ыполнять,   я   все-таки   урываю   время   для    настоящей
исследовательской работы. Ну, и  после  того,  что  мне  сказал  профессор
Чэллис, я ни минуты не колебался.
   Я молчал, поскольку мне не совсем было ясно, что говорить.
   - Конечно, я знал, что к этому идет дело. Должен сказать  без  излишней
скромности, что я стараюсь быть в курсе новейших  открытий.  Ведь  главная
цель нашей кафедры - способствовать развитию всего ценного  в  современной
науке, и я был уверен, несмотря на  то  небольшое  недоразумение,  которое
произошло между нами, что со временем вы оправдаете мою веру в вас.
   Неискренность его была настолько явной, что я прикусил губу.
   - Вы избавили бы меня  от  многих  неприятностей,  если  б  действовали
согласно этому убеждению.
   - Да, - с самым любезным видом согласился он. - Я готов покаяться,  что
тогда поторопился. А теперь, выслушав меня,  надеюсь,  вы  хоть  в  чем-то
пойдете мне навстречу и забудете прошлое.
   Голова у меня невыносимо болела. Я никак не мог уразуметь,  к  чему  он
клонит. А он продолжал еще более доверительным тоном:
   - Послушайте  меня,  Шеннон.  Я  буду  с  вами  совершенно  откровенен.
Последнее время нам страшно не везло на кафедре. Из наших работ ничего  не
получалось. Короче говоря, я хочу взять вас обратно.
   Я инстинктивно взмахнул рукой, как бы говоря, что  отказываюсь,  но  он
красноречивым повелительным взглядом остановил меня.
   - Не поймите меня превратно. Я  собираюсь  предложить  вам  нечто  куда
более значительное, чем  ваше  старое  место.  В  университете  намечаются
большие перемены. Мне наконец удалось отстоять идею создания биохимической
лаборатории на факультете,  и  Опекунский  совет  решил  основать  кафедру
экспериментальных исследований в этой области. Заведующий  новой  кафедрой
будет получать семьсот фунтов в год, и на  его  обязанности  будет  лежать
организация  работы  этой  лаборатории   -   конечно,   в   самом   тесном
сотрудничестве  со  мной.  Он  получит  звание   младшего   профессора   и
возможность читать каждую сессию курс  лекций.  Итак,  Шеннон...  -  Он  с
многозначительным видом шумно перевел дух. - Я хочу, чтобы вы  подумали  о
том, чего  может  достичь  молодой  одаренный  человек,  занимающий  такое
положение и имеющий в  своем  распоряжении  квалифицированных  технических
работников и пылких молодых студентов. - Он нагнулся и  похлопал  меня  по
колену. - Так что бы вы сказали, если бы это место было предложено вам?
   Я чуть не  упал  со  стула.  От  этого  предложения  у  меня  буквально
захватило дух - о такой возможности я никогда и мечтать не смел. Я  понял,
что Ашер действует из чисто эгоистических соображений: он хочет,  чтобы  я
работал на кафедре и, следовательно, бок о бок  с  ним.  Интерес,  который
вызовет в научных кругах и среди широкой публики мое  открытие,  шумиха  в
газетах, новый закон в области здравоохранения, который в  связи  с  этим,
несомненно, будет внесен в парламент, - все это были факты слишком важные,
чтобы не попытаться примазаться. Пусть так, разве  это  по-человечески  не
объяснимо? Смятенный и растерянный, я приложил руку ко лбу, не  зная,  что
отвечать.
   - Ладно, ладно, - весело заметил Ашер. - Я более или менее  понимаю,  с
каким напряжением вы работали. А потому не буду  вам  больше  докучать.  Я
хочу лишь предложить вот что.  Приходите  ко  мне  обедать  в  понедельник
вечером. У меня будет ректор и еще несколько  моих  коллег  из  ректората,
которые чрезвычайно заинтересованы  вашей  работой,  очень  хотят  с  вами
познакомиться и поздравить вас. Кроме них, возможно,  будут...  только  об
этом никому ни слова... - и  лицо  его  приняло  ироническое  выражение  -
...один или два редактора, выдающихся представителя прессы. Мне  думается,
я могу обещать вам довольно интересный вечер.
   Я  открыл  было  рот,  чтобы  выразить  свою   благодарность,   но   он
обезоруживающе улыбнулся.
   - Ни слова, дорогой мой. Вы должны смотреть на это как  на  мое  amende
honorable [публичное извинение  (лат.)].  Итак,  в  понедельник,  ровно  в
восемь, у меня. Великолепно. Примите еще раз  мои  поздравления  вместе  с
надеждой, что в будущем, быть может, нам удастся вместе послужить на благо
науке.
