та, легко  передается  людям  не
только при непосредственном соприкосновении, но и через молоко, масло, сыр
и все виды молочных продуктов. Банговская  болезнь  животных,  мальтийская
лихорадка Брюса и эпидемия "инфлуэнцы" - все  это  одно  и  то  же  и  все
обязано  своим  происхождением  одной  и  той  же  бацилле,   которую   мы
культивировали здесь, в лаборатории. Голова у меня  кружилась,  я  прикрыл
глаза. Мы установили наличие новой инфекции у человека и нашли возбудителя
этой  инфекции,  вызывающего  не  какое-нибудь  малозначительное   местное
заболевание, а серьезную болезнь, порождающую сильнейшие вспышки эпидемии,
равно как и длительное недомогание при более слабой и хронической  формах,
- болезнь, насчитывающую сотни тысяч жертв во всех странах мира. При мысли
об  этом  у  меня  сдавило  горло.  Подобно  Кортесу   [Кортес,   Фернандо
(1485-1547) - испанский конкистадор,  завоевавший  Мексику  в  XVI  веке],
остановившемуся на вершине горы, я вдруг с поразительной  ясностью  увидел
наше открытие во всем его значении.
   Наконец Джин нарушила молчание.
   - Это замечательно, - тихо сказала она. - Ах, Роберт, теперь можно  все
опубликовать.
   Я покачал головой. Передо мной в ярком свете встало еще более  чудесное
видение.  Стараясь  умерить  прилив  восторга  и  держаться  скромно  и  с
достоинством, как и подобает ученому, я сказал:
   - Мы открыли болезнь. И бациллу, являющуюся первопричиной этой болезни.
Теперь мы должны приготовить вакцину, которая будет излечивать от нее. Вот
когда мы получим такую вакцину, тогда  нашу  работу  можно  будет  считать
завершенной.
   Это была чудесная,  ослепительно  прекрасная  перспектива.  Глаза  Джин
загорелись.
   - Надо позвонить профессору Чэллису.
   - Завтра, - сказал я. Из  какого-то  ревнивого  чувства  мне  хотелось,
чтобы наша победа принадлежала нам одним.
   Джин,  казалось,  поняла  меня  и  улыбнулась;  при  виде  этой  улыбки
восторженное  настроение  овладело  мной  -  куда  только   девалась   моя
солидность, в один миг исчезло напускное спокойствие.
   - Дорогая доктор Лоу, - улыбнулся я ей, - это событие войдет в историю.
Надо его отметить. Не согласитесь ли вы пообедать со мной сегодня?
   Она поколебалась - щеки ее все еще пылали от волнения - и взглянула  на
часы.
   - Меня будут ждать дома.
   - Ну пойдемте, - горячо упрашивал я. -  Ведь  еще  рано.  И  вы  вполне
успеете на поезд.
   Она посмотрела на меня сияющими глазами, в которых  была,  однако,  еле
уловимая мольба, но я  тотчас  вскочил,  радостный  и  уверенный  в  себе.
Помогая ей надеть пальто, я рассмеялся:
   - Мы отлично поработали. И вполне заслужили маленькое развлечение.
   Ликуя, я взял ее под руку, и мы пошли.



6

   На Старой Джордж-стрит, неподалеку  от  фармакологического  факультета,
был  небольшой  французский  ресторанчик  "Континенталь",  куда  я  иногда
захаживал  со  Спенсом;  сейчас  это  заведение  показалось  мне  наиболее
подходящим для нашего пиршества. Содержала его эльзаска,  по  имени  мадам
Броссар, ее покойный супруг преподавал языки в средней школе по соседству;
ресторанчик был скромный, но очень чистенький, кормили там отлично,  и  во
всем, несмотря на нашу северную атмосферу, чувствовался сугубо французский
дух. Пол был посыпан песком; клетчатые салфетки туго накрахмалены, сложены
веером и воткнуты в цветные бокалы для  вина;  на  каждом  столике  стояли
свечи под красными колпачками, озарявшие своим романтическим светом ножи и
вилки с костяными ручками.
   При нашем появлении мадам, восседавшая за стойкой у кассы,  поклонилась
нам, и молоденький официант в стареньком, чересчур широком смокинге провел
нас к столику в углу. Время для посещения таких заведений еще не  настало,
и, если не считать нескольких завсегдатаев, обедавших  за  длинным  столом
посредине, зал, к нашей радости, был почти пуст. Довольные  тем,  как  все
складывается,  мы  просмотрели  меню,  написанное  от   руки   фиолетовыми
чернилами, и заказали луковый суп, эскалоп из говядины, апельсиновое суфле
и кофе.
