еца,  а  голос
был еле слышен. - Это мамины часы, их подарил ей папа. Я  попросила  их  у
нее, чтобы похвастать перед вами. Ах, боже мой, боже мой!  -  Неиссякаемый
родник слез забил с новой силой. - И это после такого чудесного  вечера...
когда я вам так доверилась... и так полюбила вас...
   - Великий боже, - воскликнул я, - да вы  что,  думаете,  я  украл  ваши
проклятые часы, что ли?
   Вместо ответа она громко разрыдалась.  И  в  поисках  уже  и  без  того
промокшего платка открыла сумочку, - под  мрачными  сводами  вокзала  ярко
блеснуло золото. Она вздрогнула, а я вспомнил, что, когда она сидела,  как
зачарованная, рядом со мной, я, боясь и  в  самом  деле  потерять  вещицу,
сунул часы для верности ей в сумочку.
   - О боже мой, боже мой! - ужаснулась она.  В  испуге  и  раскаянии  она
уставилась на меня и, запинаясь, пробормотала: -  Да  как  же  я  могла...
простите ли вы меня когда-нибудь... ведь я усомнилась в вас!
   Мертвое молчание с моей стороны.
   Позади раздался пронзительный свисток кондуктора, а затем -  прощальный
гудок паровоза.
   - Роберт! -  не  своим  голосом  воскликнула  она.  -  Ну  что  я  могу
сказать?.. Ох, дорогой мой, что мне сделать, чтобы вы простили меня?
   Я холодно смотрел на нее. Снова раздался гудок паровоза.
   - Советую вам поскорее сесть в поезд, если вы не хотите  провести  ночь
на уинтонской мостовой.
   Она перевела обезумевший взгляд на платформу, от  которой,  со  свистом
выпуская пар, медленно  отходил  поезд.  Секунду  она  колебалась,  потом,
всхлипнув, повернулась и бросилась бежать.
   Увидев, что она благополучно села, я отправился в камеру хранения, взял
оттуда мою корзинку и через несколько минут, весьма довольный собою, сел в
последний поезд, отправлявшийся в Далнейр. Я сознавал,  что  вел  себя  не
очень-то благородно, зато, точно  Сидней  Картон,  я  теперь  был  окружен
ореолом в глазах Джин, и мне это даже нравилось.



5

   В больницу я вернулся незадолго до  полуночи  и,  к  своему  удивлению,
заметил, что в окне мисс Траджен еще  горит  свет.  Взглянув  на  доску  в
холле, я увидел, что никаких новых больных не поступало, закрыл  дверь  на
ключ и решил немедленно ложиться спать. Но не  успел  я  войти  к  себе  в
комнату, как услышал в коридоре вкрадчивый голос, который мог принадлежать
только сестре Пик:
   - Доктор... доктор Шеннон!
   Я открыл дверь.
   - Доктор, - произнесла она со  своей  смиренной  улыбкой,  не  поднимая
глаз. - Начальница хочет вас видеть.
   - Что?!
   - Да, доктор, немедленно. Она ждет вас у себя в кабинете.
   Этот властный вызов через другое лицо да еще в такой час показался  мне
дерзостью. Желая сохранить мир, я в первую минуту  решил  подчиниться.  Но
потом подумал, что это уж слишком.
   - Передайте начальнице мое почтение. И скажите ей, что, если она  хочет
со мной говорить, она знает, где меня найти.
   Сестра Пик в ужасе закатила глаза, но по  тому,  как  она  поторопилась
выполнить мое поручение, я понял, что она  с  удовольствием  сыграет  роль
добросовестного посредника и уж  постарается  углубить  разногласия  между
начальницей и мной. Должно быть, она действительно поспешила передать  мои
слова, ибо не прошло и минуты, как мисс Траджен влетела ко мне - в  темном
форменном платье, но без наколки, манжет и воротничка. Ее лицо  без  этого
белого обрамления казалось сейчас совсем желтым.
