он провалился в сон.
* * *
     В комнате стоял дым коромыслом, на столе - гора бутылок: пустых, начатых, полных. Полчаса назад
Юле позвонил Кузьмич и приказал явиться по этому адресу. Она ехала сюда и готовила себя к
худшему. Что являлось этим худшим - Юля не знала. От Кузьмича можно было ждать всего. Сейчас
"зачитает приговор": за понесенные моральные и материальные убытки пустить эту дуру, то бишь ее,
Селиванову Юлию Антоновну, "по кругу". Бр-р. Она представила себе "ребятишек" Кузьмича,
особенно двух громил, которых все звали Боб и Доб - сокращенно от Бобчинского и Добчинского.
Говорят, так назвал эту неразлучную пару - Бориса и Николая - их шеф, Кузьмич. Забавно, но пьеса
Гоголя "Ревизор" была у Кузьмича любимой. По крайней мере, он любил ее цитировать. Когда к нему
нужно было кого-нибудь доставить, Кузьмич обычно говорил: "А подать-ка мне Тяпкина- Ляпкина".
Вот сейчас этой "Тяпкиной-Ляпкиной" была она.
Однако ее встретили приветливо. Шурик сразу подвинул к ней пивную бутылку. Это был хороший
знак.
     - Мы тут кой-какой баланс пытаемся свести, - после короткого приветствия обратился к Юле
Кузьмич. - Мне надо будет на недельку-другую отъехать. Есть дела поважнее вашей иконы, но и ее
упускать не хочется. Значит, уплыла иконка, а?
     - Кузьмич, я все объясню...
     - Не надо. Мне Шурик уже все рассказал, а я ему как себе верю. Если он говорит, что давно такой
смышленой телки, как ты, не встречал, значит, так оно и есть. Кто не работал, тот не прокалывался.
Понимаешь меня?
     - Понимаю.
     - А коли понимаешь, давай-ка своей смышленой головой кумекай. Я, девочка, не люблю
проигрывать. Икона эта должна быть у нас. Понимаешь меня?
Юля не успела ответить. Вмешался Шурик:
     - Не заводись, Кузьмич. Зачем пугаешь человека? Думаешь, она сама не хотела эту икону получить?
Другое дело, что Воронова непростой штучкой оказалась.
     - А ты не учи меня жить. Я не пугаю. Ты что, не знаешь, как я на самом деле могу пугнуть? Я
проигрывать не умею, понимаешь меня? И если ты радуешься, что какая-то Воронова тебя вокруг
пальца обвела, то я другой человек.
     - Не радуюсь я. Мы с Юлькой поэтому сложа руки не сидели. Но ты - начальник, тебе решать, что
дальше делать.
     - Вот это другой разговор. - Кузьмич отхлебнул пива. - Ты Гоголя что-нибудь читала? -
неожиданно спросил он Юлю.
     - Читала. "Ревизор", "Мертвые души"...
     - Про души ничего не скажу, а вот Городничий правильно говорил: "Я всех в бараний рог скручу" -
и всю губернию в руках держал. Поэтому империя и пала, что таких людей дураками выставляли. Он с
понятием был человек. Понимаешь меня?
     - Понимаю.
     - А ни хрена ты не понимаешь. Устроили, бля буду, слежку. За каким, спрашивается? Домработницу
в лес везти. Тьфу! Нет, говоришь, больше иконы?
     - "Я как будто предчувствовала: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы.
Пришли, понюхали и пошли прочь", - неожиданно процитировала Гоголя Юля.
     - Чего-чего?! - Кузьмич пришел в восторг. - Слушай, ты мне нравишься. Приятно встретить
начитанных людей. Мои придурки, наверное, только "Филиппка" из школы помнят.
     - Это про дельфина, что ли? - спросил доселе молчавший Доб. - Я по видику смотрел. Только ты
путаешь, его Флиппером звали.
     - Кого?
     - Дельфина, кого же еще?
     - Филиппок - это крестьянский мальчик, понял? Учиться он очень хотел. Вот про него Толстой и
написал.
     - А дельфин здесь при чем?
     - Слушай, я сейчас зарыдаю. Не позорь ты меня. Путаешь, говорит он мне. Умереть, не встать. Эта
деваха сейчас из "Ревизора" сцену читала. Учись! Ладно, кто из вас начнет? - обратился, наконец,
Кузьмич к Шурику и Юле.
     Селиванова ответила:
     - Пожалуй, я. У Вороновой подруга есть...
     - Воронова, Воронова... Скажи, а у нее отца не Владимиром Николаевичем звали? Хотя, сколько в
Москве Вороновых...