   - Здесь очень мило, - заметила Джин, с интересом осматривая  помещение.
- Совсем как в Париже. - И, почувствовав, что сказала не то, она с  легкой
гримаской добавила: - Так мне, во всяком случае, кажется.
   - Давайте в самом деле вообразим, что мы в Париже, -  весело  предложил
я. - Мы пришли из Сорбонны... нам же  описывал  ее  профессор  Чэллис.  Мы
знаменитейшие ученые - разве не видите, какая у меня борода!.. И мы только
что сделали открытие, которое перевернет мир  и  покроет  нас  бессмертной
славой.
   - Так оно и есть, - деловито заметила она.
   Я громко расхохотался. Упоенный сознанием достигнутой победы, сбросив с
себя  тяжкое  ярмо  повседневного  труда,  я  утратил   и   свою   обычную
сдержанность - буквально опьянел от счастья. Когда официант принес нам суп
с  длинными  хрустящими   слоеными   пирожками,   я   обратился   к   нему
по-французски. Он с виноватым видом  покачал  головой  и  ответил  мне  на
чистейшем шотландском наречии. Джин так и прыснула.
   - Что вы сказали этому бедному малому? - спросила она, когда он отошел.
   - Он еще слишком юн, чтобы понять это.  -  Я  перегнулся  к  ней  через
столик. - Я скажу вам позже.
   Мы принялись за  суп,  который  был  просто  восхитителен:  уйма  тонко
нарезанного поджаренного лука, а сверху тертый сыр. Одержанный нами  успех
преисполнил нас радостного возбуждения, и мы буквально ликовали,  упиваясь
им. Официант, уже ставший нашим другом, с многозначительным видом притащил
графин красного вина, которое входило здесь в стоимость  обеда.  Сердце  у
меня пело от счастья; взволнованный, трепещущий, я  наполнил  бокалы  этим
скромным напитком, еще пенившимся после того, как его налили из бочки.
   - Давайте выпьем за наш успех.
   Джин потупилась - но только на секунду,  а  потом,  словно  побежденная
сознанием важности момента, сначала пригубила, затем залпом осушила бокал.
   - Недурно, - одобрительно кивнул я. - Раз уж мы в Париже,  будем  вести
себя, как парижане. К тому же... не забудьте, что вы теперь солидная, хоть
еще и привлекательная, дама средних лет, которая  целый  день  возилась  в
Сорбонне с опытами по агглютинации. И сейчас, следуя совету святого Павла,
я порекомендовал бы вам выпить немножко винца - для здоровья.
   Она с укором посмотрела на меня и вдруг улыбнулась, а через минуту  уже
заливалась веселым игривым смехом, возникавшим без всякой причины,  просто
так, потому что ей было весело.
   - Ах, Роберт, перестаньте, пожалуйста!..  -  воскликнула  она,  вытирая
глаза. - Мы ведем себя, как дети.
   Мадам  Броссар,  величественно  восседавшая  за  кассой,  добродушно  и
снисходительно смотрела на нас.
   Когда подали эскалоп, я вновь наполнил бокалы, - нас неудержимо  тянуло
говорить о том, что мы пережили за эти три месяца, и мы теперь  с  улыбкой
вспоминали наши затруднения,  снова  и  снова  перебирая  все  подробности
удивительного открытия.
   - Помните, Роберт, как вы однажды разозлились?
   - Я категорически отрицаю, что когда-либо злился.
   - Нет, злились, злились. Когда я сломала центрифугу. Вы меня тогда чуть
за уши не отодрали!
   - Что ж, очень сожалею, что не отодрал.
   Этого было достаточно, чтобы она залилась смехом.
   Нагнувшись  к  моей   спутнице,   такой   веселой   и   оживленной,   с
раскрасневшимися щечками и лукавыми смеющимися глазками, я вдруг отчетливо
понял, что в ней идет борьба двух противоположных начал. Сейчас серьезная,
ревностная кальвинисточка вдруг исчезла,  от  пуританского  воспитания  не
осталось и следа, и передо мной предстало  живое,  пылкое  существо.  Сняв
шляпку и доверчиво положив локти на стол, подле  меня  сидела  хорошенькая
молодая женщина, которая сама не сознавала, насколько ее влечет ко мне.
