реди - за рулем. Нартай
- рядом с ним, по-казахски поджав под себя скрещенные  ноги.  Он  упрямо
смотрел только вперед и методично прикладывался к  бутылочному  горлышку
своего любимого "Аугустинер-гольд".
   - Из писем Кати я про вас знаю все, - сказал Джефф Нартаю и Эдику.
   Катя положила голову на широкое плечо Джеффа и промурлыкала:
   - Еще бы... Я написала их, наверное, штук сто!
   - Одиннадцать, - уточнил Джефф.
   - И ты все их получил?! - поразился Эдик.
   - Конечно, - сказал Джефф. - Мы всю корреспонденцию получали по  дип-
ломатическим каналам нашего посольства в Москве.
   - Но я же писала в Америку! - удивилась Катя.
   - Но меня же в Америке не было! Одно письмо мне переслал Сэм Робинсон
- он сейчас в Калифорнии, преподает в Сан-Диего, два письма - моя  мама,
а остальные письма уже автоматически пересылались мне в  Россию.  У  нас
для этого существует специальная служба.
   Нартай впервые повернулся назад, уставился на Джеффа злобными  щелоч-
ками своих узких глаз:
   - Так какого же... хрена ты не отвечал на эти письма, гад ползучий?!
   - "Гад ползучий"... - с интересом повторил Джефф. - Это "змея", да?
   - Хуже! - мрачно сказал Нартай. - Мы тут, понимаешь, нервничаем! Мож-
но сказать, на говно исходим, а он... Ну, кто ты после этого,  раздолбай
американский?!!
   - Так! - решительно сказал Джефф. - Потом ты мне все  объяснишь  -  и
что такое "раздолбай", и как можно "исходить на  говно".  Для  меня  это
очень важно. Это как раз те языковые нюансы, которых мне очень не хвата-
ет. А сейчас я вам расскажу, что мне объяснил один наш сотрудник развед-
ки из Вашингтона, когда я сказал ему, что, судя по Катиным письмам,  она
ни одного моего письма не получила... А с этим парнем мы когда-то служи-
ли в Монтрее. "Сколько ты послал писем из России в Германию?", - спросил
он. "Столько, сколько и получил - одиннадцать", - говорю я. - "Ты  посы-
лал их через нашу службу?" - спросил этот парень. - "Нет, - говорю, -  я
вас боялся. Я посылал все мои письма  нормальной  советской  почтой".  -
"Что-нибудь вкладывал в эти письма - фотографии, открытки?" - спрашивает
он. - "Нет, - говорю. - Ничего я не вкладывал, кроме ста долларов в каж-
дом письме"...
   - О, Боже... - простонала Катя и даже зажмурилась.
   Эдик захохотал так, что чуть было руль из рук не выпустил.
   - Тебе сейчас объяснить, что такое "раздолбай", или ты  подождешь  до
"Китцингер-хофа"? - спросил Нартай.
   - Как тебе удобнее, - вежливо ответил Джефф. - Но когда мы  прилетели
уже в Вашингтон, этот парень из разведки показал  мне  копию  письма  из
Германии от моей тети. И очень долго меня расспрашивал о  ней.  Я  сразу
созвонился и с Чикаго, и с Хьюстоном, и с Атлантик-Сити - со всеми тремя
моими тетями, - а они сказали, что никогда в Германии не были...
   - Ладно, заткнись. - Нартай аккуратно обтер рукавом горлышко  наполо-
вину опорожненной бутылки "Аугустинера", протянул ее назад Джеффу и  бе-
запелляционно заявил: - Такого пива ты во всей своей Америке не найдешь.
Держи!
   К этому времени "фольксваген-пассат" проехал ровно половину дороги до
"Китцингер-хофа".
   В маленьком французском ресторанчике нас было четверо - глава  кинос-
тудии, долговязый режиссер, Виктор и я.
   - Что у вас там сейчас происходит в Москве? - спросил меня глава.