   Он  поднялся,  пожал  мне  руку,  ослепительно  сверкнул  своей   самой
обворожительной улыбкой и вышел.
   А я снова опустился в кресло. Такой блистательный поворот  событий  был
слишком сильным испытанием для моего  усталого  мозга:  я  просто  не  мог
понять, что же произошло. Когда первые минуты волнения и удивления прошли,
я понял, что не испытываю никакого восторга, а  лишь  огромное  напряжение
всех своих душевных сил. Вот она, награда  за  трудолюбие,  усидчивость  и
дерзание. Я - первый ученик в списке отличившихся. Все теперь  изъясняются
мне в своих дружеских  чувствах,  все  стремятся  пожать  мне  руку,  даже
попечители Далнейрской больницы и те будут гордиться знакомством со  мной.
А ведь все они, все до единого, были против меня,  когда  я  шел  к  своей
цели, с трудом продираясь сквозь тенета неприязни и вражды.
   Однако я знал, что не стану тем героем, который  откажется  от  лавров,
даруемых успехом: слишком долго я страдал, слишком тяжело мне  далась  эта
работа в одиночку. Ашер не будет мне больше мешать,  а  деньги...  семьсот
фунтов в год... я никогда не думал об этом, но сейчас мне невольно  пришло
в голову, что ведь я буду богат,  я  смогу  даже  одеваться,  как  врач  с
хорошей практикой, как джентльмен... и всем моим бедам настанет конец, раз
и навсегда.
   Хотя, казалось бы, в душе моей сейчас не должно быть места горечи, но я
ничего не мог с собой поделать:  несмотря  на  открывавшиеся  передо  мною
светлые горизонты, мою радость омрачала тень. Только одному человеку  были
по-настоящему не безразличны мои дела, только один мог честно порадоваться
моим успехам. Передо мной вдруг возникло ее лицо. Многие недели хоронил  я
ее образ в тайниках моего сердца, но сейчас я не мог от него избавиться. И
внезапно  отупение  куда-то  исчезло,  а  вместо  него  появилась   тихая,
мучительно-сладостная тоска. Джин порвала со мной.  Об  этом  говорило  ее
упорное, долгое молчание. Да и я изменил ей. Но мне  так  хотелось  сейчас
поговорить с ней, пусть одну минуту, сказать ей, что моя работа подошла  к
концу, хотя бы только услышать ее голос.
   И вот вопреки здравому смыслу, вопреки моей гордости, вопреки  всему  я
встал, медленно подошел к телефону и, поколебавшись  еще  немного,  вызвал
Далнейрскую больницу.
   Вызов надо  было  заказывать  через  "Междугороднюю",  и  мне  пришлось
некоторое время подождать. Но наконец меня соединили. Голос у меня  звучал
хрипло, и я с трудом выговаривал слова:
   - Попросите, пожалуйста, к телефону доктора Лоу.
   - К сожалению, сэр, это невозможно.
   Этот неожиданный отказ удивил и озадачил меня.
   - Ее нет на месте? - спросил я.
   - Нет, что вы, сэр, она здесь.
   - Значит, она на дежурстве?
   - Нет, что вы, сэр, какое там дежурство.
   - В таком случае, я не  понимаю  вас.  Сходите,  пожалуйста,  к  ней  в
комнату и скажите, что ее зовут к телефону.
   - Но она не у себя в комнате, сэр. Она в палате.
   - Кто это говорит? - Я попытался узнать голос, но не  мог.  К  тому  же
связь была, по обыкновению, плохая: внезапно  послышался  какой-то  гул  и
громкий свист. Сдерживая нетерпение, я приложил трубку к  другому  уху.  -
Алло, алло... Кто это говорит?
   - Горничная, сэр.
   - Кейти?
   - Нет, сэр, младшая горничная. Я здесь новенькая, сэр.
   Тут нервы совсем перестали меня слушаться, и  я  вынужден  был  закрыть
глаза.
   - Тогда позовите  мне,  пожалуйста,  начальницу,  скажите,  что  доктор
Шеннон хочет поговорить с ней.
   - Очень хорошо, сэр. Подождите, пожалуйста.
   Я ждал с возрастающей тревогой и досадой, казалось,  бесконечно  долго.
Но вот с облегчением услышал тяжелые шаги и  вслед  за  ними,  несомненно,
голос мисс Траджен:
   - Да, доктор Шеннон?
