раз я замечал  в  толпе
девушку, настолько на нее похожую, что у меня замирало сердце. Но когда  я
в волнении стремительно подбегал к ней,  передо  мной  оказывалась  совсем
незнакомая женщина.
   Однажды в сырой и холодный вечер, после на редкость  скверного  дня,  я
тщетно блуждал возле вокзала, как вдруг кто-то тронул меня за плечо.
   - Роберт, как поживаете?
   Я обернулся, просияв от радостной надежды. Но это был всего лишь Спенс,
в наглухо застегнутом макинтоше, с только что купленной  вечерней  газетой
под мышкой. Я поспешно опустил голову: конечно, я был рад его  видеть,  ко
смущен тем, что он застал меня здесь и в таком состоянии.
   Некоторое  время   мы   оба   молчали.   Нейл   вообще   не   отличался
разговорчивостью, но немного погодя он все-таки, по обыкновению запинаясь,
спросил:
   - Что это вы делаете в Уинтоне? У вас свободный день?
   Я не смотрел на него, боясь его сострадания.
   - Да, - сказал я. - Я только что приехал из Далнейра.
   Он взглянул на меня  искоса,  со  своим  обычным,  несколько  виноватым
видом.
   - Пойдемте к нам, пообедаем.
   Я заколебался. Ничего интересного меня не ждало - ну еще  один  попусту
прошедший ужасный вечер в "Глобусе", где я вынужден  был  сидеть  в  своей
комнате, если не желал слушать шумные разговоры коммивояжеров в  гостиной,
по которой гуляли сквозняки. Я промок, озяб и был голоден. В ушах  у  меня
звенело после целого дня,  проведенного  на  улице;  руку,  на  которой  я
испытывал действие бацилл, дергало. Я уже неделю не ел досыта, а последние
двадцать четыре часа и вовсе в рот  ничего  не  брал.  Я  чувствовал  себя
слабым и больным. Приглашение Спенса было невероятно соблазнительным.
   - Значит, решено, - сказал он, прежде чем я успел отказаться.
   Мы сели в автобус, шедший на Красивую гору  -  в  пригород,  где  Спенс
после женитьбы арендовал небольшой, наполовину деревянный домик,  один  из
многих, стоявших в ряд на довольно пустынном шоссе.  Дорогой  мы  молчали.
Спенс делал вид, будто увлекся газетой, и не докучал мне  разговорами,  но
раза два я поймал на себе его взгляд, а когда мы вышли и направились к его
дому, он сказал, словно желая приободрить меня:
   - Мьюриэл будет так рада вам.
   Домик, хотя и не очень просторный, был ярко освещен и хорошо  натоплен.
Когда мы вошли с холодной сырой улицы в теплый холл, у меня  почему-то  на
миг закружилась голова, и мне пришлось  ухватиться  за  стенку,  чтобы  не
упасть. Не раздеваясь, Спенс провел меня в свой кабинет  и,  усадив  подле
огня, заставил выпить рюмку хереса с бисквитом. Его открытое, честное лицо
было встревожено, и мне стало совсем неловко.
   - У вас действительно все в порядке?
   Сделав над собой усилие, я улыбнулся:
   - А почему вы думаете, что нет?
   С минуту он покружил по комнате, делая вид, будто не обращает  на  меня
внимания, потом направился к двери, сказав:
   - Располагайтесь как дома... Мьюриэл сейчас сойдет вниз.
   Я откинулся на спинку  кресла  и  прикрыл  глаза;  во  всем  теле  была
какая-то слабость, и от доброты Спенса я совсем размяк. Вскоре  я  немного
отошел: херес прибавил мне сил, и я задремал в удобном кресле. Минут через
десять я, вздрогнув, проснулся и увидел, что миссис Спенс стоит в дверях.
   - Не вставайте, пожалуйста, - она протянула руку, как бы удерживая меня
на месте.
   Несмотря на заверения Нейла и ее  собственную  вежливую  улыбку,  видно
было, что ей не  особенно  приятно  видеть  меня.  Она  была  все  так  же
привлекательна, даже, как мне показалось, еще привлекательнее, чем всегда:
на ней было розовое, очень молодившее  ее  платье  с  глубоким  вырезом  и
плотно облегающим лифом,  расшитым  блестками.  Волосы  ее,  видимо,  лишь
недавно побывали  в  руках  парикмахера,  и  в  них  появился  красноватый
оттенок, которого я прежде не замечал. Лицо было довольно густо накрашено,
так же как и тонкие губы, которым помада придавала искусственную яркость.
   - Надеюсь, я вам не помешал, - неуклюже заметил я.
