за тот месяц, что они не виделись, дядя в чем-то
неуловимо изменился. Более нервными стали движения, а слова... Море слов, целая речь. Раньше он
одной фразой мог объяснить суть проблемы.
     - Смок, может, все-таки попьешь кофейку?
     - Я же просил, дорогая, меня не перебивать.
     - Молчу, молчу. Как мышка в норке.
     - Так вот, как видишь, я остаюсь объективным. У тебя светлая головка - думаю, ты все поймешь.
Меня беспокоит твоя личная жизнь. Да, да, не делай глаза круглыми. А поскольку это твоя, и личная
     - жизнь, постараюсь быть тактичным... Говорят, ты мальчиками увлеклась? Меняешь их, как
перчатки?
     - Ничего не скажешь, очень тактично. И кто тебе это сказал?
     - Глупый вопрос. Значит, этакий Дон Жуан в юбке. Только ты учти, моя дорогая, то, что мужикам
легко сходит с рук, - им это даже в достоинство ставится, - то женщине не прощается - как бы
умна, богата и красива она не была. Знаешь, каким словом таких любвеобильных в народе называют?
     - Скажи. Скажи, что же ты замолчал?
     - А ты не обижайся. Мне разве не обидно: какая тихоня была, все книги читала. Вспомни, тебя все
встречные-поперечные тургеневской девушкой называли. И вдруг как с цепи сорвалась. Это все
богема твоя хренова.
     - Дашь мне сказать? Или еще будешь мне мозги ввинчивать?  -  Теперь  уже  Софья  завелась  не
на шутку. - Во-первых... - И вдруг она засмеялась.
     - Что это тебе весело стало? - удивленно спросил Владимир Николаевич.
     - Ты же сказал, что я умная. Зачем нам собачиться? Просто ты стареешь, Смок, и становишься
ворчливым стариком. - Она встала и обняла Владимира Николаевича. - Я права?
     - Подлизываешься? Лучше скажи, что происходит с тобой?
     - Да ничего особенного. Люблю я жизнь, дядя, знаю, что не вечно молодой и красивой буду. Люблю
все красивое - картины, посуду, машины, вина хорошие люблю - и одновременно пивом с селедкой
не побрезгую. Ну и мальчиков красивых люблю. Они глупые, дядя, но.... как бы это тебе объяснить...
     - Да тут и объяснять нечего...
     - Нет, я действительно рада бы к кому-нибудь привязаться. Только ведь после тебя все мужики
какими-то мелкими кажутся.
     - После меня? Ох, и лиса ты, Сонька...
     - Нет, я не льщу. Таких, как ты, я не встречала. А хотелось бы... Вот, а жить хочется, пока молода. Я
их, мальчиков этих, просто использую. Ты ведь не прав: может быть, действительно, то, что умной и
красивой нельзя, красивой, молодой и богатой - можно.
     - Нельзя.
     - Можно, Смок. И никто не осудит. Только завидовать будут. И я давно уже не тургеневская девушка.
     - Сам вижу.
     Странная это была сцена. Посередине комнаты стояли, обнявшись, высокий, поджарый мужчина лет
шестидесяти и красивая девушка. Какая-то сдержанная нежность сквозила в их движениях,
выражении глаз...
     - Мог бы не соглашаться.
     - Выводы из разговора сделаешь?
     - Конечно. Только понимаешь, это еду очень хорошо оставлять на следующий день, но удовольствие
следует получать не откладывая.
     - Надо же, афоризм выдала.
     - Приятно, конечно, слышать от тебя похвалу, но это не мои слова. Жила в восемнадцатом веке во
Франции женщина. Красивая, богатая, умная...
     - Ее, кажется, Нинон де Лонкло звали?
     - Ох и... "Афоризм выдала!" Ну и хитрец.
     - Мудрый я, мудрый. Хочешь, я тоже ее процитирую, не дословно, конечно. То, что мне нравится.
Она однажды сказала: "Скромность везде и во всем. Без этого качества самая красивая женщина
возбудит презрение к себе со стороны даже самого снисходительного мужчины". Расшифровывать не
надо?
     - Не надо. Я все поняла.
     - Ну и умница. А наслаждаться жизнью... Кто бы спорил. Ладно. Перейдем ко второй части.
     - Смок...
     - Не бойся, морали больше не будет. Гришаня, неси ее сюда!
