Виктор Лихачев.
    Кто услышит коноплянку?


     © Copyright Виктор Васильевич Лихачев, 2001
     Email: ligadost@dubna.ru
     WWW: http://www.dubna.ru/ligadost
     Date: 20 Nov 2001


 * ЧАСТЬ I *

     Глава первая

     Гусиная стая, возвращавшаяся с далекого юга к родным северным озерам, над этим огромным
скоплением домов, труб, машин и людей старалась пролетать как можно быстрее. Гуси летели
сосредоточенно и безмолвно. Но серые путешественники напрасно опасались угрозы с земли: откуда
им было знать, что люди в городах редко смотрят на небо. Особенно в этом городе. Вот и выбивались
гуси из последних сил, только бы поскорее увидеть спасительную зелень лесов и голубую гладь озер.
Могли ли они с высоты своего полета разглядеть улицу в самом центре города, старинный дом из
серого камня? На третьем этаже дома, в тот самый момент, когда гусиная стая пролетала над городом,
возле двери, на которой было написано: "Без вызова не входить", стоял человек средних лет. Точнее,
он не стоял, а нервно расхаживал взад-вперед по коридору, в котором кроме него были еще люди. В
другом месте, в другой очереди этому мужчине кто-нибудь наверняка сделал бы замечание. В самом
деле, кому понравится, когда перед тобой беспрестанно маячит - туда-сюда - что-то бормочущий
человек. В другом, но не здесь. И дело было не в особой терпимости окружавших его людей. Каждый
пришел сюда со своей бедой - болезнью - и целиком находился в своих мыслях и переживаниях.
Человек же продолжал мерить шагами пространство около двери. Бормотание становилось все
громче: "Закон подлости, закон подлости... В такой день... осталось два часа..."
     - Киреев! - раздался голос из кабинета, усиленный динамиками.
Бормочущий вздрогнул и с радостным вздохом быстро шагнул за дверь. Обычно Киреев старался
внимательно осматривать новое место, в какое попадал. Сейчас же он видел только врача и - краем
глаза - молодую медсестру. Врач не посмотрел на него, ответив на приветствие кивком головы и
продолжая писать. На груди его висела визитка: "Хирург Кравчук Владислав Игоревич". Молодой,
цветущего вида. Киреев не без досады подумал: "Самоуверенный тип. Надо будет все красноречие
свое пустить в ход, но обязательно убедить его сделать по-моему". В чем-чем, а в собственном
красноречии он не сомневался. "Ну посмотри, посмотри мне в глаза, милый". Однако врач Кравчук
Владислав Игоревич только бросил сухо, опять не глядя на Киреева:
     - Раздевайтесь до пояса и ложитесь на кушетку.
     - Эта язва, - раздеваясь и стараясь говорить как можно проникновеннее, заговорил Киреев, - меня
со студенческих лет мучает. Сами понимаете, - портвейн дешевый, закусывали сырками
плавленными, если вообще закусывали... Ну вот, я и говорю, что обычно мне хватает попить
недельку-две зверобоя - и все проходит. А этот год для меня тяжелым выдался, наверное, поэтому
посильнее прихватило.
     Он лег на кушетку, подошедший врач, попросив его немного согнуть ноги в коленях, стал пальцами
ощупывать его живот.
     - Вот здесь больно?
     - Да, немного. И левее еще. Угу, вот тут... Интересное совпадение, Владислав Игоревич. На днях
материал готовил, - я журналистом работаю. И одна женщина рассказала, как она своего мужа от
язвы вылечила - сырыми яйцами. Пить нужно месяц натощак, без соли. Говорит, от язвы следа не
остается...
     - Одевайтесь, - опять коротко бросил врач.
Киреев чувствовал, что ни его слова, ни его доверительный тон не производят на доктора
впечатления, и, как это с ним обычно происходило, перешел почти на скороговорку, обильно
сопровождая речь жестикуляцией:
     - Право, я удивился, узнав, что Марина Петровна меня к вам на консультацию послала. Мне,
наверное, следует хорошенько пролечиться, да я это обязательно и сделаю. Но не сейчас, доктор! У
меня сегодня, через два часа встреча очень важная. Очень важная. Хайкин, Иосиф Самуилович -
слышали о таком? Банкир известный. Речь может пойти о крупном заказе... Я статью о нем, дай Бог,
напишу. Друзья показали ему мои прежние работы. Сегодня звонят, говорят, ждет. Такой человек,
нельзя опаздывать. Опоздаешь - и все...
