эропорту вовсю шустрили фарцманы и мажоры,  только  теперь  числом
поболее да понаглее.
   На выходе толпилась туча одинаковых молодцов разного возраста и  вида
в кожаных курточках с чужого плеча. Все они небрежно крутили на  пальцах
ключи от своих машин и, выискивая в  толпе  наиболее  стоящего  клиента,
спрашивали: "Куда едем?". А потом заламывали такую цену, от которой  пе-
рехватывало дыхание и возникало испепеляющее желание стрелять,  стрелять
и стрелять! Длинными, нескончаемыми очередями!
   Таксисты стали совсем симпатяги - до Москвы только за доллары. На ху-
дой конец - немецкие марки. Но вдвое больше...
   В некоторых такси сидели хорошенькие молоденькие проститутки с бутыл-
кой коньяка, заряженной клофелином, чтобы после второй рюмки  клиент,  в
лучшем случае, проснулся бы в мерзлом придорожном кустарнике без  намека
на портки, багаж и деньги, а в худшем - отыскался бы  через  недельку  в
ближайшем лесочке, припорошенный грязным обледенелым снежком...
   На вполне пристойных западных машинах тихонько патрулировали  "боеви-
ки" и рэкетиры, зорко вглядываясь в  багаж  прилетевших  иностранцев,  в
фирменные коробки соотечественников, вернувшихся с видиками, телевизора-
ми или компьютерами. И если такого счастливца никто не встречает,  более
чем вероятно, что как только его такси тронется к Москве - за ним  сразу
же последует одна-две машины "боевиков". Он и десяти километров не успе-
ет проехать, как его тормознут, заставят съехать на боковой проселок,  а
там хорошо если только надают по мордам или вырубят полицейской дубинкой
по башке. Будешь возникать и рыпаться - пристрелят запросто...
   Валить, валить надо к чертовой матери! Не от страха,  не  за  хорошей
жизнью - там своих заморочек хоть жопой ешь. Я поездил, на  все  насмот-
релся. Сваливать надо от всех этих наших совковых рыл, от беспредела, от
постоянного унизительного состояния собственной беспомощности, когда  от
тебя ни черта не зависит и ты ничего не можешь изменить.
   Надо отваливать, и как можно быстрее и четче. Никаких эмоций, никаких
правозащитных лозунгов и вонючих диссидентских  всхлипываний.  Все  надо
делать тихо, аккуратно и в хорошем темпе.
   А манеж во всех цирках мира одинаковый - тринадцать метров.
   Я втиснулся в рейсовый автобус, благо у меня с собой  кроме  дорожной
сумки не было ни хрена. Все мало-мальски стоящие шмотки я еще в Ташкенте
запаковал в так называемый "Багаж срочной отправки  "Союзгосцирка".  Это
такие деревянные ящики для транспортировки циркового реквизита. Приклеи-
ваешь на ящик специальные бланки, вписываешь в них фломастером - "Отпра-
витель: цирк Ташкентский", "Получатель: цирк Московский", "Багаж артиста
такого-то"... и гори оно все синим пламенем!
   Через пару недель заскакиваешь на Цветной бульвар  в  старый  цирк  -
твой багаж уже стоит на конюшне.
   ...А вокруг серый, с грязными проталинами снег на обочинах, и автомо-
били на шоссе все бесцветные, серые, заляпанные по самую крышу, и  авто-
бус наш несется к Москве, вспарывая  пелену  мокрого  серого  тумана,  и
стекла изнутри потеют, и чтобы хоть что-то увидеть, нужно все время про-
тирать их рукавом или перчаткой. А чего я там, мать их за ногу,  не  ви-
дел?! Ах, дерьмо погода!.. И это через три часа после Ташкента! Где  уже
месяц - плюс восемнадцать-двадцать, где белое, слепящее солнце  в  синем
высоченном небе. Не то, что здесь - черные облака, как потолок в новост-
ройке - подними руку и достанешь.
