и
таком количестве слов дать столько мало информации. Хотя...
     - Ты прав, - Шурик всегда отличался умением понять собеседника буквально с одного слова. -
Спасибо этому В. Никонову и за то, что написал статью. Думаю, нам надо сейчас пойти к В. Никонову
и выразить ему нашу горячую благодарность. Юля, есть идея?
     - Обязательно.
     Когда Марфа  Назарова пришла в редакцию, ее встретила Зина.
     - Где ты была? Тебя Славик с утра ищет.
     - Я же ему говорила, что в Соболево поеду. Неужели забыл?
     - Не знаю. Впрочем, ему сейчас не до тебя.
     - Случилось что?
     - Гости  у  него.  Три мужика и баба. Говорят, что киношники.
     - Киношники?
     - Говорят. Только б видела ты рожи этих мужиков! Не такими я представляла...
Дверь открылась. Первым вышел Никонов, за ним его гости. Все улыбались и были явно довольны
друг другом. Проводив своих посетителей, Вячеслав Павлович заметил Марфу.
     - Где ты с утра пропадала?
     - В Соболево ездила.
Он нахмурился:
     - Не слишком ли спешишь?
     - Но вы же Кирееву обещали...
     - Обещал? Он, наверное, не так меня понял. Григорий Иванович, - и Никонов многозначительно
поднял указательный палец вверх, - вряд ли будет в восторге. Я обещал помочь этим старикам, но
для этого есть много путей, не обязательно надо статью писать.
     - А я думала, что...
     - Думать я буду, Назарова. Но об этом потом. Ты, кстати, видела людей, которые ко мне
приходили?
     - Видела.
     - Из Москвы приехали. Члены киногруппы одного известного кинорежиссера, правда, фамилию
просили не говорить.
     - Почему? - удивилась девушка.
     - Шумихи лишней боятся. Они пока всего лишь места для натурных съемок ищут. Я им кое-что
посоветовал поглядеть.
     - Надо же. Зина считает, что они не очень на киношников похожи.
     - Много понимает твоя Зина. Они профессионалы, сразу видно. Конкретные, четкие люди. И,
между прочим, очень им наша газета понравилась. Сказали, что много по России колесят, а таких
интересных газет они мало встречали.
     Марфа почувствовала, что в ней растет раздражение.
     - Вячеслав Павлович, встречают людей, а газеты читают.
     - Да, ослабил я дисциплину. Одна полдня мотается где-то, другая по телефону...
     - Я не мотаюсь...
     - Не перебивай. Глупости Зинкины повторяешь. "На киношников не похожи". Да для нее
киношники - это Марецкая и Орлова, а на самом деле - это целая индустрия, понимаешь, ин-дус-
три-я! Не хотел говорить, но скажу: если они выберут места для съемок в нашем районе и Михалков
это утвердит, я у них консультантом буду. Зарплата - в долларах. Так-то!
     - Так это Михалков снимать будет? А я читала, что он сейчас уже снимает фильм...
     - Тьфу ты! Фома-невера. Снимет тот, другой начнет.
     - А вы хоть документы у них попросили показать?
     - Иди отсюда. С тебя двести строк и подпись к фотографии доярок.
     - Хорошо. Только скажите, пожалуйста, что киношники эти у вас еще спрашивали?
Никонов задумался.
     - Что еще? Статью мою про Киреева хвалили. Жалели, что он уже ушел из Сосновки.
     - Почему?
     - А эта девушка, она у них вроде как главная, его хорошо знает, они в Москве несколько раз
встречались. Разумеется, я подсказал, как его можно найти.
     - Вы про Елец рассказали?
     - Конечно. Хорошие люди должны помогать друг другу, Мирей. Запомни это.
     - Меня Марфой теперь зовут, Вячеслав Павлович.
     - Не смеши. У человека может быть только одно имя, которым его при рождении нарекли... Ну
все, хватит трепаться. Иди, работай.
     - Странно это все, Зина, - говорила вечером Марфа машинистке, закончив диктовать статью.
     - Ты о чем, касатка?
     - Ну как же? Михалков собирается снимать фильм у нас. Положим, красивые места найти под
Сосновкой можно, только гостиницу единственную год назад закрыли. До областного центра три часа
на машине по бездорожью... Обещают Никонову должность консультанта.
     - А что он будет консультировать?
     - Если бы я знала. Женщина эта знает Михаила...
     - Кого?