   - Не знаю, - честно ответил я.
   - Но хоть что-то стабилизировалось?!
   - Понятия не имею.
   - А как долго продлится такая неопределенность?
   - Ну, откуда же мне знать?..
   - Но вы все это время, с конца августа, были в Москве?
   - Конечно.
   - И так ничего и не поняли, что будет дальше?!  -  искренне  удивился
он.
   - Я и не старался понять.
   Глава и режиссер переглянулись и уставились на меня, как на  слабоум-
ного. Потом глава рассмеялся:
   - Если бы я не читал ваши книги и не видел ваши фильмы, я подумал бы,
что вы агент КГБ, которому запрещено касаться этой темы.
   - Одно другому не мешает, - сказал я. - Во всяком случае, у нас. А  у
вас?
   - Не знаю... - смутился глава студии. - Не думаю.
   - Вот видите, и вы чего-то не знаете в своей стране... Но я вас успо-
кою - даже если бы с вами сейчас за этим столом сидел настоящий и много-
опытный агент КГБ, которому было бы разрешено отвечать на все ваши  воп-
росы о сегодняшнем положении в России, вряд ли он смог бы  ответить  вам
более толково, чем я. И, пожалуйста, Виктор,  постарайся  перевести  ему
это как можно точнее.
   Глава киностудии выслушал Виктора и натянуто улыбнулся мне:
   - Что-нибудь еще выпьете?
   - Да, - сказал я. - "Пейсаховки". Это такая еврейская водка.
   - Не думаю, что во французском ресторане есть еврейская водка.  Может
быть, что-нибудь другое? - глядя в сторону, сказал глава студии.
   Несмотря на то, что я был изрядно пьян, я вдруг отчетливо увидел, как
он пожалел о том, что вторично вызвал меня в Мюнхен. Но мне было уже  на
это абсолютно наплевать!
   - Хорошо, - сказал я. - Пусть это будет  любая  водка.  Но  только  -
"доппель"! Уж очень мне нравятся ваши "доппели". Они такие  симпатичные,
маленькие...
   По случаю неожиданного возникновения живого, реального Джеффри Келли,
негласно считавшегося Наташей Китцингер и обширным семейством Зергельху-
беров фигурой чисто мифической,  вечером  в  "Китцингер-хофе"  собралась
большая компания.
   С бутылкой виски и огромным, еще  горячим,  яблочным  пирогом  -  ап-
фельштруделем, с женой и двумя детьми приехал из  Мюнхена  Руди  Китцин-
гер...
   С двумя метровыми копчеными угрями и полупудовым лососем собственного
засола, с женой Сузи и младшей дочерью восемнадцатилетней Лори - сестрой
Клауса, со своих озерно-рыбных плантаций, на старом,  большом  и  мощном
"мерседесе" прикатил пятидесятилетний Уве Зергельхубер...
   Кряжистый, с иссеченными руками,  изуродованными  рыбацкой  каторгой,
дочерна загоревший герр Зергельхубер сгорал от обиды и  любопытства.  Уж
очень ему хотелось понять, почему эта беременная иностраночка  предпочла
какого-то, наверняка, нищего американского лейтенанта его сыну. А следо-
вательно, всему тому, чем сегодня владел сам Уве!.. В  бескорыстную  лю-
бовь Уве Зергельхубер, как человек практичный, не  верил  даже  на  один
пфенниг.
   Когда уже все сидели за садовым столом под огромным ореховым деревом,
приехал и сам Клаус.  Приехал  в  форме,  на  желто-зеленом  полицейском
"БМВ".
   Поставил машину недалеко от стола, водительскую дверцу  оставил  рас-
пахнутой и включил радиостанцию на постоянный прием.
   Фрау Зергельхубер, воспитанная в домашних традициях  здоровой  эконо-
мии, перехватила недовольный взгляд своего мужа, брошенный на  полицейс-
кую машину сына с потрескивающей рацией, и укоризненно сказала:
   - Клаус! Ты расходуешь аккумуляторную батарею. Ты  сам  говорил,  что
при неработающем моторе...