     Кравчук, считая себя опытным психологом, давал Кирееву выговориться. Он был неплохим человеком
и всегда жалел больных, особенно тяжелых. Впрочем, другие в этот кабинет просто не заходили.
Правда, в последние год-два эта жалость стала более отстраненной. Он понял, что у жизни свои
законы, а он всего лишь доктор. Пусть даже хороший. Нельзя все близко принимать к сердцу - так
долго не продержишься.
     И еще одна особенность была у Владислава Игоревича. Он постоянно видел себя как бы со стороны. И
ему хотелось всегда выглядеть достойно. То есть красиво. Кравчук и сейчас чувствовал, как на него
влюбленными глазами смотрит медсестра Оля... Оторвав взгляд от амбулаторной карточки больного,
долгим-долгим взглядом посмотрел на Киреева. Средних лет, со степенной бородкой, а сам весь
какой-то суетливый. Лихорадочно засовывает рубаху в брюки, что-то говорит. Что он говорит?
     - Очень важная. Хайкин, Иосиф Самуилович - слышали о таком? Банкир известный. Речь может
пойти о крупном заказе... Я статью о нем, дай Бог, напишу. Друзья показали ему мои прежние работы.
Сегодня утром звонили, говорят, он ждет. Такой человек, нельзя опаздывать. Опоздаешь - и все...
     - Мне жаль, Михаил Прокофьевич, - Кравчук почти не играл теплоту в своем голосе, - но вам, по
всей видимости, придется пересмотреть ваши планы.
     - Вот, я так и знал. Вы молодой врач, Владислав Игоревич, поверьте, я полностью доверяю вам, но
свой организм я знаю очень хорошо. Попью зверобоя, сырых яиц, а в больницу я не могу лечь.
     - А я вас не могу заставить. Но мой врачебный долг сказать вам о всей сложности вашего
положения. Как говорили древние римляне: терциум нон датур - третьего не дано.
Киреев, который все утро думал о предстоящем разговоре с Хайкиным, представлял то, что он скажет
банкиру, только после этих слов доктора почувствовал некоторое беспокойство. Он гордился своей
интуицией, а она в этот раз молчала.
     - Вы сказали - сложности?
     - Передо мной ваши анализы. Марина Петровна, показав мне их, сказала, что вы живете один.
     - Один, но какое это...
     - Имеет значение? - Кравчук подчеркнуто перебил Киреева.  Теперь  говорить  будет  он.  И
говорить  как  можно  весомее: - Самое прямое: бывают ситуации, когда я предпочитаю говорить с
родственниками пациента. Но в данном случае я буду говорить с вами.
"Что несет этот смазливый хлыщ? При чем тут родственники? Неужели..." Беспокойство нарастало,
как снежный ком. Вспотели ладони рук.
     - ...буду говорить с вами. Марина Петровна не напрасно послала вас сюда. Она поставила язву
двенадцатиперстной кишки под вопросом, но, к сожалению, все значительно серьезнее. Вы взрослый
человек, так что я не буду ходить вокруг да около. Тем более я являюсь сторонником американского
метода в медицине. В Америке больным говорят правду, какой бы суровой она ни была. У вас
выявлено серьезное онкологическое заболевание...
     - Рак? - не веря своим ушам, спросил Киреев.
С этого момента все происходило будто во сне. Врач что-то говорил о современных средствах
медицины, об операции, медсестра сунула ему в руку какое-то направление. Он автоматически что-то
отвечал, смотрел в бумажку - и ничего не видел. Колотилось сердце, и в мозгу словно гвоздем кто-то
невидимый выбивал одно-единственное слово: РАК. По позвоночнику пробежал холодок - это был
страх. Самый обыкновенный, животный страх. Ноги сделались ватными. Позабыв попрощаться, он
вышел из кабинета.
     - Владислав Игоревич, мне показалось, что после того, как вы этому бедняге сказали его диагноз, он
перестал вас слышать.
     - Это называется шок,  Оленька. Только что на наших глазах произошла катастрофа. Теперь ему не
до Хайкина. Да, древние были правы...
     - В каком смысле?
     - В самом прямом: контра фатум нон датур аргументум.
     - Ой, Владислав Игоревич, - кокетливо поправляя шапочку на голове, взмолилась Оля, - вы уж
мне переводите сразу, я в медучилище с этой латынью намучилась. А то контра какая-то.
