мехающееся лицо, но моя мучительница безжалостно  продолжала
наносить удары:
   - Да, она рассказала нам про вас все. Сначала мы не хотели верить. "Тут
какая-то ошибка, -  сказал  папа.  -  У  этого  молодого  человека  весьма
высокопоставленные родственники". Тогда она повела нас через  общественный
сад.
   - Хватит! - в ярости рявкнул я. - Меня не интересует, что она делала.
   - Она повела нас через общественный сад и показала нам ваше поместье. -
Бледная и дрожащая, мисс Джин Лоу, задыхаясь, с трудом выговаривала слова:
- Мрачный убогий домишко, соединенный общей  стеною  с  другим  таким  же,
вокруг все заросло бурьяном, на веревках висит белье. И все  ваши  гнусные
выдумки выплыли наружу одна за другой. Она сказала нам,  что  в  войну  вы
вовсе не терпели крушения и не спасались на плоту.  "Такой  не  утонет,  -
сказала она, - он весь пошел в  своего  беспутного  деда".  Да,  она  даже
сказала нам... - тут, когда дело дошло до моего  самого  страшного  греха,
голос изменил мисс Джин: - ...в какую церковь вы ходите.
   Я в бешенстве вскочил на ноги. Это было последней каплей  в  чаше  моих
бед.
   - Да какое вы имеете право читать мне мораль? Я пошутил с вами тогда  -
и все тут.
   - Пошутили?! Это уж совсем стыдно.
   - Замолчите вы наконец! - гаркнул я. - Никогда бы я вам всего этого  не
наговорил, если б вы не бегали за мной, не донимали меня своими проклятыми
медицинскими сочинениями и... своими дурацкими белыми коровами.
   - Ах, вот оно что! - Она изо всех  сил  закусила  губу,  но  не  смогла
сдержать слез. - Вот она где правда.  Эх,  вы  -  благородный  джентльмен,
герой, аристократ! Вы - презренный Анания [библейский лжепророк],  вот  вы
кто. Поделом бы вам было, если б и вас покарали силы небесные.  -  Она  то
бледнела, то краснела, потом судорожно глотнула и вдруг бурно,  неудержимо
разрыдалась. - Я не желаю вас больше видеть - никогда, никогда в жизни.
   - Это меня вполне устраивает. У меня вообще никогда не было желания вас
видеть. По мне, так можете уезжать  хоть  в  Блейрхилл,  хоть  в  Западную
Африку, хоть в Тимбукту. Вообще можете убираться к черту. Прощайте.
   Я вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь.



8

   Почти всю ночь я не спал, раздумывая над своим неопределенным  будущим.
В комнате было холодно.  Сквозь  раскрытое  окно,  которое  я  никогда  не
закрывал, до меня долетал грохот трамваев с Пардайк-роуд. От него  у  меня
гудело в голове. Время от времени со стороны доков доносился протяжный вой
сирены - это какое-нибудь судно, воспользовавшись приливом, спускалось  по
реке. Из-за стенки не слышно было ни звука - ни единого. Я лежал на спине,
заложив руки за голову, и терзался горестными думами.
   Ашер не понимал того, что некая внутренняя необходимость - если хотите,
вдохновение - побуждала меня заниматься моим"  исследованием.  Как  мог  я
забросить свою работу,  ведь  это  означало  бы  пойти  наперекор  совести
ученого, все равно, что продать себя в рабство! Желание разгадать  причину
эпидемии, найти эту странную бациллу было неодолимо. Я просто  не  мог  от
этого отказаться.
   Настало утро; сделав над собой усилие, я поднялся. Одеваясь, я разорвал
вязаный  свитер,  который  носил  под  курткой,   -   старенький   свитер,
прослуживший  мне  всю   войну   и   ставший   положительно   незаменимым.
Раздосадованный, я стал  бриться  и  порезался.  Проглотив  чашку  чаю,  я
выкурил сигарету и затем отправился в университет.
   Утро было холодное, ясное - казалось, все, кто попадался мне  на  пути,
были в отличнейшем настроении. Я обогнал несколько  девушек  в  платках  -
смеясь и болтая, они  шли  на  работу  в  Гилморскую  прачечную.  На  углу
владелец табачной лавки протирал в своем заведении стекла.
   На душе у меня было по-прежнему горько и тяжело, и чем ближе я подходил
к зданиям кафедры патологии, тем больше волновался, ибо с честью  выйти  в
критическую минуту из положения было -  увы!  -  выше  моих  возможностей.
