- А хоть по-китайски, мне этого не понять.
     - Мне тоже.
     Помолчали. Киреев все хотел спросить про Лену, жену Никонова, но не решался, боясь оказаться
бестактным. Если Слава захочет, расскажет сам.
     - Слушай, Кира, что я тебе сейчас расскажу.
     - Слушаю.
     - Мне, кстати, твой совет нужен. Мы здесь в Сосновке союз организовали. СССР называется.
     - СССР?
     Никонов был явно доволен тем эффектом, что произвели на Киреева его слова.
     - СССР: сосновский союз свободных россиян. Что скажешь?
Михаил молчал, затем, стараясь тщательно подбирать слова, ответил:
     - В силу ряда причин я сейчас отошел от политики. Но если у тебя и твоих друзей есть душевная
потребность заняться этим... Почему нет?
     - Я тоже так считаю. А с чего бы ты начал? Как думаешь: сначала провести организационное
собрание и на нем выработать устав, программу, или - наоборот?
     - Знаешь, я бы сначала изучил опыт тех организаций, которые уже существуют. Попытался бы
понять, почему их - сотни, а их влияние на общество так ничтожно мало. Почему подчас в таких
партиях-организациях не больше десятка партийцев.
     - Правильно, зришь в корень, Кира. Разобщены мы, понимаешь, разобщены. Мы и хотим на
объединение русских людей работать.
     - Российских, - поправил его Киреев. - Вы же - "свободные россияне".
     - Не подкалывай, пожалуйста. Это моя боль. Конечно, "русских" звучит лучше. Но у нас из восьми
членов учредительного совета семь русских, а один, Дамир Фахрутдинов - татарин. Классный парень,
обижать его не захотелось, вот и решили стать россиянами... А вообще у нас хорошие подбираются
ребята. Все люди в Сосновке уважаемые. Есть депутат, директор хлебозавода. Короче, будем людям
глаза открывать.
     - Глаза? Никон, прости, если не в свое дело лезу, но...
     - Говори, говори, не стесняйся.
     - Ты же в газете работаешь и даже ее возглавляешь. Очень многое можешь. Нужно ли для этого
создавать союз? Ты моего совета спрашивал, я сказал тебе про опыт других организаций...
Никонов перебил его:
     - Кира, мы же не совсем деревня. Газеты читаем. Понимаешь, не обижайся, конечно, но то, что есть,
     - нас не устраивает.
     - Что не устраивает?
     - Позиция этих партий. В одних "Боже, царя храни" поют. В других коммунистическим духом несет.
Третьи в игру "казачки" играют. У нас один такой деятель нашелся. В школе учителем истории
работает. "Казачью управу" организовал. Смехота. Нацепили штаны с лампасами - тьфу! Казаки,
твою мать.
     - А сколько у него в управе человек?
     - Не человек, а идиотов. Пять.
     - А если вам с ними объединиться? Ведь в чем-то ваши взгляды совпадают?
     - Объединиться? Ты шутишь?
     - Нет. Ты же сам очень хорошо сказал, что хочешь на объединение русских людей работать. Этот
учитель истории - не русский? Почему ты не хочешь с ним объединиться?
     - Потому, что он всех людей на две категории делит: казаков и не казаков.
     - Но ведь и тебе монархисты с коммунистами не нравятся. Тогда - кто? Демократы?
     - Издеваешься? Я просто русский человек.
     - Российский.
     - Ну российский. Мы предлагаем объединиться не по идеологии...
     - Неужели по вере?
     - А вот это ни в коем случае! Свободный человек вправе выбирать себе любую веру. По мне, пусть
он хоть Христу, хоть Будде, хоть черту поклоняется - лишь бы любил Россию.
     - Мне кажется, поклоняться черту и одновременно любить Россию - нельзя, - тихо сказал Киреев.
     - Я образно выразился. Ты меня понял.
     И Никонов стал увлеченно рассказывать о том, как он видит будущее своей организации. Михаил
сидел, опустив голову.
     - Ты не уснул? - спросил его Вячеслав. - Прости, я забыл, что ты с дороги. Давай будем
укладываться.
     - Нет-нет, я просто думаю. И грущу.
     - О чем?
     - Не знаю... Один из самых почитаемых русских святых, преподобный Серафим Саровский сказал
слова, о которых я все время думаю. Давай подумаем над ними вместе.
     - Давай. И что это за слова?
     - Он сказал: спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи.
     - Ты знаешь, это из области религии. Мне не интересно. Не обижайся.
     - Все нормально. Вот ты сегодня днем спрашивал меня о впечатлениях...
