
   Трудно было устоять от  соблазна  обыграть  ее,  однако  я  никогда  не
забывал о той цели, которую перед собой поставил, и с похвальной выдержкой
проигрывал. Но однажды вечером она хватила через край и ее насмешки больно
задели меня.
   - Вот несчастный! - издевалась она. - Да где же у  вас  голова?  Просто
удивительно, как это вы сумели получить диплом! Придется давать вам уроки.
Я вам когда-нибудь рассказывала, как мы играли с...
   - Я уже  скоро  буду  знать  эту  историю  наизусть,  -  отрезал  я.  -
Расставляйте шашки.
   Она расставила, трясясь от смеха и наслаждаясь тем, что  сумела  допечь
меня. Игра началась, и я за пять ходов прошел в  дамки  и  "съел"  все  ее
шашки.
   - Вот так повезло! - воскликнула она, с трудом  веря  своим  глазам.  -
Давайте сыграем еще.
   - Непременно.
   На сей раз она играла более осторожно, но о выигрыше не  могло  быть  и
речи. Дважды я ей отдал по шашке и забрал взамен по три,  а  через  четыре
минуты она была бита.
   Воцарилось напряженное молчание. Лицо ее побагровело.  И  все-таки  она
считала,  что  обязана  своим   вторичным   поражением   только   какой-то
невероятной случайности.
   - Нет уж, я не дам вам уйти с победой. Сыграем еще.
   Тут мне надо было бы проявить осмотрительность, но  уж  слишком  больно
задел меня ее злой  язык.  Кроме  того,  эти  частые  сиденья  за  шашками
отнимали у меня время, отведенное для работы в лаборатории, и мне хотелось
положить им конец. Применив двойное  начало,  разработанное  старым  Дэнди
Гау, я  пожертвовал  ей  одну  за  другой  четыре  шашки,  а  затем  двумя
хитроумными ходами забрал у нее все.
   Победоносная улыбка,  появившаяся  было  на  ее  лице,  превратилась  в
злобную гримасу, вены на шее и на лбу вздулись. Она захлопнула доску  и  с
грохотом смахнула шашки в коробочку.
   - На сегодняшний вечер хватит. Благодарю вас, доктор.
   Уже жалея о том, что я наделал, я примирительно улыбнулся:
   - Просто удивительно, как иногда поворачивается игра.
   - Совершенно удивительно, - сухо согласилась она.  -  Вы,  оказывается,
вовсе не так просты, как кажетесь.
   - Но не всегда же мне будет  так  чертовски  везти.  Я  уверен,  что  в
следующий раз вы выиграете.
   Не в силах сдержать досаду, она поднялась.
   - Да за кого вы меня принимаете? Что я, круглая дура, что ли?
   - Ну что вы, госпожа начальница!
   Усилием воли она взяла себя в руки.
   - В таком случае закройте дверь с той стороны.
   Очутившись у себя в комнате, я понял, что напрасно  задел  ее;  засунув
руки в карманы, я стоял и мрачно глядел в окно, больше злясь на себя,  чем
на мисс Траджен.
   В эту минуту я услышал тарахтенье  и  частые  выхлопы;  из-за  поворота
дорожки  показался  красный  мотоцикл  и  остановился  под   моим   окном.
Мотоциклист был без шапки; поставив тяжелую машину на  подпорки,  он  снял
очки, и я, вздрогнув от удивления, узнал его. Это был Люк Лоу.
   Я открыл окно.
   - Эй, Люк, здравствуй!
   - И вы здравствуйте.
   Его веселая улыбка рассеяла мои дурные предчувствия; он вошел в комнату
- просто перемахнул через  подоконник  -  и,  сняв  свои  длинные  кожаные
перчатки, пожал мне руку.
   - Я привез вам  мотоцикл,  -  объявил  он  и,  заметив  мое  удивление,
добавил: - Помните? Я ведь говорил, что могу дать вам его на время.