     - Контра, Оленька, означает против. То есть против судьбы нет доводов. Ну да ладно. Вызывайте
следующего. И, кстати, как ты относишься к футболу?
     - А что? - Оля опять поправила шапочку.
     - Матч завтра хороший будет. Сходим?
     - Ой, Владислав Игоревич, так я в футболе ничего не понимаю!
     - А я все объясню. И пивка возьмем, Оленька! Пиво ты, надеюсь, любишь?
     - Мне больше шампанское нравится.
     - Тоже неплохо. Но на трибуне надо пить только пиво. Лучше какое-нибудь чешское, но сойдет и
"Клинское". И рыбка... - Кравчук мечтательно закатил глаза. - Ну так как?
Впрочем, ответ Оленьки для нас уже не столь важен, тем более что спустя несколько секунд ее голос
звучал уже в коридоре: "Найденова, заходите!"
* * *
     Поспешим за Киреевым. Впрочем, поспешим - это так, к слову. Он плелся по Большой
Пироговской, не видя перед собой ничего. Ноги и руки были словно ватные, в животе бурчало.
Обгонявшие люди иногда нечаянно задевали его, но он никак не реагировал ни на извинения, ни на
ругань. Только пройдя метров двести, Киреев понял, что это ему какой-то мужчина бросил на ходу:
"Ослеп, что ли?!"
     Ах, почему все это не сон, думал он. Пусть страшный, но все-таки сон: утром вскочишь с бешенно
стучащим сердцем - и через несколько минут забыл... Люди, они идут навстречу, их много. Кто
сказал, что толпа безлика? Вот парень идет в обнимку с девушкой. Они, не стесняясь никого,
прижимаются друг к другу, успевая одновременно есть мороженое. Вот отходит от палатки мужчина.
Садится в машину, бросая на заднее сиденье букет цветов. И еще люди. И еще. И никому до него, до
его беды нет никакого дела. Ему плохо, очень плохо, а они... Кирееву стало невыносимо жаль себя.
Слабость в ногах усилилась. Если бы он был сейчас в своем родном Новоюрьевске! Весь городок
можно пройти за полчаса. На центральной улице, утопающей в зелени, только двухэтажные дома. В
одном из них - горбольница. В Новоюрьевске он бы знал, куда пойти после такого страшного
приговора. Там прожито из его неполных сорока лет - тридцать. А Москва... Москва так и не стала
родным городом. Почему, почему жизнь так несправедлива? Так чудовищно несправедлива? Кирееву
захотелось расплакаться - от жалости к себе, от обиды, от тоски. От того, что идет он сейчас по этой
шумной улице абсолютно никому не нужный. Ему было хуже, чем той собаке, которая вдруг
вспомнилась Кирееву: произошло это очень давно, в пору его студенческой юности. Он шел тогда,
молодой, счастливый, шел рядом с девушкой, которая ему нравилась. С июньских тополей бесшумно
падал пух, сквозь бойницы Тульского кремля виднелось синее небо - и вдруг раздался скрип
тормозов и одновременно улицу огласил собачий визг. На середине улицы лежала собака, задняя
часть ее туловища была словно расплющена катком. Бедное животное пыталось встать и отползти к
тротуару, но у него ничего не получалось. Проходившие мимо люди, оборачиваясь и не
останавливаясь, спешили дальше. А он тогда остановился, словно загипнотизированный. Ему
захотелось помочь собаке, но он не знал как. А из растерзанного туловища уже вываливались
внутренности...
     Но тогда собаку хотя бы некоторые жалели, шепча: "Бедная собака". Может, ему сейчас тоже стоит
шагнуть в этот мчащийся поток машин - и все. И не будет этого жуткого страха, этой обиды? Вечером
покажут по телевизору, и Галя увидит... нет, она не любит смотреть такие передачи. Галя... Надо же,
он совсем забыл о ней. И о Хайкине забыл. А еще вчера... Киреев вспомнил свои вчерашние фантазии
и впервые за весь день усмехнулся, если только можно назвать усмешкой ту гримасу, что на секунду
привела в движение мышцы застывшего лица. Он вообще-то любил свои фантазии, они помогали ему
коротать время - в метро, дома одинокими вечерами. Порою он так увлекался, что отдельные
диалоги начинал проговаривать вслух. В своих фантазиях он был мудрым, из всех жизненных
ситуаций выходил победителем. В последнее время отчего-то он часто фантазировал, как его
приглашают на телевидение. Самые опытные полемисты не могли сбить его с толку. Интересно, что
Киреев так входил в свою очередную мечту, что с трудом выходил из нее. Вчера он мечтал о том, как
напишет очерк о Хайкине и его банке, как понравится написанное самому Иосифу Самуиловичу.
