вил я, мне и не хочется петь  в  этом  хоре  имени  Настоящей
Правды, как бы это ни было заманчиво и выгодно.
   Наверное, в моем заявлении была доля некоторого кокетства, но  сказал
я это совершенно искренне. Единственное, в чем я мог бы себя упрекнуть -
только лишь в том, что не сказал этого раньше.
   После чего я сочинил комедийный сценарий и по нему,  к  счастью,  был
снят очень хороший фильм. Он получил кучу наград на разных международных
кинофестивалях.
   Меня почему-то ни на один из этих фестивалей не послали. Даже на тот,
в Италию, где мне был присужден Главный золотой приз как "лучшему сцена-
ристу года". О своем награждении я узнал от  кого-то  в  коридоре  "Мос-
фильма" спустя месяца два, а еще через полтора месяца  получил  и  приз.
Его привезла милейшая женщина и  прекрасная  актриса  -  исполнительница
главной роли в этом фильме. Позвонить мне сразу по приезде из Италии она
почему-то не смогла, а потом уехала с театром на гастроли.
   Когда я спросил у одного большого киноначальника -  бывшего  хорошего
сценариста и моего доброго приятеля, - почему меня не послали хотя бы на
этот фестиваль, он посмотрел на меня сочувственно, как на  больного  за-
паршивевшего кота, и сказал:
   - Откровенно? Ты не в тусовке, старик. А сегодня  нужно  быть  обяза-
тельно в тусовке. Тогда будешь иметь все!
   Он был моложе меня лет на десять и клубился во всех возможных  и  не-
возможных тусовках. Правда, уже года три ни черта не писал. А жаль... Он
был хорошим сценаристом.
   К тому времени я заканчивал следующий сценарий - забавный,  ироничес-
кий, авантюрный анекдот полуторавековой давности из истории  государства
Российского.
   Теперь, благодаря этому сценарию, я сижу в Мюнхене на  Шютценштрассе,
в отеле "Розенгартен", и по утрам с тоской убираю из рукописи  все  свои
хиханьки и хаханьки в адрес одного из персонажей с гомосексуальными нак-
лонностями, потому что, как сказал президент фирмы, сегодня на Западе  к
педерастии отношение серьезное и он не хотел  бы  потерять  значительную
часть зрителей той же половой  ориентации.  Потому  что  зрители  -  это
деньги, а деньги... И так далее.
   Когда-то, много-много лет тому назад, когда я только начинал работать
в кинематографе, у меня над письменным столом висел небольшой плакатик:
   РАБОТА - ДЕНЬГИ!
   ДЕНЬГИ - СЧАСТЬЕ!
   СЧАСТЬЕ - ОТСУТСТВИЕ ДОЛГОВ!
   Помню, мы с женой очень веселились, когда придумали этот плакатик.
   Она, бедняга, так и не дожила до счастливого отсутствия  долгов.  Она
утонула, оставив мне семилетнего сына, горечь воспоминаний  и  непонятно
откуда вкравшееся жгучее, постыдное чувство высвобождения.
   Сейчас сыну уже тридцать пять лет. Я давно перестал  огорчаться,  что
он никогда не читает того, что я сочиняю. Подозреваю, что из трех десят-
ков фильмов, снятых по моим сценариям, он видел пять или  шесть.  Я  ему
явно неинтересен. Хотя мы, кажется, любим друг друга. "Кажется" - потому
что чаще всего бываем друг другом раздражены. Я - оттого что вижу в  нем
все свои слабости и недостатки. Он - потому что ощущает это мое  понима-
ние.
   Временами я скорблю о своем неполучившемся отцовстве. И когда разоча-
рование и вина начинают меня переполнять, я инстинктивно сажусь сочинять
милых и веселых героев - умных и находчивых,  смелых  и  предприимчивых,
решительных и нежных. Я наделяю их всеми теми чертами, которые  мне  так
хотелось бы видеть в моем сыне!
   И тогда вся моя любовь, не востребованная собственным сыном, отдается
этим, мною же придуманным персонажам.
   Рядом с молодыми героями сами по себе сочиняются герои и  моего  воз-
раста. Слегка помоложе, немного постарше - как того потребует сюжет.
   Волей-неволей я вживляю в них свои пороки и пристрастия, но  одновре-
менно заставляю их совершать то, чего мне в жизни совершить не удалось.
   Я погружаю их в прошлый век, иногда расселяю их в начале  двадцатого,
иногда они у меня воюют и погибают, иногда трудно и лихо живут в  первую
послевоенную пору...
