, танцевал, веселился, совершенно не заметив этого ухода. Схожие чувства,
наверное, переживал каждый, кто терял близкого человека. В эти дни Софья часто вспоминала свою
первую встречу с Киреевым на дне рождения Аллы Петровой. Теперь она понимала, почему он,
смертельно больной, буквально бежал из Москвы. Большие города - равнодушны. В огромном
скоплении людей не чувствуется боли отдельно взятого человека...
Итак, Софья с радостью уехала бы в Старгород, но она помнила о своем обещании организовать
выставку "птичьих работ" Лизы. На следующий день после похорон Ира передала их Соне:
     - Возьми, может, пригодятся.
     Но по выражению глаз Бобровой Софья поняла, что мама Лизы тоже помнит обещание Вороновой. А
еще Ира передала Софье подарки от дочери - ей и Михаилу. Оказывается, Лиза приготовила своим
ближайшим друзьям подарки - об этом знала только Ира. Софье девочка подарила маленькую
иконку, на которой были изображены Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, а Кирееву
предназначался озорной фарфоровый волчонок.
     - Ира, почему ты отдаешь его мне? - удивилась Софья.
     - Это просьба Лизы. Ты же ее знаешь, то есть помнишь, - поправилась Ира, - особо моя дочь в
объяснения не вдавалась. Передай, говорит, Софье - для дяди Миши. Он все поймет. А потом
добавила: пусть этот тамбовский волчонок будет ему товарищем.
     - Тамбовский волчонок?
     - Что-то он, видимо, ей рассказал. Лиза любила его слушать... - Ира замолчала, что-то вспомнив...
И вот Софья сидела на полу, окруженная работами Лизы. И чем больше смотрела она на них, тем
больше ей нравились картины. Девочка не копировала фотографии птиц из книги. Это были скорее
работы-фантазии, в которых красками была передана вся тоска маленькой девочки по той жизни,
которая была ей недоступна. Тоска по небу, по просторам полей, прохладе тенистых лесов, журчанию
родниковых струй... Не менее интересным для Сони стал и выбор Лизой своих "героев": два
пеликана, плавающих по синим водам озера, славка-черноголовка, поющая на кусте цветущего
шиповника, коростель, шагающий по луговой траве, погоныш, что-то ищущий среди болотной топи, -
"прототипы" этих птиц Софье были известны из разговора с Лизой. А вот кто для девочки являлся
источником вдохновения, когда она рисовала зарянку и лесного конька, скворца и жаворонка, чибиса,
трясогузку и крапивника, - Воронова не знала. Всего было одиннадцать работ. Многое отдала бы
Софья, чтобы перед ней лежала сейчас еще одна. Но коноплянку Лиза не успела написать. Хотя...
Может, в том, что девочка не смогла этого сделать, был свой смысл, "знак", как сказал бы Киреев, -
пока ей, Софье, недоступный? Девушка вздохнула и хотела было продолжить работу, но совершенно
неожиданно поднялась и подошла к книжному шкафу. Когда-то в ранней юности ей нравилось гадать
по книгам - загадать или просто открыть наугад страницу книги. Сейчас ей гадать не хотелось.
Видимо, у Софьи возникла потребность облечь свои переживания в символическо-поэтическую форму
     - так сказал бы психолог. Не будем спорить, а просто отметим, что Софья взяла с полки книгу
японского поэта Такубоку. Поэт прожил совсем мало - всего двадцать семь лет. Очень давно
Воронова не доставала эту книгу, а вот сейчас взяла и открыла на загаданной семьдесят седьмой
странице. Почему именно семьдесят седьмой - Софья не смогла бы объяснить. Наверху был
напечатан заголовок к циклу стихов: "Те, которых мне не забыть". А чуть ниже стихотворение -
традиционная японская танка:
     На северном берегу,
Где ветер, дыша прибоем,
     Летит над грядою дюн,
Цветешь ли ты, как бывало,
     Шиповник, и в этом году?
