упкую хрустальную вазу. И  вот
такое же страшное ощущение непоправимой беды, какое возникло у меня  тогда
при виде рассыпавшихся по полу осколков, терзало меня и  сейчас.  Я  знал,
что есть девушки, которые  равнодушно  заводят  "романы".  Нас  же,  столь
непохожих друг на друга во всех прочих отношениях, объединяла  одна  общая
черта: равнодушие не могло исцелить наших ран.  Одно  место  в  ее  письме
никак не выходило у меня из головы:

   "Мы ошибались, думая, что можем  быть  вместе.  Мы  никогда  не  должны
повторять эту ошибку. Я не могу и не должна видеть Вас".

   Глубокий вздох вырвался из моей груди. Я был в отчаянии:  у  меня  было
такое ощущение, будто я  навсегда  потерял  жемчужину  огромной  ценности.
Устав от страданий, не находя  себе  места,  терзаемый  жгучей  тоской,  я
горько корил себя. И все же мы перешли невидимый рубеж  не  столько  из-за
того, что были вместе, сколько из-за тех  сил,  которые  неизбежно  должны
были разъединить нас. А что же теперь?  Чары  развеяны...  сердце  умерло?
Ничуть. Я тосковал по ней больше, чем когда-либо, я стремился к  ней  всем
своим существом.
   Я порывисто вскочил с места. С тех пор как я получил письмо от Джин,  я
ни о чем другом не думал, но сейчас попытался стряхнуть с  себя  уныние  и
сосредоточиться мыслью на предложении Чэллиса. Внутренне я был против этой
идеи, однако должен был признать справедливость его доводов.  И,  прошагав
этак  с  час  в  взволнованном  раздумье  по  комнате,  я  решил   принять
предложение профессора. Было уже около половины шестого; я запер  дверь  и
направился в Тронгейт принимать больных.
   В передней  при  кабинете,  насыщенной  приглушенным  шепотом,  кашлем,
прерывистым дыханием и шарканьем ног по голому  полу,  было,  как  всегда,
жарко, душно и полно народу. Выкрашенные  в  шоколадный  цвет  стены  были
мокры от испарений, и влага каплями стекала с них. Не  успел  я  сесть  за
стол, как в комнату влетел доктор Мейзерс с листком бумаги в руке.
   - Сегодня полный сбор, Шеннон. Дела идут преотлично. Не сходите  ли  за
меня по этим вызовам, когда закончите прием, а?
   На  листке,  который  он  мне  протягивал,  значилось   пять   вызовов.
Постепенно, со свойственной ему добродушной бесцеремонностью, он наваливал
на меня все больше и больше работы, так что  мои  обязанности  стали  куда
обширнее, чем было первоначально условлено.
   - Хорошо, - вяло согласился я. - Но мне хотелось бы поговорить с вами.
   - Валяйте.
   - По-видимому, мне придется с вами расстаться.
   Он уже начал, по своему обыкновению, перекладывать пригоршнями деньги -
гонорар, полученный во  время  дневных  обходов,  -  из  карманов  брюк  в
замшевый мешочек, но тут разом прекратил это занятие и вытаращил  на  меня
глаза. Затем расхохотался.
   - Я все ждал, когда  вы  станете  нажимать  на  меня  насчет  прибавки.
Сколько же вы хотите?
   - Ничего.
   - Да перестаньте, Шеннон. Вы ведь неплохой  малый.  Я  положу  вам  еще
гинею в неделю.
   - Нет, - сказал я, не глядя на него.
   - Тогда две гинеи, черт побери.
   Я отрицательно покачал головой,  и  лицо  его  сразу  стало  серьезным.
Захлопнув ногой дверь перед самым носом ожидавших в приемной пациентов, он
присел на край стола и уставился на меня.
   - Нечего сказать, приятный сюрпризик  для  человека,  который  как  раз
собрался немного развлечься. Я сегодня везу мадам и Аду в  цирк  Хенглера.
Вы и представить себе не можете, как вы им тогда понравились. Ну вот  что.
Сколько же вы все-таки хотите?
   Мне пришлось крепко  взять  себя  в  руки.  В  моем  нынешнем  душевном
состоянии мне была особенно противна его манера  подводить  все  под  один
знаменатель - чистоган.
   - Деньги тут ни при чем.
   Он мне не поверил: не может человек  быть  равнодушным  к  драгоценному
металлу. Покусывая ноготь большого пальца, он все время не спускал с  меня
глаз и прикидывал что-то в уме.