Деньги... Да разве в них дело? А почему не в них? Но деньги - это само собой. Хайкин сделает
больше: он назначит его сначала своим пресс-секретарем, затем Киреев должен будет обязательно
дослужиться до его заместителя по связям с общественностью. Командировки, отдых за границей,
секретарши. Уйдет навсегда эта проклятая бедность, эта унизительная погоня за лишней сотней.
Только из-за этой бедности ушла от него Галя. А что еще она могла найти у Павлова, кроме его тугого
кошелька? Фантазии плавно катились одна за другой. И вот Киреев словно наяву увидел себя во
время делового ужина с Хайкиным. Тот доверительно спрашивает у него, Киреева:
     - Дорогой Михаил Прокофьевич, вы случайно не знаете такую фирму - "Стикс"? Там еще директор...
как его... Павлов?
     - А что такое?- невозмутимо отвечает он, Киреев.
     - Да кредит просит, дела у него плохие. Говорит, что заказы хорошие имеются, нужны только
средства, да не верю я что-то ему...
     Но все это было вчера. А сегодня он точно знает, что никогда уже не стать ему богатым, никогда не
решать судьбу Павлова, а Галя... Киреев от неожиданности даже остановился. Он понял, что должен
сейчас делать. Что же он сразу не догадался? Надо идти домой и срочно звонить Гале. Киреев еще не
знал, что он скажет своей бывшей жене, но чувствовал, что от этого звонка будет зависеть его жизнь.
Михаил Прокофьевич огляделся: оказывается, он дошел до Садового кольца. Бижайшее метро - в
пяти минутах ходьбы. Киреев в этот момент был похож на утопающего, который схватился за
соломинку и решил, что она даст ему возможность выбраться на берег. Он прибавил шагу и вскоре
ритм его движений совпадал с ритмом движений толпы. А в испуганной и жалкой душе его уже вила
гнездо новая фантазия. Сам собой включился некий внутренний голос, который одновременно
рассказывал и будто показывал то, о чем фантазировал Киреев. Вот он входит в комнату, снимает
плащ, набирает номер: один гудок, второй - ну же, ну, возьми трубку. Пожалуйста.
     - Павлов слушает.
     - Привет. Ты не можешь...
     - Да, конечно. Галя, это тебя.
     - Cпасибо. - Долгая пауза.
     - Я вас слушаю, говорите.
     - Извини, что беспокою. Я совсем быстро. Не знаю, правда, как начать.
     - Киреев, случилось чего-то? Да не тяни резину, говорю. Что случилось?
     - Вроде того. Короче, я у тебя прощения попросить хочу. За все. За мои слова, за поступки мои
глупые - прости. И живите счастливо. И знай, что дороже тебя, ближе нет никого. ("Это, пожалуй,
перебор, слишком цветасто", - перебил Киреев самого себя. Но диалог продолжается, словно
существуя вне его.)
     - Да что произошло?
     - У меня рак, Галя. (В трубке долгое молчание.)
     - Это что, шутка у тебя такая? Что молчишь? Ты думаешь, я раковых больных не видела, а ты на
себя посмотри.
     - Я у врача утром был. Говорит, третья стадия. Я думал, что это язва моя пошаливает, к врачу не
обращался - некогда было. А потом допекло - анализы сдал, телевизор этот глотнул... ("Стоп, -
опять перебил себя Киреев, - ты опять не то говоришь. Много слов. Более веско надо".)
     - Я у врача утром был, третья стадия.
     - Ошибки быть не могло?
     - Нет.
     - Что же делать будем?
     - Врач говорит об операции, но ты же знаешь, какое сердце у меня.
     - Слушай, Киреев. Я сейчас еду к тебе.
     - Нет, ты не так меня поняла.
     - Опять споришь? Еду. Только возьму кое-что из вещей.
     - А как же Сергей?
     - Он сильный. И... Неужели не понимаешь, ничего не понимаешь...
     - Галя, я...
     - Все. Дома поговорим...