   - Так нужно, мама, - ответил ей Клаус. - Меня могут вызвать  в  любую
минуту. Пусть рация работает. А вдруг она заговорит?..
   Через час рация заговорила.
   Она заговорила тогда, когда Руди Китцингер и  Клаус  Зергельхубер  на
вполне сносном английском языке болтали с Джеффом  Келли  уже  настолько
по-приятельски, что, казалось, все трое были выпускниками одного детско-
го сада...
   ...когда Лори многообещающе и откровенно строила глазки Нартаю и кап-
ризно упрашивала его сходить с ней посмотреть  на  маленьких  оленят.  И
Нартай испуганно шептал Эдику, что эта Лори достает его уже  второй  ме-
сяц...
   ...а Эдик, помогая Наташе сменить грязную посуду на чистую, тихо,  на
ухо советовал Нартаю пойти и  незамедлительно  трахнуть  эту  Лори,  где
угодно - может быть, даже в загоне для оленей, если Лори не представляет
себе для этого другого места...
   Полицейская рация ожила именно тогда, когда бедной Кате чуть худо  не
стало от обилия советов по поведению женщины в последний месяц  беремен-
ности и дальнейшему уходу за новорожденным, которыми наперебой атаковали
ее Сузи Зергельхубер и жена Руди Китцингера...
   ...а хмельной, раскрасневшийся Петер, сыпля русскими матюгами направо
и налево, в сотый раз рассказывал мрачному и  еще  обиженному  Уве  Зер-
гельхуберу, о своей жизни в московском плену...
   Рация включилась в тот момент, когда младшему двухлетнему  сыну  Руди
срочно потребовалось на горшок, а старший -  четырехлетний,  вытащил  из
свинарника трехнедельного поросенка и теперь с визгом гонялся за ним  по
всему "Китцингер-хофу"...
   - Внимание! Внимание!!! - вдруг громко сказала полицейская  рация.  -
Срочно вызываю на связь седьмого, десятого и двадцать первого!  Седьмой,
десятый и двадцать первый - на связь!..
   Джефф как раз в это время пытался объяснить Руди и Клаусу, почему его
начальство сначала не разрешало ему жениться на Кате, а  потом,  за  то,
что Джефф так хорошо провел командировку в Россию,  разрешило  жениться,
но с небольшим понижением в должности.
   - Прости, Джефф! .. - Клаус выскочил из-за стола, метнулся к  машине,
схватил микрофон: - Седьмой на связи! Седьмой на связи!..
   Быстро глянул на женщин, на детей, сел в машину и захлопнул дверцу.
   Над "Китцингер-хофом" повисла тревожная тишина. Все взоры  были  уст-
ремлены на сидящего в машине Клауса. Было видно, как он напряженно  слу-
шает рацию, что-то коротко отвечает в микрофон и снова слушает.
   Поросенок изловчился, шмыгнул мимо растопыренных  рук  старшего  сына
Руди и юркнул в спасительный свинарник.
   Клаус бросил микрофон на сиденье, выскочил из машины и открыл  багаж-
ник.
   - Тебя вызывают, Клаус? - крикнул Уве Зергельхубер.
   Клаус не ответил, рылся в багажнике.
   - До сих пор не могу привыкнуть, что мальчик работает в полиции...  -
тихо сказала Сузи Зергельхубер Наташе.
   - Что случилось, я тебя спрашиваю?! - повысил голос Уве.
   Клаус уже надевал бронежилет и напяливал каску с прозрачным забралом.
   - У станции горит вонхайм для азилянтов... - сказал он. - Нацистов  -
человек пятьдесят, а нас по всему району -  всего  девять.  И  три  пат-
рульные машины... Но уже вызваны наряды из Мюнхена!
   - А мы, что, не в счет?!. - заревел Петер Китцингер и встал  во  весь
свой почти двухметровый рост.
