льники КЭЧ - коммунально-эксплуатационной части, АХЧ
- административно-хозяйственной части, начальник финансовой части и  ко-
мандир ОРСБ - отдельного ремонтно-строительного батальона, возили их  по
всему расположению дивизии. Осматривали казармы, мастерские,  жилые  до-
ма...
   Видимо, толкать все это будут немцам. Значит, и мы скоро погрузимся в
эшелоны и... Ту-ту, привет, Германия! Ауфвидерзеен!  Гутен  таг,  родина
моя!..
   Как-то, уже в первом часу ночи, после отбоя, сидим  мы  со  старшиной
роты, запершись в его каптерке, и давим бутылочку "Корна" под  здоровен-
ного копченого леща. И я ему рассказываю историю  казахского  народа  от
древнего Отрара до наших дней.
   И только я дохожу до своего  любимого  "Когда-то  копыта  коней  моих
предков триста лет топтали весь мир...", раздается тихий стук  в  дверь.
Кого еще черт принес?
   Быстренько спрятали бутылек, стаканы. Открываем.
   На пороге - водила командира полка. Такой неплохой паренек из Москвы.
И говорит:
   - Нартайчик, карета подана. Хозяин вызывает.
   - Ночь на дворе, - говорю. - Он что, совсем "на кочерге"?
   - Да нет, - говорит водила. - В своей обычной норме. Они там с начфи-
ном тебя ждут.
   - Ничего себе уха! - говорю. - Граммульку примешь?
   - Но только действительно граммульку, - говорит водила. -  А  то  еще
неизвестно, когда он меня отпустит. Может, еще  ездить  до  самого  утра
придется.
   Старшина роты вытащил пузырь с остатками "Корна", разлили мы на  тро-
их, шлепнули, а половину леща отдали этому москвичу. Старшина спать  за-
валился, а мы с водилой поехали в штаб полка.
   - Товарищ полковник! По вашему приказанию старший сержант  Сапаргали-
ев...
   - Ладно, ладно, Сапаргалиев... Присаживайся, - прерывает  он  меня  и
глазами показывает начфину на дверь.
   У того - рожа красная, глаза налитые и дух от него коньячный, как  из
выхлопной трубы. По Сергееву ничего такого не скажешь. Хотя он, наверня-
ка, не меньше начфина принял. Тренированный мужик наш полковник!
   Начфин встает, надевает фуражку и берет под козырек:
   - Вроде бы все вопросы решили, товарищ  полковник...  Разрешите  быть
свободным?
   - Идите, товарищ майор, - говорит Сергеев. - Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, товарищ полковник, - и преувеличенно твердыми шага-
ми начфин выходит из кабинета.
   "Товарищ майор"... "Товарищ полковник"... Это они передо  мной  такую
комедию ломали.
   Будто неизвестно, что они кореша - водой не разольешь!  Говорят,  они
даже подрались один раз по пьянке, и наш полковник так отметелил  своего
друга-начфина, что тот пять дней на службе не появлялся.
   А может, и врут. Про начальство всегда такие сплетни  среди  солдатни
ходят, что уши вянут.
   Сидим друг против друга. Я к его коньячному выхлопу принюхиваюсь, дым
его "Мальборо" тихонько от своей морды отгоняю. Жду.
   Он помолчал малость и вдруг говорит:
   - Не хочешь стопочку выпить?
   На хрен, думаю, мне это нужно?! Что мне, выпить не с кем, что ли?  Ну
уж нет, думаю. Береженого Бог бережет. И говорю:
   - Спасибо, товарищ полковник. Я коньяк не пью.
   Он даже дымом поперхнулся:
   - А ты почем знаешь, что у меня коньяк?!
   Я даже обиделся. Пожал плечами и говорю:
   - Что же я - пальцем деланный, товарищ полковник?
   А он посмотрел на меня так задумчиво и говорит:
   - Да, нет... Тебя хорошо сделали. Как надо... Вот поэтому-то я и хочу
тебе поручить одно важное и совершенно секретное задание.
   - Слушаюсь, товарищ полковник!
   - Сиди, сиди... - Полковник сам встал из-за стола, выдернул  из  нас-
тенных и настольных розеток все телефонные вилки и штеккеры и снова  сел
напротив меня. - Все, что я сейчас скажу - военная  тайна.  И  за  стены
этого кабинета не должно просочиться ни звука. Понял?
   - Так точно, товарищ полковник.
   Он надолго замолчал. Разглядывал меня, словно прикидывал  -  доверять
мне эту тайну или нет.