   Ах! Пацана того, узбечонка, жалко до смерти! Или он не узбечонок был,
а... Как его? Месхетинец, что ли? Да разве в этом дело?! Ему же лет  че-
тырнадцать-пятнадцать всего... И держал он в руках лишь старую армейскую
ракетницу - из нее с десяти метров слону в задницу не  попадешь,  а  они
ему из автомата все кишки наружу выпустили! Это вместо того чтобы просто
морду набить. И он ползет по теплой желтой азиатской пыли, тихо повизги-
вает, как поросеночек, а за ним все это черно-красно-розовое-мокрое  тя-
нется...
   И это под таким солнцем, под таким небом!
   - А вы с Москвы? Вы - местный?
   Я поворачиваюсь. Рядом со мной сидит этакое юное создание с  круглыми
коленками и роскошными ляжками, выпирающими из-под кургузой кожаной  юб-
чонки - короче некуда, и разглядывает меня своими  откровенно  блядскими
глазками. Рожица у нее разрисована неумело, косметика дешевенькая, зубки
давно нечищены, лак с ногтей наполовину облупился, и от  нее  за  версту
разит потом и одеколоном "Кармен".
   - Местный, - отвечаю я.
   - Хорошо вам... - завистливо вздыхает она.
   - Чем же?
   - Счас домой приедете - жена встретит, ребеночек...
   Это она так пытается прояснить ситуацию.
   Дурочка ты моя родная, было бы тебе на пару лет  больше,  я  бы  тебя
сейчас забрал к себе, выполоскал бы в ванне и трахал  бы  как  жучку  до
завтрашнего утра. А потом бы дал денежку на таксярник и... Гуд бай,  бэ-
би! Чао, пупсик! Аривидерчи, киса!
   - А тебя никто не ждет?
   - Меня лично - нет. Я - человек свободный.
   - А что ты в аэропорту делала?
   - А мне сказали - там в стюардессы принимают.
   - И как?
   - А-а!.. Все только обещают, и каждый лезет и лезет.
   - Они, что же, не видят, что ты малолетка?
   - Почему я "малолетка"? Ничего я не "малолетка"!
   - Ну, ты мне мозги не пудри, - говорю я. - Тебе сколько?
   - А сколько вы дадите? - она трусливо косит по сторонам - не видит ли
кто, придвигается поближе и как-то снизу, по-кошачьи, заглядывает мне  в
глаза.
   Хорошенькая, сучка, спасу нет! Помыть, причесать, накормить, воткнуть
для ее образования в видеомагнитофон какую-нибудь порнушку  и...  понес-
лась по проселочной. Взять ее с собой, что ли?
   Еле сдерживаюсь, чтобы не положить руку на ее пухлое колено,  обтяну-
тое плохо заштопанными колготками, и говорю:
   - Да у тебя, зайка, на роже написано - "статья сто семнадцатая, часть
первая".
   - Ой, ну что это вы все так боитесь сто семнадцатой?  -  она  презри-
тельно кривит губки и слегка отодвигается.
   - В тюрьме скучища, кормят плохо, - говорю я. - А ты, я  смотрю,  все
статьи знаешь?
   - А чего... Ну, так это же... Ну, как его? "С лицом, не достигшим по-
ловой зрелости", да? - и она, лапочка моя, даже немного смущается.
   - Молодец! - говорю. - Умница. Пятерка с плюсом.  Так  сколько  тебе?
Четырнадцать - есть?
   - Почему четырнадцать? - обижается она. - Пятнадцать! Но все говорят,
что я уже хорошо оформлена...
   - Правильно говорят. Оформлена ты, действительно, будьте-нате. Но без
меня, ладно? - говорю я и отворачиваюсь к окну.
   Тому пацаненку, который скулил и полз в кровавой пыли, сжимая в  кос-
тенеющей руке свою дурацкую ракетницу, тоже было,  наверное,  не  больше
пятнадцати...