   - Что происходит, Руди? - по-английски спросил Джефф.
   Руди только покачал головой, махнул рукой...
   - Что происходит?! - по-русски спросил Джефф у Кати.
   Катя зябко повела плечами. Ответила, стараясь сдержать дрожь в  голо-
се:
   - Нацисты, Джефф... Нацисты подожгли общежитие иностранных  беженцев.
А там - старики, женщины, дети...
   - О, черт!.. То же самое, что было у нас в Алабаме в прошлом  году!..
Нужно немедленно ехать туда! Где это, Эдди?..  Нартай,  мы  должны  быть
там!..
   - А то мы не знаем, где нам надо быть, - зло, сквозь зубы  проговорил
Нартай.
   - Ни в коем случае! - испугалась  Наташа.  -  Эдику,  Нартаю  и  Кате
нельзя ни во что вмешиваться в Германии! Эдик!.. Подожди!..
   Но Эдик уже бросился под гаражный навес,  где  стоял  его  "фольксва-
ген-пассат", прыгнул за руль и мгновенно выкатился из-под навеса.  Резко
затормозил и крикнул Нартаю и Джеффу:
   - Ребята! Садитесь в машину!.. Джефф! Нартай!.. Ты едешь?
   - Нет, - сказал Нартай. - Я - сам по себе!..
   До Эдика сразу дошло, чего хочет Нартай, и он тревожно закричал:
   - Не сходи с ума, идиот!!! Клаус же сказал, что из Мюнхена уже выеха-
ла полиция!.. Не вздумай светиться со своей бандурой!
   - Там семнадцать километров, а здесь всего два! - крикнул Нартай,  но
все еще продолжал стоять в нерешительности.
   По странному совпадению Уве Зергельхубер сказал то же самое по-немец-
ки.
   - Там семнадцать километров, а здесь всего лишь
   два... - пробормотал Уве.
   Он подошел к тоненькой молоденькой яблоньке, заботливо привязанной  к
толстому деревянному колу, выдернул этот кол из  земли  и  направился  к
своему "мерседесу".
   - Ох, шайзе!.. Там же дети, дети, дети... - простонал Руди  Китцингер
и, сильно припадая на искалеченную ногу, побежал к своему "гольфу".
   - Папа! Руди!.. Эдуард!.. - закричал Клаус, садясь за руль  полицейс-
кого "БМВ". - Оставьте свои автомобили! Если хотите помочь, садитесь  ко
мне!.. Нацисты все равно никому не дают подъехать к вонхайму!.. Они  пе-
реворачивают и жгут все машины, которые пытаются приблизиться!..
   - Мою машину не перевернешь, - криво усмехнулся Нартай и, судя по то-
му, как сузились его глаза, Катя поняла, что Нартай принял окончательное
решение. - Кишка у них тонка, Катерина, - перевернуть мою машину!  Сжечь
меня можно, а перевернуть?! Как говорят в Одессе - мне с них смешно!
   И Нартай побежал к огромному сараю.
   Молниеносно протрезвевший Петер выскочил из дому с винтовкой  "манли-
хер" и коробкой патронов в руках. Он  сунул  Наташе  винтовку  и  быстро
спросил:
   - Ты еще помнишь, как с этим нужно обращаться?
   Старая, толстенькая Наташа взяла "манлихер", умело зарядила его, пос-
тавила на предохранитель.
   - О'кей, беби! - похвалил ее Петер. - Уведи детей и Катю в  "келлер".
Я скоро...
   - Ты надолго? - глуповато-растерянно, по привычке, спросила его Ната-
ша.
   - Как управлюсь, - так же привычно, по-крестьянски ответил ей Петер.
   - Петер! - крикнул ему Клаус. - Останьтесь с женщинами!..
   - С ними Наташа. Этого хватит... - ответил Петер.