     - Киреева, журналиста московского. Так радуются статье, что готовы его найти и едут ради этого
в Елец.
     - И правда, странно.
     - Зина, у нас сегодня какой день?
     - Четверг.
     - Он в понедельник ушел... Они сегодня пришли... Зина, а вдруг они Михаила искали?
     - Зачем, касатка?
     - Не знаю... А если они действительно не киношники вовсе?
     - А может, они охранники? Хотя... трое одну бабу охраняют?  Нет, тут что-то другое. Да не бери
ты в голову, касатка. Какое тебе дело до Киреева этого? Пришел - ушел. Забудь. Тебе еще подпись
под фотографией делать.
     Но Марфа не слышала ее. Чистые души - наивны. Зло для них нечто абстрактное и очень
далекое. А вот так - лицом к лицу... Да, много странного было в приезде этих киношников. Однако
предположить что-то плохое для Киреева Марфа просто не могла. Но тревога, смутная и неясная,
коснулась сердца девушки.
     * * *
Когда свеча догорает, когда светить ей остается буквально несколько секунд, на какой-то миг,
краткий и еле уловимый, она вдруг вспыхивает - трепетно и ярко - и угасает. Навсегда. Вот так же
случилось и с Лизой. Ее работа над "птичьими картинами", работа увлекательная, почти азартная,
захватившая девочку с головой, оказалась той самой последней вспышкой свечи. Когда Вороновой
рано утром в субботу позвонила Наталья и сообщила, что у Лизы наступило резкое ухудшение
состояния и что скорая помощь дважды за ночь приезжала к Бобровым, Софья не могла в это
поверить:
     - Как же так? Я от них уехала вчера в девятом часу. Лиза была бодрой, мы с ней... нет, этого не
может быть!
     - К сожалению, может, Сонечка. Такая это болезнь. Страшная. И коварная. Думаешь, что она
отступила, а на самом деле просто затаилась.
     - Что же теперь, Наташа?
     - Я боюсь худшего, - в этих словах Софья услышала: "это конец".
Котеночкина, пообещав держать Софью в курсе событий, попросила ее пока что не приезжать и не
беспокоить Бобровых. И Софья согласилась с подругой, которой она полностью доверяла. Но ни в
субботу, ни в воскресенье вестей от Наташи не было, как, впрочем, и в понедельник тоже. И только во
вторник вечером Воронова услышала в телефонной трубке голос Ирины. Она с трудом узнала его:
голос был какой-то безжизненный и, как показалось Софье, сухой:
     - Соня, Лиза умирает. Только что приходил отец Борис, священник храма, куда мы ходим... Он
причастил ее... Если сможешь, приезжай... Лиза хочет с тобой проститься. - И Ирина положила
трубку.
     Через тридцать минут Софья уже была у Бобровых. У нее перед глазами все стояло смеющееся
лицо Лизы, когда они расставались в пятницу. Девочка тогда сказала:
     - А коноплянку начну завтра. Только тебе я ее пока не буду показывать...
     - Почему?
     - Не понимаешь? Это же я себя рисую. Считай, что стесняюсь...
Лиза умирает? Поверить в это Софья не могла. До той минуты, пока не переступила порог
квартиры Бобровых. Сильнее обычного пахло лекарствами и еще ладаном. На кухне, обхватив руками
голову, сидел в одиночестве Виктор. Увидев Софью, он коротко кивнул ей - Воронова только успела
разглядеть, что глаза его были воспалены, - и вновь опустил голову. Из комнаты Бобренка вышла
маленькая девочка, которую Софья видела впервые.
     - Это подружка нашей Лизы, - объяснила Вороновой незаметно подошедшая Наталья.
     - А где Ира?
     - Вышла на улицу покурить. Ты ее не встретила?
     - Нет.
     - Она молодец. Держится. А Витя... Витя совсем раскис.
     - Тяжело ему.
     - Да.
     - А это действительно... конец? - Софья понимала всю наивность своего вопроса, но... Ей не
хотелось верить в неизбежное.
     - Тут вчера консилиум был... Впрочем, ты сама все увидишь.
И только в этот момент Софья заметила, как осунулась Наташа. Все три дня она провела в
квартире Бобровых.
     - Делали все, что могли. Но... Уходит она, Софья, уходит.
После незнакомой девочки к Лизе зашла мама Виктора - полная круглолицая старушка с добрыми
подслеповатыми глазами. Вслед за ней наступила очередь Софьи.
