вать...
   Тем более что мы всего-то в семи километрах от бывшей границы  с  ФРГ
стоим. От нас до Мюнхена - рукой подать. Километров триста всего...
   Американцы с той стороны, фээргэшной, уже вовсю уходят!
   Их, говорят, там с музыкой, с  цветами  провожают.  Бургомистры  речи
толкают, вручают америкашкам символические  ключи  от  своих  городов  -
возвращайтесь, когда  нужно,  ребята!..  До  свидания...  "Ауфвидерзеен"
по-ихнему. Глюклихе райзен! Значит - "счастливого  пути!".  И  вообще  -
херцлихе филен данк! Что-то вроде нашего - "спасибо сердечное!"
   Мы-то на своей бывшей ГДР ни ключей, ни цветов не дождемся. Мы  места
своего расположения на ихней земле так засрали,  так  изгадили,  что  им
после нас еще лет десять наше говно разгребать придется! Хорошо, если  в
спину не стрельнут.
   Хотя "нашим" немцам, гэдээровским, тоже  грех  жаловаться.  Некоторые
особо шустрые на нас руки погрели - будьте-нате!  Начиная  с  Военторга.
Пихнут кому надо из начальства в лапу, и  пожалуйста,  -  военторговские
склады открыты! Они там по нашим заниженным ценам скупают почти весь ал-
коголь, шоколад, сигареты, почти всю радиотехнику, а потом в своих  гаш-
тетах (ну, это у немцев лавки такие) продают их  втрое  дороже.  Но  это
так, по мелочевке.
   А самые умные, те списанное оборудование - станки,  машины,  бэтээры,
черт-те что, вплоть до танков, покупают! А списать в нашей  армии  можно
что угодно. Даже новье любое. Собирается липовая комиссия,  составляется
дефектная и выбраковочная ведомость: так, мол,  и  так,  напортачил  за-
вод-изготовитель.  Претензии  такие-то.  При  транспортировке  произошло
то-то и то-то. Списать и уничтожить! Печати, подписи...
   И списывают. Только не уничтожают... А продают немцам как  металлолом
по три тысячи марок за тонну! Это по минимуму.  Вот  и  считай,  сколько
"капусты" нашим начальничкам в карман идет?! Если один завалящий танк  -
не меньше сорока тонн!
   Они все думают, что срочная служба - солдатики, сержантики  -  мудаки
такие лопоухие. Ничего не видят, ничего не понимают. А мы все  в  лучшем
виде сечем! Мы только помалкиваем, потому что никому неохота искать себе
на жопу приключения...
   Помылся, переоделся, и только собрался в столовую, как влетает в  ка-
зарму наш командир роты, а с ним два перепуганных первогодка  из  комен-
дантского взвода. С автоматами.
   - Сапаргалиев! - орет командир роты. - Не двигаться! Лицом  к  стене,
руки вверх, ноги на ширину плеч!
   Насмотрелся, раздолбай, полицейских фильмов по телевизору. Повернулся
я к стене, спиной к нему, поднял руки. Мне-то еще лучше - дышу в стенку,
а не ему в лицо. Может, не разберет, что я уже сильно вдетый.
   А он меня так обшарил, как в кино - от подмышек до сапог, и кричит:
   - Оружие есть?
   Я так удивился. Повернулся к нему и говорю:
   - Вы, что, чокнулись, товарищ капитан? Какое у меня оружие?
   Ну и конечно, нечаянно дыхнул на него. А он как заблажит:
   - А-а! Так ты еще и пьяный, мерзавец! Убийца!..
   Это он меня так при салажатах из комендантского взвода! Меня - лучше-
го из лучших, на которого вся дивизия молиться должна! Меня  -  старшего
сержанта, механика-водителя первого класса -  так  обозвать  при  солда-
тах-новичках?!
   Но я ему ничего не ответил, а только сказал:
   - Пошел вы на хуй, товарищ капитан!
   Что с ним стало!.. Он аж посинел весь, затрясся и как закричит  своим
автоматчикам:
   - Глаз с него не спускать! Шаг вправо, шаг влево - считать побегом!!!
Стрелять без предупреждения!!! Сгною-у-у!!!
   И выскочил из казармы.
   А я жрать хочу, как семеро волков! У меня всегда так, я  с  похмелюги
могу один целого барана схавать.
   - Мне, чего, так и стоять? - спрашиваю я этих пацанов с автоматами.
   - Что вы, товарищ старший сержант...  Садитесь,  конечно,  -  говорит
один, а второй предлагает: - Может, сигаретку хотите?