   - Доктор Шеннон! Сегодня я производила  ежемесячный  обход  больницы  и
зашла в лабораторию. Я  обнаружила  там  ужасающий  беспорядок:  помещение
захламлено, неприбрано - настоящая свалка.
   - Ну и что же?
   - Это все вы натворили?
   - Да.
   - Вы не имели права, никакого права это делать. Вы должны были  сначала
спросить у меня разрешение.
   - Это еще почему?
   - Потому что я здесь распоряжаюсь.
   - Может, вы и всей больницей  распоряжаетесь?  -  Я  почувствовал,  что
начинаю кипятиться. - Вы хотите всем  здесь  командовать.  Вы  лишь  тогда
довольны, когда окружающие  ползают  на  коленях  перед  вами.  Вообще  вы
держите себя здесь так, точно эта больница - ваша собственность. А она  не
ваша. У меня здесь тоже кое-какие права.  Я  сейчас  веду  важную  научную
работу. Для этого мне и понадобилась лаборатория.
   - В таком случае я попрошу вас освободить ее.
   - Иными словами, вы предлагаете мне прекратить мою работу?
   - Мне безразлично, чем  вы  занимаетесь,  лишь  бы  вы  выполняли  свои
обязанности. А вот лабораторию извольте освободить: я хочу,  чтобы  в  ней
снова было чисто и прибрано.
   - Но зачем она вам? Ею же никто не пользуется.
   Она отрывисто рассмеялась.
   - Вот тут-то вы и ошибаетесь.  В  это  время  года  она  всегда  бывает
занята. В ней читают лекции для сестер. Разве вы  не  заметили  там  парт?
Курс лекций начинается в субботу.
   - Но ведь это  можно  устроить  и  в  другой  комнате,  -  возразил  я,
чувствуя, что почва уходит у меня из-под ног.
   Она медленно покачала головой.
   - У нас нет других подходящих комнат. Разве что изолятор. Но там  очень
сыро и скверно. А я, не говоря уже о сестрах,  не  хочу,  чтобы  вам  было
неудобно, доктор. Ведь лекции-то, - и она с ядовитой  усмешкой  метнула  в
меня свою последнюю стрелу, - читать должны вы.
   Она, конечно, ловко меня обошла - буквально загнала в  угол,  -  и  мне
оставалось лишь молча сверлить ее ненавидящим взглядом.  А  в  ее  глазах,
когда она направилась к двери, светилась ироническая усмешка: уж очень она
была довольна, что поквиталась со мной и поставила меня на место.
   Я лег в постель, раздумывая над тем, как выбраться из этой новой  беды,
которая свалилась  на  меня.  Закаленная  жизнью,  изобилующей  ссорами  и
скандалами,  привыкшая  к   бесконечным   препирательствам   со   слугами,
поставщиками, сиделками и сестрами милосердия,  мисс  Траджен  победоносно
шла своим путем, не оглядываясь на покоренных ею врачей, и была из тех,  с
кем не так-то легко справиться. Поэтому как бы я ни злился,  но  сейчас  я
вынужден был стратегически отступить.
   На следующий день за вторым завтраком я  объявил  ей  после  некоторого
молчания, что освобожу лабораторию.
   В награду за мою капитуляцию она одарила меня мрачной улыбкой.
   - Я была уверена, что вы одумаетесь, доктор. Передайте мне, пожалуйста,
соус. Помнится, когда я была в Богре...
   Мне казалось, что я сейчас ударю ее бутылкой по голове. Вместо этого  я
с такой же мрачной улыбкой передал ей соус.
   Через час, в половине третьего, я  отправился  на  прогулку  и  как  бы
ненароком очутился возле изолятора,  где  раньше  держали  больных  оспой;
дойдя до него, я нырнул в растущие вокруг кусты. Мисс Траджен была  занята
в бельевой, но я все-таки решил соблюдать осторожность.