Увидев Лизу, она с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть, - так изменилась девочка.
Осунулось лицо, стали острее его черты. Вокруг губ появилась белая кромка. Побледнел и сам рот.
Дыхание было тяжелым и прерывистым. Увидев Соню, больная улыбнулась. Худенькая, почти
прозрачная ручка приподнялась в приветствии.
     - Садись... ближе... Я так рада, что ты... пришла. - Было заметно, что девочка очень устала и
говорит с трудом.
     Софья собрала в кулак всю свою волю и постаралась говорить как можно спокойнее:
     - Разве я могла не прийти? Только тебе, солнышко, надо беречь силы. Вот увидишь, все будет
хорошо.
     - Я бы... не поверила, что так... тяжело говорить. Но я должна сказать... самое главное... Я очень
тебя полюбила, Соня...
     Девочка сказала это так тихо и так просто, а внутри Софьи все мигом будто перевернулось. Ей
стало стыдно перед этим маленьким мужественным человечком, стоящим на пороге вечности, за свою
игру, бодрый голос. Слезы полились из глаз Софьи.
     - И я... тебя... Не умирай, Лизонька, прошу, не покидай нас, - последние слова вырвались у
Софьи помимо ее воли.
     - Не плачь, Соня, не плачь... Поверь... мне хорошо... Правда, хорошо. А боли совсем нет. Даже
странно. Только слабость... и все время спать хочется... Не плачь.
Софья стояла на коленях перед кроваткой девочки. Та пыталась гладить Соню по голове.
     - Вчера... отец Борис сказал... Для Бога нет живых и мертвых... Понимаешь?
     - Понимаю, - шмыгая носом, прошептала Воронова.
     - Нет, пока не понимаешь. А я... понимаю.... Не плачь, а то мне жалко себя становится.
     - Не буду, солнышко...
     - Я должна тебе еще... сказать перед расставанием. Я раньше маму с папой... просила подарить
мне сестренку... Или братика. Вот... А ты мне стала сестренкой... Старшей. Правда?
     - Правда, - и Софья поцеловала Лизу в щеку и, не отрывая губ, прошептала: - Сестренка моя.
     - Как хорошо... Вот только коноплянку не успела нарисовать. Прости...
     - Ну что ты говоришь?!
     - Сестренка... Спать очень хочется... Дай мне руку... Только не уходи, хорошо?
Лиза положила голову на ладони Софьи и закрыла глаза. Соне было очень неудобно находиться в
таком положении, но она боялась пошевелиться. Дыхание девочки вдруг стало тихим, почти
неслышным. В комнату вошла Наталья, за ней Ира. Обе встали по другую сторону кровати. Было
непонятно, спит девочка или просто лежит, не двигаясь. Ира тоже опустилась на колени и осталась в
ногах у Лизы, а Наташа внимательно всматривалась в лицо девочки. Все молчали. Только с кухни
доносились всхлипывания - это плакал Виктор... Дыхание вновь изменилось. Оно стало еще тише, с
мягким и низким звуком. Наташа вздрогнула и, повернувшись, почти бегом вышла из комнаты. Вскоре
Софья услышала ее голос, обращенный к отцу Лизы:
     - Витя, возьми себя в руки. Иди к дочери.
Голова девочки, оторвавшись от ладоней Софьи, несколько раз будто потянулась вверх, ища
воздуха. Воронова поднялась с колен и отошла назад. Ира взяла дочь за одну руку, Виктор за другую.
Вздох... Еще один, последний. Наступила тишина. Самая страшная в жизни Сони... Лиза умерла.
Через два дня ее отпевали, здесь же, в квартире, только в большой комнате. Оба этих дня Соня
проплакала. Мещерская и Котеночкина помогали Бобровым, что-то организовывали, покупали, а Соня
сидела дома и плакала. Двух близких людей до этого похоронила она - отца и дядю. Но еще никогда
у нее не было такого чувства горькой и невосполнимой потери, как сейчас. А ведь Софья была
знакома с Лизой от силы два месяца. Впрочем, разве было важно, сколько времени она знала эту
удивительную девочку? И Софья плакала. Ей было бы легче, займись она, как ее подруги,
организацией похорон, но Соня отчего-то решила, что должен позвонить Киреев. В последние недели
он будто пропал - перестал присылать телеграммы. Ей очень хотелось, чтобы Михаил позвонил. Соня
даже представила, как Кира позвонит, как она расскажет о постигшем их горе. Но Киреев не
позвонил.