   - Ну, слушай, - наконец, сказал он. - Скоро начнем отправлять полк  в
Россию. Ты уйдешь с последним эшелоном. Погрузим твою  "шестьдесят  вто-
рую" на замыкающую платформу. Закамуфлируем. Но  сам  ты  поедешь  не  в
обычном вагоне с личным составом, а в самом танке.  То,  что  ты  внутри
танка - знать об этом никто не должен. Продукты, питье, все тебе там бу-
дет обеспечено. Носа из танка не высовывать. Естественные  надобности  -
через нижний люк. Ночами. Повезешь небольшой железный ящик. Вот такой...
   И полковник показал на  стоящий  на  подоконнике  маленький  стальной
сейф, размером с обычную почтовую посылку.
   - Он будет заперт и опечатан. В нем будут лежать сверхсекретные доку-
менты стратегического значения. Другой возможности отправить эти  бумаги
к нам на Родину у нас нет. Слишком  велика  ответственность.  Пересечешь
советскую границу - я лично тебя встречу, приму от тебя этот  ящик  и...
Тебе сколько до демобилизации?
   - Шестьдесят три дня, товарищ полковник.
   Сергеев посмотрел на потолок, что-то подсчитал, шевеля губами и  ска-
зал:
   - Успеваем... А я тебя за этот подвиг на  месяц  раньше  демобилизую.
Так что, считай, - в армии тебе осталось служить не шестьдесят три  дня,
а всего тридцать два.
   Вот это подарочек! За такое я бы и неделю в танке продрых.
   - Но, учти, - строго сказал полковник. - Ящик этот охранять  до  пос-
леднй капли крови! Не дай Бог, что-нибудь... Помни, по каким  недружест-
венным дорогам мы возвращаемся домой. Люки должны быть все изнутри  зад-
раены и законтрены. А если...
   - Товарищ полковник, я так понял, мне перед отправкой  танковый  бое-
комплект не сдавать? - спросил я.
   - Ну, сорок пушечных снарядов тебе ни к чему...  А  пулеметный  комп-
лект, гранаты, автомат можешь оставить. Мало ли что. Тут ты прав...
   - А с экипажем как быть? Что я им должен сказать?
   - Экипаж - не твоя забота, - глухо проговорил полковник и  мне  вдруг
причудилось, что он меня люто ненавидит за то, что ему пришлось доверять
свою тайну мне.
   Но это мне, наверное, только причудилось, потому что полковник  встал
из-за стола, протянул мне руку и сказал:
   - И помни, Сапаргалиев. Родина тебе оказывает высочайшее доверие!
   Ну, не звучит это уже... Не звучит! Неужели не понимает? Ведь  неглу-
пый мужик, а несет черт-те что...
   Однако, я тоже встал и ответил, как и положено по Уставу:
   - Служу Советскому Союзу!
   В одну игру играем... Других-то слов на такие  случаи  не  придумано,
вот мы, как попугаи, и повторяем разную муру собачью. Хотя дело  и  сек-
ретное, но самое обычное: начальник дает нормальное рабочее задание под-
чиненному, а тот обещает это задание выполнить. И все. А мы клянемся  по
любому поводу!..
   Прощай, Германия! Здравствуйте, майне либе дамен унд херрен  товарищи
казахи!
   А также - херцлихе гратулирен унд гутен морген мои либлинг  казахские
мама и папа, братья и сестры, дедушки и бабушки, дядьки и тетки, разбро-
санные по всему нашему Казахстану! Позвольте принять ваши херцлихе  гра-
тулирен с моим возвращением в лоно замечательного и древнего рода огром-
ной семьи Сапаргалиевых!
   И пошла она, эта армия, к... аккенаузен сегейн!..
   Извините за казахское выражение.
   - Вот и все, - сказал мне Нартай. - Пока все.
   - Погоди, погоди, Нартай!.. - заволновался я. - Ты же не  ответил  на
мой самый главный вопрос: как ты попал сюда, в Мюнхен?!
   - Ну, вы даете! Я же говорил вам, что это длинная история в двух  се-
риях, - удивился Нартай. - Вы сказали "расскажи хотя бы первую". Я вам и
рассказал.
   - А вторую?.. - взмолился я.
   - А вторую мы вам расскажем как-нибудь вместе с Эдькой. Это  он,  гад
ползучий, меня украл.
   - О, Боже!.. - только и смог вымолвить я.
   Но прежде чем я услышал вторую часть рассказа о том, как  вместо  Ка-
захстана Нартай оказался в Мюнхене, мне  довелось  узнать  еще  очень  и
очень многое...

