безразлично  -  так
подсказывала врожденная жестокость, - однако она была явно  польщена  моим
вниманием.
   Ночь на дворе стояла темная, светили редкие звезды, но  луны  не  было.
Выйдя в сад, Стенуэй остановилась и  закурила  сигарету.  Прикрытый  рукою
огонек спички озарил на мгновение ее бледное бесстрастное лицо с  широкими
скулами и приплюснутым носом. Зачем, спросил я себя, я иду на это? Я почти
ничего не знал о ней и еще меньше - ею интересовался. Просто - сговорчивая
незнакомка, которая поможет мне скатиться в грязь, уйти от своих мыслей. Я
еще больше ожесточился. И сдержанно спросил:
   - Куда пойдем?
   - Вниз, к ферме... - Мне показалось, что  она  улыбнулась.  -  А  потом
обратно.
   - Как вам будет угодно.
   Мы пошли по западной аллее; я  шагал  в  ногу  с  ней,  но  держась  на
некотором расстоянии и глядя прямо перед собой. Однако в темноте  ощущение
пространства изменяло ей, и она то и дело  сталкивалась  со  мной.  Легкое
касание ее бедра лишь увеличивало мое смятение и злость.
   - Почему вы молчите? - спросила она с легким смешком. Она  была  похожа
на кошку: ночь словно возбуждала ее и придавала ей силы.
   - А о чем говорить?
   - О чем угодно. Мне все равно. Что это за звезда над нами?
   - Полярная. По ней определяют направление, если заблудятся в лесу.
   Она снова рассмеялась - не так презрительно, как обычно.
   - А вы, думаете, мы можем заблудиться? Вы, случайно, не видите Венеры?
   - Пока не вижу.
   - Что ж... - Она продолжала смеяться. - Значит,  еще  есть  надежда  ее
увидеть.
   Я промолчал. Я презирал и ее и себя, злился и чувствовал, что  все  мне
становится безразличным. Этот неискренний, слишком звонкий смех выдал  ее,
показал, что ее равнодушие  -  сплошное  притворство,  скрытая  уловка  от
начала до конца.
   Дорога завернула, и мы вдруг очутились под вязами, у высокой  стены  из
дерна, где была решетчатая калитка. Я остановился.
   - Вы хотели дойти до этого места?
   Она потушила сигарету о калитку. Я взял ее за плечи. И сказал:
   - Мне хотелось бы свернуть вам шею.
   - Почему же вы не попробуете?
   Лицо ее на фоне стены из дерна, к которой  она  прислонилась,  казалось
мертвенно бледным, а круги под глазами - еще более  темными,  чем  всегда.
Ноздри ее слегка раздувались.  Застывшая  улыбка  скорее  была  похожа  на
гримасу. Волна отвращения прокатилась по мне,  но  желание  забыться  было
слишком сильно, и преодолеть его я уже не мог.
   Губы ее, сухие и чуть горькие после сигареты,  привычно  раскрылись.  Я
ощутил волокно табака на ее языке. Она учащенно задышала.
   На мгновение лицо Джин всплыло передо мной, потом луна зашла за тучку и
стало темно под вязами, где теперь царило лишь разочарование и отчаяние.



6

   Весь август стояла удушливая жара. Хотя поливочная машина  каждое  утро
объезжала аллеи, в воздухе стояли тучи пыли и листья  безжизненно  повисли
на деревьях. Солнце, проникая  сквозь  оконные  стекла,  на  которых  тихо
жужжала муха,  заливало  мягким  светом  сумрачные  галереи,  придавая  им
какое-то грустное очарование.
   В последний вечер этого знойного месяца было так душно, что  я  оставил
дверь лаборатории приоткрытой. Я сидел перед колориметром Дюбоска, засучив
рукава и обливаясь потом, стекавшим за  ворот  расстегнутой  рубашки,  как
вдруг услышал позади себя шаги.