     А потом были похороны. Сначала пришел священник, все тот же отец Борис. Молодой, но очень
серьезный. Он был искренне печален - и это понравилось Софье. Проводить Лизу в последний путь
пришло немного людей - десять-пятнадцать человек. Софья скромно стояла в самом дальнем углу
комнаты. Но перед тем как началась панихида, она подошла к гробу. Лиза вновь изменилась. Исчезла
та предсмертная бледность, так поразившая Софью. Лицо девочки было полно покоя. А рядом с
гробом стояла на столе большая фотография, на которой была изображена Лиза Боброва в возрасте
шести лет.  Огромные глаза, пушистые ресницы, распущенные по плечам волосы.
"Какая красавица была", - произнес кто-то. И это слово "была" словно ножом полоснуло Софью
по сердцу. Вновь откуда-то из самой глубины души поднялась обида - на всех и на вся, на
несправедливость этого мира - жестокого и равнодушного. Почему Лиза уходит, а мы, собравшиеся
здесь, остаемся? Только не надо говорить, что Бог забирает лучших - это слишком неправдоподобно
звучит, чтобы стать правдой... Но ее раздумья прервал высокий голос отца Бориса:
     - Благословен Бог наш...
     Впервые в жизни Воронова присутствовала на панихиде. Вначале она почти не слушала слов,
произносимых священником. Больше смотрела на Лизу, на тех, кто входил в комнату. Последней
вошла Мещерская. Она встала рядом с Софьей, поздоровавшись с подругой легким прикосновением
руки.
     Воронова догадывалась и раньше, что Бобровы были усердными прихожанами соседнего храма.
Она видела, что Виктор, Ирина, а также две подруги Бобровой, с которыми Софья не была знакома,
хорошо знали молитвы, которые читал священник. Потихоньку и Соня стала прислушиваться к тому,
что он говорил.
     - Боже духов, и всякия плоти, - неспешно, с чувством читал отец Борис, - смерть поправый, и
диавола упразднивый, и живот миру твоему даровавый: сам, Господи, упокой душу усопшия рабы
твоея Елизаветы, в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль,
и воздыхание...
     Эти слова хоть и не были просты, но постепенно доходили не только до сознания, но и до сердца
Софьи. Ей опять вспомнились последние слова девочки: "Для Бога нет живых и мертвых".
А священник продолжал:
     - Святых лик обрете источник жизни, и дверь райскую, да обрящу и аз путь покаянием, погибшее
овча аз есмь, воззови мя, Спасе, и спаси мя.
Софья не совсем поняла, что означают эти слова и почему священник как бы говорит о себе - "и
спаси мя", но с этого момента это было уже и не столь важно для нее: Софья перестала быть просто
слушательницей. Незаметно для себя, опять-таки впервые в жизни, в те моменты, когда все
крестились, стала креститься и она. Пусть не очень уверенно и умело, как, впрочем, и стоявшая рядом
Мещерская, но крестилась.
     И вновь вспомнилась Лиза, точнее, ее слова: "Нет, пока не понимаешь... А я понимаю". Что
хотела ей сказать девочка? Что стало ей понятным на пороге вечности?
Собственно говоря, все эти мысли пронеслись в голове Софьи буквально в доли секунды. И не
мысли даже, а словно отблески от них. Сейчас она чувствовала сердцем, и только сердцем. И
незаметно для себя повторяла вслед за отцом Борисом:
     - Во царствии твоем, егда приидеши, помяни нас, Господи. Блажени нищии духом, яко тех есть
царство небесное. Блажени плачущии, яко тии утешатся. Блажени кротцыи, яко тии наследят землю.
Блажени алчущии, и жаждущии правды, яко тии насытятся. Блажени милостивии, яко тии помилованы
будут. Разбойника Рая Христе жителя, на кресте тебе возопивша, помяни мя, предсодеял еси
покаянием его, и мене сподоби недостойного. Блажени чистые сердцем, яко тии Бога узрят.
"Чистая сердцем - это про Лизу", - вновь промелькнуло в голове Софьи. Вслед за взмахами
кадила в руке священника она сама словно входила в какой-то новый для себя ритм, новое измерение.