На зов Воронова из кухни вышел один из двух его телохранителей. Он передал Владимиру
Николаевичу какой-то сверток. Воронов долго его разворачивал. Наконец, бумага была отброшена в
сторону и в руках у дяди удивленная Софья увидела икону.
     - Акула российского бизнеса находит время на коллекционирование древнерусской живописи? -
Софья не удержалась от иронии.
     - Акула российского бизнеса устроит сейчас экзамен искусствоведу Софье Вороновой, хозяйке
галереи "Белая роза", - в тон ей ответил Смок.
     - А что ты хочешь узнать? Я же больше по современной живописи работаю.
     - Ничего, ничего. Оцени, Сонюшка, вещичку. - И Воронов передал икону племяннице.
* * *
     Киреев не вбежал - влетел в свою комнату. Это было как исступление: ему уже не казалось, нет, он
верил, что от этого звонка зависит его жизнь. Не снимая плаща, Киреев стал набирать Галин номер.
Гудок, второй, третий. В трубке что-то щелкнуло, но он не успел произнести и слова, как голос
Павлова произнес: "Спасибо, что вы нам позвонили. Нас нет дома. Если захотите оставить свое
сообщение, сделайте это после гудка". Оставлять сообщения Михаил не хотел. До него только сейчас
дошло, что идет разгар рабочего дня. Однако больше всего расстроило Киреева и даже покоробило
это "нас", "нам". Он еле дождался вечера, не будучи в силах ни есть, ни работать, ни читать. Только
тупо смотрел телепередачу, не понимая, о чем в ней идет речь. Наконец, после девятой или десятой
попытки на другом конце знакомый до боли голос Гали - немного распевный, с нехарактерным для
московского говора произношением буквы "г" на южнорусский манер:
     - Я вас слушаю, говорите.
     - Извини, что беспокою. Я совсем быстро.
     - Не поняла, это кто?
     - Галя, это Михаил. Извини, говорю, что беспокою.
     - Я слушаю, слушаю.
     - У меня проблемы тут возникли...
     - А я здесь при чем? Послушай, Кира, давай все решим раз и навсегда. Я от тебя и ушла потому, что
у меня вот где твои проблемы. Решай-ка их, дорогой, сам. Все.
     - Галя, постой, не бросай трубку. Я заболел, причем очень серьезно. У меня...
     - Киреев, если бы кто знал, как ты мне надоел со своими болячками! Иди в больницу. Лечись. И
поменьше хитри. Ты думаешь, я не понимаю?
     - Чего не понимаю?
     - В том году у тебя приступ был серьезный. Помирал. Кира, не бери меня больше на жалость. Я к
тебе все равно никогда, слышишь меня, повторяю, ни-ког-да не вернусь. У меня сейчас другая жизнь.
Киреев был раздавлен. Впервые в жизни он не знал, что говорить. Рассказывать о болезни, просить
прощения, как хотел раньше, - было глупо, и он это почувствовал. Положить трубку? Но она,
наверное, это сейчас сделает сама. Однако, не дождавшись от Киреева ответа, Галина, похоже,
удивилась сама. Голос ее стал мягче.
     - Не обижайся, Кира. Что ты молчишь? Не пытайся ничего изменить - так будет лучше. Нас ведь
ничего больше не связывает - ребенка и того не нажили.
     - Ты же сама столько лет говорила, что надо на ноги встать.
     - Вот-вот, все я должна была решать. А ты мужик или не мужик? Вон Павлов, он меня и спрашивать
не стал.
     - Спрашивать что?
     - Ну и дурак же ты! А то самое. У меня уже два месяца срок.
     - Ты беременна?
     - Не хотела пока никому говорить. Сергей тебе, кстати, привет передает.
     - Да, да... Спасибо... Горячий привет получился. - Для Киреева это был еще один удар. Но, как
оказалось, не последний. Галя и не думала скрывать своего счастья. Киреев слышал в трубку, как она
переговаривалась с Павловым.
     - Что спросить, Сереженька? А... поняла. Кира, Сережа спрашивает, ходил ли ты к Хайкину? Это он
тебя рекомендовал ему.
     - Нет, не смог, я сегодня...
     - Ну что ты за человек? - Галя опять вскипела. - Он, видите ли, не смог! За тебя просят, а ты...
Нет, Сереженька, он не ходил. Не знаю, говорит, не смог. Конечно, сдурел. Почему не смог, слы...
Киреев положил трубку. Значит, и к Хайкину его позвали потому, что... А какое, собственно, теперь
ему дело до Хайкина, Павлова и всех-всех-всех? Киреев опустился на пол, обхватил голову руками.