     - Это дядя ее.
     - Дядя? Что же ты мне сразу не сказала? Нет, ребята, эту девку мы трогать не будем. Я уважал
покойного Воронова. Дружить не дружил, врать не буду, но уважал.
Шурик явно поскучнел.
     - Все, деваха, можешь идти. Шурику телефончик оставь - ты ему приглянулась, а про это дело я,
считай, забыл.
     - Ты какой-то чудной сегодня, Кузьмич, - переглянувшись с Юлей, заговорил Шурик. - Наверное,
"Мертвые души" начал читать.
     - Давно по морде не получал, шутничок?
     - Давно. Юлька тебе с самого начала говорила, чтобы девку эту не трогать. А икону мы сейчас не у
нее брать будем. Она отдала ее.
     Юля сразу поняла хитрость Шурика. Она без его перемигивания уже знала, о чем надо говорить
Кузьмичу, а о чем промолчать.
     - Как отдала? - переспросил Кузьмич.
     - Дело вот в чем, - подключилась к разговору Юля. - Софья Воронова сирота, ее дядя воспитал. А
когда Воронова того... убили, ей, видимо, мысли всякие в голову полезли.
     - Продолжай, пока не очень понимаю.
     - Пришел к ней как-то земляк ее, поговорили они о родных местах, вот Воронова и
расчувствовалась. Отдала, короче, она икону. То есть не ее это теперь икона. И мы забудем о
Вороновой. Все, нет ее для нас.
     - А кому отдала, мы знаем.
     - Вот это самое главное. Я ведь с этого и начала. У Вороновой есть подруга. Я к ней подъехала.
Короче, она мне все про этого типа рассказала. Он больной...
     - Кто больной, тип этот?
     - Да, у него рак.
     - Господи, с вами не соскучишься. Рассказывай дальше.
     - Ему вроде бы мало осталось жить. Вот он и продал свою квартиру, взял икону и отправился на
родину.
     - Ничего не понимаю, уехал, что ли? Тогда куда уехал?
     - В том-то и дело, что в никуда. Родом он, как и Воронова, из Старгорода.
     - Это где?
     - Под Тулой. Километров сорок к югу, я на карте смотрел, - вставил фразу Шурик.
     - Так вот, может, у него от болезни с головой что, но он решил до Старгорода пешком идти. Как
странник.
     - Век живу, а о таком не слыхал. Итак, что мы имеем?
     - Смертельно больного человека, которому осталось жить не больше года, а то и того меньше, и
икону, которая лежит у него в рюкзаке. Спрашивается, нужна ему икона? И сам он нужен кому?
     - Молодец, - похвалил Кузьмич, - правильно поставленный вопрос - считай, уже наполовину
решен. Значит, говоришь, чудак этот на букву "м" никому не нужен?
     - Абсолютно.
     - Мы знаем, куда он придет, так?
     - Куда должен был придти...
     - А ты и впрямь смышленая. Только вот откуда он должен выйти?
     - Это уже по моей части, - взял слово Шурик. - Не буду долго говорить, короче, он поехал в
Болхов.
     - Доб или Боб, принесите карту, - приказал Кузьмич. - В бардачке моей машины лежит.
Юля убрала со стола бутылки, Шурик взял у Боба карту и расстелил ее перед Кузьмичем. Все
сгрудились за его спиной. Шурик показывал пальцем:
     - Вот Старгород - это Тульская область. Вот Болхов - Орловская. По прямой не больше ста
пятидесяти километров. Но он пешком пойдет.
     - И не слишком скоро - болезнь у него не шуточная.
     - Правильно, Юлька. К тому же он из тех мест, журналист. Где-то будет задерживаться, где-то
передохнуть захочет. Правда, не исключена возможность, что он после первого дня окочурится или
плюнет на все и рванет в Старгород на колесах.
     - Предлагаю ждать его в этом... Старгороде. Видать, это большая деревня, все друг друга знают.
Сделаем дело, возьмем икону - и готово, - открыл рот Доб.
Юля хотела съязвить, но передумала:
     - Правильно. Как вариант, думаю, сгодится. Но когда все на виду - это же и минус. И еще. А если он
окочурится, как сказал Шурик, где-нибудь в поле? Кому тогда икона достанется? Милиции?
Грибникам?
     - А что же, ты предлагаешь с ним в прятки играть?
     - Зачем в прятки? - опять взял слово Шурик. - Смотрим сюда. Из Болхова в Старгород два пути.
Один через Мценск, другой, более окружной, через Белев. Я думаю, он на Мценск пойдет. А теперь
посудите сами: человек идет с рюкзаком. Странствует. Ну?