Войдя в лабораторию, я увидел, что все в сборе, и побледнел.
   Все смотрели на меня. Я прошел к своему столу, вытащил ящики и принялся
вынимать из них бумаги и книги. Тут профессор Ашер подошел ко мне.
   - Очищаете место для новых занятий, Шеннон?  -  мимоходом  спросил  он,
словно я уже покорился ему. - Когда вы освободитесь, я хотел бы обсудить с
вами план нашей работы.
   Я перевел дух и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, произнес:
   - Я не могу взяться за эту работу. Сегодня утром я ухожу с кафедры.
   Мертвая тишина. Я, конечно, произвел сенсацию, но это не доставило  мне
удовлетворения. В глазах у  меня  защипало.  Ашер  сердито  нахмурился.  Я
увидел, что он не ожидал этого.
   - А вы понимаете, какие могут быть  последствия,  если  вы  уйдете  без
предварительного оповещения?
   - Я учел это.
   - Ректорат, несомненно, поставит против вашей фамилии черный  крест.  И
вы никогда больше не сможете поступить на кафедру.
   - Ничего не поделаешь: придется пойти на это.
   Почему я так мямлил? Ведь я же хотел держаться спокойно и холодно,  это
было тем более нужно сейчас, когда досада и  удивление  сменились  на  его
лице выражением открытой неприязни.
   - Прекрасно, Шеннон, - строго сказал он.  -  Вы  поступаете  необычайно
глупо. Но раз вы упорствуете, я не могу помешать вам сделать  глупость.  Я
просто умываю руки, и все. В том, что произойдет,  виноваты  будете  вы  и
только вы.
   Он  пожал  плечами  и  направился  в  свой  кабинет,  предоставив   мне
заканчивать сборы. Сложив все в пачку, я обеими руками взял  ее  и  окинул
взглядом лабораторию. Ломекс сидел и с обычной полуулыбочкой  рассматривал
свои ногти, а Смит, повернувшись ко мне спиной, с наигранным  безразличием
возился у клеток. Только Спенс выказал мне сочувствие - когда  я  проходил
мимо его стола, он тихо сказал:
   - Если я могу быть вам полезен, дайте мне знать.
   По крайней мере хоть кого-то взволновал мой уход. Я кивнул Спенсу  и  с
высоко поднятой головой  направился  к  выходу,  но,  проходя  в  дверь  с
качающимися створками, не удержал своей ноши: несмотря на все мои  усилия,
книги выскочили у меня из рук и рассыпались по всему коридору. Здесь  было
темно, так что мне пришлось  встать  на  колени  и  ощупью  собирать  свои
пожитки.
   На улице холодный воздух ударил в мое разгоряченное  лицо,  и  я  вдруг
растерялся: как-то странно было среди бела  дня  возвращаться  домой;  это
чувство еще более усилилось, когда я чуть не упал, споткнувшись о ведро  с
мыльной водой в темной прихожей "Ротсея". Дом казался  каким-то  чужим,  а
воздух в нем - еще более спертым, чем всегда.
   Я поднялся наверх, по привычке вымыл руки и, сев за стол, уставился  на
грязные обои. Что теперь делать? Но, прежде чем я успел ответить  на  этот
вопрос, дверь растворилась, и мисс Эйли,  в  старом  халате  и  стоптанных
домашних туфлях, держа в руках  швабру  и  совочек  для  мусора,  вошла  в
комнату. Увидев меня, она слегка вздрогнула от неожиданности.
   - Роб? Что случилось? Вы не заболели?
   Я покачал головой; она добрым, встревоженным взглядом смотрела на меня.
   - Тогда почему же вы не в университете?
   Я с минуту помедлил, потом выпалил всю правду:
   - Я ушел оттуда, мисс Эйли.
   Она не стала меня расспрашивать, только молча долго глядела на меня,  и
выражение лица у нее было  такое  хорошее,  почти  нежное.  Сдунув  прядку
волос, падавшую ей на глаза, которые когда-то были голубыми, она сказала:
   - Только не надо из-за  этого  огорчаться,  Роб.  Найдете  себе  другую
работу.
   Она помолчала, потом, словно  желая  отвлечь  меня  от  мыслей  о  моем
несчастье, добавила:
   - Беда никогда не приходит одна. Сегодня утром от нас уехала мисс  Лоу.
Совершенно неожиданно. Такая милая девушка... Она решила вернуться домой и
там готовиться к экзаменам.