     - И ты, хрен моржовый, ничего мне не рассказал.
     - Сейчас расскажу. Опубликуешь?
     - Что за вопрос?
     - У вас в районе есть деревня. Соболево называется.
     - Есть. Там, кстати, пруд хороший имеется. Мы в нем карпов ловим...
     - Остановился я в этой деревеньке с людьми поговорить, дорогу дальше спросить. Смотрю, от
крайнего домика дорога резко вверх уходит. Сбоку от нее - то ли сад старый, то ли школа. Из кустов
этих человек выходит и медленно спускается по дороге. Ближе, ближе. Уже различаю: старуха.
Простенький халатик в цветочек - такие в наших больницах выдают. Еле-еле идет. Руки, голова
трясутся... Прошла мимо нас (я разговаривал с местной жительницей) - даже не посмотрела.
     - Горемычная, - вздохнула женщина, с которой я разговаривал. - У нас здесь дом престарелых
находится. Прошлой осенью его закрыли - говорят, у бюджета нет денег на его содержание. Почти
всех больных разобрали, а человек пять-шесть остались. Некому их было забирать. Вот и остались они
здесь, никому не нужные. Как эти старики зиму пережили - ума не приложу. Мы их, конечно,
подкармливаем, но...
     Вот такие впечатления, Славик. Ну как, опубликуешь?
Никонов сидел мрачный.
     - Ты же не ребенок, Кира. У меня администрация района - учредитель газеты. Завтра опубликую,
послезавтра выгонят.
     - Понятно.
     - Что понятно?
     - Что собираться за бутылочкой и обсуждать устав и комфортнее и безопаснее. Не обижайся.
     - Нет, я обиделся, Кира. Да, я слышал об этом доме. А чем я могу помочь этим старикам? Молчишь?
Ты, чувствую, стал сторонником теории малых дел? Помнишь, в институте нам рассказывали об одном
из "отцов" этой теории - Каутском? И о лозунге его: "Конечная цель - ничто, движение - все". Не
забыл, как Каутского называли - оппортунист.
Киреев горько улыбнулся:
     - Славно  у  тебя,  Никоныч, получается. Всем ярлыки повесил?
     - Ничего я не вешал.
     - Как же, историк ваш и его сторонники - идиоты, я - оппортунист. Я не обижаюсь, Славик. А вот
за стариков обидно. Ну какое же это малое дело - шесть человеческих душ от смерти спасти?
     - Как? Ты ответь - как?
     - Друг мой, а как же быть с уважаемыми людьми из СССР? Даже депутат есть. Что, нельзя было
выбить у вашего главы администрации одну палату для них в больнице, чтобы люди не мерзли,
забытые всеми в руинах своего дома? Жители Соболево смогли накормить этих несчастных, а целый
район не может? Вот если бы этим ваш СССР занялся - ты бы стольких людей в свои ряды привлек.
     - Погоди, я тебе скажу...
     - Нет, дай я скажу, а потом говори, что хочешь. Тебе не интересны слова преподобного Серафима.
Жаль. Знаешь, как их можно перефразировать? Хочешь сделать людей свободными - сначала
освободись сам. Хочешь, чтобы тебя полюбили, - полюби сначала сам. Хочешь что-то получить -
отдай сначала свое. Ты не думай, что я тебя учу жить, - избави Бог. Меня бы самого кто научил.
Просто я хочу, чтобы ты не повторял моих ошибок. Надеюсь, у тебя будет время это понять. - Киреев
замолчал.
     - Говоришь, спасись сам? Кира, ты что молчишь?
     - Все силы со словами ушли. Шучу.
     - Слушай, а ты, случаем, не болеешь?
     - Нет. Сказал же - устал немного. Да, спасись сам.
     - И с чего мне начать свое спасение?
     - Считай, что я не заметил твоей иронии. Для начала спасите всем миром этих стариков. Они все
еще в деревне, а осень и зима не за горами. Пошли в Соболево Назарову... Попроси учителя-казака
связаться со своими коллегами в соболевской школе.
     - Этого...
     - Да-да, идиота, как ты его назвал. Мне кажется, он парень энергичный.
     - Точно.
     - Вот и воспользуйся этим. Напомни ему о казацких обычаях, о милосердии. Да что я тебе говорю,
ты все сделаешь, как надо.
     - Есть кое-какие идеи.
     - Вот и хорошо... Кстати, все-таки спрошу. Заранее извиняюсь, если буду бестактным. Где Лена?