   Москва вообще умом сдвинулась. Какой-то пир во время чумы. Все в ком-
мерцию бросились - рвут, хапают, валюту скупают, открывают счета в  бан-
ках - у нас, за границей. Шустрят так, что от каждого дым  валит.  СП  -
совместные с иностранцами предприятия - как  грибы  после  дождя!  Самые
главные сейчас люди - те, которые смылись из "совка" лет десять тому на-
зад. Сейчас они прилетают  в  наш  зловонный  распад  героями,  деловыми
людьми. Они уже там, за бугром, знают, как напарить ближнего, и  до  сих
пор помнят, как это делается здесь, у нас. Все они - "президенты",  "ге-
неральные директора", "менеджеры", у всех визитные карточки с факсами  и
телексами, бланки, штампы, печати! Наши только от одного вида этих печа-
тей балдеют и в любое дерьмо с головой бросаются.
   Я-то знаю цену всем этим примочкам. Помню, года три-четыре тому назад
мы работали в Стокгольме, и хозяин наших гастролей, отличный мужик,  уже
лет двадцать живущий в Швеции, наш бывший военный моряк, когда-то  дрыс-
нувший со своего эсминца, выплатил мне дополнительные шестьсот  крон  за
несколько лишних выступлений. Я ему и говорю:
   - Иван, дай мне какую-нибудь справку. А то меня на таможне  замучают.
У всех одна сумма, а у меня больше на шестьсот крон...
   - Нет проблем, Эдик, - говорит Иван, пишет на своем  бланке  то,  что
требуется, и подает его мне.
   - А печать? - спрашиваю.
   Иван подводит меня к окну своего бюро, показывает на  противоположную
сторону улицы и говорит:
   - Эдик, вон там, в низочке, есть мастерская  по  изготовлению  всяких
печатей, штампов, бланков, визиток... Сходи туда и закажи себе любую пе-
чать, какая тебе понравится. Хоть с гербом Советского Союза. Это недоро-
го. А у меня никаких печатей нет. Мне тут верят на слово.
   Поэтому, когда через пару дней после прилета в Москву, в  полуподвале
на Стромынке, в роскошно отделанном помещении бывшей дворницкой я, нако-
нец, нашел "офис" Женьки Овчаренко - главы какой-то околоцирковой конто-
ры, я не очень-то клюнул на все эти факсы-телексы и на  девочек-референ-
тов, болтающих по разным телефонам на разных  языках.  Я  Женьке  просто
сказал:
   - Жека, нет ли у тебя концов организовать мне гостевой вызов в Герма-
нию? Хотя бы на месячишко.
   - И ты, Брут... - Женька нажал кнопку  на  телефоне,  смахивающем  на
пульт управления космическими полетами, и когда оттуда раздалось:  "Слу-
шаю вас, Евгений Алексеевич!", сказал:
   - Меня ни с кем не соединять. Я занят.
   Из-под стола Женька достал бутылку семизвездочной "Метаксы" (я  такой
в жизни не видел!) и две рюмки. Мы выпили. И тогда Женька сказал:
   - Эдик, а почему ты хочешь именно правой ногой  почесать  левое  ухо?
Зачем ты так усложняешь ситуацию? Для того чтобы  смылиться  из  "совка"
сегодня существует масса других способов.
   - Я хочу смылиться?! Перекрестись, Женька! Мало мы с тобой  поездили,
мало у меня было возможностей остаться там, за бугром? Ты же знаешь -  я
потенциальный возвращенец...
   - Тогда зачем тебе гостевой вызов? Я могу воткнуть тебя  в  одну  не-
большую группу - в Америку на шесть недель, я как раз  комплектую  прог-
рамму и ты можешь стать ее украшением. И обойдется тебе это гораздо  де-
шевле, чем гостевой вызов. Я беру всего тридцать процентов от того,  что
ты там заработаешь. А в Штатах, как тебе известно, существует цирк "Бар-
нума и Бейли", и ты сможешь там запросто определиться на дальнейшее...
