евизоре, когда папы и киевской Лилечки не было дома.
   Собрала свои вещи в одну огромную сумку, принадлежавшую когда-то тете
Хесе, поднялась к Лифшицам и вызвала по их телефону такси. Сволокла  тя-
желенную сумку и гитару со второго  этажа,  села  в  такси  и  уехала  в
Тель-Авив, повторяя про себя засевшие в мозгу  дурацкие,  успокоительные
слова:
   - Ничего, все образуется... Все будет хорошо!..
   Оформим мы с Гришкой у этих жуликов с улицы Ха-Негев заграничный пас-
порт для меня за две тысячи шекелей, купим на оставшиеся деньги еще один
билет и умотаем вместе с моим одесситом  в  Южную  Африку,  в  Иоганнес-
бург... То-то Гришаня будет счастлив! Он так  уговаривал  меня  ехать  с
ним! Выучу там английский и... Все образуется! Все будет хорошо!..
   - Он только вчера улетел, - сказал мне хозяин  "Дома  для  бездомных"
Яков. - Подвернулся горящий льготный билет -  на  сто  долларов  дешевле
нормального... Когда устроится, обещал прислать для тебя адрес. Не огор-
чайся. Иди в свою комнату. Живи. Денег не надо. Жди...
   Сутки я пролежала на нашем топчане, тупо уставившись в собственноруч-
но побеленный потолок...
   Приходила жена Якова - приносила какую-то еду. Молча  посидела  рядом
со мной и ушла. Рано утром пришел Яков с младшей дочерью. Отдал ей  нет-
ронутую тарелку и велел идти домой.
   Говорил сам, не нуждаясь ни в моих ответах, ни в возражениях:
   - В тебе нет любви. Тебе не нужно лететь за  Гершеле  в  Иоганнесбург
потому, что ты не любишь его. Это он тебя любил, а ты  только  принимала
его любовь. Тебе не нужно возвращаться в Беэр-Шеву. Если бы ты  там  ко-
го-нибудь очень сильно любила - ты не примчалась бы  сюда  через  четыре
дня. Тебе не нужно оставаться в Израиле. Ты не знаешь и не  любишь  его.
Но это не твоя вина. К счастью, катастрофа мирового еврейства прошла ми-
мо тебя. Но ты хорошая девочка, и тебе сейчас очень плохо.  Иди  к  этим
гангстерам, которые делали паспорт твоему другу. Скажи, что ты хочешь  в
Мюнхен, в Германию. Наври им что угодно, но только в Мюнхен.  Там  живет
мой старший двоюродный брат. Я не видел его двадцать семь лет, но  знаю,
что он большой человек в Мюнхенской еврейской общине. Купи паспорт, а  я
напишу ему письмо. И улетай в Мюнхен. Может быть, там  ты  обретешь  лю-
бовь. Потому, что без любви нельзя жить ни в одной стране.
   - Считаем бабки! - сказала я себе, когда с  огромной  высоты  увидела
под собой Средиземное море.
   Заграничный паспорт мне обошелся всего в полторы тысячи шекелей,  так
как я клятвенно заверила главу этой конторы, что по возвращении в  Изра-
иль обязательно пересплю с ним. А пока, дескать, у меня  -  месячные,  и
ему придется подождать, как бы мы оба ни мечтали это сделать сейчас
   же - на полу, на столе, на люстре - где угодно!
   Итак, я сэкономила пятьсот шекелей. Зато  билет  на  "Люфтганзу"  мне
этот бандит приобрел не за триста сорок долларов  в  один  конец,  а  за
пятьсот восемьдесят четыре - туда и обратно. Он хотел быть точно уверен-
ным, что я через две недели вернусь и буду трахаться с ним до посинения.