   - Добрый вечер, Шеннон. - К моему удивлению, это был голос Мейтленд.  -
Не беспокойтесь, пожалуйста, я ненадолго вас отвлеку.
   Прежде она никогда не заходила ко мне в лабораторию. Судя  по  рабочему
мешочку с шерстью, который она держала под мышкой, она возвращалась к себе
после одного из долгих собеседований с мисс Индр; во  время  таких  встреч
они вязали и  по  секрету  обменивались  мнениями  о  насущных  проблемах,
волновавших больницу. Сейчас она взяла стул и подсела ко мне.
   - Как идут дела?
   Я положил перо и протер усталые, налившиеся кровью глаза. Верхнее левое
веко задергалось.
   - Через несколько часов работа будет кончена, - кратко пояснил я.
   - Очень рада. Я догадывалась, что вы подходите к финишу.
   Она не обиделась на  меня  за  то,  что  я  так  немногословен.  Нельзя
сказать, чтобы я питал неприязнь к  Мейтленд,  но  сейчас  ее  присутствие
раздражало меня. Внимательно поглядев на нее, я заметил, что ее некрасивое
лицо серьезно; она в упор смотрела на меня сквозь фиолетовые стекла  очков
и явно собиралась с духом, прежде чем начать разговор.
   - Я не люблю вмешиваться в чужие дела, Шеннон...  Несмотря  на  внешнюю
браваду, я существо довольно слабое и жалкое. Не знаю, могу ли я дать  вам
один совет.
   Я в изумлении уставился на нее. А она несколько официальным тоном, лишь
усилившим мое раздражение, продолжала:
   - Страшно важно найти свое место в жизни, Шеннон. Возьмите, к  примеру,
меня - хотя, возможно, это и не очень  интересно.  Я,  как  вам  известно,
ирландка, но фактически мы -  англичане,  ибо  семья  моя  обосновалась  в
Уэксфорде на землях, пожалованных нам Кромвелем.  Свыше  трехсот  лет  мы,
Мейтленды, жили там в полном уединении, всем чужие, отгороженные от народа
барьером, воздвигнутым на крови и слезах; в  этом  поместье  выросло  пять
поколений - за  это  время  наши  владения  дважды  сжигали  дотла,  и  мы
постепенно хирели, гибли, медленно,  но  неуклонно,  точно  под  действием
морского тумана, разъедающего душу.
   Наступила пауза. Я холодно смотрел на нее.
   - Вы, видимо, избегли этой злополучной участи.
   - Да, Шеннон, я избегла. Но только потому, что удрала оттуда.
   Она посмотрела на меня таким долгим, многозначительным взглядом, что  я
нетерпеливо заерзал на месте.
   - Откровенно говоря, я не понимаю, к чему вы клоните.
   - А вы не помните, как Фрейд определяет  психоз?  Бегство  от  жизни  в
царство болезни.
   - Но какое это имеет ко мне отношение?
   - Вы не догадываетесь?
   - Нет, не могу догадаться. - Я вдруг перестал владеть собой и заговорил
резким, повышенным тоном: - На что вы намекаете?
   Она сняла очки и медленно протерла стекла. Затем, забывшись, уронила их
к себе на колени и посмотрела на меня своими близорукими лишенными  бровей
глазами.
   - Шеннон... вы должны уехать из "Истершоуза".
   Вот уж этого я никак не ожидал.
   - Что? Уехать?
   - Да, - подтвердила она. - Как только закончите свою работу.
   Я  почувствовал,  что  густо  краснею.  И  уставился   на   нее   злым,
недоверчивым взглядом.
   - Какая милая  шутка.  А  я-то  на  минуту  подумал,  что  вы  говорите
серьезно.
   - Совершенно серьезно... Это и есть мой совет.
   - В  таком  случае  надо  было  сначала  спросить,  нужен  ли  он  мне.