Ему очень хотелось плакать, но он не умел этого делать. И тогда он заскулил. На одной, протяжной и
тоскливой ноте заскулил:
     - У-у-у...
Безжалостный, равнодушный мир вышвырнул его на обочину. Он еще не знал, что это за обочина, но
уже понимал, что никому в этом мире не нужен. Осталось только разобраться в том, кто обманул его.
Кто ему внушил, что он самый уникальный, неповторимый и что родился Михаил Киреев на свет, дабы
свершить нечто великое, чему суждено остаться в веках? И только ждал, когда все это начнет
сбываться. Сначала он думал, что настоящая жизнь начнется, когда поступит в институт, потом -
когда его закончит... Когда женится... Когда, когда... Теперь уже никогда, никогда. Сколько ему
осталось? Полгода, год? И снова из самой обыкновенной московской квартиры донеслось тоскливое:
     - У-у-у...
     Киреев слышал, что слезы облегчают, но они не приходили. Он повернулся к дивану и стал методично
лупить по нему, сначала сдержанно и не очень сильно, а затем со всего маху кулаками:
     - Ну почему, почему я? Почему, почему?
     Стало жаль себя так, что вдруг пришли слезы. Он заплакал. Нет на свете более душераздирающего
зрелища, чем плачущий мужчина. Но Киреева никто не видел. У него даже кошки дома не было.
Плакал он долго, судорожно вздрагивая плечами и вытирая набегавшие слезы тыльной стороной
ладони. Потом Киреев затих. Апрельские сумерки сменились ночью. Ему захотелось спать. Достав
подушку и не раздеваясь, он устроился на диване. Последнее, что пришло ему на ум: "Надо завтра
отметить сегодняшний день крестом. Самый тяжелый день в моей жизни, нет, - самый страшный.
Думал, начнется новая полоса в жизни, а оказалось, все наоборот. А какое сегодня число... Не
помню... Завтра... посмотреть..."

     Глава третья

     Софья, взяв из рук дяди икону, с искренним восхищением разглядывала ее.
     - Потрясная вещь, как говорит одна моя приятельница. Я думаю, век восемнадцатый...
     - Восемнадцатый?
     - Да, это явно старая икона. Относится к типу так называемых Богородичных икон. На Руси было
много типов таких икон. В нашем случае это Одигитрия...
     - Одигитрия?
     - По-гречески это означает Путеводительница.
     - Богородица Путеводительница? А кого и куда Она ведет?
     - Как куда? Послушай, Смок, не перебивай, хорошо? Я и без тебя собьюсь.
     - Молчу и слушаю.
     - Этот тип изображения Богородицы на Руси был самым распространенным. Смотри: юный Христос
сидит на руках Матери. Одной рукой Он благословляет, в другой держит, в данном случае, свиток. А
бывает, что икону или скипетр. Вообще-то, тут запутаться можно.
     - В чем?
     - В типах икон. Я смутно все это помню. Смотришь, положение руки другое, а икона уже по-другому
называется. Но то, что это - Одигитрия, я ручаюсь своим дипломом.
     - Не  ручайся.  "Запутаться можно"  - чему учили вас только.
     - Я, между прочим, на французской живописи второй половины XIX века специализировалась.
Спроси ты меня, к примеру, о Тулуз-Лотреке, я бы...
     - И не собираюсь о нем спрашивать. Карлик, сексуально озабоченный карлик, всех парижских
продажных девок перерисовал и еще кое-что с ними делал.
     - Ты не прав, у него...
     - Я и спорить с тобой не хочу. Вот оно - настоящее искусство. - Смок почти с нежностью погладил
икону.
     - Одно другому не мешает.
     - Зато в твоей голове мешанина. Нашла чем хвастаться! Хорошо хоть, что тип иконы определила.
     - Ты опять заводишься? Что с тобой, почему ты злой такой стал?
     - Прости. Продолжай дальше.
     - Да я почти все рассказала. Вот здесь видно, что Младенец благословляет Мать, а Она, в свою
очередь, одной рукой сына держит, другой показывает на Него. Наверное, поэтому икона и
называется Путеводительницей. Она как бы говорит, что Христос для молящегося - путь к спасению.