     - Что - ну?
     - Это нормально в наше время? Ты пойдешь, Боб, пешком с рюкзаком?
     - Я что, придурок? У меня тачка есть.
     - И я к тому же. Посмотри: до Мценска из Болхова всего одна дорога. Это не Москва. Дня два-три
ему пути. Завтра мы его встретим. А дальше - дело техники.
     - А если в другую сторону пойдет, на Белев?
     - Повторяю, он пешком, мы на машине. Мы десять раз от Болхова до Белева и до Мценска доедем,
пока он ковылять будет. Что скажешь, босс?
     - Значит, сегодня он ночует в Болхове?
     - Я думаю, что в ночь он не пойдет.
     - Есть в твоем плане слабое место.
     - Какое?
     - Ты можешь дать гарантию, что он сегодня где-нибудь по дороге не выйдет? - Кузьмич опять
посмотрел в карту. - В том же Мценске, к примеру.
     - Не могу, но...
     - То-то и оно. Значит, сделаем так. Не получится с вариантом "дорога" - наведаемся в Старгород.
Второй вариант назовем "деревня". Но это плохой вариант, деваха права. Если он быстро отдаст
икону в церковь или монастырь, она, сами понимаете, засветится. Я завтра уеду, с собой возьму Боба
и Доба. Вам даю Гнилого и Бугая. Все.
     - Четверым что делать, шеф? - возразил Боб. - Шурик с Бугаем вдвоем управятся.
     - Я думаю, ты бы с ним и один управился. А смог ли бы найти этого странника - сомневаюсь.
Главным будет Шурик. Юлька не помешает - голова у нее варит.
А затем Кузьмич одной фразой подвел итог разговора:
     - Итак, сроку вам даю - неделю. В Старгород он придти не должен. Понятно?
     - Понятно.
     - За два дня ребята управятся, босс, - пообещал Доб.
     - А ты что скажешь? - обратился Кузьмич к Шурику.
     - Куда ему деться? Днем больше, днем меньше. Верное дело. Нутром чую.
     - А я вот не доверяю даже себе. Короче, неделю меня не беспокоить. Не управитесь, звоните. Будем
решать, что дальше делать. Теперь другой вопрос...
Шурик пошел проводить Селиванову до двери.
     - Спасибо тебе за доброе слово. Говоришь, сроду такой смышленой не видел? А ты молодец, я
думала, мы не узнаем, куда он поедет, - сказала Юля.
     - И ты молодец, раскрутила тетку. Ты извиняй, мне еще посидеть надо. Завтра в семь выезжаем. Мы
за тобой заедем. В дороге все и обговорим.
     - Поедем через Мценск?
     - Разумеется. Не доезжая до Болхова мы с ним и встретимся. Кстати, я сегодня немного приборзел.
     - В смысле?
     - Да я решился их в самом кафе пасти.
     - И что?
     - Они трепались, трепались, а потом он вдруг встал и подошел ко мне.
     - Что же ты мне раньше не сказал?
     - Когда? У Кузьмича? Сейчас рассказываю. Подошел и спросил, не встречались ли мы с ним раньше в
каком-то Пошехонске. Ошибаетесь, говорю. Он извинился и отошел.
     - Думаешь, заподозрил что?
     - Не знаю. Вряд ли.
     - А дальше что?
     - Все. Ну, почти все. Когда он в автобус сел, я сослепу табличку с названием города прочитать не
смог. Подошел совсем близко. Одним словом, показалось мне, что увидела она меня.
     - Воронова?
     - Да. Я, разумеется, вмиг слинял, но...
     - Показалось или увидела?
     - Увидела.
     - Что будем делать?
     - Разберемся с этим мужиком, а с Вороновой будем по ситуации действовать.
     - Испортил ты мне все настроение.
     - Не переживай.
     - Шурик, ты что, проститься не можешь? - донесся из комнаты голос Кузьмича. - Я жду.
     - Иду! Знаешь, я ведь зря трепаться не буду. Сказал не переживай, значит, не переживай. У
Кузьмича много дел. Сегодня он есть, завтра нет. Я в его замах не числюсь, но ребята меня уважают.
Что попрошу - сделают.
     - Не хочу я, чтобы ее Боб или Доб пришили.
     - Не хочешь - и не надо. Пусть живет. Только как можно тише... Ну, ладно, до завтра.
     - До завтра.