     - Вопрос, конечно, интересный. Сейчас расскажу. Выпью еще одну рюмочку и расскажу.
     - Но она жива, здорова?
     - А что с ней сделается? Ушла от меня Ленка. На соседней улице живет. Слушай, брат Кира, мою
печальную повесть. И ты поймешь, почему я столько пью.
     - Почему?
     - А потому, что все бабы - стервы.
     - И Ленка тоже?
     - Она - в первую очередь. В Тулу я уезжал на неделю, по делам. Вернулся на день раньше. Думал,
сюрприз будет.
     - Неужели...
     - Да, почти как в анекдоте.
     - Ленка... Не верю.
     - А зря. Нет, в постели они с тем хорьком не лежали. Захожу, вижу: сидят голубки на кухне.
Бутылочка вина на столе, сырок порезан. Лена вскочила, когда я в прихожую вошел, глаза сверкают,
красная вся. А мужик тот, что с ней сидел, засуетился. Как здорово, что вы приехали, Вячеслав
Павлович, у нас на работе событие - решили отметить. Какое, спрашиваю, событие может быть в
санэпидемстанции? У сосновских школьников всех вшей вывели? Не дождетесь. Пока у нас, говорю,
каждая гнида мечтает стать вошью - такому не бывать. Ты понял мой намек, Кира? Ленка завелась.
Как ты смеешь оскорблять честного человека? Ардальон Казимирович порядочный, но очень одинокий
     - и дальше в том же духе. Представляешь - Ардальон. Ну и имечко Казимир своему сыночку дал.
     - И она ушла?
     - Что ты! Мы вроде как помирились. Я даже перед этим... извинился. Представляешь? Конечно,
гнида - это резковато.
     - Резковато. А что было дальше?
     - Да ничего. Как выпью - будто бес в меня вселяется. Фантазия начинает работать. Представляю,
как Ардальон Ленку мою на кухне лапал...
     - А если не лапал?
     - Я же говорю - воображение. Завожусь. Начинаю с Ленкой отношения выяснять. Однажды возьми
да скажи ей: "Этот Ардальон-шампиньон хоть целоваться умеет?" Знаешь, что она мне сказала?
     - Догадываюсь.
     - Вряд ли. В отличие от тебя, говорит, у него не только язык работает. Ну я и вмочил ей... Она
повернулась и ушла.
     - К сыну Казимира?
     - К кому? Нет, к своей матери. Ну, давай, говори, что я свинья, что сам спровоцировал женщину.
Давай. Ты же всегда любил на темы морали писать... А с другой стороны, - почти уже кричал
Никонов, - она своим ответом фактически во всем призналась.
     - Кто ты - решать тебе самому. А я тебе лучше стихи почитаю.
     - Стихи?!
     - Я, когда стихи читаю, всегда успокаиваюсь.
     - Валяй, если это не очень длинно, - сказал озадаченный Никонов.
"Простить, это значит - забыть" -
     Я слышал такое однажды.
Забыть... Будто гвоздик забить -
     Так просто, так сложно, так важно.
"Прощаю", - скажу не солгу,
     Лишь душу сомненьем наполню:
Простил - то есть я не напомню,
     А вот позабыть не смогу.
     - Здорово. В самую точку. Ты сочинил?
     - Смеешься?
     - Евтушенко?
     - Игорь Козлов.
     - Не слыхал такого.
     - Хороший поэт. Водит в море корабли и пишет стихи.
Они помолчали.
     - И что ты будешь делать дальше? - спросил наконец Михаил друга.
     - Понятия не имею. Но к ней на поклон не пойду. Я человек тоже гордый. Я не прав?
     - Откуда я знаю? Тебе ответишь - опять оппортунистом назовешь. Или гнидой. У тебя, Никон, не
заржавеет.
     - А мне, представь себе, не смешно. Козлов, в отличие от тебя, правильно все говорит: не могу
забыть - и все тут. Какие могут быть здесь советы?
     - Слава, - думая о чем-то своем, спросил Киреев, - детей, кажется, у вас не было?
     - Не дал Господь, слава Богу.
     - Не говори так... И все-таки, можно я дам тебе совет?
     - Валяй. Заранее знаю, что скажешь: иди - мирись. А шиш ей с маслом, пусть сама придет.
     - Не ходи.
     - Ты это серьезно?
     - Вполне.
     - Интересно. Что же ты посоветуешь?
     - Уже.
     - Что?
     - Посоветовал. И пока сидишь дома, представь, что все твои фантазии - верны. Ленка тебе
изменила. И не раз, не два, а все дни, пока ты в Туле находился. Представил?