   Мне лишь бы не связываться с днем сегодняшним - с его гнусными  проб-
лемками, искалеченной нравственностью, с уродливыми смертельными  схват-
ками в борьбе за доходное кресло, когда даже записные остряки и  насмеш-
ники теряют свою отточенную, профессиональную иронию  и  чувство  юмора,
присущее им, наверное, с детства.
   Если сценарий у меня вытанцовывается, то к  тридцать  пятой-сороковой
странице мои герои начинают действовать уже почти самостоятельно, и  мне
остается только следить, чтобы они не вылезли за жесткие рамки семидеся-
ти страниц кинематографического сценария.
   Когда же я ставлю точку...
   О, это ощущение не сравнимо ни с чем!.. Я до сих пор не могу  привык-
нуть к этому моменту и спокойно отложить законченную рукопись в сторону,
как ложку после съеденной тарелки супа.
   Я перечитываю сценарий несметное количество  раз,  что-то  поправляю,
что-то вычеркиваю, но каждый удачный  драматургический  поворот,  каждая
ловко написанная сцена, каждая неожиданная, остроумная реплика или легко
и непринужденно сочиненный диалог вдруг  начинают  освобождать  меня  от
постоянно тлеющего во мне чувства Вины. Перед моим Сыном - для  которого
я так и не стал Настоящим Отцом; перед многими женщинами,  когда-то  лю-
бившими меня больше, чем любил их я; перед  одной  Женщиной,  которую  я
двадцать лет боготворил и с жестокой трусостью не дал ей родить  ребенка
из боязни лишить Своего Сына всей меры положенной ему Отцовской любви...
   Хорошо сделанный сценарий на какое-то время освобождает меня от комп-
лексов, и я ненадолго становлюсь раскованным, светским, деловитым. У ме-
ня налаживаются отношения с сыном, спонтанно возникают не очень отчетли-
вые и необременительные связи с "лицами противоположного  пола",  значи-
тельно уступающими мне в возрасте.
   За последние несколько лет я  с  грустью  заметил  в  себе  еще  один
явственный признак старости - чем старше становлюсь я,  тем  моложе  мне
нравятся женщины...
   Но именно это сохраняет меня на плаву, заставляет быть хорошо одетым,
любить свой автомобиль, постоянно удерживать пристойную физическую  фор-
му, так чтобы живот не нависал над брюками,  а  походка  была,  хотя  бы
внешне, упругой и легкой. Это же дает мне право иногда сказать своему не
в меру располневшему сыну:
   - Ну, нельзя же так распускаться, сынок. Все-таки надо как-то следить
за собой...
   Однако проходит время и бесследно исчезает все - искусственно  вздер-
нутое удовлетворение самим собой. Тогда снова наваливаются метания, реф-
лексии, вспоминаются покойные друзья, которым было меньше лет, чем  мне,
а в мозг все чаще и чаще вползает мысль: "Жизнь кончена... Жизнь  конче-
на..."
   К счастью, проходит и это. Проходит тогда,  когда  вдруг,  неизвестно
откуда, возникает новая забавная тема для киносценария, по которому мож-
но снять веселый, лихой, едко-ироничный фильм...
   Может быть, сейчас со мной это как раз и происходит?
   Может быть, Катя Гуревич, Эдик Петров и Нартай  Сапаргалиев,  вопреки
моим клятвенным заверениям - не касаться сегодняшних тем, и есть будущие
герои моего нового будущего сценария?
   Тем более что про  них  ничего  не  нужно  сочинять.  Они  есть!  Они
действительно существуют. А приключений, которые им уже  пришлось  пере-
жить, хватит и на пять фильмов!
   Вот только срок моего пребывания в Мюнхене  заканчивается.  Я  сделал
все поправки, требуемые немецкой кинопродукцией. Я  искоренил  иронию  в
адрес террориста-педераста, часть эпизодов переписал более прямолинейно,
чтобы при переводе не было  ошибок  и  затруднений,  и  сильно  удешевил
дальнейшее производство фильма, выведя несколько сцен  из  дорогостоящих
интерьеров и декораций на свежий воздух природы.
   Теперь мне нужно было возвращаться в Москву, так и не узнав, что про-
изойдет с моими новыми героями дальше.
   Конечно, можно было бы всю эту историю досочинить уже в Москве.  Сде-
лать ее смешной, трогательной и слегка фантастичной.