   Множим пятьсот восемьдесят четыре на два  сорок...  Тысяча  четыреста
один шекель. Плюсуем полторы тысячи за паспорт... Получаем - две  тысячи
девятьсот шекелей. А у меня после покупок в беэр-шевском "Суперфарме"  и
оплаты ста тридцати шекелей за такси  до  Тель-Авива,  плюс  расходы  на
жратву и разную мелочевку оставалось всего две с половиной тысячи... Хо-
рошо еще, что всю последнюю неделю в Тель-Авиве я со своей гитарой моло-
тила на Дизенгофе  как  умалишенная  и  сумела  заработать  еще  семьсот
пятьдесят шекелей!..
   После того как я расплатилась за "Люфтганзу" и паспорт, у меня  оста-
валось триста пятьдесят шекелей. Яков обменял мне  их  на  доллары,  дал
письмо своему двоюродному мюнхенскому брату и погладил меня по голове.
   В аэропорту Бен-Гурион в ченч-кассе я получила за свои сто  семьдесят
пять долларов - двести семьдесят четыре немецкие марки, подверглась тща-
тельному досмотру всего моего багажа  (особенно  обнюхивали  гитару!)  и
вежливому, настырному допросу на русском языке сотрудницы  службы  безо-
пасности.
   А затем, ровно в пятнадцать ноль-ноль по  израильскому  времени,  наш
самолет мощно и коротко промчался по взлетной полосе и взмыл в воздух...
   Теперь подо мной Средиземное море.
   Ничего, все образуется... Все будет хорошо!..

   Часть Пятая
   (тоже коротенькая), рассказанная Автором, - о том, как  теоретические
размышления Нартая о правде в кинематографе привели его самого к необхо-
димости говорить правду, правду и ничего, кроме правды...

   В отличие от Кати и Эдика, знавших по три-четыре  фильма,  снятых  по
моим сценариям, Нартай, оказывается, видел десятка полтора моих  картин.
Хотя тот фильм, сценарий которого  удостоился  быть  изданным  отдельной
книгой чуть ли не во всем мире, в разное время, в разных  городах  нашей
страны смотрели все трое.
   Это обстоятельство достаточно успешно сбалансировало мой  неприкрытый
интерес к этим ребятам. Я тоже стал в какой-то степени им интересен, как
и любой человек, работающий в кинематографе или еще какой-нибудь  облас-
ти, закулисная сторона которой подчас занятнее конечной продукции.
   А уж после того, как я каждому из них  подарил  по  экземпляру  своей
книжки на русском языке, отношения наши стали совсем доверительными.
   Нартай - тот просто устраивал мне допросы с пристрастием.
   - Нет, вы скажите, - строго говорил он, глядя мне прямо в глаза. - Вы
это писали из головы или из жизни?
   Я как мог, путано и, наверное, не очень  вразумительно,  пытался  ему
объяснить механику возникновения сюжета, систему поиска материала,  пог-
ружения в тему, использования уже накопленных  знаний,  отстаивал  право
сочинителя на домысел, и так далее, и так далее...
   То есть я пытался объяснить Нартаю то, чего  никогда  не  мог  толком
объяснить самому себе.
   Почувствовав в нем явную неприязнь к историям "из головы"  и  беспре-
дельную доверчивость к сюжетам "из жизни", я иногда лукавил и  обманывал
его, говоря, что тот или иной мой сценарий - ну, просто копия  реального
происшествия!..
   - Я так и думал. Потому, что там все очень жизненно, - удовлетворенно
говорил Нартай и длинно сплевывал. - А вот в этом кино -  про  летчиков?
Не про тех пацанов во время войны, а про  гражданских...  Ну,  где  один
старик прямо в воздухе, за штурвалом слепнет, помните? Это вы сами  при-
думали или так было?
   - Кое-что было, кое-что я додумал, что-то представил себе  -  как  бы
это могло быть... - говорил я.
   - Вот это вы напрасно, - обрывал меня в таких случаях Нартай. - Я там
сразу туфту просек. Уж если писать - так только правду!
