..
     - Ладно, не будем об этом. Выздоравливай. Вадим Алексеевич и Федор тебя не бросят и никому в
обиду не дадут.
     - Спасибо. За все - спасибо. Деньги я отдам. Заработаю и отдам. - Юля пыталась приподняться. -
А Софье Николаевне я обязательно позвоню. Удачи вам.
Киреев улыбнулся в ответ.
     - А еще одну просьбу можно? - вдруг спросила Юля.
     - Ну если только последнюю.
     - Икона у вас?
     - Понял.
     Киреев снял рюкзак. Он бережно достал икону и передал ее Юле. Девушка так же бережно взяла ее в
руки.
     - Не тяжело?
     - Нет. - И вдруг неожиданно для Михаила Селиванова поцеловала образ.
Киреев пристально посмотрел на девушку. Перед ним была другая Юля. Откуда только взялись эти
одухотворенные глаза, в которых можно было разглядеть и благодарность, и трепет, и печальную
нежность.
     - Спасибо, - тихо прошептала Юля, возвращая Кирееву икону. И добавила еще тише: - Берегите
себя.
     Михаил в ответ тихо пожал ей руку, взял рюкзак и уже направился к выходу, но вдруг повернулся и,
облокотившись на спинку кровати, стал декламировать:
Девушка пела в церковном хоре
     О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
     О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол,
     И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
     Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
     Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
     Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
     И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, - плакал ребенок
     О том, что никто не придет назад.
И, поклонившись низко-низко, Киреев вышел.
     "А ведь, действительно, вся жизнь - сплошной парадокс, - думала Юля. - Кто бы мог подумать, что
Киреев спасет мне жизнь, которая будет висеть на волоске после удара Шурика, которого я считала
своим другом. Шурика больше нет - и мне совсем не жалко его. Киреев ушел дальше вместе с
иконой, и так хочется, чтобы он остался жив. Чтобы... как это он читал сейчас: "усталые люди
светлую жизнь себе обрели".
     В палату вошел Вадим Алексеевич:
     - Проводила друга?
     Юля сначала хотела возразить, что Киреев ей не друг, но потом подумала: "А кто же он мне тогда?" И
ответила:
     - Проводила.
     - Тут вот какое дело, уважаемая Юленька. По твою душу пришли.
     - Редькин?
     - Не понял? Какой Редькин?
     - Да так, собирательный образ. Милиция пришла?
     - Она, родимая. Вроде допрашивать тебя собирается. Договоримся: как только устанешь, зови меня
     - я их мигом вытурю. Не хватало еще, чтобы у тебя проблемы возникли.
     - Вадим Алексеевич, в нашей земной жизни любые проблемы относительны. Так что зовите вашего
Редькина.
     * * *
В детстве Кирееву очень нравилось, как образно, но лаконично описывались странствия героев:
"долго ли, коротко ли", "за тридевять земель, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве", "за
семью горами, за семью долами, за синими реками". Вот так и он, долго ли, коротко ли, шагая
бесконечной дорогой, пришел в Древлянск. Позади остались Ливны с их собором, о котором писал
отец Сергий Булгаков, вспоминая в эмиграции, в Париже свои детские годы; очень тихие, даже для
провинции, Колпны; пыльные Щигры и Льгов, почему-то обозначенный на карте как Льгов I, Льгов II
и Льгов III и запомнившийся Михаилу приветливостью его жителей. Древлянск как-то сразу не
показался Кирееву. Была ли тому причиной страшная жара - торопясь поскорее попасть в монастырь,
он пренебрег в тот день традиционным дневным отдыхом, а потому входил в город еле волоча ноги,
или виной всему стало воскресенье - у нашего странника сложилось впечатление, что весь Древлянск
     - это один большой рынок. Среди продавцов преобладали украинцы - сказывалась близость
границы. Почти час плелся Киреев до монастыря, расположившегося в одной из пригородных слобод
Древлянска у слияния двух рек. В отличие от Троице-Сергиевой лавры или Оптиной пустыни, где
всегда многолюдно, Свято-Николаевский монастырь поразил его патриархальной тишиной и
безлюдностью. Большинство строений находилось в полуразрушенном состоянии. Вместо ухоженных
дорожек из асфальта или плитки, привычных в известных монастырях, здесь было настоящее
раздолье для травы. На вечерней службе присутствовало, не считая трех монахов, поющих на
клиросе, три или четыре человека. Служба была длинная, в конце ее Киреев мечтал только об одном
     - поскорее упасть на кровать и уснуть.