   - Извините, пожалуйста, мисс Траджен, - воскликнул я.  -  Мне  неудобно
вас беспокоить, но мне нужно поговорить с доктором Лоу.  Не  могли  бы  вы
найти мне ее?
   - Боюсь, что вам не удастся с  ней  поговорить,  доктор.  Разве  вы  не
знаете, что у нас произошло?
   - Нет.
   Заметная пауза. Потом я услышал:
   - Доктор Лоу больна, очень больна вот уже три недели.
   Сердце мое так и упало, но в эту минуту в аппарате что-то  щелкнуло,  и
разговор прекратился. Однако я достаточно услышал,  чтобы  мое  подозрение
превратилось  в  уверенность.  Я  повесил  трубку.  У  меня  всегда   была
склонность  делать  преждевременные  выводы,  и  как  раз  сейчас  это   и
произошло.



8

   На следующее утро я спозаранку направился в  лабораторию,  а  затем  на
квартиру к доктору Гудоллу. Он еще не вставал, но в ответ на мою записку с
просьбой разрешить мне взять свободный день любезно сообщил, что согласен.
   Небо было по-прежнему серым, когда я шел по аллее  к  большим  воротам.
После  длительного  непрерывного  пребывания  за  этими  высокими  стенами
путешествие в Далнейр показалось мне мукой. В Уинтон  я  прибыл  в  десять
часов. Над городом низко  нависла  дымовая  завеса;  воздух  был  сырой  и
теплый. Шум и суета на улицах, толпы  людей  с  багажом,  пробивающихся  к
выходу из Центрального вокзала, необычайно раздражали меня после тишины  и
покоя "Истершоуза". Но я во что  бы  то  ни  стало  должен  увидеть  Джин,
непременно должен ее увидеть.
   Однако, сидя в раскачивающемся вагоне  и  глядя  на  проносящиеся  мимо
покрытые сажей поля и строения, я чувствовал не  столько  жалость  к  ней,
сколько затаенную злость. Передо мной неотступно стояло  видение:  вот  ее
пальцы перебирают пробирки с культурами, вот крошат печенье,  поднося  его
ко рту.
   На станции в Далнейре я не смог достать кэб и, хотя небо было  обложено
тучами и накрапывал дождь, пешком направился по крутой дорожке в больницу.
Обычно я взбирался на холм бегом, а теперь шел медленно  и  даже  пожалел,
что не завернул в привокзальный кабачок, где можно было что-нибудь выпить.
Задыхаясь, добрался я до вершины холма,  свернул  в  аллею  и  позвонил  у
калитки в колокольчик.
   Дверь тотчас отворилась. На мой звонок вышла Кейти. Я не  сообщал,  что
приеду,  и  она  удивленно  уставилась  на  меня.  Но   она   всегда   мне
симпатизировала и потому, сдержанно поздоровавшись,  провела  в  приемную.
Через минуту появилась мисс Траджен.
   - Ну и ну! - воскликнула она, входя и улыбаясь своей живой,  энергичной
улыбкой. - Вот это неожиданность! Очень рада вас видеть!
   Пристально посмотрев на нее,  я  понял,  что  она  говорит  это  вполне
искренне; однако, хотя я был благодарен ей за дружеский прием, меня ничуть
не  обмануло  ее  наигранное   оживление,   я   сразу   признал   в   этом
профессиональную уловку - это была маска, какую она частенько надевала при
мне, разговаривая со встревоженными родственниками больных.
   - Должна, однако, сказать, - продолжала она, искоса посмотрев на  меня,
- что ваша новая работа не идет вам на пользу. Вы высохли, как щепка.  Что
они там с вами сделали? Можно подумать, что вас заставляют лес рубить.
   - Ну что вы, я себя прекрасно чувствую.
   - Вас там не кормят, что ли?
   - Нет... Питание отличное.
   Она слегка пожала плечами, словно сомневаясь в искренности моих слов.
   - Придется вам перейти ко мне на подкорм.
   Наступила неловкая пауза; поскольку она не предложила мне сесть, мы все
это время оба стояли. Веселая, ободряющая улыбка, к которой за долгие годы
успели привыкнуть мускулы ее лица, немного померкла.
   Я провел языком по губам.
   - Как она себя чувствует?
   - Настолько хорошо, насколько это возможно. Вот уже три недели, как она
больна. - Начальница замялась, потом, видя,  что  я  жду  более  подробных
сведений, продолжала все тем же бодрым тоном, но тщательно подбирая слова:
- Сначала она неплохо держалась. Но за последние дни немного сдала.