   Волна  чувств  подхватила  и  захлестнула  меня.  Поразмыслив  о  наших
отношениях,  я  вдруг  понял,  что  не  вынесу  больше  этого  чередования
страданий и радостей, всего того, из чего они складывались. Я сдержал свое
слово и ничем не нарушил нашего странного уговора, однако,  хоть  я  и  не
отдавал  себе  в  этом  отчета,  ее  присутствие  в  лаборатории  безмерно
волновало и вконец измучило меня. Сбросив  с  себя  тяжкий  груз  упорного
труда, я уже не  в  силах  был  сдерживать  естественные  движения  своего
сердца. И я поспешно проглотил остаток кофе, чтобы  избавиться  от  комка,
внезапно подступившего к горлу...
   - Джин, - начал я. - Вы так много помогали мне эти три месяца. Почему?
   - Из чувства долга, - улыбнулась она.
   - Значит, вы не прочь были поработать со мной?
   - Ну что вы, это было для  меня  удовольствием!  -  воскликнула  она  и
рассеянно добавила: - Мне было очень  полезно  пройти  такую  практику  до
отъезда в Кумаси.
   Это бесхитростное признание поразило меня, словно удар ножом в сердце.
   - Не надо об этом, - сказал я. - Ради бога... только не сегодня.
   - Хорошо, Роберт. - И она взглянула на меня глазами, полными слез.
   Воцарилось молчание. Словно боясь выдать себя, она опустила ресницы.
   В  этот  вечер  в  ней  чувствовалась  какая-то  удивительная  теплота,
быстрое, горячее биение жизни, от которого у меня положительно захватывало
дух. Снедаемый  любовью,  я  всеми  силами  пытался  уберечь  рассудок  от
нарастающего наваждения. Но тщетно: ничто не могло противостоять безмерной
сладости этого часа. От ее  близости  я  почувствовал  физическую  боль  в
сердце и такое неодолимое томление, что невольно  схватил  ее  за  руку  и
крепко сжал - лишь тогда мне стало немного легче.
   Она не пыталась отнять у меня свои плененные пальчики, но вдруг, словно
и ей стоило большого труда сохранять спокойствие, вздохнула:
   - Нам, пожалуй, пора идти.
   Наступившее молчание необычайно сблизило нас  -  влечение,  которое  мы
чувствовали друг к другу, было настолько сильным, что я забыл  о  времени.
Только сейчас, подзывая официанта, чтобы рассчитаться, пока Джин с понурым
видом медленно надевала шляпку, я заметил часы над стойкой. Они показывали
пять минут девятого.
   - Оказывается, сейчас куда позднее, чем я думал, -  тихо  сказал  я.  -
Боюсь, что вы опоздали на поезд.
   Она повернулась, взглянула на часы, затем на меня. Щеки ее стали совсем
пунцовыми, глаза сияли, как звезды, - так сияли, что она снова  застенчиво
опустила ресницы.
   - Я думаю, это не так уж важно.
   - Когда идет следующий?
   - Только без четверти десять.
   Наступила пауза. В волнении она принялась скатывать шарик  из  остатков
пирожка. Нервные движения ее пальцев,  потупленный  взор,  быстрое  биение
жилки на шее вдруг бросились мне в глаза,  и  сердце  у  меня  на  секунду
замерло.
   - Ну что ж, пойдемте.
   Я расплатился, и мы вышли.  На  улицах  было  пустынно,  небо  затянуло
облаками, вечер был теплый и тихий.
   - Что же мы будем делать? - спросил я только  для  того,  чтобы  что-то
сказать. - Прогуляемся по саду?
   - А разве его не закрывают в восемь часов?
   - Я совсем забыл, - пробормотал я. - Кажется, закрывают.
   Мы стояли под фонарем  на  опустевшей  улице.  И  безрассудное  желание
овладело мной. Она стояла совсем близко, так близко, что  все  мои  благие
намерения мгновенно разлетелись в прах. Сердце у меня отчаянно колотилось.
Я с трудом мог говорить.
   - Зайдемте в лабораторию.
   Мы двинулись в путь, и я  взял  ее  под  руку.  За  всю  дорогу  мы  не
произнесли ни слова. Подойдя к  аптекарскому  отделению,  я  открыл  своим
ключом дверь в лабораторию. Внутри было темно, но старинный газовый фонарь
на дворе отбрасывал в комнату слабый свет, при котором обращенное  ко  мне
личико Джин казалось лицом жертвы, приемлющей свою участь.  Глаза  ее  под
прозрачными веками были закрыты в ожидании неизбежного. Я  почувствовал  у
себя на щеке ее нежное  дыхание.  И  словно  боясь,  что  дрожащие  колени
подогнутся под нею и она упадет. Джин прильнула ко мне, и мы  очутились  в
объятиях друг друга на маленькой кушетке.