   - Ну что вы! - Она тряхнула  головой  и,  несколько  рисуясь,  закурила
сигарету. - К нам еще должен прийти мистер Ломекс. Вот вы и  будете  опять
втроем, совсем как когда-то.
   Воцарилось молчание, которое  уже  начало  тяготить  нас  обоих,  когда
появился Спенс, уходивший вымыться и переодеться. На  нем  был  смокинг  и
черный галстук.
   -  Извините  меня,  Шеннон,  пришлось  пойти  принарядиться.  -  Он   с
умиротворяющей улыбкой взглянул на жену. - Мьюриэл настаивает.
   - Мы не так часто принимаем гостей, - отрезала миссис Спенс. - И уж раз
принимаем, то по крайней мере это надо делать по-человечески.
   Спенс слегка покраснел, но не сказал ни  слова  и  занялся  наполнением
графинов. Мьюриэл, то и дело  поглядывая  на  часы  и  недовольно  сдвинув
брови, принялась переставлять крошечных костяных слоников, выстроившихся в
ряд на каминной доске.
   - Помочь тебе, дорогая? - спросил Спенс. - Эти штуки ни за что не хотят
стоять.
   Она покачала головой.
   - Не мешало бы нам приобрести более изысканные безделушки.
   Мне почему-то было больно смотреть, как Спенс заискивает  перед  женой,
всячески стараясь ей угодить; я заметил  также,  что  он  налил  себе  уже
второй бокал виски, и притом гораздо больше, чем обычно.
   Около восьми часов, примерно  минут  через  тридцать  после  того,  как
прислуга объявила, что обед готов, раздался  шум  подъезжающего  такси  и,
рассыпаясь в извинениях за опоздание, прибыл Ломекс. Манеры и  одежда  его
были безупречны; он держался с обаятельной непринужденностью и сказал, что
бесконечно рад меня видеть.
   Стол в столовой был накрыт скатертью, отделанной кружевом,  и  уставлен
зелеными восковыми свечами с колпачками из гофрированной  бумаги.  Раньше,
когда я бывал у Спенса, на стол подавали простую и сытную  еду,  а  сейчас
это был претенциозный обед со множеством блюд и  очень  малым  количеством
съестного. Я не очень на это сетовал, так как, хотя всего час  тому  назад
был голоден точно волк, сейчас мне на пищу смотреть было противно и  вовсе
не хотелось есть. Горничная, прислуживавшая за столом  и  обученная  своей
хозяйкой манерам "хорошего тона", подав очередное блюдо, отходила к  двери
и стояла навытяжку, разинув рот и глядя, как мы едим. Спенс говорил  очень
мало, зато Мьюриэл болтала без умолку, преимущественно с Ломексом,  весело
и оживленно, со  знанием  дела  обсуждая  светские  новости,  почерпнутые,
должно  быть,  из  модных  журналов,  которые  она   с   такой   жадностью
просматривала, и прикрывая промахи горничной великосветскими ужимками,  от
которых меня начинало тошнить.
   Наконец обед кончился, звон  посуды  на  кухне  прекратился,  горничная
исчезла и миссис Спенс любезно сказала:
   - Вы можете пойти в кабинет и покурить  там  втроем.  А  через  полчаса
приходите ко мне в гостиную. - Когда мы были уже у двери, она  с  жеманным
смешком окликнула Ломекса: - Сначала помогите мне задуть свечи.
   Мы со Спенсом прошли в кабинет; он молча помешал огонь в камине,  налил
в бокалы виски и предложил мне сигарету. Он взглянул  на  каминную  доску,
потом пошарил в карманах.
   - У вас нет спичек, Роберт?
   - Я сейчас схожу за ними, - сказал я.
   Я вернулся в холл  и  оттуда  сквозь  открытую  дверь  столовой  увидел
Ломекса и миссис Спенс. Она стояла, прижавшись к нему,  и,  томно  положив
руки ему на плечи, влюбленно заглядывала в глаза. Не только ее поза, но  и
бесконечное обожание, читавшееся на ее лице, поразили меня.  Я  постоял  с
минуту и, когда губы их слились, повернулся, отыскал коробку со спичками в
кармане пальто и пошел обратно в кабинет.
   Спенс сидел, сгорбившись, в кресле  и  смотрел  в  огонь.  Он  медленно
раскурил трубку.
   - Такие вечера хоть немного развлекают Мьюриэл, - заметил он, не  глядя
на меня. - По-моему, присутствие Ломекса доставляет ей удовольствие.
   - Безусловно, - согласился я.
   - Иногда я очень жалею, что я такой скучный человек, Роберт. Я стараюсь
быть веселым, но ничего из этого не получается. Не умею я болтать языком.