   У меня сжалось сердце. Слишком хорошо я знал, что означает эта фраза.
   - Кто наблюдает за ней?
   - Доктор Фрейзер, военный врач.
   Я мысленно представил себе лысеющего блондина средних  лет,  с  густыми
светлыми  бровями  и   некрасивым,   квадратным,   изрезанным   морщинами,
багрово-красным лицом, казавшимся обветренным из-за множества прожилок  на
щеках.
   - Он славный человек?
   - Превосходный.
   - Скажите мне правду, что он говорит?
   Мисс Траджен помолчала. Затем слегка передернула плечами.
   - Она очень больна. Если бы она сразу легла, положение ее  сейчас  было
бы куда лучше, а она целую неделю ходила с головной болью и  температурой.
Но такие случаи нередки при скарлатине.
   - При скарлатине! - с неописуемым ужасом воскликнул я.
   - Ну конечно, - несколько удивленно  подтвердила  начальница.  -  Я  же
сказала вам об этом вчера вечером по телефону.
   Тишина наполнилась звоном. Я охнул, словно меня  кипятком  ошпарили.  Я
был настолько убежден в правильности своих предположений,  что  просто  не
мог сразу отказаться от владевшей мной мысли.
   - Мне хотелось бы ее видеть, - сказал я.
   Мисс Траджен посмотрела куда-то поверх моей головы.
   - Она почти без сознания.
   - И все-таки я хотел бы ее видеть.
   - Зачем вам это?
   - Все-таки... - настаивал я.
   Начальница была явно смущена. И тут выложила мне все начистоту:
   - Ее родители и брат здесь... в гостиной. И жених. Если они согласятся,
пожалуйста, доктор, а так я не могу взять на себя ответственность.
   Я совсем пал духом. Как-то я не подумал об этом -  о  том,  что  и  тут
придется преодолевать трудности, терпеть муки. И все-таки ни за что, ни за
что на свете я не должен отказываться от того, ради чего я сюда приехал. Я
вздохнул.
   - Хорошо, я пойду и поговорю с ними.
   Она снова пожала плечами.
   - Прекрасно. Вам виднее, как лучше поступать. Если я вам понадоблюсь, я
буду в палате.
   И мисс Траджен, кивнув мне  на  прощание,  без  дальнейших  рассуждений
повернулась и вышла, предоставив мне самому отыскивать по коридору путь  в
мою бывшую гостиную. Я постоял добрую  минуту  у  двери,  прислушиваясь  к
густому басу, доносившемуся оттуда, затем,  призвав  на  помощь  всю  свою
храбрость, повернул ручку и вошел.
   Дэниел Лоу сидел за столом и громко  читал  библию;  рядом  с  ним,  на
стуле, примостился Люк. У окна, лицом ко мне, сидели миссис Лоу и Малкольм
Ходден. Точно побитый пес, я остановился у порога  и,  сдерживая  дыхание,
стоял до тех пор, пока Лоу не кончил читать.
   С минуту в комнате царила тишина.  Дэниел  снял  очки  и,  протерев  их
носовым платком, полуобернулся на стуле. Он замер от неожиданности, но  на
его серьезном, взволнованном лице не отразилось ни  гнева,  ни  укора.  Он
просто молча, с достоинством смотрел на меня.
   Тем временем Малкольм встал, подошел ко мне  и  сказал  вполголоса,  но
так, что его отчетливо было слышно в тишине комнаты:
   - Как вы могли явиться сюда в такой момент?  -  Он  стоял  чуть  ли  не
вплотную ко мне, и я заметил, что его большие, навыкате  глаза  красны.  -
Неужели не хотите посчитаться  с  нашим  желанием  побыть  одним...  и  не
навязывать нам своего присутствия?..
   - Нельзя так, Малкольм, - тихим голосом прервала его мать Джин.
   Я упорно глядел в пол; слова, которые я хотел сказать, застыли  у  меня
на губах.
   - Он не имеет права находиться здесь!  -  неожиданно  охрипшим  голосом
воскликнул Ходден.
   - Да замолчите вы, - буркнул Люк.
   - Потише, сынок, - прошептала миссис Лоу.  Посмотрев  на  меня  твердым
взглядом, она поднялась. - Я сейчас иду к дочери. Хотите пойти со  мной  в
палату?
   Словно лишившись дара речи, я молча, без единого  слова  последовал  за
ней; мы вышли  во  двор,  пересекли  центральную  аллею  и  направились  к
боковому входу в  маленький  коттедж.  На  чистеньком,  усыпанном  гравием
дворике было как-то особенно светло; молоденькая  сиделка  прошла  впереди
нас; под навесом группа выздоравливающих детишек в красных куртках  играла
в резиновый мяч.