   Изолятор был настоящей развалиной - иначе его не назовешь; проникнуть в
него мне удалось, лишь сломав  проржавевшую  железную  дверцу.  Окна  были
закрыты ставнями, и внутри было темно, холодно, как  в  могиле,  и  совсем
пусто, если не считать пыли и  паутины,  -  помещение,  видно,  годами  не
проветривалось. Обжигая себе пальцы, я чиркал спички, чтобы разглядеть эту
заброшенную лачугу. В дощатом полу  зияла  дыра  там,  где  раньше  стояла
печка. Эмалированная раковина с отбитыми краями, пожелтевшая от ржавчины и
покоробившаяся, валялась  в  углу.  Даже  вода  и  та  была  отключена,  и
водопроводный кран совсем заржавел.
   В полном расстройстве вышел я  из  домика,  отыскал  в  гараже  Пима  и
рассказал ему про свое горе.
   - Придется перебраться в бывший изолятор для оспенных.
   Он недоверчиво рассмеялся:
   - В изолятор? Да ведь он ни на что не годен.
   - А мы его отремонтируем.
   - Никогда нам этого не сделать.
   Он упрямо стоял на своем и, лишь  когда  я  сунул  ему  в  руку  десять
шиллингов, наконец согласился, хоть и весьма неохотно, с моим планом.
   В тот же вечер, когда стемнело, мы перетащили  весь  мой  инвентарь  из
лаборатории в ветхий домишко. Затем  Пим,  не  переставая  ворчать,  начал
приводить помещение в элементарный порядок: он сделал новый  водопроводный
кран, соединил перерезанные  электрические  провода,  подправил  половицы,
рамы, двери - там, где они совсем прогнили. Грязные и усталые, мы в десять
часов прекратили работу, так как ему надо было ехать на станцию  встречать
кого-то из сестер.
   Потребовалось еще два  вечера,  чтобы  закончить  все  поделки,  причем
результат получился весьма малоутешительный. И все-таки у меня теперь  был
свой уголок. Правда, в помещении гуляли сквозняки и оно  не  отапливалось,
зато к моим услугам имелся  крепкий  рабочий  стол,  вода,  электричество,
четыре  стены  и  крыша.  Сестра  Кеймерон  из   скарлатинного   отделения
смастерила мне три красные фланелевые занавески из старых пижам, и теперь,
сдвинув их и закрыв ставни, я мог не опасаться, что даже слабый луч  света
пробьется наружу. Новый замок на двери давал  мне  одному  право  входа  и
выхода. А хитроумное  сооружение,  которое  придумал  Пим,  подсоединив  с
помощью проволоки звонок на дверях моей комнаты  к  зуммеру  в  изоляторе,
позволяло мне знать, когда я требуюсь. Словом, в  моем  распоряжении  была
теперь секретная лаборатория - форт, арсенал для  научной  работы,  откуда
уже никто  не  мог  меня  выгнать.  Каждый  вечер  после  обхода  палат  я
отправлялся на прогулку  и,  подойдя  в  сгущающейся  темноте  к  лавровым
кустам, продирался сквозь них в свое  святилище.  В  девять  часов  я  уже
усердно трудился.
   Взбадривая себя черным кофе, который я варил сам, я работал  обычно  до
часу ночи, а иногда, увлекшись, сидел до зари и вовсе не ложился  спать  в
расчете на то, что холодный душ и  растирание  махровым  полотенцем  перед
завтраком освежат меня и позволят справиться с обязанностями  наступающего
дня.
   Я быстро продвигался в своей работе,  но  постоянное  напряжение  стало
сказываться на моих нервах, и я начал  под  вечер  совершать  прогулки  на
мотоцикле Люка. Ничто так не успокаивало, как быстрая  езда  по  пустынным
сельским дорогам, когда ветер свистит в ушах  и  скорость  притупляет  все
чувства.  Мотоцикл,  словно  притягиваемый  к  родным  местам,   неизменно
привозил меня в окрестности Блейрхилла, и я с ревом и  треском  проносился
мимо ворот "Силоамской купели".