   Знают Нартая Сапаргалиева! Уважают!
   - Не курю, ребятки, - говорю. - А у вас пожрать нечего?
   Руками разводят. Да и правда, откуда у них? Им самим-то в первый  год
службы ни черта не хватает. Вечно голодные ходят. Они только ко  второму
году наедаться начинают.
   Подходит дневальный по роте, наш старослужащий, протягивает мне  пол-
ную алюминиевую миску перловой каши с мясом, кусок белого хлеба с маслом
и говорит:
   - Кушай, Нартайчик. А то я уже эту перловку в упор видеть не могу.  Я
сейчас кого-нибудь из салажат отловлю и за компотом пошлю... Ты чего там
учудил в ремзоне?
   А я и ответить не могу - у меня уже полный рот каши. Дневальный расс-
меялся и пошел. Пареньки эти из комендантского взвода тоже улыбаются, но
автоматы не опускают. Так и лопаю под двумя стволами...
   Не успел я и полмиски оприходовать, как входят в роту зампотех  капи-
тан Мелешко, командир комендантского взвода, наш бывший замполит  -  они
теперь как-то иначе называются - и наш  комроты,  который  меня  сгноить
обещал.
   И вид у них у всех такой, будто по ним асфальтовым  катком  прошлись.
Никто не кричит, не топает. Серьезные такие, тихие... Смотрят на меня  и
молчат. Только командир комендантского взвода тихонько говорит своим ав-
томатчикам:
   - Свободны. Марш в расположение.
   Тех словно ветром сдуло. Потом капитан Мелешко так негромко спрашива-
ет у меня:
   - Что с фрикционом?
   - Порядок, - говорю. - Все сладили.
   - Машина на ходу?
   - Так точно!
   И опять все молча меня разглядывают. Кроме нашего командира роты.  Он
выдержки из уставов на стенке читает. Это, чтобы на меня не смотреть.
   - М-да... - говорит Мелешко, переглядывается с остальными офицерами и
добавляет: - Ну ладно...
   - Все, товарищи? - спрашивает замполит.
   - Вроде бы... - говорят остальные.
   Тогда замполит смотрит на меня и говорит:
   - Из расположения роты никуда не отлучаться до особого  распоряжения.
Понятно, товарищ Сапаргалиев?
   Тамбовский волк тебе товарищ, думаю я.  Бездельник,  болтун  ты  хре-
нов... Но встаю по стойке "смирно" и громко отвечаю:
   - Так точно, товарищ майор!
   И они уходят. Все.
   А я сажусь доедать перловку с мясом. Тут дневальный и  компот  прита-
щил. Запиваю. И чувствую, меня в сон начинает  клонить.  Сейчас,  думаю,
доем и придавлю часика полтора.
   Но тут в казарму заскакивает этот артист -  генеральский  вестовой  и
после небольшой торговли за семь марок выдает мне  свежайшую  информацию
из высших сфер.
   Ваську-прапора из петли вынули, откачали, и теперь он  в  медсанбате.
Доктора сказали, что у него в мозгах что-то сдвинулось и он вполне может
на всю жизнь дурачком остаться. И его, наверное, комиссуют...
   Генерал по тревоге собрал всех, кому стало известно, что  механик-во-
дитель в ремонтной зоне повесил командира взвода технического обслужива-
ния, и приказал всем забыть об этом, как о кошмарном сне.
   В дивизию вот-вот должна прилететь объединенная комиссия  из  ГИМО  -
Главной инспекции Министерства обороны и ЦБТУ - Центрального бронетанко-
вого управления, и он, командир дивизии - генерал, не собирается  встре-
чать своих московских друзей докладом о таком ЧП!
   Тем более что он и сам не верит в то, что маленький  Сапаргалиев  мог
так уделать такого бугая, как этот прапорщик...
   - Так что, поздравляю тебя! - говорит вестовой. - Ты опять просквозил
мимо трибунала... С тебя причитается!..
   Отслюнил я ему семь марок, как договаривались, и он ушел.
   Все, думаю, теперь в койку! Начал уже сапоги стаскивать, но не тут-то
было. Откуда ни возьмись возникает передо мной наш полковой  придурок  и
спрашивает:
   - Сапаргалиев! Ты деньги сдавал?
   Таких придурков в армии - тьма-тьмущая! В каждом подразделении.  Рот-
ные придурки, батальонные, полковые...