   - Ты мне уже немножко надоел со своими вопросами, - однажды сказал  я
ему во время такого разговора. - Все  проверяешь  и  проверяешь  меня  -
правду я написал или выдумал... А вот ты сам лучше расскажи  мне  -  как
ты-то попал сюда?..
   Он усмехнулся. Глаза его совсем превратились в щелочки:
   - Это, как говорят немцы, ланге гешихте. Длинная история. Причем -  в
двух сериях.
   - Ну, расскажи хотя бы первую...
   - Правду? - спросил он.
   - Послушай, Нартай! - возмутился я. - Кто из нас отстаивает право  на
фантазию, домысел и сочинение, а кто упрямо требует правду, правду и ни-
чего, кроме правды! Я, что ли?
   - Нет, я, - гордо сказал он.
   - Тогда чего же ты спрашиваешь? Вот правду и валяй!..

   Часть Шестая,
   рассказанная старшим сержантом Нартаем Сапаргалиевым, - о том, как он
получил от командира полка очень важное и ужасно секретное задание...

   - Копыта коней моих предков триста лет топтали весь мир! А уж  таких,
как ты, они усмиряли одним взмахом камчи! - сказал я.
   Когда-то, еще пацаном, в Алма-Ате, я в каком-то кино услышал  это,  и
мне так понравилось, что теперь я иногда думаю, что это я сам сочинил...
   "Копыта коней моих предков..." - хотел я повторить, но не удержался и
засадил ему сапогом в живот.
   Хорошо, что в самом начале толковища, когда он заявил, что  всех  не-
русских - жидов, татар, узбеков, эстонруками оказалась  четырехкилограм-
мовая "серьга" для соединения буксирных танковых тросов, и  я  успел  ею
засветить ему по балде. А то он бы меня, наверное, по  стенке  размазал,
сука...
   Самый здоровый в дивизии, сволочь! Сто десять кило веса, рост -  метр
девяносто. Ручищи - как бревна, и наглый, как бронепоезд!
   А я в обмундировании - пятьдесят четыре кэгэ и сто шестьдесят  санти-
метров вместе со шлемофоном... Есть разница?
   Причем, выпили мы перед этим - ерунду сущую!  Всего  полторы  бутылки
"Корна" по ноль семьдесят пять. А она всего-то - тридцать два градуса...
Причем, кто платил? Кто платил?! Он, что ли? Да он за пфенниг  удавится,
куркуль вологодский! Это я же ему за ремонт фрикциона водку ставил!..  А
он...
   Счастье, что я его за один раз вырубил. А то бы мне потом по всей ре-
монтной зоне пришлось бы пятый угол искать! Он, конечно, сразу отключил-
ся, когда я его этой "серьгой" огулял. Лежит, скучает...
   Я слазил в танк, достал из-за сидения  механика-водителя  здоровенный
моток веревки - он у меня в инструментальном ящике был спрятан, вылез из
танка и связал его.
   Толково связал. Так только казахи и уйгуры вяжут. Руки вяжешь за спи-
ной, потом ноги, а потом как можно сильнее стягиваешь руки и ноги  вмес-
те. Тогда он сразу перестает быть человеком, выгибается и становится по-
хожим на пресс-папье.
   Смотрю, очухался. Хрипит, пузыри пускает.
   - Развяжи, - говорит. - Блядь косорылая!  Развяжи  сейчас  же,  а  то
убью, падла!
   - Лежи, гад, - говорю. - И не чирикай, а то хуже будет.
   - Ах, так?! - кричит. - Чучмек кривоногий! Выблядок казахский!.. Сука
узкоглазая!.. Тварь ты нерусская!!! Вонючка черножопая!.. Да я твою  ма-
му...
   И тут он такое сказал, что я даже сразу протрезвел!
   Выпил стакан "Корна", утерся рукавом комбинезона и  пошел  к  воротам
ремзоны. Аккуратненько закрыл ворота, чтобы никто его криков не  слышал,
и вернулся к нему.