   Опустив голову, я молча выслушал это сообщение, однако под простодушным
взглядом мисс Эйли виновато покраснел.
   - Тэ-тэ-тэ, - заявила она. - Это уж совсем никуда не годится.
   И, не вдаваясь в пояснения, она вышла из комнаты; вскоре она  вернулась
со стаканом кислого молока и кусочком бисквита. Просто удивительно, как ей
удалось обмануть бдительность своей  сестрицы  и  похитить  из  кухни  эти
драгоценные лакомства. Она села и с явным удовольствием стала наблюдать за
мной, а я, не желая ее обидеть, принялся поглощать принесенные яства. Мисс
Эйли считала пищу лекарством от многих бед - точка зрения, вполне понятная
в таком доме.
   - Вот так-то! - изрекла она, когда я покончил с едой. Всего только  эти
два слова. Но сколько чувства вложила она в них! И какой  поддержкой  была
для меня ее доброта!
   Теперь будущее уже не  казалось  мне  таким  мрачным.  Медленно,  точно
солнце, выплывающее из серого тумана, в моей смятенной душе росло решение.
Я все равно буду продолжать мою работу - да, как-нибудь, где-нибудь, один,
но успешно доведу ее до конца. А почему бы и нет?  Другие  же  работали  в
невыносимо трудных условиях. Я сжал кулак и изо всей  силы  хватил  им  по
столу... Ей-богу, я это выполню. Найду  где-нибудь  себе  место  -  сейчас
же... немедленно... и буду работать, работать над своими экспериментами.



9

   Вновь поверив в себя, я со  спокойным  сердцем  направился  в  Северную
больницу, расположенную совсем недалеко, на левом берегу Элдона, -  оттуда
даже видна была университетская башня. Ясно, что самым лучшим выходом  для
меня - хотя, может быть, и "шагом назад" - было бы место  врача,  живущего
при  одной  из  крупных  городских  больниц,  где  у  меня   будут   пусть
ограниченные,   но   все   же   некоторые   возможности   продолжать   мою
исследовательскую работу. Я выбрал Северную больницу не только потому, что
она имела хорошую репутацию и была для меня удобна, но  и  потому,  что  я
знал тамошнего администратора - Джорджа Кокса.
   В вестибюле городской больницы вечно царит суета, но я  с  безразличием
человека, привыкшего к такого  рода  зрелищам,  прошел  мимо  внушительной
армии санитаров, сиделок и сестер  милосердия  в  белых  халатах,  миновал
несколько   выложенных   кафелем   коридоров   и   очутился   в   кабинете
администратора; там я сел у стола Кокса и подождал,  пока  он,  отыскав  в
груде лежавших перед ним бумаг стопочку различных диетических меню, быстро
подписал их.
   - Кокс, - сказал я, когда он освободился, - я хотел бы поступить к  вам
в штат.
   Посмотрев в свою  очередь  на  меня,  он  весело  улыбнулся  и  закурил
сигарету. Ему было года тридцать два;  плотный,  мускулистый,  с  плоским,
некрасивым, но добродушным лицом, коротко подстриженными светлыми усами  и
огрубевшей, красной, пористой и вечно жирной кожей,  он  отличался  бычьим
здоровьем и, не жалея, растрачивал его; впрочем, многочисленные вольности,
которые  он  позволял  себе,  начиная  с  непрерывного  курения  и  кончая
"прогулками к красному фонарю", как он это называл, не оставляли на нем ни
малейшего следа. Он усиленно  занимался  спортом  и  в  студенческие  годы
представлял университет на всех спортивных состязаниях, а теперь, не желая
порывать связь с той организацией, где благополучно переломал  себе  почти
все кости, он, не задумываясь, занял пост администратора  в  больнице  при
медицинском факультете.
   Наконец он ответил мне с несколько тяжеловесным юмором:
   - Директор пока еще не собрался уходить в отставку. Когда он  надумает,
я дам вам знать.
   - Я не шучу, - поспешно сказал я. - Я действительно  хочу  поступить  к
вам интерном.
   Он был так удивлен, что не сразу сумел перестроиться на серьезный лад.
   - А как же работа на кафедре?
   - Она неожиданно кончилась... сегодня утром.
   Кокс переменил позу, старательно стряхнул пепел с сигареты на пол.
   - Какая жалость, Шеннон. У нас сейчас нет ни одного  свободного  места.
Понимаете, мы только что заполнили все  вакансии,  так  что  на  ближайшие
полгода у нас ничего не предвидится. К тому же все интерны  -  с  виду  на
редкость здоровые парни.