   В наряды они не ходят, в караулах не стоят, крутятся около командова-
ния и горят на общественной работе. "Боевые листки" выпускают, оформляют
стенгазеты, разные взносы собирают... Общий подъем по утрам их не  каса-
ется, в столовку они ходят не в строю, а поодиночке; где танкодром,  где
стрельбище - они слыхом не слыхивали, и бронетранспортер от танка  отли-
чить не могут!
   Зато в увольнение - первыми, в отпуска - раньше всех. Ну,  и  стучат,
конечно, кому надо и про кого угодно. Не жизнь, а малина! Таким армия  -
мать родная...
   - Сдавал, - говорю. - Только за последние три месяца два раза сдавал.
   - А-а... Так это ты на обелиск советским солдатам, павшим  во  второй
мировой войне, сдавал и на детей Чернобыля, - говорит придурок. - А сей-
час третий раз - на День поминовения погибших в Афганистане.
   - Понял, - говорю. - Сколько нужно?
   - У тебя - шестьдесят плюс восемь бронетанковых?
   - Да, - говорю.
   - Тогда не меньше червонца.
   Я штаны расстегнул, запустил туда руку - у  меня  там  карман  специ-
альный для денег вшит, достал десять марок и даю их придурку, а сам  ду-
маю: "Интересно, мне к дембелю на двухкассетник для каселенского дедушки
хватит?" Вообще-то, если сильно не поддавать - должно хватить...
   Придурок дал мне расписаться в ведомости, повертел мои  десять  марок
перед своим носом и спрашивает:
   - Это что здесь за чернильные закорючки?
   А я обычно каждую бумажную купюру маленькими  такими  буквами  по-ка-
захски надписываю - "Это деньги мои. Н.С.". На всякий случай. А то вору-
ют, собаки.
   - Не твоего ума дело, придурок хренов! - говорю.
   Он прячет мои десять марок, сворачивает ведомость и головой качает:
   - И чего ты такой грубый, Сапаргалиев? Чего ты, вообще,  такой  -  не
как все?!
   Я второй сапог снял, встал с койки и говорю:
   - А между глаз этим сапогом хочешь?
   - Нет, - говорит придурок и смывается.
   А я ремень сблочил, завалился прямо на одеяло и голову подушкой  нак-
рыл.
   Когда-то я так хотел быть, "как все"!..
   Когда-то, еще в школе, а потом в  автодорожном  техникуме,  я  просто
мечтал быть таким, "как все" - нормального роста, а не самым маленьким в
классе, на курсе, в компании... Чтобы в одно прекрасное  утро  мои  ноги
оказались бы стройными и прямыми, волосы мягко зачесывались бы  на  про-
бор, а не торчали бы черным, прямым ежом только вверх и вперед...
   В десять лет я придумал себе целую систему упражнений для выпрямления
ног и увеличения роста. Но система оказалась несовершенной.
   В одиннадцать я перепробовал все мамины шампуни и кремы своих сестер,
но волосы оставались жесткими, как стальная проволока.
   В двенадцать лет я стал курить. И, по-моему, блевал до тринадцати.
   В четырнадцать я, как и все, попробовал "косуху" с "планом". Это  те-
перь "план" называется анашой. А тогда это был просто "план". Нормальный
среднеазиатский наркотик из конопляного семени. Одурел, хохотал, как бе-
зумный, орал всякие глупости, дико хотел жрать!.. И опять блевал до  об-
морока.
   Когда стал постарше, заметил странную штуку - любая моя попытка стать
таким, как все, - кончалась жуткой рвотой.
   Но самые чудовищные и стыдные желания быть, как  все,  меня  посещали
ночами...
   Начиная с шестого класса школы, а потом в техникуме я за день  выслу-
шивал уйму хвастливо-победных историй, рассказанных такими же говнюками,
как и я, только чуть выше ростом и с более прямыми  ногами.  Я  понимал,
что половина этих историй - наглое вранье. Сами онанизмом занимаются,  а
брешут, как собаки! И они ничем не отличаются от меня, кроме наглости  и
бесстыдства!
   Но были и такие, которые правду рассказывали.
   Вот это мне не давало спать по ночам, сводило меня с ума,  заставляло
делать то, за что я потом презирал себя, как последнюю тварь!
   Дважды я видел это своими глазами. Один раз на чердаке  нашего  дома,
когда мой брат Маратик затащил туда какую-то пьяную девку, а второй  раз
- в горах, в урочище Медео, когда мы с классом были  там  на  экскурсии.
Это, вообще, жуть, что было!.. Двое мужиков,  один  -  казах,  другой  -
русский, такое вытворяли с одной теткой, что меня потом при одном воспо-
минании наизнанку выворачивало.
