к завтрашнему отъезду.
   У Катьки там после всех платежей: кранкенферзихирунг - это  страховка
по болезни, за квартиру, на питание (тут мы обычно сбрасывались поровну)
- еще оставалось марок восемьсот пятьдесят. Она последнее  время  меньше
работала на Мариенплац. Уже тяжеловато ей было... Ну, а билет на самолет
Джефф ей из Америки привез. Там у него какие-то военные льготы, да и во-
обще, билет туда и обратно иногда стоит меньше, чем в одну сторону.
   Надо сказать, что за эти пару дней Катька изменилась до неузнаваемос-
ти! Раньше, вы же знаете, ей палец в рот не клади. Она кого угодно в се-
кунду отошьет. А тут... Другой человек! Абсолютно!
   Носит свой живот по "Китцингер-хофу" в состоянии  полной  прострации,
смотрит сквозь тебя в никуда, отвечает не сразу - через паузу,  со  всем
соглашается, не хохмит, даже гитару в руки не берет!
   Только, время от времени, очнется и  начинает  так  тревожно  огляды-
ваться - здесь ли Джефф?.. Увидит его, вздохнет так судорожно, на глазах
слезы. Шмыгнет носом и снова уплывет куда-то. Ну, не в себе человек!..
   Мы с Джеффом, как двое ханыг после пьяного толковища у нашей московс-
кой пивной, - у него фингал под глазом величиной с блюдце, у  меня  губа
верхняя вздулась так, что про Мариенплац на неделю забыть нужно.  А  это
минус почти пятьсот марок...
   Через час вернулись Наташа с Катькой, привезли "Абендцайтунг" - газе-
та такая вечерняя. Там на первой странице про вчерашнее нападение на наш
вонхайм всякие страсти были написаны. И что в отражении  атаки  нацистов
приняли участие широкие слои местного населения. Фамилии  наши  были  не
названы, и про танк, слава Богу, упомянуто тоже не было. Наверно,  ихние
спецслужбы газете хвост прижали.
   Поздно вечером, когда уже все легли спать,  слышу  подъехала  машина,
хлопнула дверца, и машина сразу же укатила. А через  полминуты  -  тихий
стук в мою дверь. Я как раз лежал, читал "Абендцайтунг".
   - Войдите, - говорю.
   Дверь осторожно открывается и на пороге стоит Нартай.
   Бледный, щеки ввалились, скулы торчат, весь дрожит и за косяк держит-
ся. Вот-вот упадет! Но глаз у него сверкает, и весь  он  какой-то  почти
незнакомый.
   Я с койки вскочил, подхватил его под руки, усадил, спрашиваю:
   - Господи! Нартайчик, что с тобой?! Где это тебя мордовали?
   - Меня Лори привезла... - отвечает, а сам еле шевелит губами. - У те-
бя выпить нечего? А то я сейчас на пол брякнусь...
   Оставалось у меня граммов сто пятьдесят коньяку в бутылке, я ему  все
и вылил в чайную чашку. Он засадил эти сто пятьдесят, посидел,  уставив-
шись в одну точку, отдышался и говорит мне:
   - Она хочет, чтобы я здесь навсегда остался... Она говорит, что у нее
никого лучше меня не было.
   - Сколько раз ты ее трахнул? - спрашиваю я его напрямик.
   А он поднимает глаза к потолку и начинает считать  про  себя,  шевеля
губами и загибая пальцы. Я как завороженный смотрю на его руки и в  ужас
прихожу!
   - Восемь раз... - говорит Нартай. - Нет, девять!.. Последний раз сей-
час по дороге, в машине.
   - Ну, ты - гигант!!! - искренне восхитился я.
   - Она говорит, что теперь любит только меня...
   - Еще бы! А ты?
   - А я молчу.
   - Ну и дурак! Говорил бы ей тоже. Бабам всегда это приятно.
   - Не могу, Эдик... Это же будет неправда. Я же  не  люблю  ее.  Я  ее
только хочу, понимаешь?..