   - А разве он тебе не нужен?
   - Нет. - Он тряхнул головой. - Во всяком случае, в ближайшие  несколько
недель не потребуется. Я уезжаю в Ньюкасл. Буду изучать, как в  Тайновских
пекарнях пекут хлеб из  муки  крупного  помола.  Отец  знаком  с  тамошним
управляющим.
   Я никак не ожидал такой любезности, и мне было неловко соглашаться,  но
Люк с самым естественным видом отмел все мои возражения и, сев  в  кресло,
вытянул ноги, взял у меня сигарету и закурил.
   - Вашему покорному слуге не разрешают курить. - Он усмехнулся. -  Но  я
люблю подымить и всегда  пользуюсь  случаем,  если  знаю,  что  родичи  не
унюхают. Вы и представить себе не можете, какая это  каторга,  когда  тебе
все на свете запрещено. А я хочу жить, как другие парни. - Он с бунтарским
и в то же время комическим видом выдохнул дым через нос. - Эх, как бы  мне
хотелось заниматься делом, которое мне по душе! Кому охота быть  подручным
у пекаря? Мука крупного помола! Тьфу! Новинка двадцатилетней  давности!  А
мне охота возиться с машинами,  мотоциклами  и  автомобилями,  иметь  свой
заводик. Я в этих делах кое-что понимаю: могу и починить и  наладить.  Эх,
если б я мог усовершенствовать наше предприятие:  установить  механические
мешалки... электрическую печь...
   - Ты это и сделаешь... со временем.
   - Ох, - вздохнул он, - может быть.
   Мне ясно было,  что,  несмотря  на  свою  молодость  и  добродушие,  он
начинает злиться на родителей за то, что они кое в чем ограничивают его, и
хочет жить по-своему.
   Помолчав немного, он посмотрел на меня - не то чтобы  с  укором,  но  с
некоторым замешательством: в душе-то он, мол, осуждает глупость и слабость
женского пола, но все-таки вынужден говорить на такую тему.
   - Дела у нас дома неважные. Я про Джин, конечно...
   Чтобы скрыть свои чувства, я  нагнулся  и  взял  из  коробки  сигарету.
Достаточно было одного упоминания этого имени, чтобы я весь  запылал.  Люк
был до того похож на нее -  то  же  открытое  лицо,  те  же  карие  глаза,
вьющиеся волосы, тот же здоровый загар, - что в эту  минуту  я  просто  не
осмеливался на него взглянуть.
   - Что с ней, нездорова? - осторожно осведомился я.
   - Куда там! Хуже! -  воскликнул  он.  -  Сначала  она  все  бушевала  и
возмущалась: какие, мол, страшные негодяи и мерзавцы существуют на  свете.
- Он хмыкнул. - Это о вас, конечно. Потом  приуныла.  А  последние  недели
только и делает, что плачет. Она старается это скрыть, ну  да  я-то  сразу
вижу.
   - А все из-за экзамена, наверно, - предположил  я.  -  Она  ведь  летом
должна держать выпускной экзамен, правда?
   - Да никогда Джин так не расстраивалась из-за экзаменов. - Он  помолчал
и добавил доверительным тоном человека, сведущего в таких делах: -  Вы  не
хуже меня понимаете, в чем дело. Вот! Она просила меня  передать  вам  эту
записку.
   Порывшись во внутреннем кармане своей  норфолкской  куртки,  он  извлек
сложенный лист бумаги; я  взял  его,  и  сердце  у  меня  почему-то  вдруг
забилось.

   "Дорогой мистер Шеннон!
   Узнав совершенно случайно, что брат едет к Вам  по  какому-то  делу,  я
решила воспользоваться возможностью и написать несколько строк.