   И в это время все услышали, как за домом загрохотал  танковый  двига-
тель! Лязгнули танковые гусеницы и через две секунды из-за дома появился
русский танк Т-62, грозно покачивая длинной пушкой.
   Двигатель был еще холодным и танк изрыгал удушливые, синие клубы  ди-
зельного дыма.
   Люк механика-водителя был открыт настежь, и  все  увидели  злобно-ра-
достное лицо Нартая. На голове Нартая был уже надет старый, видавший ви-
ды шлемофон.
   Нартай включил свою "персональную" громкую связь  и,  перекрывая  все
звуки, включая рев собственного двигателя, в ночное небо  "Китцингер-хо-
фа" рванулся его голос, усиленный мощными динамиками:
   - Меня не перевернешь!!! Дядя Петя, давай ко мне! Ком  цу  мир,  дядя
Петя!.. Ду мус хельфен мит! Мне одному с башней не  справиться!..  Альзо
лос!!! Через верхний люк... Абер шнель, дядя Петя!!!
   Словно и не было ему семидесяти, Петер в одно мгновение  вскарабкался
на башню, с трудом протиснулся в открытый башенный люк и исчез в танке.
   - Лос, лос, Клаус!!! Нихт вартен мих!.. -  гремел  голос  Нартая  над
"Китцингер-хофом". - Их фарен гераде аус дурх вальд!  Я  пойду  напрямик
через лес, говорю!.. Двигай, едрена вошь! Форвертс!!!
   Жена Руди Китцингера и Сузи Зергельхубер, открыв рот, смотрели на На-
ташу, ждали хоть каких-нибудь объяснений.
   Наташа фальшиво улыбнулась, попыталась сказать легко и непринужденно,
как это и было условлено заранее:
   - Ах, мой Петер - такой чудак!.. Поехал в бывшую ГДР,  купил  там  на
фломаркте у кого-то эту машину... Зачем? Понятия не имею...
   Джефф Келли, Руди Китцингер и Уве Зергельхубер, уже сидевшие в  поли-
цейском "БМВ", тоже были потрясены появлением танка не меньше, чем сооб-
щением о поджоге вонхайма.
   Клаус тяжело вздохнул, посмотрел на Эдика. Эдик пожал плечами,  отвел
глаза в сторону.
   - О, майн Готт... - сквозь зубы сказал Клаус и  погнал  желто-зеленый
"БМВ" к станции.
   Двигатель танка взревел большими оборотами, вспыхнул могучий  прожек-
тор на башне, и танк рванулся в черноту узкой лесной тропы, сокрушая  на
своем пути все, что мешало его движению.
   И уж совсем дико прозвучало в ночном баварском лесу из  мчавшегося  и
грохочущего танка:
   - Когда-то копыта коней моих предков...
   Давненько я так не надирался!
   Как говорится, - не по силам и не по возрасту.
   Эти маленькие, симпатичные, сорокаграммовые "доппели" -  днем  в  ев-
рейском ресторанчике, а вечером - во французском - вконец доклевали  ме-
ня. Укатали сивку крутые горки...
   В отель я вернулся уже такой пьяный, что  ночной  портье,  протягивая
мне ключ, увидел мое лицо и тихо простонал:
   - О, найн!..
   Он быстро вышел из-за своей конторки, крепко взял  меня  под  руку  и
трогательно проводил до самых дверей моего номера.
   Какое-то время он терпеливо наблюдал за тем, как  я  пытаюсь  попасть
ключом в замочную скважину, а затем решительно отобрал  у  меня  ключ  и
сделал это сам.
   Только убедившись в том, что я плотно сижу в кресле  и  улыбаюсь  ему
бессмысленно и приветливо, портье пожелал мне спокойной ночи и ушел, ти-
хо притворив за собой дверь.
   В кресле я подремал минут десять, а потом проснулся. Сна - ни в одном
глазу!