   - Вот что, Шеннон, - одним духом выпалил он. - Я привязался к  вам.  Мы
все к вам привязались. Я не говорю, что вы такой уж знающий доктор,  но  я
мог бы подучить вас. Дело в том, что на вас можно положиться. Вы  честный.
У вас полукроны не прилипают к пальцам. Я уже давно собирался сделать  вам
одно  предложение.  Теперь  слушайте.  Поступайте-ка  ко  мне   постоянным
помощником на две с половиной, нет, скажем даже - на три сотни в год. Если
будете работать хорошо, через год я возьму вас  в  компаньоны  и  введу  в
долю. Что вы на это скажете? Ведь моя практика - настоящая  золотая  жила.
Будем разрабатывать ее вместе. А если бы вы и Ада поладили друг с  другом,
дельце наше могло бы стать и семейным  и  тогда  со  временем  вы  целиком
унаследовали бы его.
   - А пошли вы к черту! -  Нервы  у  меня  вдруг  сдали.  -  Не  желаю  я
наследовать вашу практику. И не нужно мне ваших денег. Да и вообще ничего.
   - Послушайте-ка, - пробормотал он, совершенно растерявшись, - разве  не
я дал вам работу, когда вы были без гроша в кармане?
   - Да, - чуть ли не гаркнул я. - И я вам благодарен за это. Вот почему я
молчал, когда вы меня в  эти  последние  три  месяца  чуть  не  до  смерти
загоняли. Но теперь хватит. Надоело мне  ходить  по  домам,  где  в  одной
комнате живет целая семья,  выуживать  у  людей  по  полкроны  и  набивать
деньгами ваш замшевый мешок. Держите вашу золотую  жилу  при  себе.  Я  не
желаю принимать участие в ее разработке.
   - Этого быть не может, - пробормотал он, выпучив на меня глаза. - Я вам
предлагаю верное дело. А вы плюете на это. Да вы просто рехнулись!
   - Хорошо, - сказал я.  -  Пусть  будет  так.  А  сейчас  разрешите  мне
приступить к работе.
   Я нажал на кнопку звонка,  и  в  комнату,  волоча  ноги,  вошел  первый
пациент - старик. Я принялся осматривать его, а  доктор  Мейзерс,  сдвинув
шляпу на затылок, в полном изумлении продолжал глядеть на меня. Наконец он
взял мешок с деньгами, запер его для большей  сохранности  в  сейф  и,  не
сказав ни слова, вышел. Едва он скрылся за дверью, как я пожалел  о  своей
вспышке. Человек он был неплохой и  оказывал  немало  добрых  услуг  своей
округе, но его неустанное стремление набить  потуже  свой  денежный  мешок
было просто невыносимо.
   Пробило одиннадцать часов, когда я  вышел  от  последнего  больного.  Я
направился в "Глобус", но, хоть и очень устал, знал, что не засну. Сейчас,
когда голова моя ничем не была занята, тоска снова овладела мной и,  точно
острозубый зверь, принялась раздирать мне грудь. Однако, шагая  по  мокрым
улицам, я  издевался  над  своими  муками.  Нечего,  сказать  -  настоящий
Лотарио, беззаботный покоритель  сердец!  Или  юный  Ромео...  Казанова...
Какими только именами я, издевки ради, не называл себя.
   Добравшись до своей комнаты в гостинице,  я  сорвал  с  себя  одежду  и
бросился на постель. Я лежал в темноте совсем  неподвижно,  крепко  закрыв
глаза. Но, сколько я ни пытался заснуть, в мозгу моем все  снова  и  снова
возникали слова: "_Я не должна вас больше видеть... никогда... никогда_".




ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ


1

   Неделю спустя, часов около девяти вечера я шел с чемоданом по безлюдной
дороге и,  напрягая  зрение,  старался  разглядеть  сквозь  туманную  мглу
очертания "Истершоуза", все еще сокрытого в мнимой пустоте ночи. Я опоздал
на поезд в Уинтоне и, прибыв часом позже назначенного времени  на  узловую
станцию Шоуз, расположенную милях в сорока  от  города,  среди  пустынных,
окруженных  лесом  пастбищ  Лотиана,  обнаружил,  что  никто  не   приехал
встречать меня. На полустанке мне показали, в каком направлении надо идти,
но я, несомненно, заблудился бы в этой пустынной  местности,  если  бы  не
наткнулся на высокую ограду, утыканную по верху железными  шипами.  Я  шел
вдоль нее минут десять  и,  завернув  за  угол,  внезапно  очутился  перед
воротами, вход в которые охранял каменный  домик  привратника,  увенчанный
башенкой, - в окне ее мерцал зажженный фонарь.