     Иеромонах Гавриил, встретивший Михаила у монастырских ворот, после окончания службы отвел
Киреева в келью к отцу Иллариону, который в тот день немного занемог. Он оказался еще не очень
старым человеком. Отец Илларион внимательно посмотрел на вошедшего в келью гостя умными,
добрыми глазами, а затем сказал:
     - Брат  Варлаам  покажет  вам монастырь, а потом отдыхайте.
И все. Аудиенция закончилась, не успев начаться. Киреев был слегка разочарован, но в то же время и
благодарен настоятелю монастыря, который, в отличие от эмоционального брата Гавриила, сразу
потащившего его на службу, увидел, как Михаил устал. Иеромонах Варлаам, к которому подвели
Киреева, воспринял поручение старца без ропота, но, как показалось Михаилу, и без особой радости.
Это был высокий мужчина лет тридцати, с очень тихим голосом и мягкими манерами. "Кроткий" -
почему-то назвал его про себя Киреев. Отец Варлаам неспешно, приноравливаясь к шагу гостя, водил
Михаила по монастырю и его ближайшим окрестностям, произнося словно экскурсовод хорошо
заученный текст:
     - Наш монастырь во имя Святителя Николая Чудотворца возник  еще в конце XIV века, но первое
историческое упоминание относится к 1614 году. В 1615 году обитель была сожжена польско-
литовскими войсками Лжедмитрия, идущими на Москву, и лишь с начала XVIII века на месте стоявших
ранее деревянных храмов были выстроены новые каменные храмы. Их сейчас в монастыре три:
Никольский, Воздвиженский и Троицкий. Никольский храм - двухэтажный с нижним зимним этажом в
честь иконы Божией Матери "Знамение Курская-Коренная". Двадцать лет этот храм строила семья
знаменитого древлянина и великого деятеля России Шелехова. Воздвиженский храм наиболее ярко
подчеркивает своими формами умело выполненную копию в камне прежнего деревянного храма. На
средства помещицы Забелиной был построен третий храм. К сожалению, не уцелел Тихвинский храм с
прилегающим к нему больничным корпусом. Завершает ряд монастырских строений шестиярусная
колокольня. В 1926 году обитель была закрыта и являлась воинской частью до середины пятидесятых
годов. Затем использовалась различными хозяйственными учреждениями города и района, что
привело замечательный памятник духовной и национальной культуры в жалкое запустение. Большей
частью сохранились массивная каменная ограда с угловыми башнями. Уцелели и до сих пор
используются игуменский и братский корпуса. Как и все строения в обители, они требуют срочного
капитального ремонта. Лишь в 1991 году монастырь был возвращен Епархии и с Божией помощью и
посильными усилиями христиан в нижнем храме Никольского собора совершаются богослужения и
теплится Лампада у Престола Божия. Возле монастыря находится целебный источник Святителя
Николая Чудотворца, который издавна являлся местом многочисленного паломничества притекающих
к нему верующих, и в наше время получающих здесь исцеление...
Произнося последние слова, иеромонах впервые за все время посмотрел в глаза Кирееву, будто желая
сказать: "С вас довольно или еще будут вопросы?"
Вопросы у Михаила были, но отец Варлаам отвечал на них односложно, скупо роняя слова. И тогда
Киреев прибегнул к своему старому испытанному приему. Еще будучи журналистом, он из всех
газетных жанров больше всего не любил интервью. С одной стороны, неудобно лезть в душу
человека, а с другой - не хотелось отделываться общими, стандартными вопросами типа:
"Расскажите о ваших новых творческих планах". Но если не взять интервью было нельзя, он при
знакомстве с новым для себя человеком использовал прием, который сам называл "шоковой терапией
наоборот". Киреев буквально выворачивал свою душу наизнанку. Разумеется, собеседник мог
подумать, что перед ним болтун либо что у Киреева "не все дома". Но чаще посторонний человек в
ответ на искренность странного журналиста отвечал доверием и в свою очередь становился
искренним.