   - И слава богу, Нейл.
   Он с благодарностью поглядел на меня.
   Минуту спустя к нам присоединился Ломекс. Его появление было  встречено
кратким молчанием, но это  не  смутило  его:  ничто,  казалось,  не  могло
поставить Адриена Ломекса в затруднительное положение. Вынув из портсигара
сигарету, он встал перед камином и принялся пересказывать свой разговор  с
шофером такси, который привез его сюда. Он был мил и занимателен, и  скоро
Спенс, сначала хмуро смотревший на него, уже внимал ему с  улыбкой.  Я  не
мог улыбаться. И не  потому,  что  был  излишне  щепетилен:  я  уже  давно
подозревал Ломекса, но сейчас самый вид  его  вызывал  во  мне  сильнейшее
отвращение. Если бы дело касалось кого угодно, но не Спенса, думал я.
   Больше я сдерживаться не мог. Пока Ломекс продолжал болтать,  я  встал,
пробормотал какое-то извинение и, выйдя из кабинета, через холл  прошел  в
гостиную.
   Миссис Спенс стояла у камина,  поставив  ногу  на  медную  решетку,  и,
опершись локтем о каминную доску, глядела с отсутствующей улыбкой на  свое
отражение  в  зеркале.  Она  была  явно  довольна  собой,  но  смущена   и
взволнована. Когда я вошел и  закрыл  за  собой  дверь,  она  стремительно
обернулась ко мне.
   - А, это вы! Где же остальные?
   - В кабинете.
   Должно быть, она по моему тону догадалась, что я кое-что знаю. Взмахнув
ресницами, она метнула на меня быстрый взгляд.
   - Миссис Спенс, - твердо сказал наконец я, - я  видел  вас  с  Ломексом
несколько минут тому назад.
   Она слегка побледнела, потом густо покраснела от злости.
   - Шпионили, значит.
   - Нет. Я увидел вас совершенно случайно.
   Растерявшись, она тщетно пыталась найти нужные слова, щеки ее пылали от
досады. Я продолжал:
   - Ваш муж - мой лучший друг. И  лучший  парень  на  свете.  Я  не  могу
заставить вас относиться к нему так же, но прошу вас все-таки  подумать  о
нем.
   - Подумать о нем! - воскликнула она. - А почему для разнообразия  никто
обо мне не подумает? - Она даже задохнулась от жгучей обиды. -  Да  имеете
ли вы представление о том, чем была моя жизнь последние пять лет?
   - Вы жили довольно счастливо, пока не появился Ломекс.
   - Это вам так кажется. Я была глубоко несчастна.
   - Почему же вы вышли замуж за Нейла?
   -  Потому  что  я  была  круглой  идиоткой,   поддавшейся   собственной
чувствительности, жалости, атмосфере всеобщего  одобрения.  Какая  славная
девушка, какой прекрасный поступок,  как  удивительно  благородно!  -  Она
поджала губы. - Я ведь понятия не имела, на что я себя обрекаю. О, сначала
все было в порядке  -  во  время  войны.  Тогда  была  уйма  удовольствий.
Оркестры играли, знамена развевались. Когда  мы  приходили  в  театр,  все
вставали и аплодировали ему. Но теперь все  это  кончилось  и  забыто.  Он
больше не герой. Он -  пугало.  На  улице  люди  таращат  на  него  глаза.
Мальчишки кричат  вслед.  Можете  себе  представить,  каково  мне?  Совсем
недавно мы были в ресторане, и  какая-то  компания  за  соседним  столиком
принялась смеяться над ним за его спиной -  да  я  чуть  сквозь  землю  не
провалилась.
   Я смотрел на нее  не  мигая,  потрясенный  ее  пустотой,  но  решил  не
сдаваться.
   - Люди бывают ужасно злые. Но вам ведь необязательно куда-то ходить.  У
вас прелестный дом.
   - Убогий домишко в пригороде! - презрительно бросила она. - Не к  этому
я привыкла. И мне надоело, до смерти это надоело! Сидеть здесь из вечера в
вечер - да я готова кричать от ужаса. Когда мы  были  помолвлены,  мы  оба
мечтали, что он станет врачом-консультантом. А теперь  -  можете  вы  себе
представить модного врача с этакой внешностью? Как-то раз  его  позвали  к
девочке, которая живет на нашей улице; когда он наклонился над  кроваткой,
с ребенком чуть припадок не случился. Никогда из него ничего не  выйдет  -
так ему и быть всю жизнь лабораторной клячей.
   - Все это лишь говорит о том, что вы должны быть  очень  великодушны  к
нему.