   Часть Седьмая
   (очень короткая), рассказанная Автором, - о том, как два самолета  из
очень разных стран прилетели в Мюнхен...

   За несколько месяцев до того, как слегка выпившего Нартая Сапаргалие-
ва - старшего сержанта Советской  армии,  лучшего  механика-водителя  во
всей Западной группе войск, темной и глубокой ночью вызвал к себе  почти
трезвый командир полка и в условиях строжайшей конфиденциальности  пору-
чил ему чрезвычайно ответственное и совершенно секретное задание, в ста-
рый, уютный Мюнхенский аэропорт из разных концов света почти одновремен-
но прилетели два очень разных самолета.
   Один, принадлежащий "Аэрофлоту" ТУ-154, из  Москвы,  второй  -  ДС-10
компании "Люфтганза", из Тель-Авива.
   Почти одновременно, с разницей в сорок минут, на землю Южной  Баварии
с трапов этих разных самолетов сошли два  разных  человека  с  абсолютно
одинаковым желанием - больше никогда не возвращаться  туда,  откуда  они
только что прилетели.
   Один пассажир на пограничном контроле  предъявил  паспорт  гражданина
Советского Союза на имя Эдуарда Петрова, второй... Виноват! Вторая - вы-
ложила перед пограничником паспорт гражданки государства Израиль на  имя
Екатерины Гуревич.
   Пограничникам было глубоко наплевать - кто прилетел к ним  в  страну.
Лишь бы предъявитель паспорта не числился в розыске  как  террорист  или
торговец наркотиками или еще  какой-нибудь  нежелательный  для  Германии
тип.
   Подлинность паспорта мгновенно  определялась  хитренькой  электронной
машинкой, а компьютер тут же проглатывал все сведения о владельце.  Если
с его, компьютерной, точки зрения на предъявителя не было никакого комп-
ромата, пограничник шлепал в паспорт квадратный штемпель с датой  прибы-
тия в "Бундесрепублик Дойчланд" и возвращал паспорт его владельцу. Зани-
мало это от трех до семи секунд.
   В отличие от советских пограничников, долго и подозрительно высверли-
вающих чугунным взглядом приехавших, приплывших и прилетевших,  по  нес-
кольку раз томительно сличающих фотографию в паспорте с физиономией  уже
до смерти напуганного пассажира, готового признаться во всем,  чего  ни-
когда не совершал, немецкий пограничник, принимая паспорт, говорил "дан-
ке", а возвращая - "битте" и "ауфвидерзеен".  В  буквальном  переводе  -
"спасибо", "пожалуйста" и "до свидания". Чего ни  от  одного  советского
пограничника никто никогда не слышал.
   И гражданину Советского Союза  Эдуарду  Петрову,  и  гражданке  госу-
дарства Израиль Екатерине Гуревич проштемпелеванные паспорта были  возв-
ращены в течение пяти секунд, что пока свидетельствовало о их  несомнен-
ной благонадежности. Каждый из них получил свой немудреный багаж, и  тут
их пути коренным образом разошлись на три с половиной месяца.

   Часть Девятая,
   рассказанная Автором, - о том, каким образом старый потомственный ба-
варец, не знающий никаких других языков, кроме немецкого, так  прекрасно
овладел русским матом...

   Петер Китцингер родился в семнадцати километрах от Мюнхена,  в  "Кит-
цингер-хофе", в большом, крепком и чистом доме, построенном еще прадедом
Петера.
   Это событие произошло шестого октября в одна тысяча  девятьсот  двад-
цать первом году.
   Спустя еще двадцать два года, тоже шестого октября, но уже в одна ты-
сяча девятьсот сорок третьем году, на подступах к одной крохотной  русс-
кой деревушке, чем-то напоминавшей далекий "Китцингер-хоф", русские пре-
поднесли Петеру ко дню его рождения замечательный подарок - жизнь!
   Они сожгли его танк вместе с экипажем, а механика-водителя  ефрейтора
Петера Китцингера чудом оставили в живых.
   Правда, надо отдать должное и Петеру. Он сделал  все,  чтобы  русские
смогли так трогательно отметить его день рождения: он был  единственным,
кто смог вылезти из горящего танка, и в спасительных клубах едкого дыма,
воняющего соляркой и горелым человеческим мясом, сумел отползти к придо-
рожному кустарнику.
   К счастью, его взяли в плен только к вечеру, когда измученный голодом
Петер неосторожно выскребся из своего укрытия.