     И вот когда Михаил с отцом Варлаамом стояли у источника, Киреев стал рассказывать иеромонаху о
себе. О своей болезни, странствиях, о том, что случилось с ним в деревне Галичья Гора. Впрочем, это
не было холодным расчетом, да и само слово "прием" здесь явно не подходило. Кирееву захотелось,
чтобы этот человек не относился к нему как к очередному туристу, волею судеб занесенному в эти
места, чтобы хотя бы кто-то понял, как болит мучаемая угрызениями совести его душа.
     - Вы правильно сделали, что пришли к отцу Иллариону. Он - удивительный, необыкновенный
старец. - От былой сухости иеромонаха не осталось и следа. Оказалось, что отец Варлаам -
прекрасный рассказчик, и когда он говорил о своем настоятеле, становился таким же восторженным,
как и отец Гавриил. - Вы про старца Иоанна Крестьянкина слышали? Это духовный друг нашего
старца. Восемнадцать лет отец Илларион пробыл на Афоне. Я в свое время во многих святых местах
побывал, у мудрых людей совета о том, как жить, искал. А с отцом Илларионом поговорил - и бросил
все: работу в "ящике", свой родной город Жуковский, друзей, прежние привычки и уклад жизни - и
остался здесь. Я сначала послушником был. Нас здесь всего шесть или семь человек тогда
подвизались. Сказать, что трудно пришлось, значит, ничего не сказать. Без помощи Божией и без
окормления старца... - Иеромонах задумался, подбирая слово, но так и не найдя его, сказал: - Вы
понимаете меня?
     - Понимаю.
     - Народ в этих местах непростой очень. Колдунов много, хулиганистый люд тоже не в диковинку. К
нам приходили с ножами, грабили нас, хотя что у монахов можно было взять? Мы думали, что убьют
нас. Бежим, помню, к старцу, а он спокойно так говорит: "Чего вы боитесь? Если убьют нас - станем
мучениками. Только достойны ли мы этого? Давайте будем уповать на Господа, и Он все образует". И
что же вы думаете? Те лихие люди вроде стали тише, а потом и вовсе оставили нас в покое. А один из
них теперь нашим братом стал. А колдуны... Тянет их нечистая сила к святому месту, тянет что-то
пакостное сделать. Так тянет, что ломает их. А старец нам вновь говорит: "Уповайте на Господа, и не
оставит Он нас". Вы сегодня в храме не обратили внимание на темное пятно на полу?
     - Нет.
     - Завтра обязательно посмотрите. - И, сделав приличествующую в таких случаях паузу, иеромонах
продолжил: - У меня послушание - я чтец. В тот день, как сейчас помню, читаю, как обычно, на
службе, народу мало. Женщина какая-то стоит. Вся в черном. Не крестится, но ведь народ разный
приходит. Бесноватые к отцу Иллариону издалека приезжают. Он их вот здесь на источнике
отчитывает. Одним словом, стоит женщина, я на нее мельком посмотрел и читаю дальше.  И вдруг
она  из сумки какую-то банку выхватывает и кидает ее что есть силы, - тут отец Варлаам
перекрестился, - прости нас, Господи, грешных, в чудотворную икону Божией Матери. Мы сначала
замерли все. Потом братья, кто пел на клиросе, бросились к этой женщине. Она кричит что-то
бессвязное, руками машет. В воздухе чем-то едко- кислым запахло. Все, думаем, святотатство
свершилось, да еще на наших глазах. И что же вы думаете? Стекло на иконе вдребезги, пузырек тот
тоже, а на икону ни капельки не пролилось. Чудо, настоящее чудо! - Отец Варлаам опять
перекрестился. Это же совершенно непроизвольно для себя сделал и Киреев. - Ведь что колдунья
задумала? Мы же то пятно с пола так смыть и не смогли, а запах несколько дней стоял. До сих пор не
знаем, что за жидкость в банке была.
     - Отец Варлаам, - спросил Киреев, - а почему вы думаете, что та женщина колдунья?
     - А кто же она еще? - удивился иеромонах. - Нормальный человек, хоть он и неверующий, разве
сделает такое? А над колдунами дьявол силу огромную имеет. Говорю вам, она даже выла - так не
хотела это черное дело делать, а сделала...