   Например, придумать Нартаю забавный роман с местной немецкой девицей,
продажу танка на металлолом - как символ всеобщего разоружения... Приезд
многочисленной казахской родни Нартая в "Китцингер-хоф" - как показатель
единения народов мира... А там уж сама по себе напрашивается клоунада со
старым баварцем Петером и казахским дедушкой Нартая... И так далее.
   Эдику и Кате тоже можно легковесно и забавно  придумать,  черт  знает
что, раздать "всем сестрам по серьгам", привычно свести концы с концами,
сочинить мягкий, грустновато-веселый, слегка буффонадный финал - и пред-
ложить этот сценарий любой киностудии.
   Но что-то меня останавливало от такого слишком профессионального под-
хода к "сценарному материалу". Сейчас на это просто рука на поднималась.
   Наверное, во мне по сей день сохранился спасительный дилетантизм. Так
и не достиг я добротного ремесленнического цинизма,  столь  необходимого
человеку, много лет работающему в кинематографе...
   - Я полагаю, что съемки мы начнем еще до Рождества, и мне хотелось бы
иметь вас под руками в самом начале съемочного  периода,  -  сказал  мне
президент фирмы на прощальном ужине в китайском ресторанчике  "Тай-Тунг"
на Принцрегентенштрассе.
   Толстый симпатяга-переводчик Виктор переводил легко и  непринужденно,
отставая от президента всего на полслова.
   - Что-то сократить, что-то переписать... Автор есть автор. Кстати, вы
когда-нибудь бывали на Западе во время рождественских каникул?
   - Да. Бывал, - сказал я к неудовольствию президента.
   - Где? - кисло спросил он.
   - В Швеции. В Стокгольме.
   - Ну, а в декабре посмотрите, как это происходит у нас в Мюнхене.
   И тут я вдруг понял, что не могу ждать до Рождества. Я просто не имею
права сейчас уезжать в Москву. Мне нужна подлинная история Эдика, Кати и
Нартая. Хотя бы до момента нашего знакомства...
   Не стану же я, сидя в Москве у  себя  на  Драгомиловской  набережной,
между Киевским вокзалом и гостиницей "Украина", натужно выдумывать,  ЧТО
МОГЛО БЫ ПРОИЗОЙТИ С НИМИ ЗДЕСЬ, В ГЕРМАНИИ, ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОНИ ПОСЕЛИ-
ЛИСЬ ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ. Да и не сочинить мне этого никогда!  Не  годится,
не годится эта история для ловких домыслов и милых фантазий...
   - Вы знаете... Нельзя ли мне продлить мое пребывание в  Мюнхене  хотя
бы на недельку? - спросил я президента, уже по-советски готовый к  тому,
что мне сейчас откажут. - Я тут набрел на одну забавную тему... А виза у
меня вообще на год - многократная. Виктор, переведите ему это поточнее и
скажите, что вполне вероятно - я потом смог бы по этой теме написать для
него сценарий...
   - Мне пока сценарии больше не нужны, - ответил президент. - Хорошо бы
с этим не вылететь в трубу. Но вы - свободный человек в свободной  стра-
не! Пожалуйста, оставайтесь сколько вам угодно. Однако вы должны  знать,
что с завтрашнего дня мы не сможем оплачивать ваш отель по сто  шестьде-
сят марок в сутки и выдавать вам по пятьдесят две марки каждый день. Се-
годня они кончились. Если вас это не смущает - милости просим! У вас об-
ратный билет на самолет с открытой датой?
   - Да, - сказал я.
   - Тогда - никаких проблем! - и президент попросил у кельнера счет.

   Часть Шестнадцатая,
   рассказанная Автором, - о том, как он лишний раз убедился,  что  даже
временная перемена условий жизни и тесное соприкосновение с ее  реалиями
обогащает литератора недостававшими ему знаниями...

   - Да вы, что, с ума сошли?! - закричал на меня Эдик по телефону, ког-
да я рассказал ему о вчерашнем разговоре с президентом. - Самому платить
за отель по сто шестьдесят марок в день!.. Так вы, извините, без  штанов
останетесь!
   - Эдик... Эдик!.. Но мне же надо где-то жить эту неделю, -  сказал  я
ему. - И потом, у меня есть деньги.
   - У вас их, что, не меряно? Сидите в отеле и никуда не выходите! Сей-
час мы приедем.
   Через сорок минут раздался стук в дверь, и в моем  маленьком,  уютном
номеришке появились Нартай и Эдик.
   - Катька просит прощения. Она неважно себя  чувствует  и  поэтому  не
могла приехать с нами, - вместо приветствия сказал Эдик.