   Как-то раз, вместо того чтобы промчаться мимо, я  притормозил,  свернул
на боковую дорожку и остановился  у  стены,  окружавшей  сад.  Стена  была
каменная, но невысокая, и я без особого труда взобрался  на  нее.  И  там,
чуть ли не у своих ног, в решетчатой беседке, я увидел дочь блейрхиллского
пекаря.
   Подперев подбородок ладонью, без шляпы, в короткой жакетке она сидела у
грубо сколоченного стола, на котором лежали медицинский учебник и кулек со
сливами, и, не подозревая о моем присутствии, конечно, занималась.  Однако
вид у нее был до того задумчивый, взгляд до того отсутствующий и она таким
рассеянным жестом и настолько часто запускала пальчики  в  лежавший  перед
нею кулек, что я усомнился, так ли уж прилежно  изучает  она  "Медицинскую
практику" Ослера, как это могло показаться. В самом  деле,  пока  я  стоял
возле нее, она ни разу не перевернула страницы, зато с меланхоличным видом
положила себе в рот уже три  спелые  сливы,  а  сейчас,  выбрав  с  тяжким
вздохом четвертую, вонзила в ее сочную мякоть свои белые  зубки,  так  что
капельки красноватого сока потекли у нее по подбородку; тут она неожиданно
взглянула вверх и  увидела  меня  на  стене.  Она  вздрогнула  и  чуть  не
подавилась косточкой.
   - Не бойтесь, пожалуйста, - сказал я. - Я ничего  не  собираюсь  у  вас
красть.
   Она все никак не могла откашляться и выплюнуть косточку.
   - Ах, мистер Шеннон... я так рада вас видеть... я как раз думала...  об
этом ужасном недоразумении... и не могла сообразить, как это уладить.
   - А я думал, что вы занимаетесь.
   - Да, конечно, - призналась она и слегка покраснела. - Правда, не очень
усердно. У меня через месяц экзамены. - Она вздохнула. - А дело совсем  не
двигается.
   - Может быть, вам следует проветриться, - предположил я. - Я приехал на
мотоцикле Люка. Хотите прокатиться?
   Глаза ее заблестели.
   - С огромным удовольствием.
   Она поспешно вскочила. Я  нагнулся  и  -  хотя  она  вовсе  в  этом  не
нуждалась, так как была легка и проворна, - помог ей взобраться на  стену.
Мы спрыгнули с другой стороны. А через минуту она уже сидела на багажнике,
я нажал ногой на стартер, и мы помчались.
   Был солнечный августовский день, и,  подстрекаемый  ярким  солнышком  и
чудесной быстротою машины, а также какой-то  непонятной  тоской  по  милым
сердцу местам, я промчался по извилистым блейрхиллским улочкам и  направил
наш путь в деревню Маркинш, что на  южном  берегу  Лох-Ломонда.  Местность
вокруг  была  прелестная:  на  покатых  предгорьях  Дэррока   переливалась
колосистая  пшеница,  алели  участки,  засеянные  маками.  По  плодородным
склонам Гаури раскинулись сады, где деревья гнулись  под  тяжестью  спелых
груш, яблок  и  слив,  и  сборщики  плодов,  наполнявшие,  будто  играючи,
привязанные к поясу корзины, при нашем  приближении  прекращали  работу  и
махали нам вслед. Я обернулся  через  плечо  и,  перекрывая  свист  ветра,
крикнул моей спутнице:
   - Хорошо,  правда?  -  Тут  машину,  к  нашему  великому  удовольствию,
несколько раз подбросило, и мы едва не налетели на остановившуюся  повозку
фермера. - Вы здорово держитесь. Наверно, часто ездите с Люком?