Представьте себе, мне здесь нравится не меньше, чем вам. И  у  меня  здесь
тоже есть друзья.
   - Сестра Стенуэй? - она едва заметно скривила губы. - У нее  и  до  вас
были поклонники. Надзиратель Броган, например... и ваш предшественник...
   - Это вас не касается. В широком  мире  мне  пришлось  хлебнуть  немало
горя. И я не  намерен  отказываться  от  хорошей  работы  и  первоклассной
лаборатории только потому, что вам в голову пришла какая-то дикая мысль.
   Такой отпор заставил ее умолкнуть.
   Она посидела еще несколько минут, затем поднялась.
   - Хорошо, Шеннон. Давайте забудем об этом. Доброй ночи.
   Она улыбнулась и быстро вышла из комнаты.
   Я со злостью повернулся к столу. В глубине души я смутно сознавал, что,
желая поскорее закончить работу, на этом последнем этапе  изрядно  истощил
свои силы. Я похудел, и щеки у меня запали: когда  я  смотрел  на  себя  в
зеркало, мне казалось, что передо мной незнакомый человек.  Спал  я  всего
три-четыре  часа  в  сутки.  А  теперь  и  вообще  не  мог  спать.  Полная
бессонница. Чтобы нервы за время  этих  долгих  ночных  бдений  вконец  не
расстроились, я так много курил, что у меня саднило язык и  горло.  Но  от
этого постоянного напряжения у меня появились всякие странные  привычки  и
причуды - возникли настоящие фетиши. Оторвавшись от работы, я по три  раза
возвращался к рабочему столу, чтобы удостовериться,  что  я  действительно
закрыл кран бюретки. У меня появилась привычка прикрывать  левый  глаз  во
время чтения и записывать цифры в обратном порядке.  Каждый  день,  прежде
чем приступить к работе,  я  пересчитывал  шашечки  кафеля  на  стене  над
термостатом. В моем лексиконе появилось  слово  "абракадабра",  которое  я
мысленно произносил как некое заклинание, когда мне надо было подхлестнуть
себя; оно же служило победоносным кличем, который  я  потихоньку  издавал,
завершив очередной этап работы. И все-таки я, как автомат,  продвигался  к
цели, производя опыты и титруя, идя все дальше и дальше... Остановиться  я
уже не мог. Слишком далеко я зашел, чтобы отступить, теперь  вопрос  стоял
так: все или ничего... да, все или ничего.
   В восемь часов я  поставил  вакцину  фильтроваться  и,  поскольку  этот
процесс занимает около часа, встал, выключил свет и вышел из  лаборатории,
решив отдохнуть немного у себя в комнате.
   Подходя к главному зданию, я услышал звуки настраиваемых  инструментов,
долетавшие из зала: в конце каждого месяца  Полфри  устраивал  там  что-то
вроде бала или концерта, якобы для развлечения больных, но главным образом
для того, чтобы маленький маэстро имел возможность спеть, положив руку  на
сердце, "Даже самое храброе сердце способно заплакать..." Гуно.
   Я редко посещал эти увеселительные вечера, а  уж  сегодня  и  вовсе  не
собирался туда идти.
   Думая только о том, как бы поскорее добраться до дивана  и  растянуться
на нем, я вошел в комнату и обнаружил, что у меня  гость.  У  распахнутого
окна, ссутулившись и как-то странно глядя в одну точку, сидел Нейл Спенс.
   - Неужели это вы, Спенс! - воскликнул я. - Как я рад вас видеть!
   При звуке моего голоса его широко раскрытые, застывшие глаза потеплели,
мы поздоровались, и он вновь опустился в кресло, сев так,  чтобы  на  лицо
его падала тень от портьеры.
   - Я ненадолго, Роберт. Но мне захотелось повидать вас. Вы не против?
   - Конечно, нет. - Я частенько приглашал его навестить меня,  но  сейчас
его приезд почему-то показался мне странным.