   В  комнате  воцарилась  тишина,  лишь  стук  машинки  доносился   из-за
стеклянной перегородки. Я видел, что этому славному  малому  не  по  себе,
даже как-то неудобно, что человек с такими знаниями, как я,  ищет  работу,
которую способна выполнить любая мелюзга. Однако я знал, что он совершенно
честно ответил мне.
   - Ладно, Кокс. Попытаю счастья в больнице Александры.
   - Непременно попытайте, - горячо посоветовал он. - Позвонить им  насчет
вас?
   - Спасибо, - сказал я, вставая, - но уж я сам.
   Я побывал в больнице  Александры.  Был  и  в  Большой  Восточной,  и  в
больнице короля Георга, и  в  Королевской  бесплатной  -  словом,  со  все
возрастающей горечью я  добросовестно,  но  тщетно  обошел  все  городские
больницы. Мне и в  голову  не  приходило,  что  мои  поиски  работы  могут
оказаться тщетными. Я  забыл,  что  во  время  войны,  дабы  удовлетворить
потребность страны в медицинских кадрах, срок обучения  в  соответствующих
институтах был  сокращен  и  ускорен:  молодых  людей  и  девушек  кое-как
натаскивали по нужным дисциплинам, затем давали диплом в руки  и,  как  по
конвейеру, выпускали сотнями. В результате специалистов оказалось  больше,
чем нужно, и я теперь был лишь одним из очень и очень многих.
   Я еще отчетливее уяснил себе это в последующие несколько дней, когда  в
качестве кандидата на пособие по безработице  ждал  своей  очереди,  чтобы
попасть в Уинтонское медицинское агентство. Вакансий ни в  одной  больнице
не было. Я мог купить практику терапевта за какие-нибудь три тысячи фунтов
стерлингов. Я мог также при желании получить  на  две  недели  "место"  на
уединенном островке Скай, но, пока я раздумывал, стоит ли  соглашаться  на
такое временное разрешение трудностей, и  эта  возможность  была  упущена:
место выхватил у меня из-под носа бледный юноша в очках, стоявший за  мной
в очереди. В конце недели я, к стыду своему, вынужден  был  направиться  к
старшей мисс Дири в ее крошечный кабинетик под лестницей.
   - Извините, мисс Бесс, но я не могу заплатить вам  на  этой  неделе.  У
меня нет ни гроша.
   Несмотря на полутьму,  я  увидел,  как  она  выпрямилась,  точно  удав;
устремив на меня страдальческий укоризненный взгляд, она с самым  набожным
и благородным видом сказала:
   - Я догадывалась об этом, доктор... К несчастью, у  меня  есть  в  этом
отношении кое-какой опыт. Понятно, мы придерживаемся в таких случаях самых
строгих правил. Но вы наш старый клиент. Живите пока.
   Выйдя из ее святилища,  я  с  благодарностью  подумал,  что  мисс  Бесс
проявила ко мне большую снисходительность. Но,  увы,  эта  добродетель  не
была постоянной чертой ее характера, и, поскольку день проходил за днем, а
я так ничего и не сумел найти, она все чаще закатывала  за  столом  глаза,
страдальчески вздыхала, время от времени взирая на меня с  покорным  видом
мученицы, у ног которой я складываю  хворост  для  костра,  и  то  и  дело
намеренно переводила разговор  на  такие  тягостные  темы,  как  стоимость
электричества и повышение цен на мясо. Я заметил  также,  что  мои  порции
начали  с  математической  точностью  уменьшаться.  Под  конец,  чтобы  не
выглядеть  попрошайкой,  я   вообще   перестал   появляться   за   ужином,
рассчитывая, что сумею притупить голод корочкой  хлеба  с  сыром,  которые
потихоньку приносила мне в комнату мисс Эйли.
   В конце месяца, хотя я всячески старался избегать встреч с мисс Бесс, я
почувствовал, что критическая минута  приближается  и  что  я  скоро  могу
очутиться на улице, за дверями "Ротсея", где кровом мне будет  лишь  небо.
Но вот как-то в субботу мисс Эйли вызвала меня из моей берлоги к телефону.