   И тут я подумал, что сегодняшнее  наше  смутное  время  -  это  время
Женьки Овчаренко. И таких, как Женька. Он всю жизнь  был  очень  средним
жонглером и гениальным пронырой. Он не вылезал из зарубежных  гастролей,
куда отбирали лучших из лучших и где  по  гамбургскому  счету  -  Женьке
просто не было места. Поговаривали, что  Женька  слегка  "постукивал"  в
КГБ, но у нас этим занимался почти каждый, кто хотел ездить за  границу,
не имея на это права.
   - Хорошо, Жека, - сказал я. - Сейчас я тебе честно обрисую ситуацию.
   Я вытащил все свои медицинские справки - от выписки из истории болез-
ни Военно-медицинской академии до липовой бумажки  ташкентского  доктора
Анатолия Рувимовича.
   - Если я буду работать в программе - в Америке, в  Германии  или  еще
где, у меня не будет свободной минутки. Сам знаешь - днем репетиция, ве-
чером - представление... Если же я поеду по гостевому вызову -  я  смогу
там хоть немного подлечиться. В Мюнхене, говорят, есть одна  потрясающая
клиника. А у меня от прошлых поездок скопилось немного валютки, и я  хо-
тел бы...
   - Эдик, у меня просто нет времени слушать всю эту херовину, - прервал
меня Женька. - Хочешь темнить? Бога ради! Тебе так удобнее? Нет проблем.
Я же тебя ни о чем не спрашиваю. А все эти  справки  можешь  свернуть  с
трубочку и засунуть себе в жопу. Мне они - до фонаря. Итак?
   Он подвинул к себе блокнот и стал деловито записывать:
   - Значит, первое. Гостевой вызов в Мюнхен?
   - Да. Хотя бы на месяц.
   - На три. Можешь не успеть сориентироваться. Второе - паспорт. Третье
- билет на самолет. Сейчас с этой позицией такая заморочка, тебе  самому
не осилить. Что еще?
   - Да все, вроде...
   - Нет, не все. - Женька открыл вделанный в стену небольшой сейф,  вы-
нул оттуда тоненькую брошюрку и бросил ее на стол. - Это тебе от меня на
память. Бесплатно. Тут ты найдешь все, что тебе нужно.
   Я проглядел брошюрку. Это была подробнейшая  инструкция  о  том,  как
просить в Германии политического убежища, куда нужно идти, что нужно го-
ворить, как нужно держаться, перечень возможных вопросов,  примеры  пра-
вильных ответов, адреса, телефоны и даже фамилии чиновников всех  немец-
ких учреждений, занимающихся приемом беженцев в основных крупных городах
Германии. Включая и Мюнхен.
   - Мне-то это зачем? - фальшиво спросил я, не находя в себе сил выпус-
тить эту брошюру из рук.
   - Эдик! Ты - классный акробат, - сказал Женька и налил еще по  рюмке.
- Сегодня - ты лучший эквилибрист в "совке". Но как драматический  актер
- ты полное говно! И глядя в твои лживые глаза,  я  могу  ответить  тебе
только словами гения русской сцены Станиславского: "Не верю!".
   Я молча пожал плечами и сунул инструкцию в карман куртки.
   - Теперь о деле. - Женька жестко посмотрел на меня. - Как ты  понима-
ешь, все стоит денег. Я завязан на очень солидных  людей  во  всех  этих
сферах...
   Он потыкал пальцем в список необходимых для меня бумаг.
   - Вызов - три тысячи, паспорт в ОВИРе - пятнадцать, консульская  виза
без очереди - пять, за билет в одну сторону - четырнадцать  плюс  две  с
половиной сверху. Инструкция, которая тебе так "не нужна", - полторы. Но
это тебе приз за решительность, конспиратор хуев. И торопись! Цены  рас-
тут каждый день!