   - Хотите чего-нибудь выпить?
   Он хмуро посмотрел на меня, но в темных зрачках его  все  еще  блуждала
мимолетная улыбка.
   - Пожалуй.
   Тут я заметил, что он уже выпил не одну рюмку, но какое  мне  до  этого
дело - к тому же я и сам не прочь был подкрепиться. К нашим  услугам  были
больничные запасы стимулирующих средств, которыми я  последнее  время  без
зазрения совести пользовался. Я почти перестал  есть  и  поддерживал  себя
только черным кофе, виски и сигаретами. Я налил себе и  Спенсу  по  бокалу
неразбавленного виски.
   - За ваши успехи, Роберт.
   - Ваше здоровье.
   Он держал бокал обеими руками и, поглаживая его,  задумчиво  осматривал
комнату. В его спокойствии было что-то такое, отчего мне стало не по себе.
   - Как поживает Мьюриэл? - спросил я.
   - По-моему, хорошо.
   - Надо было вам захватить ее с собой.
   Он замер, в его неподвижности было что-то страшное.
   - Мьюриэл ушла от меня на прошлой  неделе.  Она  сейчас  с  Ломексом  в
Лондоне.
   Он произнес это таким обыденным тоном, что у меня даже дух перехватило.
Наступила пауза. Я  и  не  подозревал,  что  у  него  все  обернулось  так
печально.
   - Какая гнусность с ее стороны! - пробормотал я наконец.
   - Ну, не знаю. - Он  говорил  спокойно,  с  поистине  сверхчеловеческим
самообладанием. - Ломекс - красивый малый, а Мьюриэл до сих пор еще  очень
привлекательна. В конце-то концов со мной вовсе не так уж весело жить.
   Я быстро взглянул  на  него.  А  он  задумчиво  продолжал  все  тем  же
безжизненным тоном:
   - Мне кажется, она терпела, сколько могла, пока не влюбилась в Ломекса.
   Он ждал, что я скажу на это.
   - Какая же он все-таки свинья!
   Спенс покачал головой. Несмотря на  выпитое  виски,  он  был  абсолютно
трезв.
   - Наверно, ничуть не хуже любого из нас.  -  У  него  вырвался  долгий,
тихий вздох. - Во-первых, мне  ни  в  коем  случае  не  следовало  на  ней
жениться. Но она мне так дьявольски нравилась. И ей богу я,  сколько  мог,
старался скрасить ей жизнь. Каждую пятницу ходил с ней куда-нибудь. - И он
повторил, словно черпая в этом утешение: - Каждую пятницу.
   - Она вернется к вам, - сказал я. - И вы начнете жизнь сначала.
   Он посмотрел на меня в  упор,  и  улыбка  в  его  темных  глазах  стала
поистине трагической.
   - Не будьте идиотом, Роберт. Между нами все  кончено.  -  Он  помолчал,
раздумывая над чем-то. - Она потребовала развода.  Хочет  быть  свободной.
Что ж, я готов ей в этом помочь. Странно как-то... я увидел теперь,  какая
она пустая и никчемная... а возненавидеть ее не могу.
   Я налил ему еще виски и себе тоже. Я положительно не знал, что сказать.
В тщетном стремлении переключить его мысли на другое я спросил:
   - Вы бываете на кафедре?
   - Да. Видите ли, никто еще не знает об этом. Ломекс уехал в отпуск... а
про Мьюриэл думают, что она живет у сестры. Но какой толк от того,  что  я
хожу на работу: у меня пропал к ней  всякий  интерес.  Я  ведь  -  не  вы,
Роберт. У меня никогда не было особой склонности к карьере ученого. - И он
добавил тем же безжизненным тоном: - Все было бы еще не так скверно,  если
б, когда я увидел, что происходит, и попытался с ней объясниться,  она  не
сказала: "Оставь меня в покое. Мне противно даже смотреть на тебя".