И я услышал голос Спенса:
   - Вы уже устроились, Шеннон? - Поскольку я медлил  с  ответом,  стыдясь
признаться в своем крахе, он продолжал: - Если нет, то я слышал, что  есть
вакансия в Далнейрской сельской  больнице.  Это  небольшое  заведение  для
инфекционных больных, и Хейнз, который работает там  доктором,  неожиданно
объявил о своем уходе. Вы помните  Хейнза?  У  него  всегда  был  какой-то
сонный вид. Он говорит, что работы там немного. Следовательно,  свободного
времени у  вас  будет  предостаточно.  Я  подумал,  может  быть,  это  вас
заинтересует, тем более что это по дороге в Ливенфорд - почти что в  ваших
родных краях.
   Я принялся было благодарить его, но он повесил трубку, я  тоже  положил
трубку на рычажок и подумал о том, каким хорошим, спокойным,  ненавязчивым
другом оказался Спенс. А вот Ломекс - тот и не вспомнил обо мне. Что же до
этого места, то я должен получить его любой ценой,  и,  поскольку  Далнейр
находится совсем рядом с Ливенфордом,  я  инстинктивно  понял,  как  этого
лучше всего достичь. Настало время  глубоко  запрятать  последние  остатки
гордости.
   Вернувшись  к  себе  в  комнату,  я  скрепя   сердце   написал   письмо
единственному человеку, на которого - я знал - могу рассчитывать. Я  занял
марку у мисс Эйли и опустил письмо в  почтовый  ящик,  стоявший  у  нас  в
прихожей. Затем, как только начало  смеркаться,  я  завернул  микроскоп  в
зеленый суконный чехол и отнес его через  парк  к  Хильерсу,  содержавшему
ломбард за университетом  специально  для  нуждающихся  и  поиздержавшихся
студентов. У него я и заложил свой  прибор  за  восемь  фунтов  пятнадцать
шиллингов. Это был лейцевский микроскоп, который стоил, наверно,  двадцать
гиней, но я не умел торговаться и без возражений взял предложенную сумму.
   Я не удостоил ответом длинноволосого молодого  клерка,  у  которого  за
ухом, как бы подчеркивая остроту его проницательности, торчал  карандаш  -
обесценив одно за другим достоинства моего микроскопа, он  был  повинен  в
том, что я получил за него так мало, а  теперь  вздумал  завести  со  мной
любезную беседу  о  погоде,  -  и  вложил  семь  фунтов  (стоимость  моего
месячного содержания) в конверт для вручения мисс Бесс. Пять  шиллингов  -
на  железнодорожный  билет  до  Ливенфорда  и  обратно  -  я  для  большей
сохранности запрятал в верхний кармашек жилета. После всего этого  у  меня
осталось тридцать шиллингов, которые, вспомнив лишения последнего  месяца,
мои урезанные порции, корочки хлеба с кусочками сыра, я безрассудно  решил
тут же истратить на обед в расположенной неподалеку "Таверне  Роб  Роя"  -
известном ресторане,  находившемся  под  покровительством  университета  и
славившемся своей отличной национальной кухней.
   Итак, я вышел от Хильерса и, заранее облизываясь, стал  подниматься  по
глухой уединенной аллее - скорее мощенной плитами дорожке, вившейся  между
смоковницами, - на холм, где стоял университет. Внезапно я увидел  впереди
одинокую женскую фигуру - женщина шла мне  навстречу,  слегка  изогнувшись
под тяжестью учебников;  она  с  задумчивым  и  печальным  видом  медленно
спускалась к трамвайной остановке, и, поскольку я сразу признал в  молодой
особе мисс Джин Лоу, меня словно ножом полоснуло по сердцу. Голова ее была
опущена, взгляд устремлен в землю, и какое-то время она не видела меня, но
когда нас разделяло  всего  шагов  двадцать,  она,  точно  предупрежденная
инстинктом  об  опасности  -  близости  чужеродного  элемента,  -  подняла
затуманенные глаза и в тот же миг встретилась со мной взглядом.
   Она вздрогнула, приостановилась было в нерешительности и пошла  дальше;
лицо ее, только что безучастное, кое-где выпачканное - очевидно, во  время
работы, - показавшееся мне сейчас таким маленьким и  взволнованным,  вдруг
стало белым,  точно  мука,  из  которой  пек  хлеб  ее  отец.  Она  хотела
отвернуться, но не смогла, и все время, пока мы шли друг другу  навстречу,
ее темные глаза неотрывно смотрели на  меня,  испуганные  и  затравленные,
точно у преступника, повинного в смертном грехе. Вот мы поравнялись друг с
другом - мы были так близко, что я почувствовал запах  виндзорского  мыла.
Что это со мной? В ту минуту, когда она была почти  рядом,  в  груди  моей
что-то затрепетало - волна накатилась и