     - То есть как это все дни?
     - А вот так. Все мы люди, все мы слабы. Ардальон Казимирович, видно, опытный сердцеед. Ты в
последнее время много жене  внимания уделял? То посевная, то уборка, то опять посевная.
     - Постой-постой. Зачем ты все это мне говоришь? Ты что, оправдываешь ее?
     - Нет, я просто ее не сужу.
     - Но она же не имела права... пока я там... вот здесь, в моем доме.
     - А где ей это делать? Ей же не семнадцать лет.
     - Слушай, Кира, ты... ты...
     - Говори, не бойся.
     - Нельзя же таким циником быть. Ты меня поражаешь. "Все мы люди, все мы слабы". А долг? А
верность? Просто слова?
     - Славик, только без патетики. Мы же не на обсуждении устава СССР. А когда ты пять лет назад ко
мне в Москве со "старой знакомой" пришел и попросил меня на пару часиков комнату вам
предоставить - это как? Или что положено Юпитеру, то не положено быку?
     - Ой-ой-ой, вспомнил. Скажешь, ты перед своей Галиной чист?
     - Не скажу. Просто очень хочу, чтобы ты понял: за все в жизни надо платить. Я заплатил. Галя
теперь жена другого человека.
     - Да ты что?! - не поверил своим ушам Никонов.
     - Увы. Правда, если Галя будет с ним счастлива, тогда я только пожалею, что она не ушла от меня
раньше...
     - Кир, послушай, а может, у Ленки с этим... сыном Казимира ничего не было?
     - Думаю, ничего.
     - Тогда я есть последняя скотина? Только, знаешь, гордость - страшная вещь. Я ведь первым шаг
не сделаю.
     - Это ты точно сказал: страшная вещь. Скажи, где мой рюкзак?
     - Я его в прихожей оставил. А зачем он тебе?
     - Меня Мирей Петровна пригласила в гости. Сказала, что ее мама очень любит интересных людей.
Ведь я - интересный человек?
     - Да, интересный, - растерянно произнес Никонов.
     - А еще она сказала, что у них осталось вишневое варенье без косточек. Это - моя слабость. А ты
позвони ей, пожалуйста, скажи, что я уже иду.
     - Но почему? Тебе разве у меня плохо?
     - И еще одна просьба, - будто не слыша друга, продолжал Михаил. - Дай мне адрес матери Лены...
...Через десять минут он стучал в двери одноэтажного дома по улице Урицкого. Киреев не знал, что он
скажет Лене. Почему-то в этот момент его занимала мысль: отчего в каждом русском городе есть
улица Урицкого? Дверь открыла Лена.
     - Простите, вам кого?
     - Вас, Елена Станиславовна.
     - Миша, ты?! Проходи. Вот встреча!
     - Не могу. Спешу. Увидимся и поговорим завтра.
     - Хоть на минутку зайти - я тебя целый век не видела. Куда спешишь?
     - В дом, где меня ждет вишневое варенье без косточек. К сожалению, твой благоверный смог
предложить мне только сало, елецкую колбасу и много водки. Бр-р, это ужасно.
     - Мой благоверный? Да пошел он...
     - Зачем же так, Елена Станиславовна? У меня, кстати, просьба к тебе.
     - Какая? Что это я? Говори, конечно. Если в моих силах будет...
     - В твоих. За несколько последних лет я не сделал ни одного доброго дела. Представляешь?
Неужели ты не дашь мне шанса?
     - Какого шанса, Миша? - Лена ничего не понимала.
     - Помнишь фильм "Морозко"? Мужик с медвежьей мордой ходил и кричал: "Кому сделать доброе
дело?" Это про меня... - И потом, на секунду замолчав, Киреев, посмотрев прямо в глаза Лене,
сказал тихо, но очень твердо: - Возвращайся к Никонову.
     - Когда? - только и нашлась что спросить Лена.
     - Прямо сейчас. Слава, конечно, порядочная скотина - это его слова, но ты ему нужна. А он - тебе.
И, не дождавшись ответа, Киреев повернулся и шагнул в темноту. Спустя несколько секунд уже из-за
калитки до Лены донеслось:
     - А  Казимирычу не верь. Это я как старый бабник тебе говорю.
     - Почему не верить, Миша? Он честный и...
     - Одинокий? Поэтому-то и не верь. Если мужик хочет, чтобы его пожалели, - он хочет этого не
бескорыстно.

     Глава тридцать третья

     Легкие шаги и шепот: "Не беспокойся, мамочка, я его не отпущу, пока ты не вернешься... Он
такой необыкновенный... Пока".