   Ну, и конечно, к концу третьего курса я стал поддавать. Как все.
   То, что я лучше всех учился, то, что я получил права на вождение  ав-
томобиля и трактора раньше всех в техникуме, то, что я петрил в  ремонте
и мог в минуту разобраться в любой незнакомой схеме - всем было до  лам-
почки!
   А вот то, что я стал выпивать наравне со старшекурсниками, инструкто-
рами и преподавателями - меня железно приподняло! Тут я вдруг оказался -
как все!
   Правда, до поры, до времени...
   Мы еще дипломов не получили, а нам уже повестки из военкомата -  пос-
лужите-ка в армии, товарищи специалисты колесных машин! На хрена нас бы-
ло так долго учить?! До сих пор не понимаю.
   Мама плачет, сестры плачут, отец какие-то деревянные слова лепечет:
   - Стоять на страже... Быть верным присяге... Честь семьи... -  И  еще
лабуду какую-то несет, а у самого глаза на мокром месте.
   Марат - он свое уже отслужил - ржет, заливается:
   - Ну, все, Нартайчик! Там тебя научат свободу любить!..
   Навертели боурсаков - такие катышки из теста, вареные в кипящем сале,
мама дунганскую лапшу сделала, сестры лепешек напекли, отец  такой  беш-
бармак сотворил, что он мне по сей день снится!
   Народу набежало - видимо-невидимо! Двое суток гуляли,  а  на  третьи,
последние перед отправкой в армию, ребята забрали меня в один дом, напо-
или как следует и подложили под меня Флорку - нашу лаборантку из  техни-
кума.
   А я - пьяный в драбадан - увидел ее голую, почувствовал запах ее  те-
ла, и как затрясет меня, сердце как заколошматит,  дыхание  прерывается,
слова не могу вымолвить! Чувствую - теряю сознание. А за стеной -  музы-
ка, пацаны мои пляшут, хохочут:
   - Нартай! Флорка тебе уже целку сломала?
   А Флорка прижимается ко мне, шепчет в ухо:
   - Не слушай, не слушай их, дураков... Успокойся. Все будет в ажуре!..
   И берет меня - там... Между ног... Руками... И... Меня как подбросит!
Как тряханет!.. Будто всего насквозь пронзило!.. И я отключился...
   Открываю глаза - стоит одетая Флорка и говорит:
   - Ты, Нартайчик, видать, не по этому делу. А может, перепил. Тоже бы-
вает. Ну, ничего... Вернешься из армии, я тебя так натренирую - все бля-
ди Алма-Аты за тобой бегать будут!
   Все, думаю, раз у меня в самом главном, в мужском  деле,  не  получи-
лось, как у всех, - пора подводить итоги! Пройду курс молодого солдата в
армии, получу боевое оружие и застрелюсь к чертовой  матери!  Скорее  бы
только до спускового крючка добраться...
   ...Через полтора месяца в Карелии, в учебном полку, в сорокаградусный
мороз, когда руки к танковой броне в секунду примерзают - только с кожей
оторвать можно, когда офицеры орут, сержанты матерят и пинают, старослу-
жащие "деды" из тебя веревки вьют и рыло тебе чуть не каждый  день  чис-
тят, и наши новобранцы от всех этих мучений стали себе самострелы устра-
ивать, вешаться, травиться и вены резать - я стреляться раздумал.
   Первый раз в жизни мне не захотелось быть, как все! Во мне вдруг  та-
кая злоба стала нарастать, что, казалось, башка от ненависти лопнет!
   Копыта коней моих предков триста лет топтали эту землю! И я - потомок
великого Чингиз-хана - не имею никакого права быть таким, как все!!!
   И когда я в столовой в очередной раз получил  по  сопатке  от  одного
"деда" (а он меня еще и "чукчей" назвал), я пошел в танковый парк,  наб-
рал котелок керосина, вернулся в столовую, облил этого гада и поджег.
   Меня, конечно, на "губу". На гарнизонную гауптвахту, на десять  суток
"строгача". В записке об арестовании было  смешно  написано:  "Нарушение
Устава внутренней службы, выразившееся в облитии керосином своего  това-
рища и поджоге вышеупомянутого".
   Этого "вышеупомянутого", конечно, потушили. Только морда у него обго-
рела слегка. А я за эти десять суток на гарнизонной губе выработал  себе
железобетонную схему своей дальнейшей жизни.
   Бросаться с котелком керосина на каждого  больше  ни  в  коем  случае
нельзя. Один раз это прошло, ошарашило... Повторишь  такое  -  уничтожат
запросто! Хочешь жить нормально в армии - значит, за тобой должно стоять
еще что-то такое мощное, против чего ни одна сука не попрет!