Сейчас ей уже не надо было ничего объяснять. Священник молился и о Лизе, и о себе, и о каждом
стоящем в этой комнате. То же делала и Софья. Она молилась - о Лизе, о себе, о священнике. И
Лиза... она, наверное, тоже... молилась. И мысль эта не смутила, не удивила Софью. А когда отец
Борис стал читать отрывок из Евангелия, Воронова уже не сомневалась, что маленькая девочка,
названая сестренка, тоже слышит эти слова, как слышат их Ира, Виктор, Наташа, Софья Мещерская,
как слышит их она, Соня:
     - Братие, не хощу вас не ведети о умерших, да не скорбите, якоже и прочии не имущии
упования. Аще бо веруем, яко Иисус умре и воскресе, тако и Бог умершая о Иисусе, приведет с Ним.
Сие бо вам глаголем словом Господним, яко мы живущии оставшии в пришествии Господне, не имамы
предварити умерших. Яко сам Господь в повелении во гласе архангелов, и в трубе Божии снидет с
небесе, и мертвии о Христе воскреснут первее. Потом же мы, живущии оставшии, купно с ними
восхищени будем на облацех, в сретение Господне на воздусе, и тако всегда с Господем будем.
Затем пели "Вечную память". Отец Борис сказал несколько слов от себя, сказал просто, но очень
сердечно. Впрочем, Софья запомнила только первые слова священника:
     - Почти каждый день, братья и сестры, мне приходится исповедовать умирающих, служить
панихиды... И скажу вам, что никогда доселе и ни у кого не видел я столько веры, сколько было ее у
усопшей Елизаветы... Лизы.
     А через час  на  Митинском  кладбище  появилась  свежая могилка.  Вокруг холмика земли были
аккуратно поставлены венки.  А еще фотография, с которой широко открытыми глазами на мир
доверчиво смотрела красивая девочка. А под фотографией подпись: "Боброва Елизавета Викторовна.
1.05.1989 - 21.07.1998 гг."

     Глава тридцать пятая

     - Йес, йес! Мы сделали их! - кричал какой-то прыщавый подросток.
По телевизору шло молодежное шоу. А еще в спальне у Софьи на полную мощь работал
магнитофон. Сама она сидела на полу и разбирала рисунки Лизы. Ни музыка, ни телевизор ей были не
нужны, но после смерти Бобренка, после той страшной минуты, когда Лиза ушла из жизни, Воронова
неожиданно для себя стала бояться тишины. Всякий раз, когда она оставалась одна, когда все стихало
вокруг, ей вспоминалась та минута. Вспоминалась - и острая тоска входила в сердце. Конечно, это
было наивно - спастись от страхов, окружив себя звуками, телефонными разговорами, погрузившись
с головой в дела. О Лизе напоминало все. Будь ее воля, Софья бросила бы сейчас Москву и уехала в
Старгород. К тому же смерть Бобренка заставила Софью признаться себе самой в том, что Киреев
занимает в ее жизни значительно больше места, чем она думала. Вороновой вдруг захотелось
приехать в свой родной город и ждать возвращения Киреева. Больше того, в своих фантазиях она
ясно представляла себе такую картину: по грунтовой дороге, резко ведущей вверх на том самом
месте, где начинаются первые дома Старгорода, идет усталый путник. Это Киреев. А она, Софья,
встречает его в самом центре Старгорода, там, где когда-то стоял Соборный храм города... И он
счастлив видеть ее. Но Михаил исчез где-то во глубине России. Даже ближайшие друзья Вороновой не
знали, что по ее поручению в Старгород наведывался доверенный человек Софьи. Он привез
неутешительные вести: Михаил в Старгороде не появлялся, его сестра и зять обустроили маленький
домик на окраине городка, но в нем никто не жил. Исчезла и Юля Селиванова. Какое-то внутреннее
чувство подсказывало Софье, что Кира жив. Да и Лиза, маленькая мудрая девочка, ни на секунду -
это Софья хорошо видела - не сомневалась в том, что ее старший друг жив и по-прежнему идет, как
говорила Бобренок, "к себе".
     Москва, изрядно опустевшая в эти летние месяцы и еще не успевшая узнать страшного слова
"дефолт", все равно раздражала Софью. Раздражала своим беззаботным весельем, бурлеском ночной
жизни, неоном площадей и проспектов. Софья понимала, что раздражение это несправедливо, но, что
поделать, - ее названая сестренка, необыкновенно светлый человечек, ушла из жизни, а огромный
город вокруг нее гулял