   Нартай презрительно окинул своим узким глазом  мою  чистенькую,  эле-
гантную комнатку, деловито заглянул в туалет и сказал с прямотой степня-
ка-кочевника:
   - И вот за это говно - сто шестьдесят марок в сутки? Ну, вы  даете!..
Как говорят в Одессе - мне с вас смешно. Собирайтесь. Поехали.
   Мы пробирались по Миттлерер-рингу в медленно плетущейся автомобильной
тесноте. Эдик легко и уверенно, по-московски, вел машину, используя  лю-
бую возможность вырваться из гигантского автостада,  и,  уже  совершенно
по-мюнхенски, поднимал руку в благодарственном жесте, когда ему уступали
дорогу...
   - Что с Катей? - спросил я.
   - Что может быть с женщиной, когда она уже четыре  месяца  того...  -
пожал плечами Эдик.
   - Беременна, - безжалостно уточнил Нартай. - А этот американский раз-
долбай даже письма ей написать не может, сука!.. Дескать, "наше дело  не
рожать - сунул, вынул и бежать".
   - Нартай! Ты не в казарме и не на танкодроме. Прикуси язык! -  строго
проговорил Эдик. - Может, его сейчас загнали  в  какую-нибудь  глубинку,
где ни почты, ни хрена...
   - Так любую подлость оправдать можно, - оборвал его Нартай. -  А  она
его любит - этого засранца!
   - Тем более, ты не имеешь права так про него говорить!
   - Все, все! - поторопился сказать я. - Нартай, Эдик!.. Объясните мне,
наконец, куда вы меня везете.
   - Как это "куда"? К нам, в "Китцингер-хоф", конечно! - удивился Эдик.
- У стариков, в их флигеле под крышей, есть специальная комната -  верх-
няя гастциммер... В нижней - Катька, в верхней - вы.
   - В три раза больше, чем ваша гостиничная конура, - влез Нартай.
   - Они эту комнату держат для Руди. Помните, мы вам  рассказывали  про
хаузляйтера из вонхайма для азилянтов? Ну, бывший горнолыжник...  Он  им
дальний родственник, но они его очень любят. Знаете, детей  нету...  Вот
они на этого Руди и не надышатся. А Руди на две недели уехал с  женой  и
детьми в отпуск, в Италию, и комната совершенно свободна...
   - И в пять раз дешевле, чем ваша, в гостинице! С завтраком и ужином -
всего тридцать марок. Есть разница? - спросил Нартай.
   - Наташа и с Руди берет эти тридцать марок, когда тот приезжает с но-
чевкой, - рассмеялся Эдик.
   - С Руди она берет тридцать пять марок, - поправил его Нартай.  -  Он
же еще обедает у них. А мы сказали Наташе, что вы обедать будете  навер-
няка с нами, в городе. Правильно?
   - Наверное... - растерянно ответил я.
   - А чего? Пять марок на дороге не валяются,  -  рассудительно  сказал
Нартай. - "Экономика должна быть экономной", как  говорил  Леонид  Ильич
Брежнев.
   - Бредовая фразочка, да? Как с точки зрения литератора? -  повернулся
ко мне Эдик. - Ох, черт подери! Кстати, о литературе... У вас есть  хоть
один экземпляр той вашей книжки на немецком языке? По которой тогда  это
убойное кино сделали...
   - То, что вы нам по-русски подарили, - сказал Нартай.
   - Есть, - ответил я. - Полчемодана забито. И на немецком, и  на  анг-
лийском, и на французском, и на итальянском. Даже на китайском есть.
   - Нет, нужно только на немецком, - рассмеялся Эдик.  -  Для  стариков
Китцингеров. Когда мы сказали, что привезем к ним живого русского  писа-
теля...
   - Они чуть на уши не встали! - закончил за Эдика Нартай.
   - Точно, точно... - подтвердил Эдик. - Это не у нас в "совке".  Здесь
писатель, врач, адвокат - величина чуть ли не космическая. Тут  к  таким
людям отношение - будьте-нате!.. Вы им потом подпишите книжечку,  ладно?
А я им переведу.
   - Надо, надо, - убежденно сказал Нартай. - Они старики  классные.  Со
своими тараканами, конечно, но, дай Бог, побольше бы таких.
   - Нет вопросов, братцы. О чем разговор? С удовольствием...
   Мы уже мчались по автобану со скоростью  сто  тридцать  километров  в
час, а я все никак не мог отделаться от мысли, что сейчас  мне  придется
пожимать руку человеку, против которого  я  семнадцатилетним  мальчишкой
воевал не на жизнь, а на смерть. И то, что мы с ним оба тогда, в той ги-
бельной военной круговерти, остались живы, это просто случайность.