   А раз я - маленький и кривоногий, раз у меня даже с Флоркой не  полу-
чилось, то у меня должен быть такой могучий союзник, чтоб на меня  никто
пасть не мог разинуть. И этим союзником, этим другом, партнером и братом
должен стать для меня танк! В нем сорок тонн, он с пушкой, он с  пулеме-
тами, он с гусеницами. Он меня защитит от кого угодно!
   Но и я должен быть с этим танком - не как все! Я должен быть  лучшим!
Самым лучшим... Вот когда я вберу в себя силу и  прямолинейность  своего
танка, сольюсь с ним воедино - я стану свободным!
   И я им стал.
   По закону "компенсаторного замещения", как объяснил мне один  младший
лейтенант. Его из университета с философского факультета выперли и  заг-
ребли в Омскую бронетанковую школу. Он у меня командиром взвода был  уже
здесь, в ГДР. Недолго, правда. Разлаялся с замполитом и сбежал в ФРГ.
   Я его недавно по "Немецкой волне" слушал. Рассказывал про нашу  житу-
ху, передавал приветы всем своим бывшим сослуживцам. Значит, и  мне  то-
же...
   Ну мог я нашему полковому придурку - высокому, с кукольной  лакейской
мордой, вьющимися волосиками, с длинными, прямыми ногами, этому штабному
шустриле, хитрому и пронырливому рабу, - объяснить, почему я  не  такой,
как все?!
   Когда-то копыта коней моих предков...
   Улетели очередные  московские  проверяющие,  перекормленные  грохотом
танковых двигателей, визгом гусеничных  траков,  пушечной  и  пулеметной
пальбой и всем тем, что "бог послал" на генеральский стол.
   Я устроил на своем "шестьдесят втором" такую клоунаду с  акробатикой,
что у всех московских генералов глаза на лоб полезли. А наш комдив  даже
вручил мне премию из своего фонда - сто марок! И моему командиру  полка,
полковнику Сергееву, - тысячу. За то, что он в своем подразделении "вос-
питал и вскормил" такого механика-водителя, как я.
   Лучше бы наоборот. Полковнику - сто, а мне  -  тысячу.  Так  было  бы
справедливей... Хотя, честно говоря, грех жаловаться. Денежная премия  у
нас, вообще, случай исключительный. Я, например, за два года службы пер-
вый раз такое увидел.
   Помаленьку дивизия очухивалась от двухнедельной  инспекционной  лихо-
радки и нервотрепки, и жизнь стала входить в свою привычную колею.
   Ваську-прапора, действительно, комиссовали и отправили на  гражданку,
в его любимую Вологду. По дивизии была пущена  параша,  что  его  чем-то
придавило в ремонтной зоне.
   Наверное, за то, что мы с танком заработали тысчонку  для  полковника
Сергеева, он теперь каждый раз, когда я попадался ему на  глаза,  внима-
тельно смотрел на меня, пожимал мне руку и спрашивал - не хочу ли я  ос-
таться на сверхсрочную службу инструктором. Обещал присвоить мне прапор-
щика и звание "Мастер вождения".
   Как же, держи карман шире! Нужно мне твое звание, как рыбке зонтик. Я
и без звания больше мастер, чем твой любой  инструктор.  Тут  минуты  до
дембеля считаешь, а он мне сверхсрочную предлагает... Нашел дурака!
   Но с ним я не залупался. Он мне чем-то даже  нравился,  этот  полкаш.
Во-первых, он и сам довольно прилично водит танк, а во-вторых,  что  мне
особенно симпатично в нем, что, когда бы ты его ни встретил  -  в  шесть
утра, в три часа дня, в десять вечера,  -  от  него  всегда  так  вкусно
коньячком тянет, что аж закусить хочется!
   И это в то время, когда все наше офицерье от страха только под  одея-
лом водку жрет, чтобы их за пьянку в Союз не выперли.
   Поэтому я с ним всегда, как могу, вежливо: спасибо за доверие,  това-
рищ полковник, но - мама-папа,  братья-сестры,  дедушки-бабушки,  родной
Казахстан, Алма-Ата - "отец яблок", - все меня так ждут... Не могу! И он
отваливает. До следующего раза.
   В последние дней десять к нам немцы зачастили. Им даже въезд на  тер-
риторию городка разрешили, чего раньше никогда не бывало.
   Правда, потом они из своих машин пересаживались в наши зеленые  "коз-
лы" - ГАЗ-69, и нача