     Они вернулись в монастырь. По дороге отец Варлаам еще много рассказывал о монастыре и старце. Но
Киреев заметил, что его спутник устал. Ему стало совестно так долго злоупотреблять добротой этого
человека. Напоследок иеромонах показал Кирееву свою келью. Внутри все было по-военному просто и
по-монашески скромно: кровать, иконы, несколько книг. Больше ничего.
     - Вы, наверное, устали, отец Варлаам, - сказал, прощаясь, Киреев. - Отдыхайте. Только... Можно
вопрос напоследок?
     - Конечно.
     - Вы ни разу не пожалели, что оставили прежнюю жизнь?
     - Ни разу, - без раздумья ответил иеромонах.
     - А как же близкие люди? О них не грустите?
     - Из близких одна мама в живых осталась. Она... она поняла меня. А здесь хорошо. Правда, хорошо.
Кстати, когда мы с вами поднимались сюда, не обратили внимания на семинариста, который нам
повстречался?
     - Честно говоря, не обратил.
     - Приехал он сюда просто так, из любопытства - это Александр сам рассказывал. А с отцом
Илларионом поговорил - и уже третий год в семинарии учится.
     - Как-то просто все получается.
     - А знаете, что сказал братии отец Илларион, когда этот мальчик после первого визита сюда уехал?
     - будто не услышав реплики Киреева, продолжал иеромонах. - Что придет время, и он будет нашим
настоятелем... Прозорлив батюшка. Так что обязательно поговорите с ним. Да хранит вас Господь!
     - Постойте, отец Варлаам. Еще один вопрос. Самый последний. Скажите... вам не скучно? Вот вы
придете сейчас в свою келью... - Киреев, как недавно его собеседник, не мог сформулировать свою
мысль.
     Отец Варлаам улыбнулся:
     - Скучно? Что вы, Господь с вами! Я же молюсь, когда мне скучать?
     - А молиться... это трудно?
     - Это такая сладость. Бывает, что к молитве с нуждением приступаешь, бывает, что леность вдруг
нападет. Лукавый ведь не дремлет и не спит никогда. В отличие от нас. Но Господь помогает. А
сладость от молитвы остается. Вы можете не поверить мне, Михаил, и, не дай Бог, подумаете, что я
хвастаюсь, но вижу, что вы - из новоначальных, а потому скажу: я всегда жду, когда останусь один и
смогу молиться...
     - А сколько нужно молиться?
     - Спросите у старца. По мне, так весь день, все двадцать четыре часа.
     - А как же спать? - наивно спросил Киреев.
     - Извините, но вы говорили о последнем вопросе, - мягко произнес отец Варлаам. Поклонившись
Кирееву и вновь повторив: "Да хранит вас Господь", он распрощался с гостем.
Оставшись один, Михаил вдруг почувствовал острую боль в желудке - видимо, сказывался тяжелый
день. Ложиться уже не хотелось, и Киреев вышел на улицу. Вечер принес долгожданную прохладу.
Возвращались с поля и фермы монахи, имевшие хозяйственные послушания. Молодая женщина мыла
посуду, оставшуюся от ужина. Приветливо поздоровалась с Михаилом и предложила ему
потрапезничать. Он отказался, но разговор с женщиной завязался. Ее звали Надеждой. Она оказалась
москвичкой, работала программистом в одном из научных институтов. В монастырь приехала на время
отпуска, уже третий год подряд. Ее послушание - помогать братии на кухне.
     - Работы здесь для монахов много. И монастырь восстанавливать надо, и хозяйство монастырское
поднимать. А мы, несколько женщин, которые к старцу приезжают, стараемся на кухне им помогать.
Местные тоже помогают, но все-таки здесь к монастырю пока еще настороженно относятся. Вот мы и
стараемся так время рассчитать, чтобы все время кто-то здесь был. Через неделю я уеду, меня Елена
Петровна сменит. Жаль, мало времени могу в монастыре находиться. Работа, сами понимаете, семья. А
вы кваску холодного не выпьете? - Все это Надежда проговорила на одном дыхании, продолжая мыть
миски и тарелки.
     - С удовольствием. Скажите, Надежда, а вам не жаль весь отпуск проводить вот так? - И Киреев
показал глазами на гору посуды.