   Было десять часов утра.
   По случаю появления московского писателя в "Китцингер-хофе" и  вруче-
ния хозяевам хутора его книжки - на немецком языке, с фотографией и пом-
пезным жизнеописанием автора - в саду был устроен праздничный завтрак  с
водкой, пивом и белым вином, сильно смахивающий на привычные  российские
кухонные посиделки.
   Часам к пяти вечера, мы все четверо - Петер, Эдик, Нартай и я - прек-
расно отоспались и, к величайшей радости Кати и Наташи, абсолютно  прот-
резвели.
   Я уже так много знал о "Китцингер-хофе" и его хозяевах,  что  на  ка-
кое-то мгновение мне показалось, будто я здесь уже когда-то бывал. Почти
все было узнаваемым. И только одно обстоятельство, о котором я знал  за-
ранее и даже много раз пытался представить себе, как это выглядит, пора-
зило меня до глубины души.
   Ведь знал же я, что танк Нартая стоит в сарае среди разного деревенс-
ко-крестьянского инвентаря. Я даже находил в этом соседстве нечто симпа-
тичное, мультипликационное. Так и подмывало  сочинить  забавную  детскую
сказку про большой, тяжелый и уже никому не нужный танк, который по  но-
чам грустно рассказывает маленькому трактору  и  всяким  сеялкам-веялкам
про свою бывшую военную лихость... И сеялки с трактором вежливо слушают,
поддакивают старому, печальному танку, но, кажется, не верят  ни  одному
его слову. Ибо, несмотря на то, что они стоят совсем рядом, чуть  ли  не
касаясь друг друга своими железными боками, а над  ними  одна  крыша  на
всех, - между танком и мирными сельскими машиненками лежит глубокая про-
пасть, полная взаимных непониманий...
   Я даже припомнил одного своего приятеля -  режиссера-мультипликатора,
который в мелкофилософской и  псевдоглубинной  манере  сделал  бы  такой
фильмик, а потом объездил бы с ним минимум пяток международных  фестива-
лей. Глядишь, с какого-нибудь фестивальчика и приз привез бы!
   Однако, когда я воочию увидел в баварском сарае наш русский танк Т-62
с торчащими из него пулеметами и огромной пушкой - мне стало не по себе.
Какая тут мультипликация?! Какое кино?!
   В замкнутом пространстве сарая, среди действительно не очень  больших
сельскохозяйственных агрегатов танк казался громадным и страшным до  жу-
ти...
   Я примерно так и сказал Эдику:
   - Жутковатое зрелище, а?
   - Да я уж как-то привык к этой картинке, - ответил Эдик.  -  Поначалу
тоже пугался. Черт-то что в голову лезло...
   Мы с Эдиком крошили яблоки для оленей.
   Катя с Наташей приводили в порядок маленький колбасный цех по  другую
сторону дома.
   Нартай со старым Петером в четыре руки колдовали в сарае над  прицеп-
ным механизмом широкозахватного многолемешного плуга -  пытались  закре-
пить его на танковом буксирном устройстве.
   Из полутьмы сарая слышался раздраженный голос Нартая:
   - Да, вартен зи, дядя Петя! Ну, нихт пассирт дизе  шток!..  Вас  нихт
гезеен, что ли?! Хабен зи этвас бремзфлюссихкайт? Ну,  обычной  тормозу-
хи!.. Одер бисхен моторойль? Смазать здесь надо...
   И в ответ невнятное бормотание Петера, вперемежку с  благодушным  от-
четливым русским матом.
   - Чего они там возятся? - спросил я у Эдика.
   - А черт их знает!.. Они каждый день что-нибудь новенькое  придумыва-
ют... Они как зациклятся на чем-нибудь - их поленом не разогнать.  Хотят
попробовать танком вспахать одно небольшое поле. Тракторишко у них  сла-
бенький, а земля в том месте  тяжелая,  каменистая...  Вот  они  сегодня
ночью и будут пытаться вспахать ее танком.
   - А почему ночью?!
   - Да, вы что?! Кто-нибудь из соседей увидит танк - донесут в одну ми-
нуту! У немцев это железно. Орднунг - ист орднунг! Ближайший друг насту-
чит в лучшем виде. А там такое начнется!.. Представляете себе?
   - О, черт побери... Вы в консульство-то наше еще раз обращались?
   - А как же?! - воскликнул Эдик. - Мы в