   - Понимаю.
   - Я ее теперь все время хочу! - говорит Нартай и встает.
   - Ну, хорошо же!
   - Чего хорошего?! Я ее и сейчас хочу! Не видишь,
   что ли?!
   Я посмотрел и увидел. Хочет. Жутко хочет!
   - Кошмар какой-то! - говорит Нартай. - Мне же в таком состоянии  даже
к людям не выйти...
   - Успокойся. Все уже спят. Пойди, прими холодный душ и  ложись.  Тебе
отдохнуть надо.
   - Я хотел в танке прибраться... - говорит Нартай. -  После  вчерашней
катавасии там бардак жуткий - и гильзы стреляные, и что-то там во  время
гонки грохнулось, я даже не посмотрел - что, и потом, когда мы тот авто-
бус тормознули, тоже что-то разлетелось...
   - Хорошо, - говорю. - Иди, богатырь ты наш половой, приберись, а  душ
примешь потом. Тебе помочь?
   - Нет, нет, я сам справлюсь, - отвечает он и на слабых своих ножонках
идет к двери.
   Останавливается в проеме и так сконфуженно спрашивает:
   - Ты человек опытный в этом деле, Эдик... Ты мне честно скажи, девять
раз - это нормально или мало?.. Потому что я еще не знаю - сколько надо,
и поэтому...
   - Ты - сексуальный  маньяк,  половой  психопат,  сорвавшийся  с  цепи
ебарь-террорист - вот, что я тебе скажу!!! Девять раз - это на троих баб
за глаза и за уши хватит, кобель необузданный! - заорал я.
   - Спасибо, Эдик, - говорит Нартай. - Я уж думал,  что  после  Флорки,
помнишь, я тебе рассказывал, я вообще никуда не гожусь...
   И уходит к своему танку, оставив дверь моей  комнаты  открытой.  А  я
снова ложусь читать "Абендцайтунг".
   Слышу, как он там открывает башенный люк, как по-стариковски кряхтя и
охая, залезает в танк, как возится там...
   Не успеваю я осилить и пяти строк, как слышу его голос,  приглушенный
броней:
   - Эдик!!! Эдик!.. Скорее!!!
   Я - газету в сторону, ноги в тапочки, и к танку!
   Одним махом взлетаю на башню, заглядываю в люк, кричу:
   - Что случилось, Нартайчик?!
   - Тихо ты! - слышу из танка сдавленный, совершенно изменившийся голос
Нартая. - Тебе что, яйца прищемили? Чего ты орешь? Залезай в танк  быст-
ро! И люк за собой закрой...
   Слово даю, я у него такого голоса еще ни разу не слышал.  Ну,  думаю,
совсем перетрахался малый...
   Ныряю в танк, а там горят все светильники, и на полу боевого  отделе-
ния, сразу за креслом механика-водителя, между стеллажом с аккумулятора-
ми и оторванной от охраняющего щитка коробки для запасных лент спаренно-
го пулемета, на днище корпуса, открыв рот, сидит помертвевший  Нартай  в
огромной, рыхлой куче немецких денег!..
   Будто кто-то сгреб со всего "Китцингер-хофа" опавшие осенние листья и
вывалил их в наш танк.
   А там и десятки, и двадцатки, и  пятидесятимарковые  купюры,  и  ноги
Нартая просто тонут в этой куче, а руки он держит перед собой, словно на
него ствол наставили. Так боится притронуться к этим деньгам. А  их  там
тысячи и тысячи марок!
   - Мамочка родная!!! - ахаю я. - Что же это?! Что же это такое?
   Нартай поднимает на меня потрясенные глаза и шепотом говорит:
   - Это... документы, Эдик... Секретные... Стратегические...
   - Что-о-о?!
   - Вот... - Нартай разгребает денежную кучу и вытаскивает  из-под  нее
небольшой металлический ящик с распахнутой крышкой и  сломанным  замком.