   В этом волшебном полумраке время перестало существовать, - меня бросило
в жар, я обезумел от счастья. Прошлое было забыто, о будущем не думалось -
все сосредоточилось в этом миге. Головка ее запрокинулась  -  обрисовались
изящная линия шеи, нежная выемка груди. Глаза ее были по-прежнему закрыты,
чтобы не видеть этого призрачного освещения,  а  бледный  лоб,  словно  от
боли,  вдруг  прорезали  глубокие   морщины.   Внезапно   по   учащенному,
прерывистому дыханию, по быстрому  биению  сердца,  затрепетавшего,  точно
испуганная  птичка,  под  тонкой,   с   открытым   воротом,   блузкой,   я
почувствовал,  как  все  ее  существо  устремилось  ко  мне,  объединяясь,
сливаясь в забытьи со мной. Ничто, никакие узы - земные или небесные -  не
могли остановить этого порыва.



7

   Четыре дня спустя, в  понедельник,  профессор  Чэллис  зашел  навестить
меня. Он уезжал на субботу и воскресенье в Бьют, на воды, где он время  от
времени проходил курс лечения от артрита,  медленно  превращавшего  его  в
калеку. Обнаружив по своем возвращении письмо  от  меня,  он  взял  кэб  и
приехал в лабораторию.
   Поздоровавшись со мной, он положил шляпу и, стряхивая с  зонтика  капли
дождя, с легким недоумением оглядел комнату.
   - А где же наша юная коллега?
   Хоть я и ждал этого вопроса, все-таки, к своей великой досаде,  не  мог
не покраснеть.
   - Сегодня ее нет здесь.
   Подойдя к печурке, которую мы топили углем, и грея возле нее  руки,  он
окинул меня каким-то странным, испытующим взглядом,  словно  его  удивляло
мое одиночество и молчание.
   - Значит, все благополучно.
   - Да.
   Он покачал головой.
   - У вас наступила  реакция,  Роберт.  Вы  устали.  Сидите,  я  сам  все
посмотрю.
   Через несколько минут он уже стоял у  моего  рабочего  стола  и  добрых
полчаса  усердно  изучал  подготовленный  мною  отчет,  делая   карандашом
вычисления  на  полях.  Затем  с   величайшей   тщательностью,   задумчиво
обследовал все пробирки с  культурами.  Долго  сидел  он,  согнувшись  над
микроскопом, затем чопорно повернулся ко мне на вертящемся стуле.  Щеки  у
него совсем ввалились, он одряхлел и выглядел немного грустным.  Я  понял,
что он очень взволнован.
   - Роберт... - сказал он наконец, глядя на меня своими добрыми  глазами,
- только не возгордитесь.  Ни  в  коем  случае.  В  науке  нет  места  для
зазнайства и тщеславия. Ведь это только начало вашей карьеры. Вам повезло.
Но вы еще многому должны  учиться,  почти  всему.  Однако  и  то,  что  вы
сделали, радует мое старое сердце.
   Помолчав с минуту, он продолжал:
   - Конечно, вы могли бы  объявить  о  вашем  открытии  немедленно.  Оно,
безусловно, имеет огромное значение. Но я тоже считаю, что лучше потратить
еще месяца три, чтобы научно  обосновать  и  полностью  завершить  работу,
получив вакцину, терапевтически эффективную в борьбе с новой болезнью.  Вы
этим и хотите заняться?
   - Да.
   - Ну так и займитесь. Но, - он окинул взглядом комнату, - вы не сможете
сделать это здесь.
   Заметив мой удивленный взгляд, он  медленно  наклонил  голову,  как  бы
подтверждая свое мнение.
   - Для завершения вашей работы вам придется  провести  опыты,  требующие
высокой техники, а осуществить их в таких  несовершенных  условиях  просто
немыслимо. Я не собираюсь извиняться, Роберт: тогда я мог  вам  предложить
только это. Но сейчас я должен подыскать  что-то  лучшее.  Вам  непременно
нужна лаборатория, оборудованная  в  соответствии  с  самыми  современными
требованиями науки. И есть три возможности получить ее.
   Несмотря на боль, терзавшую мне сердце, я внимательно слушал его.
   -  Во-первых,  вы  можете  обратиться  в  какую-нибудь  крупную  фирму,
занимающуюся изготовлением лекарств, например к Уилсону  или  к  Харлетту.