   Мы долго молчали. Потом через открытое в  ночь  окно  до  нас  долетели
томные звуки тустепа. Спенс  посмотрел  на  меня,  его  бесстрастное  лицо
выражало легкое недоумение.
   - Тут каждый месяц бывают танцы, -  сообщил  я.  -  Их  устраивает  наш
персонал совместно с некоторыми больными.
   Он подумал с минуту.
   - Мьюриэл бы это понравилось... мы с ней иногда танцевали по  пятницам.
Надеюсь, Ломекс будет развлекать ее.
   Он сидел, прислушиваясь, пока не кончили играть тустеп, затем  поставил
на стол пустой бокал.
   - Мне пора, Роберт.
   - Какая ерунда. Еще совсем рано.
   - Нет, мне пора. У меня свидание. В девять часов идет очень удобный для
меня поезд.
   - Тогда выпейте еще глоточек.
   - Нет, благодарю. Мне не хочется опаздывать на свидание.
   Я подумал, что он, очевидно, едет  повидаться  с  адвокатом  по  поводу
развода. Мне было жаль его, но я никак не мог придумать,  что  бы  сказать
ему в утешение. Было без двадцати девять.
   Я довел его до привратницкой и открыл ворота - Ганн пошел взглянуть  на
танцы.
   - Я провожу вас до станции.
   Он покачал головой.
   - Если я хоть что-то понимаю в жизни, вам сейчас больше всего на  свете
хочется вернуться к себе в лабораторию.
   На его худых щеках появился легкий румянец, а выражение красивых темных
глаз испугало меня.
   - Вы здоровы, Спенс?
   - Вполне. - В его голосе прозвучала еле уловимая ирония.
   Пауза.
   Мы пожали друг другу руки. Я с сомнением смотрел  на  него,  но  в  эту
минуту он вдруг улыбнулся своей прежней косой усмешкой.
   - Желаю удачи, Роберт... Да благословит вас бог, - сказал он, уходя.
   Медленно шел я назад по аллее. Он сказал сущую правду.  Мне  непременно
нужно  закончить  работу,  иначе  она  прикончит   меня.   Направляясь   в
лабораторию, я все еще слышал в темном саду нежную мелодию танца.  Начинал
спускаться ночной туман - частый гость в здешних местах.
   Когда я вошел, в белой прохладной комнате было  совсем  тихо,  если  не
считать долетавших и сюда приглушенных звуков музыки. Я выбросил из головы
все, кроме работы. Несмотря на зарешеченные  окна  с  двойными  рамами  из
матового стекла, туман все-таки  проник  в  комнату  и  теперь  колыхался,
словно тонкая марля, под самым потолком. А под этой  туманной  завесой  на
моем  столе,  стоявшем   посреди   комнаты   на   кафельном   полу,   была
фильтрационная  установка.  Я  увидел,  что  колба  почти  полна  светлой,
прозрачной жидкостью. Через минуту я уже сбросил  пиджак,  закатал  рукава
рубашки и натянул свой пятнистый от химикалий халат. Подойдя  к  столу,  я
взял  колбу  и  со  странным  волнением  начал  ее  рассматривать.   Потом
лихорадочно принялся за работу.
   Требовалось совсем немного времени, чтобы  отмерить  нужное  количество
жидкости и заключить ее  в  ампулы.  Без  четверти  десять  это  уже  было
сделано. Наконец, несмотря на все препоны, я  достиг  вершины  бесконечной
горы и теперь взирал с  ее  высоты  вниз,  на  раскинувшиеся  передо  мною
царства.
   У меня так закружилась голова, что я вынужден был  ухватиться  за  край
стола. Гул в ушах искажал доносившуюся издали музыку. Сначала слабо, потом
все отчетливее  я  различил  звуки  божественной  симфонии:  пели  высокие
ангельские голоса, нежные и чистые, а им вторили колокола и  зычный  рокот
барабанов. Гармония экстаза все росла, а я напряженно твердил про себя: "Я
сделал это... о великий боже, я все закончил".