   Я быстро прикинул общую сумму - получалось что-то около сорока тысяч.
У меня была заначка на черный день - тысяч двадцать,  но  я  рассчитывал
еще кое-что продать...
   Женька будто бы прочитал мои мысли:
   - Есть другой эквивалент расчета: вызов - пятьдесят долларов, паспорт
- двести, виза - сто, билет - за рубли, сверху  пятьдесят  зеленых.  Это
немного не соответствует курсу, но такие ставки, старик, и я  ничего  не
могу поделать. Если будешь распродавать свои видики-шмидики,  "тачку"  и
хату - могу устроить серьезных клиентов. Платят любой валютой в разумных
пределах. Двадцать пять процентов - мои. Но зато и я  постараюсь  выбить
из них побольше. Так что ты ничего не теряешь. О'кей?
   - О'кей, - сказал я и выпил свою рюмку.
   - Давно бы так, - рассмеялся Женька.
   Он тоже поднял рюмку и только хотел выпить, как его невероятный теле-
фон щелкнул, и голос референта произнес:
   - Евгений Алексеевич. Вашингтон на проводе. Мистер Саймонс.
   - Все, Эдик! Чеши по холодку. Я тебе через пару дней позвоню.
   Он отставил в сторону рюмку с коньяком и поднял телефонную трубку.  И
вдруг, неожиданно для меня, бойко заговорил по-английски.  Вот  это  да!
Кто бы мог подумать?!
   Все-таки я жутко беспринципный тип!
   Всю дорогу от Женькиного офиса до дома я говорил себе: какое счастье,
что у меня есть старый приятель Женя Овчаренко! Какое  счастье,  что  он
может избавить меня от целого комплекса чудовищных предотъездных  униже-
ний, с которыми сталкиваются тысячи наших несчастных эмигрантов, не име-
ющих такого Жени Овчаренко!
   А приехав домой, я понял, что если бы мне пришлось перечислить  пунк-
ты, по которым я хочу навсегда уехать из этой страны, то одним из  таких
пунктов был бы - Женька Овчаренко. Конечно,  нельзя  чтобы  государством
управляли кухарки, но нельзя это государство отдавать и Женьке  Овчарен-
ко. Или ему подобным. Даже если кто-то из них бойко говорит  по-английс-
ки.
   И вот это отсутствие четкой позиции и твердых, принципиальных убежде-
ний во мне самом меня иногда очень и очень пугает...
   На следующий день я захватил с собой маленькую узбекскую дыньку,  ко-
торую привез из Ташкента, подъехал на Бородинскую в "валютник", купил за
одиннадцать долларов большую бутылку шведского "Абсолюта" и  помчался  в
район стадиона "Динамо" - в наши Центральные мастерские по  изготовлению
цирковой аппаратуры и реквизита - к Павлу Петровичу.  На  Пал  Петровича
нельзя жалеть денег - ни "деревянных", ни конвертируемых. Особенно, если
ты хочешь смылиться и рассчитываешь там работать по своей профессии.
   Не потащишь же ты туда пьедестал, который  в  манеж  выносили  пятеро
униформистов. В нем только механических  премудростей  да  электрических
моторов - килограмм на полтораста! Там мне нужно совершенно другое.
   Поэтому я и бросился к Пал Петровичу. Пал Петрович -  механик  Божьей
милостью! Прозвище - "Кулибин", возраст - семьдесят, отличительная  осо-
бенность - пол-литра водки ежедневно при совершенной ясности творческого
мышления и недельный запой один раз в три месяца с полным отключением от
реальной жизни.
   - Не боись, Эдуард, - сказал мне Павел Петрович. - Я тебе сделаю  та-
кой аппаратик, что все уссутся от зависти!