Ну что-то в этом роде или нечто похожее по смыслу. Да, еще вспомнила: есть легенда, что самую
первую икону Одигитрии нарисовал, то есть написал евангелист Лука. Ее привезла из Палестины жена
императора Византийского. А из Византии, вместе с греческими иконописцами, этот тип икон попал на
Русь... Что еще? Оклад на ней был когда-то. Вот и все, пожалуй.
     - Что ж, уже лучше. Это действительно Одигитрия. Императора звали Феодосий, а императрицу -
Евдокией, как твою бабушку, между прочим. С твоей версией о названии могу согласиться, но есть и
другая. Когда императрица привезла икону, то поместили ее в монастыре Одигон, отсюда и
Одигитрия.
     - Если все лучше меня знаешь, зачем экзамен устраивал?
     - А ты не обижайся. Повторение - мать учения. Это во-первых. А то, что, упомянув этого
французика, ты меня прилично завела  - факт. Это во-вторых. Сонюшка, это не просто Одигитрия,
это нечто большее.
     - Ты что, верующим стал?
     - Не смейся. Я этой иконой тридцать лет бредил, считал ее потерянной, а она нашлась. Разве это не
чудо? - Воронов на глазах воодушевлялся. Он взял из рук Софьи икону и поставил ее на туалетный
столик. - Смотри, смотри на нее, а я тебе о ней буду рассказывать. Хорошо?
     - Хорошо, - Софья удивилась, но решила молчать. Зная о том, насколько богат ее дядя, она не
понимала причину его восторгов. Ну - икона, ну - старая. Иди на Арбат и хоть с десяток таких
покупай. Может, эта икона - фамильная ценность? Но она никогда не видела икон в своей семье. - Я
вся внимание.
     - Ты, наверное, думаешь, что сдурел старик. Иконе радуется. Это не простая икона.
     - Прости, Смок. Я уже об этом догадалась. В чем необыкновенность?
     - В чем? Начну с того, что она написана в начале пятнадцатого века...
     - Шутишь!
     - Нет, племянница. Я не сумасшедший и утверждать, что ее писали Рублев или Даниил Черный не
буду, но мастер жил в их время. И мастер был прекрасный. Может, русский, может, грек. Согласись.
Ты только не думай, что мне в каком-то салоне лапшу на уши навешали про барабан Страдивари. У
нее, у этой иконы, есть своя история. И я ее хорошо изучил.
     - Сдаюсь. Ты меня заинтриговал. Если это пятнадцатый век, школа Рублева - тогда иконе цены и
вправду нет... Но как она к тебе попала?
     - Начать мне придется с 1812 года. Это сейчас наш с тобой родной Старгород - маленький поселок,
большая деревня. Тогда он городом звался. Восемь церквей имел. Народ старгородский жил добычей
железной руды. Они ее на лошадях в Тулу возили, на оружейные заводы. А когда началась война с
Наполеоном, оружия много понадобилось. Вот и решили старгородцы в два раза увеличить добычу
руды. Патриотический такой порыв, понимаешь. Слово они свое сдержали. А это, кстати, совсем
непросто было. Мало руду из ям выкопать, ее нужно за тридцать верст на завод свести. Лошаденки же
не особо богатырские у мужичков были. Как только Наполеона из России турнули, пришла в Старгород
благодарственная грамота от императора Александра I. В грамоте он благодарил старгородцев за
труд, за патриотизм и - в качестве особой монаршей милости - передал им эту икону. Оклад на ней
золотой был, а вот в этом месте, - Воронов показал на омофор Богородицы, - рубин блестел.
     - Настоящий?
     - Ты  меня   удивляешь. Русские  цари стекляшек не держали.
     - А что было дальше?
     - До 1917 года, а может, чуть дольше, икона в Никольском соборе Старгорода находилась. Сам собор
году в тридцать пятом разрушили, а икона исчезла еще раньше, в революционные годы. Когда я от
одного старого учителя все это услышал - не поверил. Но как-то в одном музее увидел книгу. Это
было описание церквей Тульской губернии. И, представляешь, рассказ учителя подтвердился.
Разумеется, книга до революции вышла, и о том, что икона исчезла, авторы знать не могли. А вот
описание самой иконы, история ее появления в Старгороде - все совпало. Конечно, я понимал, что
про рубин и оклад надо забыть. А вот саму икону мне очень захотелось найти...
     - Дядя, а почему император такую древнюю икону отдал старгородцам? Не мог он разве более
современную подарить?