Такой маленький обычный канцелярский сейфик. - Я его в коробку  для  за-
пасных пулеметных лент спрятал, а кронштейн коробки сломался... Видишь?
   И показывает мне оторвавшуюся от щитка пустую коробку для лент.
   - Он из нее и выпал... А потом его, наверное, мотало по всему  днищу,
било по броне, замок и не выдержал...
   - Как же ты вчера ночью не увидел? - спрашиваю.  -  Когда  уже  домой
вернулись...
   - Я светильник не включал. Старик через башенный люк вылез, я - через
свой, лобовой... Эдик! Эдик!.. - и неожиданно, со слезами на глазах, на-
чинает говорить на казахском языке!
   Я только разбираю, что он все время повторяет - "Эдик!", "Эдик!".
   - Нартайчик, миленький... Я ничего не понимаю! - говорю.
   - Я тоже... - шепчет Нартай.
   Сидим, как два оглушенных идиота в этой ужасной куче  денег,  смотрим
друг на друга и слова сказать не можем.
   И тут я начинаю все, все понимать про эти деньги! Только боюсь Нартаю
сказать. Он же столько времени охранял этот вонючий  канцелярский  ящик!
Так хотел уберечь эти "Военные", "Стратегические",  "Совершенно  Секрет-
ные", чтобы они никому, никогда не причинили вреда!.. Он так хотел спас-
ти мир.
   Стянул я с себя рубашку, застегнул на все пуговицы, завязал на горло-
вине рукавами - получился мешок. Сгребли туда эти бундесмарки,  утрамбо-
вали, выключили светильники, задраили люки и поволокли мешок в его  ком-
нату.
   Вывалили эти воровские бабки на кровать, и он, с таким отрешенным ви-
дом, в совершенно сомнамбулическом состоянии, медленно так  ворошит  эту
кучу... Ну, все, думаю, чокнулся паренек...
   А он вдруг застыл на месте, словно  его  парализовало,  а  потом  как
подпрыгнет, как заблажит:
   - Ах, суки грязные!!! Дешевки позорные!!! Говна кусок,  мать  вашу  в
гроб, в душу!.. Сволота немытая, пьянь подзаборная!.. Стрелять их, стре-
лять!.. На куски рвать!.. Гады-ы-ы!..
   И тычет мне в нос десятимарковую бумажку, и кричит не своим голосом:
   - Читай!!! Читай, что здесь написано!..
   А там, на этой купюре, что-то чернилами накарябано.
   - Тихо, Нартайчик, тихо, родненький... Успокойся, дружочек ты мой,  -
говорю. - Не могу я прочитать. Здесь не по-нашему написано.
   - Здесь по-моему написано! - хрипит Нартай.  -  По-казахски!..  Здесь
написано: "Это деньги мои. Н.С." Нартай Сапаргалиев! Видишь?!
   И тяжело дыша, начинает рыться в этой чудовищной денежной  куче.  Ну,
абсолютно, как собака, когда кротовую нору разрывает!
   Достает еще одну десятимарковую  бумажку  со  своей  подписью,  потом
еще...
   Скомкал в кулаке свои тридцать марок, выбросил  их  в  общую  кучу  и
опустился на пол рядом с кроватью. И так горестно спрашивает:
   - Как?.. Как они могли?..
   Слава Богу, думаю, сам догадался. Не я ему нож в спину всадил.
   Заварил я кофейку, набухал побольше сахару, чтобы поддержать его  си-
лы, заставил выпить чашечку. Успокоился немного...
   - Как жить, Эдик, после всего этого? - спрашивает. -  На  эти  деньги
должны были построить памятник нашим ребятам, которые во вторую  мировую
погибли и в вашем сраном Афганистане... Святое дело. А они...
   - Пей, пей кофеек, - говорю. - Прихлебывай. Жаль, водки нет!