   Усилием воли я стряхнул с себя оцепенение, осторожно поместил ампулы  в
ящик со льдом, закрыл лабораторию и вышел.
   Устало побрел я к себе. Когда я  вошел  в  вестибюль,  кто-то  окликнул
меня, и, обернувшись, я увидел надзирателя Брогана, спешившего за мной.
   Я остановился и подождал его. Он был бледен как  полотно  и  прерывисто
дышал.
   - Доктор Шеннон, я искал вас всюду.  -  Он  с  трудом  перевел  дух.  -
Случилось несчастье, сэр.
   Я стоял неподвижно и смотрел на него.
   - Видите ли, сэр... - он весь дрожал, хотя уж  кто-кто,  а  он  видывал
всякие виды. - Ваш друг... нам только что сообщили со станции...
   Спенс! Мне вдруг стало плохо. Холодный пот выступил у меня на лбу. Я  с
трудом проглотил слюну.
   - Он поскользнулся и упал, сэр. Как раз когда девятичасовой подходил  к
перрону. Смерть наступила мгновенно.



7

   Последующие несколько  дней  были  сырыми  и  туманными,  чувствовалось
холодное дыхание ранней осени - грустного предвестника наступающей зимы, и
такое же мрачное, как погода, предчувствие тяготило все время меня. Спенса
хоронили в его родном городе Уллапуле, в далеком графстве Росс, и я не мог
присутствовать на похоронах. Но в  письме  к  его  родителям  я  попытался
смягчить  силу  постигшего  их  удара  и   приписал   происшедшее   только
несчастному случаю. Ни о Ломексе, ни о Мьюриэл ничего не было слышно.
   Лаборатория была закрыта, ключ от нее лежал у меня  в  кармане,  и  мне
казалось странным, что я даже не заглядываю туда. Профессор Чэллис  должен
был вернуться в Уинтон в конце недели, и я решил: пусть лучше он  займется
публикацией  моего  открытия.  Весть  о  моем  успехе  неизбежно  облетела
"Истершоуз", и мне пришлось  пройти  через  мучительный  процесс  принятия
поздравлений - весьма сдержанных от Мейтленд и мисс Индр, восторженных  от
Полфри,  довольно  теплых  от  доктора  Гудолла.  Был  также   чрезвычайно
удививший меня звонок от Уилсона, главы большой фармацевтической  фирмы  в
Лондоне, но я  отказался  разговаривать  с  ним,  пока  не  посоветуюсь  с
Чэллисом.
   А в четверг ко мне пришел посетитель, которого я  и  вовсе  не  ожидал.
После ужина я прохаживался у себя по комнате, куря одну сигарету за другой
и  пытаясь  сосредоточиться  на  чем-нибудь  и  хоть   немного   успокоить
расшатанные нервы, когда мне сообщили о прибытии профессора Ашера.
   Я тупо уставился на него; прямой и подтянутый, он подошел ко  мне  и  с
сердечной улыбкой пожал мне руку.
   - Дорогой мой Шеннон, как поживаете? Надеюсь, я не помешал?
   - Нет... - сухо ответил я. - Нисколько.
   - Разрешите присесть? - Он взял стул и, опустившись  на  него,  закинул
ногу на ногу.
   - По-видимому, мне надо было предупредить вас  о  моем  приходе,  но  я
люблю действовать по наитию. И мне хотелось  одним  из  первых  поздравить
вас.
   - Благодарю.
   - Я был как раз у себя в кабинете, когда профессор Чэллис позвонил  мне
из Бьюта и подал одну идею. - Он  улыбнулся  и  погладил  свою  аккуратную
бородку. - Несмотря на тяжкие административные  обязанности,  которые  мне
приходится   в