   Если бы это произошло раньше - его,  наверняка,  прихлопнули  бы.  Но
этот маленький, по сути ничтожный и бессмысленный бой за маленькую, нич-
тожную и бессмысленную деревеньку - кончился победой русских.  А  каждая
такая победа в цепи двухлетних  кровавых  и  трагических  поражений  для
русских была праздником!
   И когда к вечеру двое восемнадцатилетних мальчишек в русской солдатс-
кой форме со старыми "трехлинейками" образца 1891/1930 года, пьяненько и
фальшиво распевая непристойные частушки, наткнулись на голодного  Петера
- они не стали стрелять. Со страхом и любопытством они разглядывали дол-
говязого немца, и длинные четырехгранные штыки их нелепых винтовок  были
нацелены в его тощий живот.
   Именно от этих мальчишек Петер Китцингер впервые в своей жизни  услы-
шал настоящий русский мат. Но тогда он еще не знал, что это такое.
   Потом было три года плена...
   Были вши, грязь, холод, сплетни и скандалы  среди  своих,  воровство,
мелкие предательства, доносы... И маленькие радости в виде лишнего куска
хлеба, украденной пачки моршанской махорки и пары чистых штопанных  нос-
ков, тайком сунутых в руки пленного какой-то сердобольной русской стару-
хой.
   К концу сорок четвертого Петера привезли в Москву - строить двухэтаж-
ные коттеджи на Хорошевском шоссе.
   Война миновала свою переломную стадию и к месту  постройки  коттеджей
часто приходили русские - уже отвоевавшие, без рук, без ног, с  орденами
и медалями, и простой народ из окрестных плохоньких домишек.
   С удивлением смотрели они на аккуратно  сложенные  кирпичи,  на  тща-
тельно укрытый цемент для раствора, на бережное, скупердяйское отношение
немцев к каждому гвоздю, к каждой скобе, к  каждой  пустяковой  дощечке.
Русские смотрели и незлобливо матерились, приговаривая:
   - Во, бля, гляди!.. Фриц - мать его так-перетак, в рот ему дышло, - а
понимает, что кирпич денег стоит!.. Что его, мать-перемать, так  в  кучу
бросать нельзя - поколется, мать-перемать... А наш брат Иван, - ему  все
по херу, тяп-ляп и в дамки! А чего, мать в бога, в душу перемать, страна
большая - не обеднеет!.. Мать их совсем насквозь и глыбже...
   - Отойти от пленных, мать-перемать!!! - кричали  молоденькие  конвой-
ные, не нюхавшие фронта. - А ну, прими в сторону, мать вашу! А то  стре-
лять буду!..
   - Я те, бля, стрельну!.. Я те стрельну, поганец! - огрызались  зрите-
ли. - Враз ноги из жопы повыдергаем!.. Ишь, стрелок, мать твою так,  на-
шелся! Ты, мудила, лучше гляди, учись как работать надо,  губошлеп  хре-
нов!..
   Русский мат со всех сторон сам настойчиво заползал  в  немецкие  уши,
становился самостоятельным средством общения, выражением самых различных
эмоций - от лютой ненависти до горячих симпатий, от категорических отри-
цаний до безоговорочных согласий.
   Многогранность российского мата была беспредельна! Ругательства могли
служить синонимами любой технической терминологии, названиями самых раз-
личных областей человеческой деятельности.
   - Ну-ка, въебачь сюда эту хуевину! А теперь ебни сверху и закрепи  ее
на хуй! - говорил русский бригадир строителей Петеру, что в переводе  на
любой нормальный язык должно было означать: "Ну-ка, вставь сюда эту  де-
таль! А теперь ударь ее сверху и плотно закрепи!".
   И Петер вставлял, ударял и закреплял.
   Поэтому, когда спустя полтора года  после  окончания  войны  Аденауэр
все-таки кое о чем договорился с Булганиным и пленных  немцев,  наконец,
стали отправлять по домам, двадцатипятилетний Петер Китцингер вернулся в
Мюнхен с полупустым русским вещевым мешком, очень скромным запасом  нор-
мальных русских слов и обширными познаниями в чудовищных российских  ма-
тюгах, этимология которых, в большинстве своем, уходила в глубь веков  -
во времена татаро-монгольского трехсотлетного ига.
   Но уже этот филологический изыск  был  совершенно  неизвестен  Петеру
Китцингеру. Как, впрочем, он и по сей день неизвестен большинству  русс-
ких, с такой легкостью пользующихся своим родным и любимым матом.