   - Нет, - говорит Нартай. - Хорошо, что кофе, а  не  водка...  Я,  как
вспомню эту постоянно налитую рожу нашего  полкового  начфина,  так  мне
блевать охота. У него по харе было видно, что на нем клейма  негде  ста-
вить!.. А вот, что наш полкаш... Сергеев... В жизни бы не поверил! Такой
мужик был - танк хорошо водил, не шустрил ни перед  кем...  Точно,  этот
жлобяра-начфин его по пьянке огулял! Е-мое, чтоб не сказать хуже, в кого
теперь верить?..
   Потом взялись считать деньги. Часа полтора  считали,  все  сбивались,
начинали заново считать... Ну, не держали мы в руках никогда столько де-
нег! Их там, в конце концов, оказалось семьдесят  четыре  тысячи  триста
сорок марок.
   - Весь полк обокрал... - говорит Нартай и  так  аккуратно  складывает
десятки к десяткам, двадцатки к двадцаткам, пятидесятки к  пятидесяткам.
- Почти сто танковых экипажей! А нам еще был ракетный  дивизион  придан,
автобат, строители, ремонтники... Три тысячи живых людей обманули! И ме-
ня, бляди, соучастником сделали. Лишь бы я им в своем танке  эти  деньги
через границу перевез... А я, как мудак, трясусь над этим ящиком! Как же
- "Документы"! "Совершенно секретные"!  "Служу  Советскому  Союзу"!..  А
когда вы нас с танком спиз... Когда мы с танком границу не  прошли,  они
обгадились со страху, и нас заложили... Это после того, что мы  на  всех
смотрах, на всех инспекторских проверках, маневрах для них  же  уродова-
лись! Мы с танком корячимся, а им, сукам рваным, ворюгам дешевым, - зва-
ния, оклады, должности!..
   То он слова вымолвить не мог, то его теперь было не остановить.  Лад-
но, думаю, пусть выговаривается. Молчать хуже. Я и стараюсь  в  нем  эту
болтовню поддержать:
   - Что же ты теперь с этими деньгами делать будешь? - спрашиваю.
   А он достает из-под кровати большую картонную коробку - он неделю на-
зад своей старшей сестре какие-то фасонистые сапоги на осенней распрода-
же в магазине "Дайхманн" купил, выкидывает эти сапоги из коробки и начи-
нает укладывать туда пачки денег.
   - Что-нибудь придумаю, - говорит.
   Я смотался к себе в комнатку,  захватил  сегодняшний  "Абендцайтунг",
вернулся к нему и показываю:
   - Гляди, что написано... Новое  Российское  министерство  иностранных
дел все свое посольство в Бонне и все консульства в полном составе поме-
няло! И вот уже фотография новой вывески у нашего  мюнхенского  консула-
та... Смотри: "Генеральное консульство России в Мюнхене". Понял? Не "Со-
юза Советских Социалистических Республик", а России!  Может  быть,  хоть
что-то переменилось?.. Может, сдать эти бабки  нашим  новым  официальным
властям? А?
   - А вот на-ко, выкуси! - говорит Нартай и сует мне в  нос  маленькую,
смуглую фигу. - Ты эти новые власти видел?! Ты про них  что-нибудь  зна-
ешь?! А может, они хуже прежних?! Нет уж, хрен вам! Раз я теперь один за
эти деньги отвечаю, я сам и решу, что с ними делать!
   ...А наутро сидим, завтракаем  вшестером  -  Петер,  Наташа,  Катька,
Джефф, Нартайчик и я.
   Самолет у Катьки с Джеффом только в шесть часов вечера, времени у нас
еще навалом, сидим, треплемся про будущее Катькино житье-бытье в  Амери-
ке.
   Петер все похмелиться порывается - он с вечера перекушал  малость,  и
клянчит у Наташи хотя бы бутылку пива. А она ему не дает. Ну, как  обыч-
но...
   И вдруг Нартай спрашивает:
   - Джефф! У тебя бабки есть?