     - Это мы сейчас понимаем, что икона - замечательное творение искусства. А в те времена народ
простой на иконы молился, а культурный слой общества икону не ценил. Полвека спустя после
Александра I народ образованный на передвижников валом валил, а рублевская "Троица" - ты сама
знаешь, где она находилась... Ее просто записали. До сих пор старообрядцы пишут темные иконы.
     - Знаю. Все дело в олифе. Иконы олифили, а лет через семьдесят изображение от этого темнело...
     - Да. А эта икона, видимо, в Оружейной палате хранилась. Ее не записали. Так что царь-батюшка
жаловал старгородцам совсем не произведение искусства, а предмет культа.
     - Ты как лектор заговорил.
     - А я, Соня, научный атеизм сдавал в свое время. И на отлично, между прочим. Ты меня отвлекла. О
чем я? Да, в Старгороде я еще застал старушек, икону помнивших. По их словам, к исчезновению
образа церковный староста руку приложил. Правда, дальше мои поиски ни к чему не привели. Во всем
Старгороде в ходу не более двадцати фамилий. Я узнал, что фамилия старосты была Рыбин. У нас
Рыбиных семей сорок. Я поискал, поискал - ничего у меня не получилось. Для себя решил, что икона
давно где-нибудь в Америке или Англии находится. На том и успокоился. Но про икону не забывал. И
вот совсем недавно случай произошел. Один мужичок деньжат мне задолжал. Ты же знаешь, я
человек терпеливый, могу долго ждать, но всему есть предел. Сумма, может быть, не ахти какая была,
но почему я должен кому-то ее дарить? Одним словом, ребята мои мужичка того припугнули будь
здоров, он ко мне прибежал, в ноги бухнулся. Мол, подождите, Владимир Николаевич, мы ведь
земляки с вами.  Я ему четко объяснил, что в нашем деле нет такого понятия - земляки. Есть
партнеры, есть должники, кем он и является. И что в его интересах поскорее со мной расплатиться.
Говорю ему все это, а до меня доходит, что фамилия у мужичка - Рыбин. Он между тем талдычит, что
пока денег у него нет, но он готов и квартиру и машину продать. Я вначале хотел спросить, почему он
раньше этого не сделал, а потом меня осенило. И вот какой разговор у нас произошел.
     - Земляк, твое счастье, что я не бандит с большой дороги. Другой бы на моем месте тебя...
     - Я все понимаю, Владимир Николаевич. Все понимаю. Поверьте, я обязательно выкарабкаюсь... И
заплачу, верьте, до копейки все заплачу.
     - Послушайте, э-э, Михаил Васильевич, бизнес - это риск. Я один раз вам поверил. Вы расписывали
мне, какое у вас выгодное получается дело. Результат? Согласитесь, результат для вас плохой.
     - Конечно, но я...
     - Это все отговорки. Так как мне быть? Машину, положим, вам давно пора было продать. Небось, на
"Мерсе" катаетесь?
     - Что вы, простая восьмерка.
     - Тогда это копейки. И дети, наверное, есть?
     - Две девочки, одна школу заканчивает...
     - Не жалобьте меня, прошу вас. Голова у вас есть на плечах. Думайте.
     - Что думать?
     - Бог ты мой, какой вы непонятливый. Впрочем, раз уж мы земляки...
     - Конечно, Владимир Николаевич.
     - Что конечно?
     - Что земляки мы... И... Простите, перебил вас.
     - Больше не перебивайте. Задам вопрос - тогда отвечайте. Рыбиных в Старгороде много. Вы из
каких?
     - Мой дед директором школы был. А жили мы за Хлыновским ручьем.
     - Так, так, припоминаю. Деда как звали?
     - Петром Васильевичем. Он с палочкой всегда ходил.
     - Он церковным старостой случайно не был? - стараясь говорить как можно безразличнее, спросил
я Рыбина.
     - Кажется, был. Точно, был. Дед об этом не вспоминал, а отец как-то обмолвился. Мы тогда выпили,
стали говорить о том, что народ сейчас предков своих не знает. Ну он и рассказал, что Рыбины были
уважаемыми людьми в Старгороде, а его отец церковным старостой избирался. Рассказывал, что
настоятель собора в нашем доме частым гостем был.
     - Икон, наверное, в доме много у вас? От прадеда.
     - Да что вы! Время, сами знаете, какое было! Отец партийный. Хотя...
     - Что?
     - Одна икона у деда была. Он редко ее из сундука доставал. У нас в сенях сундук стоял. Там всегда
рухлядь старая хранилась. И икона лежала. Мой брат, помню, пр