   Он уже выпил стакан "Абсолюта" и теперь деликатно закусывал  тоненько
нарезанными ломтиками дыни. Потом вытер  заскорузлые  пальцы  ветошью  и
стал набрасывать на клочке оберточной бумаги эскиз, сразу же  проставляя
предполагаемые размеры.
   - Вся эта хреновина будет вроде плоского чемодана... -  комментировал
он. - Вот тута кнопку нажал - он раскрывается, и уже не чемодан, а  сто-
лик с ножками. Тама же две трости с кубиками... Отработал на  двух,  вот
отсюда выдернул их, а вот сюда - в центральную дырку - одну вставил. Та-
ма будет вертушка с трещоткой и  стопором.  На  этой  трости  -  делаешь
копфштейн, стоишь одну руку, как хочешь выгибаешься. И все это с  враще-
нием. Ты в какую сторону обычно вертишь? Я уж подзабыл малость...
   - По часовой стрелке.
   - Ага! Точно... Тады нет вопросов. Отработал номер, спрыгнул со  сто-
ла, вот на эту штуковинку нажимаешь, и твой столик обратно  превращается
в чемодан! Ну, как?
   - Замечательно!
   Я вспомнил, что в самолет по "бизнес-классу" принимают всего двадцать
килограмм багажа, и спросил:
   - Он килограмм десять потянет?
   - Ты что, Эдуард? Куды тебе такую тяжесть? Пять - пять с половиной  -
не больше. Я тута в авиационном институте малость  хагээс-тридцать  дос-
тал, так неужто я для тебя пожалею?!
   - Что это за "хагээс"?
   - Сталь такая. Только на космос идет. Тоненькая, легонькая, трех сло-
нов выдержит. У тебя какой рабочий вес? Твой личный?
   - Семьдесят три - семьдесят четыре.
   - Вот и считай, что у тебя  будет  двадцатикратный  запас  прочности.
Хватит тебе?
   - Хватит. Налить?
   - Не, рано пока. Я еще в обед стакан шлепну и будя. Вот я говорю -  с
таким портативным реквизитом можешь где хочешь работать - что в  манеже,
что на сцене в Кремлевском дворце, что на любой эстрадной халтуре!
   Я подумал о том, что если мне удастся продать квартиру, машину и  все
остальное барахло за валюту, то после расчета с Женькой Овчаренко у меня
еще останутся кое-какие деньжата. И надо будет их как-нибудь вывозить за
пределы нашей великой и необъятной. И я спросил:
   - А ножки будут трубчатые?
   - Трубчатые. И неразборные, - Пал Петрович внимательно  посмотрел  на
меня поверх очков. - Но тебе я могу одну ножку сделать с хохмой.  Запих-
нешь туда - чего хочешь. Наварю фальшивые головки от винтов, а стыки за-
полирую так, что никто сто лет не догадается! Сделать?
   - Да мне, вроде, как-то ни к чему...
   - Сделаю! Глядишь и пригодится, - Пал Петрович что-то пометил в эски-
зе. - Слыхал - Левка Гаврилиди в Канаде остался? Пацан один из подкидных
досок - в Египте. Я ему только-только ходули с амортизатором сотворил  -
он на них с подкидной доски тройной сальтоморталь с пируэтом делал...  И
на тебе! На хер ему там ходули?
   - А тебе неохота уехать, а, Пал Петрович? - осторожно спросил я.
   - Не, Эдик. Я там с голоду подохну.
   - С твоими-то руками?!
   - Хоть с руками, хоть без них. Я - человек пьющий. А  тама  этого  не
уважают. Это у нас чем больше закладываешь, тем больше с тобой нянькают-
ся. А тама - извини-подвинься.
   Словно в подтверждение сказанного Пал Петрович налил себе  полстакана
"Абсолюта":
   - Эх, Эдуард, нарушаю я с тобой свой регламент!
   И выпил. Отрезал кусочек дыньки, понюхал его, но есть не стал.  Отло-
жил