     Юле совсем не хотелось ехать куда-то в Тмутаракань. Но она знала: приказы Кузьмича не
обсуждались. К тому же хотелось к минимуму свести вариант, при котором ее могли бы просто
"кинуть". А Шурик и вправду оказался сентиментальным человеком. Он не стал огорчать Юлю и
говорить, что пакет с иконой Воронова передала бородачу в самый последний момент. Шурик решил
не добивать свою новую напарницу: получалось, что когда Юля простилась с иконой, та лежала в
пакете прямо у ее ног.

     Глава двадцать третья

     Если вначале Софья хотела сразу же звонить Юле, то затем чуть поостыла. "А что я ей скажу? Что
в кафе и на автовокзале видела какого-то парня? Кстати, это еще вопрос, видела ли я его. Видимо, в
Кирееве столько мистического, что это все передалось и мне. Или позвонить? Попытаться прощупать,
узнать, что она хочет делать? А мне это нужно? В конце концов, главного удалось добиться: я вне
опасности, икона, надеюсь, тоже. Если даже за нами кто-то и следил, то в автобус сел только Михаил.
Поди теперь, ищи ветра в поле. Нет, я дергаться не буду. Думаю, Юля мне сама позвонит".
Софья успокоилась. А вечером ее закружили дела. Она умудрилась побывать на двух выставках,
посидела с друзьями в уютном кафе, назначила несколько встреч на послезавтра - завтра День
Победы. Сразу несколько знакомых позвонили ей и предложили отдохнуть за городом. Она приняла
приглашение Мещерских.
     Это была семья художников в трех поколениях. Удивительные люди - очень гостеприимные,
несколько старомодные. Старшие Мещерские - Илья Ферапонтович и Аглая Серафимовна почти
безвыездно жили на даче под Звенигородом. Их по праздникам навещали сын Илья, его жена Соня и
сын Ильи Ильича Ферапонт. В прошлом году Воронова в своей галерее организовала выставку работ
Мещерских - отца, сына и Ферапонта. Внук Ильи Ферапонтовича был самым талантливым в династии.
Успех выставки был оглушительным. Именно тогда Софья поняла, что в этой жизни она не только
племянница Воронова. С той поры она еще больше сблизилась с этим удивительным семейством, в
котором дед читал наизусть Гумилева, плавал зимой в проруби; его сын дарил каждый день цветы
своей жене, удивительно красивой женщине, будто сошедшей с полотен прерафаэлитов. А Ферапонт...
Ферапонт был влюблен в нее, Софью. Он был моложе Вороновой на пять лет, а потому серьезно к
нему Софья отнестись не могла, чем очень обижала юношу. Когда прошла выставка, он прислал ей
большое письмо - очень трогательное и милое. В тот вечер Софья позвонила ему по телефону и
мягко, но одновременно решительно попросила его выбросить из головы глупости.
     - Это не глупости, Софья. И вы очень несправедливы ко мне.
     - Почему несправедлива?
     - Потому что считаете меня юнцом. А между прочим, к Борису Кравченко вы так не относились, а он
мой ровесник.
     - Ферапонтик, а откуда ты знаешь, как я к нему относилась?
Разговор приобретал интересный оборот.
     - Он мне сам... я знаю, - растерялся юный Мещерский.
Боря Кравченко был не очень способным художником, зато очень смазливым мальчиком. Его Софья
бросила быстро, отплатив за нежность покупкой двух работ Бориса.
     - Ты на что намекаешь, мальчик? - В голосе Вороновой появились металлические нотки.
     - Я, я... Софья, простите меня, я не имел в виду ничего плохого. Но ведь Борис вам нравился,
значит, и я мог бы.
     - Нет, не мог бы, Ферапонт. Я сама выбираю - друзей, любовников, деловых партнеров. Ты - сын и
внук моих очень добрых друзей, для меня этого достаточно. Иначе будет перебор.
     - Ну почему, Софья? - Мальчик чуть не плакал.
     - А ты спроси Бориса, как быстро я его бросила.
     - У нас все будет серьезно, вот увидите. Вы сами говорили, что я талантлив.
     - Я и сейчас так думаю...
     После того разговора на какое-то время Ферапонт исчез из ее жизни. И вот сегодня позвонили Илья и
Софья. Если всем другим звонившим Воронова отвечала: "Спасибо, я подумаю", то им ответила:
"Спасибо, я постараюсь". И они поняли, что Софья приедет.
О Кирееве Воронова не вспоминала. Ну, если и вспоминала, то самую малость. Когда в кафе Владик
Хабилава, арбатский плейбой, шутя назвал ее бессердечной пожирательницей мужских сердец, Софья
смеясь ответила ему:
     - Не знаю, не знаю. А один человек, между прочим, сегодня утром назвал меня застенчивой и
доброй. А еще нежной и верной.