   Опустив на землю чемодан, я постучал в обитую большими  гвоздями  дверь
привратницкой. Немного спустя кто-то взял с окна фонарь, вышел  к  воротам
и, всматриваясь через решетку в темноту, окликнул меня:
   - Кто там?
   Я назвал себя, добавив:
   - Меня здесь должны ждать.
   - Знать ничего не знаю. Где ваш пропуск?
   - У меня нет  пропуска.  Но  неужели  вам  не  сказали,  что  я  должен
приехать?
   - Никто мне ничего не говорил.
   Привратник уже хотел было вернуться к себе  в  домик,  оставив  меня  в
кромешной тьме. Но в эту минуту мелькнул свет другого фонаря, и за  спиною
привратника раздался  резкий  женский  голос;  изысканно  вежливо  женщина
спросила с заметным ирландским акцентом:
   - Это доктор Шеннон? Все в порядке, Ганн, откройте  ворота  и  впустите
его.
   Не без воркотни привратник наконец распахнул железные ворота. Я  поднял
чемодан и вошел.
   - Все движимое имущество при вас. Отлично. Прошу за мной.
   Моя проводница, насколько можно судить при слабом  свете  фонаря,  была
женщина лет сорока, в  синих  очках,  широком  грубошерстном  пальто  и  с
непокрытой, головой. Когда ворота с лязгом захлопнулись и мы двинулись  по
длинной темной аллее, она представилась:
   - Доктор Мейтленд, заведующая женским отделением. - Тут я наткнулся  на
кусты и чуть не упал. - Вас должен был встретить доктор Полфри - он ведает
восточным и западным крыльями мужского отделения, но  он  сегодня  работал
только до полудня, а потом уехал  в  Уинтон.  -  Выждав,  не  скажу  ли  я
что-нибудь, она добавила: - Вот там, впереди, наше главное здание.
   Я поднял глаза. Неподалеку, на небольшом возвышении,  смутно  виднелись
очертания чего-то похожего на замок -  словно  соты,  наполненные  светом,
расплывавшимся в сыром мраке. Туман лишал этот свет яркости, и он  казался
призрачным и неверным. Пока мы шли к зданию,  некоторые  огоньки  на  моих
глазах  потухли,  другие  вспыхнули   -   созвездие   мерцало   и   словно
приплясывало.
   Но вот аллея кончилась и  перед  нами  вырос  высокий  фасад;  Мейтленд
направилась  к   каменному   портику,   освещенному   висячей   лампой   в
металлической сетке. С ключом в руке она остановилась на верхней ступеньке
широкой гранитной лестницы и пояснила:
   - Это южное крыло мужского отделения. Здесь вы и будете обитать.
   Мы вошли в огромный, очень высокий вестибюль с полом, выложенным белыми
и черными мраморными плитами; в глубине виднелась алебастровая  статуя,  а
на стенах, в массивных  золотых  рамах,  висели  три  гигантских  пейзажа,
писанных маслом. Две горки стиля "буль",  окруженные  зелеными  с  золотом
парадными стульями, дополняли  картину,  поражавшую  глаз  своим  вычурным
великолепием.
   - Надеюсь, вам здесь нравится.  -  Казалось,  Мейтленд  еле  сдерживает
усмешку. - Настоящий вход в Валгаллу, правда?
   И, не дожидаясь ответа, она стала  подниматься  по  широкой,  устланной
ковром лестнице на третий этаж. Здесь тем же ключом, который, как я теперь
заметил, висел на тонкой стальной цепочке у ее пояса, она быстро  и  умело
открыла передо мной дверь в  отдельные  покои,  состоявшие  из  нескольких
комнат.
   - Вот мы и прибыли. Теперь  самое  неприятное  вам  известно.  Спальня,
гостиная и ванная. Все - в викторианско-готическом стиле.
   Несмотря на  ее  холодную  насмешку,  я  нашел,  что  комнаты,  хоть  и
старомодно обставленные, были необычайно уютны. В гостиной, где  на  окнах
уже были задернуты занавеси из синели, топился камин и яркое пламя бросало
мягкий отсвет на медную решетку и красный пушистый ковер. Там  стояли  два
кресла и софа; возле секретера, полочки которого были уставлены книгами  в
кожаных переплетах,  -  настольная  лампа.  В  спальне  виднелась  удобная
кровать красного дерева, а в ванной комнате -  ванна  из  толстого  белого
фарфора. Горькое чувство овладело мной: меня так и подмывало сказать  моей
высокомерной спутнице, что по сравнению с "Глобусом"  здешние  апартаменты
казались мне просто роскошными.