   - Нет, - говорит Джефф. - Они уже умерли. Но с ребенком нам будет по-
могать моя мама.
   - Вот бестолочь! - говорит Нартай. - Я тебя спрашиваю - у тебя деньги
есть?
   - Сколько тебе? - и Джефф тут же с готовностью лезет в карман.
   - Тьфу ты! - начинает злиться Нартай. - Я тебя спрашиваю - в  Америке
у тебя есть деньги? На что вы собираетесь ребенка воспитывать?
   - А-а-а... - наконец врубается Джефф, обнимает Катьку за плечи и улы-
бается. - Нет, Нартай. В Америке у меня денег  нет.  Только  ежемесячное
жалование. И сейчас, в связи с женитьбой на Кате, оно у меня станет дол-
ларов на двести меньше. Но я думаю, что нам его хватит. Первые  два  или
три года будет немножко трудно, но потом...
   - Потом - суп с котом, - обрывает его Нартай. -  Для  ребенка  первые
три года - самое главное! Это я по своим сестрам знаю. Ладно...
   Он наклоняется, достает из-под стола большую  обувную  коробку  фирмы
"Дайхманн" и ставит ее на стол.
   - Вот вам с Катькой свадебный подарок от всего личного состава бывшей
советской воинской части сто пятьдесят шесть  двести  пятьдесят  четыре.
Даже не столько вам, сколько вашему будущему ребенку. И чтобы ему  ни  в
чем никакого отказа! Ребенок - есть ребенок...
   И снимает крышку с коробки. А там...
   Знаете, в телевизионных американских боевиках почти всегда  действует
такой деловой чемоданчик - атташе-кейс.  С  миллионом  долларов.  Кто-то
обязательно открывает его, а там - пачки, пачки... И вот, сколько бы раз
ни смотрел, все равно - производит впечатление! Хоть  нас  всю  жизнь  и
воспитывали в презрении к деньгам и почтении к идее.
   Так вот, когда Нартай снял крышку с обувной коробки, когда все увиде-
ли, что там такое - так все обалдели! Настоящий шок. Немая сцена из "Ре-
визора".
   Уж на что я был подготовлен... Не к поступку Нартая - к виду этих де-
нег. Сам ночью помогал складывать их по сотне штук в пачку. И точно пом-
ню, что офицерских пятидесяток была одна пачка и шесть  пачек  двадцати-
марковых купюр. А десятимарковых - явно солдатских, ровно пятьдесят семь
пачек. Оставшиеся триста сорок марок лежали сверху, россыпью.
   Так вот, я и говорю, уж на что я был подготовлен, и то сижу, не  могу
слова вымолвить...
   Наташа побледнела, уцепилась  за  стол  руками,  чтобы  со  стула  не
упасть... Ну, совсем плохо старухе!
   У Петера нижняя челюсть отвисла - вот-вот протез выпадет! Замер,  как
истукан.
   Джефф, как улыбался до того, как Нартай открыл коробку, - так и  улы-
бается. Только теперь - тупо и бессмысленно. Будто эта улыбка  примерзла
к нему.
   И только одна наша Катька, железная наша подружка, смотрит на эту ту-
чу денег своим красивым и печальным глазом, отрицательно качает  головой
и тихонько отодвигает эту коробку от себя.
   Тогда Нартай берет ее ладони в свои руки и тихо говорит только ей од-
ной:
   - Катюшка... Когда-то копыта коней моих предков... Ты знаешь, как там
дальше. Так вот, я тебе клянусь, эти деньги - чистые. На них должны были
купить памятник ребятам, погибшим ни за что, ни про что... Но разве мож-
но купить память о мертвых? О них или помнят, или забывают. И  тогда  не
помогают никакие памятники. Возьми эти деньги для своего ребенка.  Научи
его помнить о хороших людях, которым не удалось дожить до светлого часа.
Сделай из своего ребенка доброго, настоящего человека, и это будет самым
лучшим памятником тем мертвым ребятам...