У входа в метро старушка торговала сигаретами. Народ, не останавливаясь, бежал мимо. Обычно она
продавала товар молча, но сейчас, сильно озябнув, решила подать голос:
     - Сигаретки, сигаретки покупаем. Молодой человек, - обратилась она к проходящему мимо
мужчине. Это был Киреев. - Сигареты...
     Он невидящими глазами посмотрел в ее сторону.
     - Конечно, дома поговорим, - сказал и скрылся в пасти чудовища, в просторечии именуемой
подземкой.
     - Какие уж сигареты им, - старушка обернулась к стоявшей рядом товарке. - С утра уже
нанюханные. Наркоманы несчастные.
     - И не говорите. Разбаловался народ.
* * *
     - Боже мой, уже половина первого! Ну и соней же ты Соня стала. Позор! - Молодая женщина,
посмотрев на часы, потянулась от души, сразу же став похожей на кошечку. Та так же урчит от
удовольствия, потягиваясь после сытного завтрака. - Жизнь прекрасна. Мир чудесен. Я
обворожительна и великолепна. Сегодня сбудется все, что я захочу. Удача любит меня.
Зазвонил телефон.
     - У телефона...
     - Мы все дрыхнем?
     - Вот и нет. Настраиваюсь на предстоящий день.
     - Это как?
     - Надо проснуться и сказать, что жизнь чудесна, а у тебя сегодня будет прекрасный день.
     - Кому сказать?
     - Да ну тебя, дядя. Между прочим, этот настрой здорово помогает.
     - Ну-ну. Значит, говоришь, жизнь чудесна?
     - Чудесна, Смок. - Соня знала, что ее дяде приятно, когда она называет его именем любимого им
героя Джека Лондона, но сейчас это имя вырвалось у нее непроизвольно. - Слушай, я тебя больше
месяца не видела. У меня есть предложение: давай как в старые добрые времена - часиков в восемь
махнем в "Аркадию", а? Рябчики жареные, фаршированные грибами... Сказка. Выбор вин за тобой. Ну
что, договорились?
     - У меня другое предложение, Софья Николаевна. Я сейчас на Кузнецком. Значит, у тебя буду через
десять минут.
     - Смок, постой. В час ко мне художник один прийти должен, затем я в Милан звонить хотела, по
поводу...
     - Милан подождет, художник - тем более. Разговор у нас будет, Сонюшка.
     - Что-то серьезное?
     - Да что в этой жизни может быть серьезного? Все прекрасно и чудесно, но поговорить нам,
племяшка, надо.
     - Хорошо, я жду.

     Глава вторая

     - Ответь мне, Софья.
Дядя стоял и смотрел в окно. Девушка сидела в кресле и пила кофе из своей любимой чашки. Это был
для нее святой обряд: кофе по-турецки, любимая чашка. Дядя от кофе отказался, сказал, что
давление стало подскакивать. Молчал он долго и вот неожиданно заговорил. Софья даже вздрогнула.
     - С тех пор, как ты институт закончила... нет, даже раньше, с тех пор, как ты после смерти своего
отца ко мне переехала жить, я в чем-нибудь упрекнул тебя? Я даже с советами к тебе реже лезть
старался.
     - Не пойму, я что-то плохое сделала?
     - Не перебивай, пожалуйста, - Владимир Николаевич Воронов повысил голос и наконец-то
повернулся к девушке лицом.
     "Видимо, что-то серьезное" - Софья знала, что если дядя повышает голос, что случается редко
вообще, а на нее он никогда его не повышал, - лучше сидеть, молчать и слушать.
     - Я знал, что ты у меня умница. Не скрою, порой мне начинало казаться, что ты не Николая, а моя
кровная дочь... Да ты сама знаешь, - голос Воронова стал мягче, - кроме тебя у меня никого нет.
Все, что у меня есть, - все останется тебе... Сейчас мы вроде бы разъехались, а я, уж ты прости,
продолжаю постоянно думать, как ты. Не скрою, получаю кое-какую информацию о тебе. Знаю, что
много души своей галерее отдаешь, что дела неплохо идут. Это хорошо, но это, согласись, и не
подвиг. Мы, Вороновы,  всегда так жили. Нас в Старгороде работягами всегда называли.  Твой дед с
войны без руки вернулся. Так вот, он себе и избу справил - один, без помощников - мы с твоим
отцом еще малолетними были. И землю он одной рукой пахал, и какой сад вырастил!
Соня смотрела на Владимира Николаевича - и ничего не понимала. Но огорчало ее не только это.
Она могла дать себе голову на отсечение, что