   - Ах, да замолчите! - обрушилась она на меня. -  Все  вы,  недопеченные
идеалисты, одинаковы. Я отдала  ему  и  так  слишком  много.  Надоело  мне
готовить для него супы и желе. Не могу я вконец загубить лучшие годы  моей
жизни.
   - Но он же любит вас, - сказал я. - Это немалая ценность для вас обоих.
Не бросайтесь этим.
   Ее глаза встретились с моими - безжалостные, как удар хлыста. Я  ожидал
взрыва. Но она  лишь  отвернулась  и  уставилась  на  огонь.  Неторопливое
тиканье часов звучало в комнате, как  биение  сердца  механической  куклы.
Когда она снова повернулась ко мне, лицо ее было спокойно; она смотрела на
меня в упор притворно-лукавым взглядом.
   - Послушайте, Роберт. Вы подняли  страшный  шум  из-за  пустяка.  Между
Адриеном и мной всего лишь флирт. Клянусь вам, в этом нет ничего опасного.
   Она подошла ко мне и легонько положила руку на мой рукав.
   - Жизнь течет довольно скучно в  этом  противном  пригороде.  Время  от
времени просто необходимо немного  встряхнуться.  Каждой  женщине  лестно,
когда за ней ухаживают и дают... дают понять, что она нравится. Вот и  вся
история. Вы не скажете Нейлу?
   Я покачал головой и пристально посмотрел на нее, не зная, можно  ли  ей
хоть в какой-то мере верить.
   - Я ведь стараюсь скрасить ему  жизнь.  И  я,  право,  неплохо  к  нему
отношусь.  -  Она  улыбнулась  для   большей   убедительности,   продолжая
поглаживать мой рукав. - Обещаете, что не скажете ему ни слова?
   - Да, - сказал я. - Я не скажу ему. А  сейчас  я  пойду.  Доброй  ночи,
миссис Спенс.
   В кабинете я объявил, что  мне  надо  успеть  на  десятичасовой  поезд,
идущий в Далнейр, и простился с Ломексом. Спенс пошел  проводить  меня  до
двери, несколько озадаченный моим неожиданным уходом. На крыльце он  обнял
меня за плечи.
   - Мне очень жаль, что вы удираете, Роберт. - Его темные глаза  смотрели
прямо мне в лицо.  -  Вообще...  я  хотел  предложить  вам  пожить  у  нас
несколько дней... если вам трудно.
   - Трудно? - повторил я.
   Он отвел взгляд.
   - На той неделе я звонил в Далнейр. Мне сказали, что вас там нет.  -  И
он продолжал, старательно подыскивая слова, которые, казалось, исходили из
самой глубины его бескорыстного  сердца:  -  Понимаете,  мне  хотелось  бы
помочь... я ведь вполне обеспечен и живу  здесь  так  хорошо...  Неприятно
мне, что вы рыщете по свету, как неприкаянный.
   - Спасибо, Спенс,  спасибо.  У  меня  все  в  порядке.  -  Под  напором
нахлынувших чувств я не мог  продолжать  и  умолк.  Я  пожал  ему  руку  и
поспешно сбежал со ступенек в сырую темноту ночи.
   Весь обратный путь в город я старался совладать с собой.  Рука  у  меня
горела и распухла, но эта боль была куда меньше той, что жгла мне  сердце.
Жестокость жизни подавляла меня.
   Было одиннадцать часов, когда  я  добрался  до  "Глобуса"  и,  войдя  в
холодный вестибюль, увидел письмо на свое имя. Я поспешно взял его.

   "Дорогой мой Шеннон!
   К сожалению, вынужден Вам сообщить, что, несмотря на мои  настоятельные
просьбы, Ученый совет отказался субсидировать Вашу работу. Боюсь, что  это
решение - окончательное. Но я все-таки буду  помнить  о  Ваших  нуждах.  А
пока, если Вам требуется помещение для Ваших  препаратов,  я  договорился,
что Вы можете разместиться  в  старом  здании  аптекарского  отделения  на
Сент-Эндрьюз-лейн. Не падайте духом.
   Искренне Ваш, Уилфред Чэллис".

   Я хотел перечитать еще раз, но не мог: я просто не видел  слов.  И  мне
пришлось крепко сжать зубы, чтобы сдержать слезы, набегавшие на глаза.



2

   На следующее утро, словно незадачливый боксер, который, упав,  все-таки
должен подняться на ноги, я без особой надежды отправился  на  аптекарское
отделение. Оно помещалось в  нескладном  старом  здании  близ  Уэллгейт  и
являлось частью фармакологического факультета,  где  занимались  студенты,
намеревавшиеся  по  получении  диплома  вступить  в  Общество   аптекарей.