   Вынул я из кармана нож, нажал на кнопку, и как только лезвие  выщелк-
нулось из рукоятки - он как завизжит, как забьется... Пена на  губах  от
страха. А я ему говорю:
   - Не боись, Вася. Я тебя резать не буду. Я тебя просто повешу.  Таким
гадам, как ты, нельзя жить на земле.
   Отрезал я у него за спиной остаток веревки метров в пятнадцать,  сде-
лал хорошую петлю, смазал ее солидолом - благо у нас этого дерьма в рем-
зоне навалом - и накинул ему петлю на шею. А второй конец веревки  завя-
зал на крюк электрического тельфера. Это такое приспособление для подня-
тия разных  тяжестей  -  двигатель  из  танка  вынуть,  орудийную  башню
снять...
   Взял я в руки тельферную пусковую колодку -  там  кнопки:  красная  -
вверх, голубая - вниз. И слегка нажал на красную.
   Тельфер загудел, петля затянулась на его бычьей шее, а он  как  заво-
пит, как задергается!.. Хотя еще на полу лежит.
   Я отпустил кнопку, выпил еще грамм сто и говорю:
   - Ты не волнуйся, Вася. Не нервничай. Никто и не узнает, что  я  тебя
повесил. Когда ты в петле сдохнешь, я тебе  руки-ноги  развяжу,  и  тебя
спишут, как самоубийцу. А я потом всем расскажу, как мы с тобой дружили,
как тебе опротивела эта Германии и как ты тосковал по своей родной Воло-
годчине. Замполит туда напишет, что ты "погиб при  исполнении  служебных
обязанностей", так что тебе еще, может быть, в Вологде и памятник поста-
вят!
   Я снова чуть-чуть нажал красную кнопку, и тельфер поднял его еще сан-
тиметров на десять. Он как заблажит, захрипит, заплачет:
   - Нартайчик!.. Родненький... Не буду больше... Не буду!..
   Смотрю, у него между ног по комбинезону темное пятно расплывается, по
сапогам течет и на цементный пол капает.
   - Врешь, - говорю. - Будешь. Это ты сейчас от страха обоссался, а ос-
тавь тебя в живых - ты хрен знает что натворить можешь. Из-за таких, как
ты, миллионы могут погибнуть!
   Отхлебнул я еще прямо из бутылки, врубил красную кнопку, законтрил ее
шплинтом, чтобы не отключалась, и пошел к воротам. Гудит у меня за  спи-
ной тельфер, хрипит Васька. Видать, кончается.
   А в это время - крик, шум, ворота настежь, и влетают зампотех капитан
Мелешко и дежурный по штабу дивизии. И орут как ненормальные:
   - Сапаргалиев!!! Сапаргалиев тут?! Старший сержант Сапаргалиев!..
   - Тут я, тут, - говорю. - Вот он я...
   - К генералу - живо! Ищешь его, ищешь!.. - орет зампотех.
   - А чего меня искать? - говорю. - Сами знаете - я на ремонте.
   - Батюшки!!! - кричит дежурный по штабу. - Что это?! Что это?!
   И показывает в глубину ремзоны. Я тоже обернулся, а там Васька уже  в
метре над полом висит, а все еще дергается.
   Они как бросились к нему со всех ног, а я сплюнул и пошел  к  генера-
лу...
   Да, я кривоногий. Да, я узкоглазый. И еще черт-те какой, как меня об-
лаивал этот жлоб с деревянной мордой -  бригадир  ремонтников  прапорщик
Васька. Интересно, сдох он уже или нет?..