Принимая во внимание сделанные вами открытия, любая из них, безусловно,  с
радостью предоставит в ваше распоряжение свои  ресурсы,  квалифицированный
персонал и положит вам крупное жалованье в расчете на то, что вы  откроете
вакцину, которую можно будет выпускать в больших количествах для  продажи.
- Помолчав, он добавил: - Это было бы очень выгодно обеим сторонам.
   Он выждал некоторое время. Но я продолжал, не говоря ни слова,  глядеть
на него; тогда легкая улыбка осветила его изрезанное морщинами лицо.
   - Прекрасно, - сказал он. - Вторая возможность  -  пойти  к  профессору
Ашеру.
   Тут я невольно вздрогнул, но,  прежде  чем  я  успел  рот  открыть,  он
предостерегающе поднял свою тонкую загорелую руку.
   - Добрый профессор начинает жалеть, что отпустил вас. - Он  усмехнулся,
но без тени злорадства. - Время от времени я возбуждал его  любопытство...
не будем говорить "огорчение"... рассказывая о вашей работе.
   - Нет, - тихо произнес я, и все мое тайное смятение нашло исход в  этом
коротком слове.
   - Но почему же? Уверяю вас, он будет только рад, если вы  вернетесь  на
кафедру.
   - Он заставил меня уйти с кафедры, - сквозь зубы пробормотал я. -  И  я
должен сам, своими силами довести исследование до конца.
   - Хорошо, - сказал Чэллис. - В таком случае остается... "Истершоуз".
   На минуту я даже забыл о тех чувствах, что бушевали в моей груди,  и  в
изумлении уставился на него. Шутит он, что ли? Или вдруг сошел с ума?
   - Вы знаете, что это такое? - спросил он.
   - Конечно.
   Снова он улыбнулся своей вялой, печальной улыбкой.
   - Я говорю вполне серьезно, Роберт. У них есть  место  врача,  живущего
при больнице. Я написал директору, доктору Гудоллу, и  он  согласен  взять
вас на несколько месяцев. Заведение это, как вам известно,  старинное,  но
недавно они оборудовали у себя  вполне  современную  лабораторию,  где  вы
будете иметь полную и неограниченную возможность  довести  до  конца  свою
работу.
   Наступила  пауза.  Я  окинул  взглядом  импровизированную  лабораторию,
которую сначала так презирал, но  к  которой  теперь  по  многим  причинам
привязался. "Снова куда-то перебираться, - подумал я. - Неужели я  никогда
не буду работать спокойно?"
   - Мне бы не хотелось переезжать, - медленно произнес я. -  Я  привык  к
этому помещению.
   Он покачал головой.
   - Это необходимо, мой мальчик, и рано или поздно вы неизбежно  со  мной
согласитесь.  Даже  Пастер  не  мог  бы   изготовить   вакцину   с   таким
оборудованием. Вот почему я все время искал для вас какую-то другую, более
благоприятную возможность. - Поскольку  я  все  еще  колебался,  он  мягко
спросил: - Быть может, вам не хочется жить в таком месте, как "Истершоуз"?
   - Нет, - ответил я после минутной паузы.  -  Мне  кажется,  я  смог  бы
выдержать.
   - В таком случае обдумайте это как следует и сегодня вечером дайте  мне
знать. Лаборатория у них там, безусловно,  такая,  о  какой  можно  только
мечтать. - Он встал, похлопал меня по плечу  и  принялся  натягивать  свои
светлые перчатки. - А теперь мне пора. Поздравляю еще раз. - Он взял  зонт
и, обернувшись через плечо, сказал: - Не забудьте передать от меня  привет
доктору Лоу.
   Я буркнул ему вслед что-то невнятное.


   Не мог же я сказать ему, что вот уже четыре дня как не видел Джин,  что
у меня в кармане лежало  жалостное,  залитое  слезами  письмо  от  нее,  -
письмо, полное самобичевания, неизмеримого  отчаяния,  горя  и  сожалений,
которое жгло меня, как огнем.
   О боже, какой я был идиот! В жарком бреду тех непоправимых минут мне  и
в голову не пришло, насколько глубоко сознание  совершенного  греха  может
ранить эту бесхитростную, чистую душу. Я все еще видел ее такой, какой она
уходила от меня тогда, поздно вечером. На побелевшее  личико  было  больно
смотреть, губы дрожали, а в глазах притаилось выражение раненой птички - в
них было столько муки, столько  печали  и  отчаяния,  что  у  меня  сердце
облилось кровью.
   Обычно на добродетель мало кто обращает внимания, над ней, может  быть,
даже и посмеиваются. Но Джин по природе своей была добродетельна.
   Как-то раз, в раннем детстве, я разбил хр