Заведение это даже нечего было и сравнивать с университетом.
   Привратник был уже извещен о моем приходе, и, когда я назвал  себя,  он
провел меня в комнату на первом этаже, длинную, низкую и довольно  темную;
там были стол, кожаная кушетка, агатовые  весы  под  стеклянным  колпаком,
штатив для пробирок и две  полочки,  уставленные  простейшими  химическими
реактивами. Словом, комната  оказалась  именно  такой,  какую  я  опасался
увидеть: вполне пригодная для студента,  занимающегося  фармакологией,  но
слишком примитивная для меня; обозревая ее, я  подумал:  "Неужели  у  меня
никогда  в  жизни  не  будет  подходящих  условий  для  работы?"  Конечно,
непрерывно изощряясь и напрягая всю свою нервную энергию,  можно  и  здесь
что-то делать. Но одному, без денег и соответствующей помощи нелегко будет
добиться нужных результатов.
   Выйдя снова на улицу, я дал привратнику шиллинг и попросил его  заехать
с тачкой в "Глобус" и привезти сюда мою  аппаратуру.  По  крайней  мере  я
смогу бесплатно хранить здесь свои вещи. А это уже кое-что, поскольку я не
знаю, как долго мне удастся продержаться в гостинице. Но вот должен  ли  я
сделать над собой усилие и попытаться продолжать здесь работу, этого я еще
не мог решить. Когда я проходил под  увитой  плющом  аркой  факультета,  в
глубине души у меня шевельнулась легкая обида на профессора Чэллиса. И все
же я не мог поверить, что он бросил меня на произвол судьбы.
   Одолеваемый этими мыслями,  я  пошел  в  гостиницу  через  Тронгейтский
перекресток. Это было шумное, многолюдное место в бедной части города,  на
пересечении трех узких улочек, застроенных дешевыми лавчонками и  высокими
многоквартирными  домами.  Весь  транспорт  из  доков  проезжал  здесь   -
непрерывный   поток   подвод   и   грузовиков,   который   скрещивался   и
перекрещивался с потоком трамваев и автобусов, шедших  со  Старой  главной
улицы.
   Только я собирался завернуть за угол на  Тронгейт-стрит,  как  странное
предчувствие беды охватило меня. Среди толпы на  противоположном  тротуаре
стояли две подружки - одна из них школьница лет четырнадцати с ранцем  под
мышкой - и ждали, когда можно будет перейти через улицу.  Наконец,  решив,
что путь свободен, та, что с ранцем, на прощанье улыбнулась своей спутнице
и ступила на мостовую. В эту минуту со Старой  главной  улицы  на  бешеной
скорости вылетел автофургон. Девочка заметила его и побежала. Похоже было,
что она успеет проскочить. Но тут навстречу ей из другой улицы с  грохотом
выехал  тяжелый  грузовик.  Пространство  между  двумя   машинами   быстро
сокращалось.  Девочка  растерянно  остановилась,  увидела,  что   деваться
некуда, неловко повернула было назад  и,  поскользнувшись,  во  весь  рост
упала  на  мокрый  асфальт.  Ранец  ее  перелетел  через  улицу,  и  книги
рассыпались у моих ног. Визг  тормозов,  пронзительный  крик  -  и  колеса
грузовика, который вез чугунные болванки из доков, со скрежетом наехали на
нее.
   Раздался крик  ужаса,  все  бросились  на  середину  улицы  и  окружили
пострадавшую. Не удержался и я. Хоть я и не любил выказывать на людях свои
профессиональные познания, но тут я протиснулся сквозь толпу  и  опустился
на колени возле пострадавшей девочки. Она  лежала  неподвижно  и  тихонько
стонала; несмотря на грязь, покрывавшую  ее  лицо,  видно  было,  что  она
смертельно бледна. Полисмен  поддерживал  ее  голову,  а  со  всех  сторон
теснились, напирая на него, сердобольные люди,  и  каждый  стремился  дать
какой-то совет.
   - Надо перенести ее куда-нибудь в помещение, - сказал я. - Я - врач.
   Красное, злое лицо полисмена сразу прояснилось. Чьи-то услужливые  руки
поспешно передали доску со стоявшего подле  грузовика.  Среди  поднявшихся
тотчас шума и суматохи, девочку положили на эти импровизированные  носилки
и внесли в маленький врачебный кабинет,  затерявшийся  среди  лавчонок  на
противоположной стороне улицы; там ее уложили на кушетку. Человек двадцать
любопытных зашло вместе