   Со смятением и горечью пробрался  Петер  через  руины  Зонненштрассе,
сквозь стертый с лица земли Штахус, постоял у  Богом  сбереженных  башен
Фрауэнкирхе, пошлялся по уничтоженному Виктуаленмаркту и к вечеру на по-
путных телегах и грузовиках добрался до отчего дома - до своего "Китцин-
гер-хофа".
   После родительских поцелуев, слез и объятий Петер с удивлением  обна-
ружил в доме еще одного обитателя "Китцингер-хофа"  -  небольшого  роста
девятнадцатилетнюю хорошенькую украинскую девочку Наташу.
   История ее появления в "Китцингер-хофе" была препростейшей. Таких ис-
торий сотни. Если не тысячи. Вся ее родня погибла  под  Киевом  еще  при
бомбежке сорок первого года, а уже в сорок втором - пятнадцатилетняя На-
таша вместе с эшелоном таких же мальчишек и девчонок была отправлена не-
мецким военным командованием на работы в Германию.
   Узнав о том, что под Мюнхен прибыл состав из Украины с живой  рабочей
силой, папаша Китцингер подсуетился в местном  ратхаузе  и  заполучил  в
свое хозяйство работницу с Востока. Отцу фронтовика отказать  не  могли.
Правда, сделал он это позже всех, и поэтому  ему  досталась  только  ма-
ленькая, худенькая и простуженная Наташа. Но мама Китцингер в первые  же
два месяца откормила Наташу и вылечила, и уже через полгода родители Пе-
тера не могли и мечтать о лучшей помощнице.
   К моменту возвращения Петера из Москвы Наташа уже четвертый год  жила
в "Китцингер-хофе". Она свободно говорила по-немецки, вместе со старика-
ми Китцингерами по воскресеньям ходила в кирху, а по будням с пяти часов
утра и до позднего вечера крутилась по хозяйству наравне со старыми Кит-
цингерами. Кое в чем даже превосходя их в скорости, аккуратности  и  вы-
думке.
   Жила она за домом, в небольшой комнатке, встроенной в огромный теплый
сарай, где у старика Китцингера стоял маленький древний трактор и храни-
лись сенокосилка, выгребная машина, бочки  для  силоса,  так  называемая
"хольцшпальте" - гидравлическая машина для рубки дров,  "крайсельшвадер"
- для рыхления почвы, приспособление для переворачивания и  сушки  сена,
прессовочное устройство и "хольцельхаксель" - машина для  обрубания  не-
больших сучьев. На зиму туда же ставился огромный ленточный транспортер.
   В первую же ночь своего пребывания под материнским кровом  пьяненький
Петер пробрался за дом в комнатку Наташи, и после недолгой и  молчаливой
борьбы лишил и ее, и себя невинности.
   Спустя два года умер старый Китцингер. А еще через год, в сорок девя-
том, скончалась и мать Петера.
   К тому времени Наташа была уже "фрау Китцингер", а Петер - полноправ-
ным хозяином "Китцингер-хофа" со всеми прилегающими службами  и  землями
площадью в восемнадцать гектаров.
   Детей у них не было. Еще тогда, когда в  промерзшем  товарном  вагоне
Наташу везли в Германию, она простудилась и...
   К каким только врачам Петер потом не возил Наташу!.. К кому только не
обращался!.. Сколько ни молилась Наташа, сколько раз ни напивался от от-
чаяния Петер - ничего не помогало. В конце концов, они решили, что на то
воля Божья, смирились и стали жить друг для друга.
   И ведь что удивительно! Украинская девочка Наташа  за  пятьдесят  лет
жизни в Германии стала истинной баварской немкой - расчетливой и  береж-
ливой до скупости, со слегка ханжескими представлениями о правилах  при-
личия, с неукоснительным соблюдением всех католических праздников, с бо-
лезненной чистоплотностью и поразительной энергией  при  ведении  своего
хозяйства!
   Петер же, несмотря на то, что пробыл когда-то в России всего три  го-
да, на всю оставшуюся жизнь сохранил в себе некоторое чисто  российское,
мягко скажем, разгильдяйство и постоянную готовность выпить в любой  мо-
мент по любому подходящему и не очень подходящему случаю.
   Итак, старая толстенькая Наташа Китцингер села за руль своего голубо-
го "форда" (оказалось, что это их машину видел Эдик из окна  своей  ком-
натки!), усадила рядом с собой Эдика, а огромного пьяного Петера  заста-
вила скрючиться на заднем сидении, заявив, что когда она ведет машину  -