   Почти приложив губы к моему уху, она прокричала:
   - Да, очень часто. -  Но  по  ее  тону  чувствовалось,  что  предыдущие
прогулки не могут идти ни в какое сравнение с этой: ведь Люк - всего  лишь
брат, а то, что происходит сейчас, нечто неповторимое. Все острее и острее
ощущал я кольцо ее рук, обвившихся вокруг меня,  легкое  прикосновение  ее
тела к моей спине, ее щечку, прижимавшуюся к моей лопатке, чтобы  укрыться
от ветра.
   Около пяти часов мы выскочили на гребень Маркиншевых холмов  и  увидели
впереди озеро, спокойное, без  единой  рябинки:  в  нем,  как  в  зеркале,
отражалось безоблачное темно-синее небо, а  по  берегам  вздымались  густо
поросшие лесом холмы, переходившие вдали в остроконечные голубоватые горы.
Прорезая  тихую  водную  гладь,  протянулась  цепочка  маленьких   зеленых
островков, словно ожерелье  из  нефрита,  а  на  ближайшем  к  нам  берегу
приютилась группа белых домиков, окруженных жимолостью и дикими розами.
   Это была деревня Маркинш, излюбленное место  моих  вылазок  в  детстве,
куда я часто приезжал - один или с моим другом Гэвином Блейром - в поисках
утешения для израненной души. И сейчас, когда мы  спускались  с  холма  по
покатой, извилистой дороге, меня вновь - и сильнее, чем прежде, -  охватил
неуемный  восторг  при  виде  этого  сонного,  всеми  забытого   местечка,
погруженного в летнюю тишь, пропитанного запахом жимолости, где лишь гудят
пчелы да изредка всплеснет  рыба  в  мелководье,  где  единственное  живое
существо - пес колли,  дремлющий  страж,  растянувшийся  в  белой  пыли  у
маленькой пристани, куда раз в неделю причаливает  крошечный  краснотрубый
пароходик, курсирующий по озеру.
   В конце коротенькой деревенской  улицы  я  остановил  мотоцикл,  и  мы,
совсем одеревеневшие и несколько смущенные, сошли с машины, которая,  хоть
и дымилась и пахла перегретым маслом, доблестно выдержала жару и  нагрузку
этого дня.
   - Ну-с... - сказал я. Мне почему-то  трудно  было  встречаться  с  Джин
взглядом после того ощущения близости,  которое  возникло  между  нами  во
время поездки. - Отлично прокатились. Надеюсь, после такой  поездки  вы  с
удовольствием выпьете чаю.
   Она внимательно огляделась по сторонам, но, не обнаружив в  деревне  ни
одной харчевни, с улыбкой, как к доброму другу, повернулась ко мне.
   - Здесь очаровательно. Только покушать, к сожалению, негде.
   - Но не могу же я  допустить,  чтобы  вы  голодали!  -  Я  повел  ее  к
маленькому белому домику,  крайнему  в  ряду  других  таких  же,  где  над
крыльцом,  почти  сплошь  увитом  ползучими  пунцовыми  фуксиями,   висела
выцветшая вывеска с загадочным словом "Минералка",  что  в  этих  северных
местах означает "безалкогольные напитки".
   Я постучал в дверь, и на пороге тотчас появилась маленькая  сгорбленная
женщина в темном клетчатом платье.
   - Здравствуйте. Не могли бы вы напоить нас чаем?
   Она посмотрела на нас и обескураживающе покачала головой:
   - Нет, нет. Я торгую  только  газированной  водой...  Лимонад  Рейда  и
Барровский "Богатырский пунш".
   Моя спутница бросила на меня взгляд, говоривший: видите, я была права.
   - Вы удивляете меня, Джейнет. Сколько  раз  вы  угощали  меня  чудесным
чаем. Неужели не помните, как мы приезжали сюда удить рыбу... с Гэвином...