   Мало того, меня обуяла жажда немедленной творческой  деятельности.  Я
придвинул кресло к туалетному столику, разложил перед собой сценарий.  Я
решил, что именно сейчас, когда я пьян и раскован, когда  во  мне  резко
притуплено излишне бережливое отношение к тому сценарному эпизоду, кото-
рый необходимо безжалостно сократить, я сумею отыскать  наиболее  безбо-
лезненный и элегантный способ кастрировать свое детище  так,  чтобы  оно
хотя бы внешне сохранило вид мужественный и бравый.
   Для начала операции нужно было найти очки и шариковую ручку. Не  сту-
чать же на пишущей машинке глубокой ночью!
   Но для того, чтобы найти очки и ручку, мне самому необходимо было чу-
точку протрезветь. Буквально самую малость.
   Я выполз из кресла, доскребся до туалета, и старым, проверенным  спо-
собом облегчил себе поиски очков и моего любимого "паркера".
   Почистил зубы, умылся холодной водой и сел за сценарий.
   Тэк-с... Ну-ка, ну-ка, где у нас эта сцена приезда немецкого инженера
к русскому царю?.. Ага!.. Вот она...
   Ну какого черта они со своими  камерами,  актерами  и  осветительными
приборами полезли в этот дорогостоящий, чисто баварский интерьер?!  Кли-
нические идиоты! Согласились бы снимать русские эпизоды в России, о  чем
я их умолял еще в прошлый свой приезд, - и липы не было бы,  и  обошлось
бы им это раз в десять дешевле!..
   Наши сейчас за валюту, как говорит Нартай, на уши встанут и еще хвос-
том помахивать будут! Плати свободноконвертируемую, и снимай хоть в Зим-
нем дворце, хоть в Грановитых палатах!..
   А я теперь должен перелопачивать хорошо написанный эпизод. Делать  из
него какой-то информационный огрызок...
   Да, я - профессионал. Да, я делал такое сотни раз в  своей  жизни.  Я
переписывал диалоги прямо на съемочной площадке, я вносил поправки в уже
отснятый материал при озвучании, когда недреманное око цензуры углядыва-
ло в моих текстах некоторое "сомнительное" вольтерьянство, а  потом  бе-
зуспешно пытался доказать бдительной редактуре Госкино СССР, что  ничего
плохого про Советскую власть сказать не хотел! Что я не меньший защитник
и ревнитель нашей идеологии, чем они! В конце концов, я  воевал  за  эту
страну! И кому, как не мне...
   Ну, и так далее. Не менее постыдное, хитренькое и унизительное. А по-
том возвращался после таких обсуждений домой, на студию, и все  равно  -
переписывал, перепридумывал, сглаживал углы. Лишь  бы  спасти  сценарий,
спасти фильм... Спасти себя.
   Но это было тогда. Там. В то время...
   Сейчас-то мы чихать хотели на  всю  идеологию.  Сейчас  важно,  чтобы
спонсору понравилось. Вали, ребята, кто во что горазд!  Побольше  крови,
максимум голых титек и задниц, и обязательно пусть  Он  Ее  употребит  в
ванной или бассейне! И хорошо бы это снять из-под воды!  Очень  эффектно
может быть! О-о-очччень!!!
   Я залез в сумку и вытащил теплую бутылку джина "Бефитер" и отначенное
от аэрофлотовского пайка яблочко.
   Выпил, закусил и снова сел за свой сценарий.
   И вдруг он мне так не понравился, таким  показался  скучненьким,  ме-
леньким и никчемушненьким, что я чуть не заплакал.
   Боже ты мой!.. Ну, кому сегодня нужно такое кино?!  Кому  может  быть
интересной история полуторавековой давности, смахивающая на  позавчераш-
ний день? Возможно, что позавчера это и было бы симпатичным и  забавным,
но сегодня...
   Я снова отхлебнул из бутылки "Бефитера" и откусил от  мучнистого  яб-
лочка.
   А не пошли бы вы все с вашим кинематографом к такой-то маме?!
   Как можно вообще серьезно думать о