     - Вовсе нет. У каждого свое послушание. А для молитвы время всегда остается, да и службы здесь
каждый день. А самое главное, к старцу близко. Он окормляет нас. -  И, взяв кружку, женщина
направилась в столовую, но вернулась оттуда явно огорченной.
     - Надо же, выпили все. Да и понятно: жара-то какая!
     - Ничего страшного. Я в святом источнике водицы набрал.
     - Ее для обратной дороги, для дома поберегите. Постойте, - вдруг вспомнила она, - у меня в
погребе должен еще квас оставаться.
     И, не слушая возражений Киреева, взяв ключ, Надежда направилась к погребу, который был
неподалеку. Но если не везет, то не везет во всем. Замок не хотел открываться.
     - Катерина! - громко позвала Надежда. - Катерина, где тебя носит?
На ее зов прибежала белобрысая загорелая девчушка лет девяти. Судя по всему, дочка Надежды.
     - Молись, - приказала ей мать. Приказала вроде бы строго, но было видно, что этот тон идет скорее
от желания как-то приструнить Катерину, вертевшуюся как волчок. Да и любви в этих словах было
больше, чем строгости.
     - Мам, я с дядей Иовом к коровам пойду? Лады?
     - Пойдешь, - сдерживая улыбку, сказала мать. - А сейчас  помолись.
Девочка замерла у дверей погребка, закрыв глаза и что-то шепча губами. Надежда еще раз вставила
ключ в замок - он открылся. Заметив нескрываемое удивление Киреева, женщина, дождавшись, когда
Катерина умчалась, пояснила:
     - Отец Илларион говорит, что детская молитва - самая чистая и не зря ведь Господь сказал:
"Будьте, как дети". Когда у кого-то что-то не ладится, все зовут мою дочь. Она, конечно, шалунья
порядочная, но свято верит, что Господь любую молитву исполнит.
     - Любую?
     - Конечно. Надо только веру иметь, хотя бы с горчичное зерно. Вот у Катерины моей такая вера есть
     - это не я, как отец Илларион сказал.
     Квас оказался холодным и очень вкусным. Киреев сделал глоток, второй... От страшной боли его
буквально скрючило.
     - Вам плохо? - испугалась Надежда.
     - Не беспо... не беспо... койтесь, - с трудом выдохнул Михаил. - Хронический гастрит... не ел весь
день... бывает. - Он постарался выпрямиться. Боль стала чуть тише.
     - Я же не знала... Квас-то на хрене, по старинному монастырскому рецепту.
     - Ядреный квасок, однако.
     - Еще бы! Жаль, нет Елены Петровны. Она врачом работает. Да здесь и без врача ясно: с гастритом
разве можно весь день ничего не есть?
     - Ничего, ничего. Пойду прилягу.
     - Вас проводить? - И Надежда, не слушая возражений Киреева, позвала на помощь.
Из двери братского корпуса показался тот самый семинарист, о котором говорил отец Варлаам.
Михаил сначала хотел отвергнуть предложенную помощь, но боль была все еще сильной, да и
комнату, где его поселили, он мог не найти. И еще Киреев подумал, медленно поднимаясь по высоким
ступеням братского корпуса: "А ведь это хороший знак, если разобраться: будущий настоятель меня
до места ночлега провожает". В том, что этот семинарист когда-то станет настоятелем Свято-
Николаевского монастыря города Древлянска, Киреев не сомневался: отцу Иллариону он уже сейчас,
до разговора со старцем, верил больше, чем себе.

     Глава тридцать девятая

     "Работайте Господеви в веселии, внидите пред Ним в радости" - сквозь дрему услышал Киреев.
Только-только успокоилась боль, и он наконец-то уснул, а его соседи, в основном послушники,
поднимались на работу. Старик Пахомыч, чья кровать стояла рядом, молился перед старенькой
картонной иконкой  Спасителя, стоящей на подоконнике. Это его голос слышал Киреев. Удивительно,
но старик, внешне похожий на крестьянина прошлого века, без молитвослова произносил наизусть
слова псалма: "Уведите, яко Господь той есть Бог наш: Той сотвори нас, а не мы, мы же людие Его и
овцы пажити Его". Кажется, девяносто девятый псалом, подумал изумленный Киреев. Но изумлялся он
недолго: глаза слипались сами собой. Посплю еще немного, решил М