   -  Будете  распаковывать   вещи?   -   спросила   Мейтленд,   деликатно
остановившись у двери. - Или, может быть, хотите, чтобы вам прежде  подали
ужин?
   - Да, хорошо бы. Если это не слишком хлопотно.
   Я сунул чемодан за софу и, пока Мейтленд звонила в колокольчик у камина
и  заказывала  мне  ужин,  постарался  рассмотреть  ее.  Она  была   очень
некрасива, с красным, лоснящимся пятнистым лицом  и  тусклыми  соломенными
волосами, небрежно собранными сзади в узел. Зрение у нее было явно слабое,
так как даже за синими стеклами очков веки казались красными и припухшими.
И, словно нарочно - чтобы еще больше подчеркнуть свою непривлекательность,
- она была на редкость  безвкусно  одета:  под  широким  пальто  виднелась
фланелевая блузка в розовую полоску и мешковато сидевшая шерстяная юбка.
   Через пять минут в комнату молча вошла  горничная  в  черном  форменном
платье и белом накрахмаленном переднике, с  подносом  в  руках.  Она  была
низенькая и дородная -  настоящая  карлица,  -  с  серым,  невыразительным
лицом, с мускулистыми икрами, обтянутыми черными чулками.
   - Благодарю вас, Сара, - любезно сказала Ментленд. - Все выглядит очень
аппетитно. Кстати, познакомьтесь: доктор Шеннон. Я уверена, что вы  хорошо
будете ухаживать за ним.
   Горничная упорно смотрела на ковер, тупое лицо ее ничего  не  выражало.
Внезапно она подпрыгнула, как заводная игрушка, и сделала реверанс. Потом,
так и не произнеся ни слова, вышла.
   Я проследил за ней взглядом, затем повернулся и вопросительно посмотрел
на мою коллегу.
   - Да, - небрежно кивнув, подтвердила мое подозрение Мейтленд. Со  своей
обычной, вызывающей, слегка насмешливой улыбкой она наблюдала, как я налил
себе кофе и принялся за бутерброд.
   - Живется здесь довольно неплохо. Мисс Индр,  наша  экономка,  -  очень
толковая женщина. Кстати, я вовсе не собираюсь  знакомить  вас  со  всеми.
Главным образом вы будете общаться с  доктором  Полфри:  вам  каждое  утро
предстоит завтракать с ним в восточном крыле мужского отделения.  Затем  у
нас тут есть доктор Гудолл - наш шеф... Он живет слева от вашего подъезда,
там, где красные ставни.
   - А я не должен представиться ему сегодня же? - Я поднял на нее глаза.
   - Я сообщу ему, что вы прибыли, - ответила Мейтленд.
   - В чем же будут состоять мои обязанности?
   - Вы должны утром  и  вечером  делать  обход.  Замещать  Полфри  в  его
свободный день и меня - в мой.  Дежурить  в  столовой.  Время  от  времени
выдавать лекарства в аптеке. А в остальном  -  быть  полезным  и  приятным
милой публике нашего маленького мирка. Словом, все очень просто. Насколько
мне известно, вы ведете какую-то научную  работу.  У  вас  будет  для  нее
сколько угодно времени. Вот вам ключ.
   Из кармана пальто она вынула ключ - точно такой же, как  у  нее,  -  на
тоненькой стальной цепочке.
   - Вы скоро к нему привыкнете; Предупреждаю, что без него вы  никуда  не
попадете в "Истершоузе". Так что не теряйте.
   И Мейтленд без малейшей иронии  вручила  мне  большой  старинный  ключ,
блестевший, как серебряный, - так он был отполирован за  годы  постоянного
употребления.
   - Ну-с,  кажется,  теперь  все.  Иду  к  Герцогине.  А  то  она  что-то
разбушевалась: придется сделать ей основательное внушение и дать героину.
   После того как она ушла, я закончил ужин, который был совсем  не  похож
на  больничную  еду  и  вполне  соответствовал  пышности  обстановки.  "Не
отправиться ли мне в небольшую разведку с моим новым, незаменимым ключом?"
- подумал я. Когда мы с Мейтленд поднимались по лестнице, я  заметил,  что
на площадке каждого этажа  есть  дверь  из  красного  дерева  с  выцветшей
надписью наверху и толстыми  стеклами,  сквозь  которые  виднелся  длинный
слабо освещенный коридор,  таинственно  заканчивавшийся  другой  такой  же
дверью, а за ней - другой коридор.