   Отпускает Катькины руки, встает из-за стола и уже всем говорит:
   - Остальное вам Эдька расскажет. А мне нужно звонить  на  озеро.  Там
Лори ждет моего звонка. Я обещал...
   Через час пришедшая в себя старая, толстенькая Наташа на всех доступ-
ных ей языках орала, что никуда не отпустит "свою" беременную девочку  с
такими огромными наличными деньгами! Что никто в мире не возит  с  собой
деньги в карманах!.. Наконец, когда она объяснила всем нам, что мы дикие
люди, она посадила Катьку в машину, забрала коробку с деньгами и  помча-
лась в наш местный банк.
   Там она обменяла Катькины марки на доллары, доллары на  именной  чек,
заставила Катьку расписаться в сотне банковских бумаг, и вместе с  чеком
на имя фрау Катерины Гуревич привезла Катьку обратно в "Китцингер-хоф".
   К их возвращению мы, все четверо мужиков - Петер, Джефф, Нартай и  я,
были уже такие пьяные, мы успели уже так накушаться, что даже, когда  во
второй половине дня пришла пора ехать в аэропорт, выяснилось, что  кроме
Наташи никто за рулем сидеть не может. А нам нужны были  две  машины.  И
пришлось вызывать Уве Зергельхубера с его "мерседесом"...
   А потом, перед отлетом, было море слез, трепотни и  разных  криков  и
обещаний, и к нам даже подошли двое полицейских и спросили -  все  ли  у
нас в порядке?..
   Эти засранцы - Катька и Джефф, позвонили нам из Нью-Йорка,  прямо  из
аэропорта Кеннеди, как только приземлились и получили багаж.
   Им даже в голову не пришло учесть разницу во  времени!  Ну,  Джефф  -
пьяный был... Хотя за семь часов полета, если не добавлять,  тоже  можно
было немного протрезветь. Но Катька-то, существо четкое  и  на  редкость
деликатное, могла бы сообразить, что если у них в Нью-Йорке сейчас вечер
только начинается, то у нас в "Китцингер-хофе" уже очень глубокая ночь!
   Тем более что эти счастливые говнюки обязательно хотели поговорить  с
каждым из нас...

   Часть Двадцать Пятая,
   рассказанная Автором, - о том, как приход Новой Власти и  возникнове-
ние Новой Жизни в одной, отдельно взятой  стране,  резко  меняет  судьбы
своих граждан, находящихся даже в других государствах...

   - Если бы вы видели, как старикам Китцингерам понравились  ваши  мос-
ковские подарки! - сказал мне Эдик. - Наташа  полдня  ходила  с  мокрыми
глазами, а потом позвала к себе все семейство  Зергельхуберов,  торжест-
венно показывала им рушник и рассказывала про Украину. Конечно, то,  что
она помнит... А Петер всем налил по десять граммов  вашей  "Горилки",  а
остальное спрятал куда-то. Он заявил, что  "Горилку"  ему  привез  самый
главный русский писатель к Рождеству. Что, правда, потом не помешало ему
нализаться обыкновенным "Корном".
   - Как была воспринята матрешка с лицом Горбачева!?
   - Ох, черт... Не хотел говорить, но раз уж вы сами... Матрешка произ-
вела чуточку обратный эффект, - смущенно сказал Эдик.
   - Мне хотелось, чтобы это выглядело посмешнее, - огорчился я. - Я ду-
мал, что у него хватит чувства юмора...
   - Юмора у него почти всегда хватает, - сказал Эдик. - Это вам не  На-
таша, которая все воспринимает в масштабе один к одному. И все  понимает
буквально. Но с горбачевской матрешкой  мы,  конечно,  с  вами  завалили
ухо... Дело в том, что немцы обожают Горбачева! Раз он разрушил Берлинс-
кую стену - он для них уже святой!.. А  когда  у  него  отобрали  прези-
дентство - они вообще возвели его в ранг великомучени