     Киреев открыл глаза. За окном вовсю сияло солнце, его лучи играли на стене, книжной полке,
репродукции шишкинской картины "Рожь". С Михаилом так бывало и раньше: просыпаясь в новом для
себя месте, он не сразу мог вспомнить, где находится. Так и на этот раз. Только через несколько
мгновений Киреев осознал, где он. За дверью шептались дочь и мама Назаровы. Он сладко потянулся.
Хорошо! Чувствовал себя Михаил просто здорово.
     - Мирей, сколько времени? - крикнул Киреев.
Почти мгновенно открылась дверь и в ней показалось сияющее лицо девушки. Видимо, Мирей была
все время рядом.
     - Половина одиннадцатого, Михаил Прокофьевич. С добрым утром!
     - С добрым утром! Ничего себе, из-за меня вы на работу не пошли? Увы мне! Простите.
     - Что вы! - замахала руками Мирей. - Сегодня же суббота! Выходной. Вставайте, будем завтракать.
Из кухни запахло блинчиками.
     - Вы говорите - суббота? А я и не знал. Это... блинчиками так чудесно пахнет?
     - Блинчиками, - засмеялась Мирей. - Вишневое варенье уже на столе.
     - Без косточек?
     - Конечно. Да, вам Вячеслав Павлович звонил. Он так вас благодарил.
     - За что? - удивился Киреев.
     - Как же? У него вчера ночью медовый месяц по-новому начался. К Никонову Елена вернулась.
Представляете?
     - Представляю.
     - Вы... вы просто волшебник! - Из глаз девушки буквально лились на Киреева солнечные лучики. -
Только вчера к нам пришли и...
     - И что?
     - У нас будто изменилось все. В кои веки мне мой редактор сказал: "Голубушка Мирей". Обычно:
"Назарова, с тебя еще сто строк. Поторопись!" Нет, правда, вы - волшебник.
     - Я не волшебник, а только учусь, - Киреев был явно смущен восторгом девушки.
Мирей накрыла завтрак в большой комнате. Такие дома, как тот, в котором жили мать и дочь
Назаровы, в народе называют "финскими": частный дом на двух хозяев. Киреев успел осмотреться.
Все уютно, красиво, но без излишеств. Много книг. Повсюду висели изделия из макраме.
     - Я раньше увлекалась, - заметив его взгляд, пояснила девушка. - Михаил Прокофьевич, мы сейчас
позавтракаем, а к обеду подойдет мама. Ее в больницу вызвали.
     - Да я не хотел вас обременять столь долго...
     - Обременять?! Мама обидится, если вы уйдете. Она бы не пошла на работу, да там у нее грудничок
лежит...
     - Кто?
     - Грудничок. Малыш. У него венок нет. Точнее, их трудно найти. Капельницу в головку ставят.
Медсестры наши боятся, что не попадут, вот мама и ходит капельницы ставить.
     - Это, наверное, очень трудно?
     - Ой, и не говорите! Я бы точно не смогла. А вы не стесняйтесь, кушайте... Вам чай или кофе?
     - Мирей, а я не покажусь вам слишком... привередливым, если...
     - Вы утром молоко пьете? Я к соседке сбегаю.
Киреев был искренне тронут таким гостеприимством.
     - Спасибо, не надо молока. - При смущении он прибегал к самоиронии. Так было и на этот раз: -
Вам это покажется странным, но нам, волшебникам, нельзя ни кофе, ни чая, ни тем более молока. От
этого магическая сила уменьшается.
     - Что же вы пьете, - выразительные карие глаза Мирей, казалось, занимали уже пол-лица девушки,
     - простую воду?
     - Зачем же? Есть одна травка, называется магикус мокрицитос.
     - Магикус мокрицитос? - удивлению девушки не было предела. - А где же ее взять?
     - У вас на огороде. Пойдемте, я сорву несколько листочков и буду счастлив.
Огород у Назаровых был чист и ухожен, но Киреев без труда нашел то, что искал.
     - Так это же мокрица! - засмеялась Мирей. - А мы ее вырываем и курам даем... Простите.
Киреев  еле сдержался, чтобы не засмеяться. Он сделал важное лицо:
     - Пятый пункт устава волшебников гласит: "Старое золото редко блестит". Вы меня, конечно же,
понимаете?
     Мирей была явно сбита с толку. Она не понимала, шутит Киреев или говорит серьезно:
     - Вы говорите: магикус мокрицитос?
     Потом они пили - девушка чай, Киреев отвар мокрицы. Отвар г