   Я действительно узкоглазый и кривоногий. Узкоглазый -  потому  что  я
казах, и это совершенно нормально и даже красиво. А кривоногость  у  нас
семейная. Наверное, от предков-кочевников, которые с коня не слезали.  У
меня и отец кривоногий, и дядьки по отцовской линии, и  оба  дедушки.  И
ничего страшного! Их повсюду уважали, где бы они ни жили -  в  Алма-Ате,
Джамбуле, Кзыл-Орде, Каскелене!.. Хотя у нас в семье, кроме одного  кас-
келенского дедушки, коней никто близко не видел.
   А косорылости во мне никакой нет. Пусть не врет. Какая  еще  "косоры-
лость"? Что же я не заметил бы? Каждое утро бреюсь перед зеркалом. Ника-
кой косорылости!
   Да, я маленький, узкоглазый и кривоногий!
   Зато я самый лучший танковый механик-водитель во всей Западной группе
Советских войск, стоящих на территории Германской  Демократической  Рес-
публики!
   Тьфу, никак не отвыкнуть... На территории Германии.
   И если какие-нибудь маневры, учения, смотры,  инспекторские  проверки
или просто так начальство прилетает к нам из Москвы -  попьянствовать  и
прибарахлиться на халяву, кого показывают  высоким  кремлевским  гостям?
Меня показывают! Меня - старшего сержанта Нартая Сапаргалиева!..
   А главное, на чем? Не на современной машине Т-80  с  турбореактивными
двигателями, а на Т-62 - старой дизельной лохматке,  которая  уже  почти
списана с вооружения!
   Но это тоже - особый трюк. Цирк - в чистом виде!
   - Вот, пожалуйста, - говорит наш генерал своим гостям, -  посмотрите,
что может сделать мой механик-водитель на старом, отжившем танке!
   На самом же деле, моя "шестьдесят вторая" - это же форменный "Карл  -
призрак шоссе"! Как в "Трех товарищах" у Ремарка.
   Ходовая часть отлажена - будьте-нате! Двигун у меня стоит - зашибись!
Такой, что я все ограничительные инструкции в гробу и в  белых  тапочках
видел!
   Я им цирк и показываю... Тут тебе и рвы, и уступы, и колейный мост на
подъеме и на спуске, и преодоление воронок, и надолбы, и узкости  разные
на "минном поле"! И все на время, на скорость преодоления! А уж по  под-
водному вождению - мне вообще равных нет!
   Правда, надо отдать должное и генералу - нашему комдиву.
   Он еще в начале прошлого года вызвал к себе  командира  полка  моего,
командира роты материального обеспечения, замполита, заместителя по тех-
нической части капитана Мелешко и в присутствии начальника штаба и  кучи
разных холуев приказал:
   - На машину Сапаргалиева - давать все! Любые дефициты, любые запасные
части со склада. Лучших ремонтников. Заправка топливом без  ограничения!
Нужен ему танкодром - давать танкодром! Пусть тренируется день  и  ночь,
раз ихний казахский бог наградил его таким талантом!..
   - Выпивает он, товарищ генерал, - говорит командир полка.
   - А ты - трезвенник, да?- спрашивает генерал.
   - Неудобно, товарищ генерал, - говорит замполит. - Армия  русская,  а
ставку мы делаем на казаха... Хорошо бы нашего паренька подготовить. Тем
более в зарубежном окружении.
   - Пошел ты со своим зарубежным окружением знаешь куда? - говорит  ге-
нерал. - Через две недели комиссия по  проверке  боевой  и  политической
подготовки из министерства прилетает! Я, что, ей твою идеологию буду  на
учениях показывать?! Мне нужно, чтобы мои танки чудеса делали!  Тогда  и
звания пойдут, и оклады, и все что хочешь под это  дело  получить  можно
будет! Мозгами лень пошевелить?
   - Так точно, товарищ генерал!..
   - То-то! - говорит генерал. - Узнаю, что приказ не выполнен, всем яй-
ца оторву и в двадцать четыре часа в Советский Союз вышвырну!
   А для нашего офицерья это - нож острый! Они только-только стали зарп-
лату в настоящих бундесмарках получать, и так быстро привыкли к этому!