   Несмотря на заверения профессора Чэллиса (кстати, уже  подтвердившиеся)
о том, что это - одно из лучших заведений подобного рода, смутная  тревога
не покидала меня. Обычно медики с  некоторым  предубеждением  относятся  к
работе в психиатрической больнице, как к чему-то не совсем обычному. Среди
врачей этой специальности  встречаются,  конечно,  поистине  замечательные
люди, но бывают и бесспорно странные, и странности их с  течением  времени
проявляются все заметнее. Труд это,  в  общем,  легкий,  и  он  привлекает
немало всякого сброда из медицинского мира. Кроме того, попасть на  работу
в психиатрическую больницу  легко,  а  вот  выбраться  оттуда  -  сложнее.
Откровенно говоря, некоторые из  этих  психических  заболеваний  не  менее
"прилипчивы", чем заразная болезнь.
   Как бы то ни было, мне предстояло пройти через это. Резким движением  я
поднялся. Постель моя была аккуратно разобрана, и  под  откинутым  одеялом
виднелось такое тонкое и белоснежное белье, на  каком  я  еще  никогда  не
спал. Я вытащил из-за  софы  чемодан  и  принялся  распаковывать  пожитки,
стараясь   возможно   красивее   разложить   свои   учебники,   бумаги   и
немногочисленное жалкое имущество. Мой  предшественник,  чье  имя  мне  не
известно, не  желая  утруждать  себя  излишней  поклажей,  оставил  мне  в
наследство полкоробки сигарет, старый купальный халат в  красную  полоску,
несколько романов и десятка два разных безделушек,  небрежно  разбросанных
повсюду.
   Моим же единственным достоянием была  маленькая  фотография  в  дешевой
картонной рамке, снятая солнечным днем в вересковых степях за Гаури; с нее
смотрело простодушное загорелое  личико,  обрамленное  растрепавшимися  на
ветру кудрями...  заостренный,  упрямо  вздернутый  подбородок...  темные,
смеющиеся глаза... сейчас просто не верилось, что они действительно  могли
смеяться и сиять такой неприкрытой радостью. Смеются  ли  они  сейчас?  Во
всяком случае, у меня, когда я поставил карточку на каминную доску,  рядом
с часами, не появилось ответной улыбки. Я подошел к  календарю,  стоявшему
на секретере, и, сосредоточенно нахмурившись, поставил галочку против даты
- 31 июля.
   В эту минуту послышался резкий стук в дверь, и  я  невольно  вздрогнул;
повернувшись, я увидел на пороге высокую прямую фигуру и понял, что передо
мной - директор больницы.
   - Добрый вечер, доктор Шеннон. - Говорил он мягко, с легкой запинкой. -
Рад вас приветствовать в "Истершоузе".
   Высокий и нескладный, доктор Гудолл выглядел изможденным  и  бесконечно
усталым; давно не  стриженные  черные  с  проседью  волосы  беспорядочными
космами ниспадали на воротник. Лицо у него было длинное, свинцово-серое, с
крупным носом, выступающим вперед подбородком и желтыми от разлития  желчи
глазами, равнодушно глядевшими из-под нависших  век,  -  однако  под  этим
кажущимся равнодушием таилась глубокая человечность, теплота, понимание  и
какая-то странная гипнотическая сила.
   - Я много слышал о вас от профессора Чэллиса. - Он задумчиво улыбнулся.
- И мне пришло в голову, что вам, наверно,  не  терпится  посмотреть  нашу
лабораторию.
   И он жестом пригласил меня следовать за ним. Мы спустились вниз и долго
шли по коридору под главным зданием,  выложенному  кафелем  и  освещенному
электрическими лампами в матовых шарах. Коридор был покатый, и,  незаметно
преодолев подъем, мы вскоре  вышли  в  маленький  центральный  дворик  под
открытым небом, окруженный со всех сторон высокими стенами.  Мы  пересекли
его, доктор Гудолл молча отпер какую-то дверь и зажег свет.
   -  Вот  мы  и  пришли,  доктор  Шеннон.  Надеюсь,  лаборатория   вполне
удовлетворит вас.
   Я не мог слова вымолвить. В немом изумлении  я  озирался  по  сторонам.
Естественно, я надеялся увидеть приличное помещение для  работы,  хотя  по
своему прошлому опыту не очень  на  это  рассчитывал.  Однако  то,  что  я
увидел, превзошло все мои ожидания. Лучшей лаборатории,  если  говорить  о
небольших, я еще никогда не встречал; она была даже более благоустроенной,
чем у нас на кафедре:  ряды  штативов  с  реактивами,  скопометр  Икстона,
термостаты, электродробилка и ав