какого мы тогда лосося вам поймали?.. Ведь я - Роберт Шеннон.
   Услышав, что  ее  называют  по  имени,  старушка  вздрогнула,  а  затем
пристально, точно знахарка, вгляделась в меня и даже вскрикнула от радости
- так обычно вскрикивает не очень жалующий незнакомцев шотландец при  виде
друга, которому всегда бывает рад.
   -  Господи  боже  милостивый!  Да  если  б  у  меня  были  очки,  уж  я
всенепременно узнала б тебя. Ну конечно же, это Роберт.
   - Он самый, Джейнет. А это мисс Лоу. И  если  вы  закроете  перед  нами
дверь, мы исчезнем и никогда больше сюда не вернемся.
   - Да ни за что я этого не сделаю! - горячо воскликнула старушка. - Нет,
нет. Боже упаси. Через десять минут вы будете пить лучший чай в Маркинше.
   - А вы можете подать нам его в саду, Джейнет?
   - Еще бы! Ну и дела! Роберт Шеннон, подумать только: совсем взрослый  и
уже доктор... Да, да, нечего отпираться-то. Я про тебя  читала  в  "Ленокс
геральд"...
   Так, ахая и восклицая, Джейнет провела нас в садик за  домом  и  тотчас
побежала в свою темную кухоньку - через открытое окошко мы видели, как  ее
маленькая согбенная фигурка возится с большой железной сковородкой.
   Вскоре  мы  уже  сидели  под  сенью  деревянного  трельяжа  за  столом,
уставленным благодаря ее усердию и стараниям простыми, но  очень  вкусными
блюдами, которыми я так любил лакомиться здесь много  лет  назад:  горячие
пирожки  и  свежесбитое  домашнее  масло,  только  что  сваренные   яички,
вересковый  мед  в  сотах  и  крепкий  черный  чай.  Джин,  закрыв  глаза,
благоговейно  прочитала  молитву,  затем  непринужденно  и   с   аппетитом
принялась уплетать здоровую деревенскую пищу.
   Сначала старая Джейнет суетилась возле стола, горя нетерпением  узнать,
как я живу, и со свойственной ей  проницательностью  поглядывала  на  нас,
приводя в немалое смущение своими вопросами. Однако через некоторое время,
подлив  кипятку  в  чайник,  она  ушла.  Мисс  Джин  тотчас  вздохнула   с
облегчением и повернулась ко мне.
   - Как здесь чудесно! - с бесхитростной радостью воскликнула  она.  -  И
подумать только, что всего этого могло бы не быть.  Если  бы  я  тогда,  у
Гранта, не предложила вам дружбу... Вы и представить себе не можете,  чего
мне это стоило... Меня всю трясло.
   - Вы жалеете об этом?
   - Нет. - Она слегка покраснела. - А вы?
   Не сводя с нее взгляда, я молча покачал головой; она опустила глаза,  и
эта ее застенчивость - совсем как в тот раз,  на  Фентаер-хилле,  когда  я
прошел мимо нее, такой грустной  и  одинокой,  -  вызвала  во  мне  прилив
нежности. До чего же она была хороша сейчас,  в  этой  деревенской  глуши,
разрумянившаяся от ветра, милая и невинная! В ней  было,  пожалуй,  что-то
цыганское: темно-каштановые волосы,  перехваченные  коричневой  ленточкой,
темно-карие глаза и лицо, такое смуглое, усыпанное крошечными веснушками.
   Взволнованно поигрывая чайной ложечкой, она заметила  -  видимо,  чтобы
перевести разговор на обычные темы:
   - Чувствуете, как пахнет жимолостью?  Наверно,  она  растет  где-нибудь
здесь, в саду.
   Я промолчал, хотя запах  цветов,  или  что-то  куда  более  сладостное,
будоражил мою кровь.  Охваченный  неясным,  новым  для  м