   Дело в том, что мне нужно кое-что сказать Вам - это не касается ни Вас,
ни меня и не имеет особого значения, но если б  Вы  случайно  оказались  в
среду в Уинтоне, то не согласились ли бы Вы выпить со мной чаю у Гранта на
Ботанической дороге, часов в пять? Возможно, конечно,  у  Вас  найдутся  и
более интересные занятия. А возможно, Вы и вообще забыли обо мне.  Словом,
я не обижусь, если Вы не явитесь. Извините за навязчивость.
   Всегда Ваша, Джин Лоу.
   P.S. В субботу я гуляла одна в Верхнем  парке  и  выяснила,  почему  мы
тогда не нашли белых коров. На стадо напала какая-то болезнь, и многие  из
них подохли. Ну, не безобразие ли?
   P.P.S. Я знаю, что у меня много  недостатков,  но  я  по  крайней  мере
всегда говорю правду".

   Я сложил записку и пристально посмотрел в лукавое  и  вопрошающее  лицо
юного Лоу: уж не Джин ли все это подстроила - и приезд Люка, и предложение
пользоваться мотоциклом, и приглашение к чаю на будущей неделе - с  вполне
безобидной, но определенной целью? Мое дурное настроение как рукой  сняло:
я весь трепетал от радостного возбуждения.
   - Поедете? - спросил Люк.
   - Думаю, что да, - ответил я как можно более прозаическим  и  обыденным
тоном, хотя у самого сердце так и колотилось.
   - Хлопот с этими бабами не оберешься, правда? - заметил Люк с  внезапно
пробудившейся ко мне симпатией.
   Я рассмеялся и, поддавшись  внезапному  порыву,  стал  уговаривать  его
остаться поужинать со мной. Мы отлично поели, затем принялись за  кофе  и,
покуривая  сигареты,  расстегнув  воротнички,  начали  рассуждать,  как  и
подобает существам  высшей  породы,  про  гоночные  мотоциклы,  аэропланы,
братство всех людей на земле, электрические  тестомешалки  и  необъяснимое
непостоянство слабого пола.



3

   Уинтон был довольно скучный городишко, серый, окруженный кольцом  вечно
дымящих труб, поливаемый дождями и производящий гнетущее впечатление своей
монументальной архитектурой и уродливыми скульптурами; однако славу его  -
если он  мог  претендовать  на  славу  -  составляли  кафе.  Десятки  этих
маленьких оазисов, где  можно  было  отдохнуть  и  подкрепиться,  оживляли
унылые улицы; сюда,  пройдя  через  небольшое  помещение,  отведенное  под
продажу пирожных, пирожков и печений, стекались в любой час  дня  граждане
Уинтона  (клерки,  машинистки,  продавщицы,  студенты  и  даже   степенные
торговцы  и  дельцы),  чтобы  у  столика,  накрытого  белой  скатертью   и
уставленного вазочками с пирожками, песочным печеньем и  разнообразнейшими
пирожными, отвести душу за чашкой кофе или чая.
   Из всех этих заведений университетская публика больше всего любила кафе
Гранта, которое славилось не  только  своими  булочками  с  кремом,  но  и
атмосферой "хорошего тона":  стены  здесь  были  обшиты  темными  дубовыми
панелями, а над ними вперемежку  с  перекрещенными  палашами  и  кинжалами
висели подлинники картин, писанные членами Шотландской академии художеств.
   Итак, в среду, обуреваемый нетерпением и  в  то  же  время  страхом,  я
прибыл к Гранту. Я решил отпроситься из больницы на  всю  вторую  половину
дня, так как мне надо было еще уладить одно дело, связанное с моей научной
работой. Я приехал раньше назначенного времени, но мисс  Лоу  явилась  еще
раньше меня. Не успел я войти  в  переполненное  кафе,  где  стоял  гул  и
слышалось позвякиванье ложечек в чашках, как из-за  столика,  над  которым
перекрещивались самые внушительные палаши, приподнялась маленькая  фигурка
и взволнованно замахала мне,  приглашая  скорее  занять  свободное  место,
которое ввиду