   Сердце у меня невыносимо стучало, когда начальница открыла нам дверь  и
мы вошли в выкрашенную белой краской  комнату.  Из  трех  стоявших  в  ней
кроватей занята была только одна, наполовину  скрытая  ширмой;  подле  нее
стоял стул, тоже выкрашенный белой  масляной  краской.  На  этом  стуле  в
напряженной позе сидела сестра Пик. Вслед за начальницей я медленно прошел
за ширму и остановился  в  ногах  кровати:  у  меня  не  хватало  мужества
взглянуть на ту, что лежала в ней. Лишь огромным усилием воли  я  заставил
себя поднять голову, и взгляд мой, скользнув по белому одеялу, остановился
на лице Джин.
   Она лежала на спине, широко раскрыв глаза и теребя  исхудавшими  руками
простыню; ее дрожащие, пересохшие губы, которые она то и дело  облизывала,
непрерывно шевелились, бормоча что-то. На белой, низко положенной  подушке
ее лицо с зачесанными назад волосами выглядело заострившимся и  исхудалым.
На щеках выступили не яркие пятна, как это бывает при высокой температуре,
а  тусклый,  темный  румянец;  нахмуренный  лоб  был  весь  в  красноватых
точечках, которые частично  успели  уже  побледнеть,  приняв  коричневатый
оттенок, характерный для скарлатинной сыпи.
   В ушах у меня зашумело - казалось, я стремительно лечу в пропасть.
   Над кроватью - так, чтобы не мог достать мечущийся в бреду  больной,  -
висела кривая температуры, отмечавшая резкие  взлеты,  падения  и  скачки,
которые делала болезнь. Напрягая зрение, я пытался рассмотреть кривую. Да,
подумал я через некоторое время, сомнений  никаких.  Какой  я  был  идиот,
таким,  видно,  всегда  и  останусь...  Это  конечно,  скарлатина,   самая
настоящая скарлатина.
   Миссис Лоу и начальница, понизив голос, заговорили о чем-то.  Меня  тут
словно бы и не было. Они обращали на меня столь же мало внимания,  как  на
никому не нужную мебель. Я для них просто не  существовал.  В  смятении  и
тревоге  я  посмотрел   на   столик   у   кровати   больной,   уставленный
медикаментами: тут были пузырьки с лекарствами, поильник,  шприц,  эфир  и
камфарное масло - словом, все, что нужно.  Если  дело  дошло  до  камфары,
значит, положение Джин действительно худо.
   Все здесь, казалось, висело на  безучастной  ниточке  времени,  которая
слегка покачивалась из стороны в сторону и становилась все тоньше, по мере
того как секунды одна за другой отлетали, исчезая  в  безвестной  пустоте,
Больше я не мог  этого  вынести.  Я  вышел  из  палаты,  пересек  узенький
коридорчик, зашел в боковую комнату напротив, где никого не  было,  и  там
присел на край постели, уставясь невидящими глазами на голую желтую стену.
Я надеялся, что сумею сделать очень  много,  а  оказалось,  что  не  сумел
ничего... никаким драматическим или вдохновенным  поступком  не  докажешь,
что я на что-то годен, что я  имею  право  на  существование,  -  никаким.
Преисполняясь все большего  и  большего  презрения  к  себе,  считая  себя
полнейшим ничтожеством, я вынул из кармана большую ампулу,  которую  утром
завернул в шерстяную вату, и  бессознательно  сдавил  ее  -  тонкий  хруст
стекла отдался в моих ушах, как удар колокола. К пальцам прилипли  кусочки
мокрой ваты. Невозможно описать, какое пламя  бушевало  во  мне,  с  каким
отчаянием я сознавал свою никчемность, - в окружающей тишине мне слышались
насмешливые голоса.
   А время шло, и секунды, легкие, как перышко, отлетали в  вечность.  Как
это с ней случилось? Ах, когда человек устал или когда  на  душе  у  него,
помимо его воли, грустно, так естественно пренебречь элементарными  мерами
предосторожности, благодаря которым можно уберечься от болезни! В голове у
меня было пусто, мысли  словно  застыли;  тут  до  слуха  моего  донеслись
голоса. Я услышал, как миссис Лоу и начальница вышли из комнаты больной  и
направились  к  выходу  по  коридору.  Мисс  Траджен  пыталась   успокоить
взволнованную мать:
   - Не волнуйтесь, все делаетс