     - Радость  моя, надеюсь, эту чушь он шептал тебе не в постели?
     - Нет, солнце мое, не в постели. А ты с этими словами не согласен?
     - Застенчивая, верная? Сонечка, ты же умная женщина. Такая грубая лесть - и ты поверила?
Это был обычный треп, но слова Владика задели Софью. Даже не слова, а то, с каким искренним
смехом и чувством веселого недоумения переспрашивал: "Застенчивая, верная?" Вспомнился Смок:
"Как с цепи сорвалась... Богема твоя хренова". А ведь, похоже, он был прав. То, что мужчине
ставится в достоинство, женщинам не прощается. Глаза Владика, масляно смотревшие на нее, были
красноречивее любых слов.
     А еще раз она подумала о Кирееве, когда, расплачиваясь, вспомнила о деньгах, которые надо
передать родителям девочки, от которой Михаил был, похоже, без ума. "Ничего, до послезавтра
подождет", - решила Софья.
     Но поздно вечером, уже дома, ей вновь пришлось вспомнить Киреева.
Позвонила Алла:
     - Хочу спросить, Сонечка, а как ты планируешь провести завтрашний день?
     - Хочешь пригласить меня на дачу?
     - А как ты догадалась?
     - Я сегодня просто на разрыв. Никогда не думала, что Софья Воронова настолько популярная
личность.
     - И что скажешь?
     - Скажу большое спасибо. Увы, уже обещала.
     - Жаль, а кому, если не секрет?
     - Не секрет. Мещерским.
     - Понятно. Куда нам, рабоче-крестьянским, до этих аристократов.
     - Глупости не говори. Я же не виновата, что они раньше меня позвали.
     - А я разве виновата, что до тебя дозвониться невозможно? Шучу. Мы увидимся после праздника?
     - Конечно.
     - Да, я тебя поблагодарить хотела.
     - За что?
     - По жизни как-то получается, что ты мне всегда только доброе делаешь.
     - Заинтриговала, не спорю. И что же я тебе такого доброго в последний раз сделала?
     - А ты не иронизируй. Это же ты мне Юлю Селиванову порекомендовала.
     - Юлю?
     - Массажистку. Она мне вчера косметику принесла. Обалденную просто.
Софья насторожилась:
     - Подарила косметику? А в честь чего?
     - Ты  меня  обижаешь, подруженька. Юле привезли крем откуда-то  из  Азии,  ей  он  не  подошел,
вот она про меня и вспомнила.
     - Про тебя? И денег не взяла?
     - А она, между прочим, о тебе взахлеб говорила.
На душе у Софьи опять стало тревожно.
     - Взахлеб?
     - Без преувеличения. Мы с ней так славно поболтали.
     - О чем?
     - Да разве я припомню все?
     - Тогда скажи, про Киреева, Михаила, она спрашивала?
     - Ну, спрашивала. Что с тобой, Сонечка, у тебя даже голос изменился?
     - Алла, говори, что ты ей рассказала.
     - Ладно, скажу, а что такого? Как он мне деньги принес, про болезнь его...
     - Что Киреев идет пешком в Старгород - тоже говорила?
     - Не помню. Кажется, да.
     - Кажется или да?
     - Да. Что случилось, ты мне скажешь? Это что, был секрет?
     - Какое это теперь имеет значение? Эх, Алка, Алка.
     - Что - Алка?
     - Ничего. Это я - дура. Ладно, давай прощаться.
     - Соня, постой. Я что-то плохое сделала?
     - Не знаю, ты или я. Неужели ты не понимаешь, что косметику она тебе подарила не ради глаз твоих
красивых.
     - А почему? - почти по-детски спросила Петрова.
     - Потому что язык у тебя без костей. Киреев ей был нужен, понимаешь? Пока.
Софья бросила трубку. Теперь она все поняла. Михаил был прав: тот "пошехонец" следил за ними. Он
знает, куда поехал Киреев. В том, что незнакомец как-то связан с Селивановой, Софья не
сомневалась. Прощаясь, Михаил крикнул ей: "Если доберусь до Старгорода". Какой смысл он
вкладывал в эти слова - узнает ли об этом Софья? Получалось, из-за нее человеку, который не
сделал ей ничего плохого, человеку, и без того переносящему физические страдания, грозила
смертельная беда. Опять пришел на память Смок. Уж на что дядя был смел, умен и, как раньше
думала Софья, всесилен, но и его убили. Безжалостно, размозжив голову почти средь бела дня в двух
шагах от дверей собствен