   Как в компании - так все про тоску по Родине, а как  домой  придут  -
так молятся, чтобы их отсюда никуда не отправили.
   Ну, все, конечно, тут же по стойке "смирно" и...
   - Будет исполнено, товарищ генерал!..
   - Как скажете, товарищ генерал!..
   Я ничего этого сам не слышал. Но генеральский вестовой за пять  марок
и две пачки "Кэмела" мне весь их разговор слово в слово  пересказал.  Да
так здорово, что я будто даже голоса их слышал. Такой талантливый парень
этот вестовой! Просто артист!.. Ему заплати побольше - он тебе  что  хо-
чешь расскажет.
   Значит, иду я к генералу, а сам чувствую - развозить меня начало. По-
ка этого бугая Ваську вешал - вроде бы в норме был.  Нервы,  что  ли?  А
сейчас, когда успокоился, забухел со страшной силой! Мотает меня из сто-
роны в сторону, ноги не идут, вот-вот, думаю, шваркнусь где-нибудь...
   Ищу местечко поукромнее, чтобы проблеваться хотя бы, а мимо меня "са-
нитарка" чешет. Такой зеленый фургон на ГАЗ-63 с красным крестом. И пря-
мым ходом к танковому парку, к ремонтной зоне. А за  "санитаркой"  бегут
несколько первогодков из ремонтного взвода.
   Я одного тормознул, спрашиваю:
   - Эй, салага! Куда чапаешь?
   Он увидел меня, вытянулся. Они меня как огня боятся. Хотя  я  никогда
молодых не напрягаю. Потому что хорошо помню, как первые месяцы в "учеб-
ке" меня старослужащие под нары загоняли, пока я одного "деда" керосином
не облил и не поджег. Его, конечно, потушили, но зато и  меня  перестали
гонять, как жучку.
   - Чего молчишь?! - говорю. - Докладывай, сучий потрох!
   - Говорят, вы, товарищ старший сержант, там в ремзоне нашего товарища
прапорщика повесили!..
   А у самого рожа веселая, прямо счастьем светится. Ну, не может  чело-
век сдержать радости.
   Уж как этот Васька-прапор над молодыми изгалялся - не передать.  Один
татарчонок из Казани даже застрелился. Пошел в караул и из автомата себе
полчерепушки снес.
   - Это правда, товарищ старший сержант? - И с такой надеждой спрашива-
ет, что с меня даже похмелюга слетела.
   - Врут, - говорю. - Он такой здоровый, а я такой маленький.  Разве  я
смог бы?
   А он смотрит на меня и так тихо, завистливо говорит:
   - Вы бы смогли...
   Я как рявкну:
   - Кру-гом!!! Марш отсюда, малолетка необученная!
   А он всего-то на полтора года младше меня... Но порядок есть порядок:
угнетать его не обязательно, а место свое ему знать положено. А то,  что
это будет за армия? И потом - кто он и кто я!.. Тоже понимать надо.
   Солдатик побежал к ремзоне, а я потихоньку потрюхал к казарме  -  по-
мыться, переодеться. Не идти же в штаб в таком виде! И надо пожрать хоть
что-нибудь... А то после первого стакана этот  пердила-прапорщик  сожрал
всю закусь, и остальное мне пришлось пить "под рукавок". Шлепнул и утер-
ся, шлепнул и утерся. Это же никакого здоровья не хватит.
   Подождет генерал. Я ему нужнее, чем он мне. Ему в армии еще  сто  лет
трубить. А у меня дембель на носу, и в гробу и в белых тапочках видал  я
вашу армию!
   Тем более что нас отсюда вообще скоро попрут в  Союз  нерушимый.  Уже
есть даже точный график вывода войск с территории Германии. Я только  не
знаю, когда нашу дивизию начнут грузить. Но судя по похоронным рылам на-
шего офицерского состава - нам недолго тут осталось отсвечи