* * *
     Прошло немногим больше недели, как Михаил покинул Сосновку, а ему казалось, что и с Марфой, и с
Никоновым он простился очень давно. Новые встречи, новые деревни и города, новые реки вытеснили
сосновские впечатления. Вот и Елец с его огромным собором и Аргамачьей горой, на которой, по
преданию, великому завоевателю Тамерлану явилась Богородица, остался позади. Киреев покинул
город рано утром и, шагая вдоль железной дороги, то и дело оглядывался назад. Вот уже зелень
деревьев скрыла дома, ставшие неразличимыми, а собор все возвышался горделиво, как русский
богатырь на былинном поле. Опять вспомнилось сказание о взятии Ельца Тамерланом. Неожиданно
для всех восточный деспот не пошел на Москву, в глубь России, а повернул обратно. Народ говорил,
что видение Святой Девы так напугало бесстрашного Тамерлана. "Кто знает, - подумалось Кирееву,
     - может быть, обратно войско иноземцев отходило из Ельца теми же самыми полями, по которым иду
я?" Откуда-то из самой глубины памяти пришло четверостишие - отрывок из стихотворения,
прочитанного им в детстве. Забылось имя автора, забылись остальные строки, а вот эти вдруг
отчетливо вспомнились:
     Доселе в памяти народной
Живет то чудо из чудес;
     И славит сын Руси свободной
Царицу светлую небес.
     Шагалось на удивление легко. А заметив на краю неба небольшие облачка и поняв, что ближе к
вечеру вероятен дождь, Михаил смог даже прибавить шагу. Так незаметно он дошел до деревни
Галичья Гора. Деревня была небольшая, вида довольно унылого, если не сказать - убогого.
Вчерашний проливной дождь превратил ее единственную улицу в сплошное месиво. До темноты
оставалось время, и Киреев решил идти дальше, хотя до Задонска с его прославленным монастырем
надо было пройти еще немало. Но только он вышел из деревни, как увидел какой-то указатель. На
указателе было написано: "Заповедник Галичья гора, 500 метров". Киреев даже растерялся. Кругом
унылое ровное поле - почему-то в ненастье русские селения и русский пейзаж становятся унылыми -
откуда здесь взяться заповеднику? С детства Михаил при слове "заповедник" представлял дремучий
лес, редких зверей и птиц. Впрочем, пятьсот метров - это не пять километров, почему бы не свернуть
с дороги в сторону и не увидеть все своими глазами? Так он и сделал. Вдалеке показались кусты. И
еще одна табличка, гласившая: "Вход в заповедник "Галичья гора" только по специальным
пропускам". Это становилось уже интересным. Киреев подошел к кустам, раздвинул их и... ахнул. На
самом деле ахнул, увидев потрясающей красоты картину. Он стоял на самом верху горы, а внизу не
очень широкой серо-голубой лентой протекал Дон. Высока была круча, и река казалась такой, какой
ее, наверное, видят птицы с высоты своего полета. Но это было еще не все. Вершина горы состояла из
огромных камней, валунов, пещер; где-то внизу летали ласточки - это так контрастировало с полем,
которое находилось в полсотне шагов отсюда, с грязной деревенькой, что Киреев позабыл обо всем на
свете. С мальчишеским азартом он залезал в пещеры, прыгал с камня на камень. А вокруг цвели
растения, которых он никогда раньше не видел. Будто кто-то перенес его в другое время, в
совершенно иную местность.
     Забегая вперед, скажем, что несколько месяцев спустя в библиотеке маленького городка Кирееву с
гордостью покажут старинную книгу по географии, и он с удивлением обнаружит в ней подробнейшее
описание Галичьей горы. И Михаил позавидует своим предкам, которых географии родной страны
учили гораздо обстоятельнее и серьезнее, чем его. Много ли людей в России знают о прекрасной,
захватывающе красивой Галичьей горе? Киреев помнил, как они в школе зубрили экономические
районы чуть ли не всего мира, всевозможные природные зоны, а о том, что находилось рядом - не
знали. А в книге XIX века неизвестный автор подробно, не без дотошности, чуть суховато сообщал:
"Мы заметим, что Среднерусская возвышенность вообще удобно разделяется на три части. Северо-
западная носила в старину характерное название Оковского леса. Две другие части Среднерусской
возвышенности разделяются между собой линией, проведенной по верхнему течению Оки от Белева к
ее истокам, а с истоков Оки на реку Тускорь до Курска, затем вверх по Сейму до ее истока. Часть
Среднерусской возвышенности, лежащая к западу от этой условной линии, именуется Северской, к
востоку - Муравской стороной, по имени пролегавшего здесь в старину Муравского шляха. С востока
эта часть Среднерусской возвышенности ограничивается линией, идущей вверх по течению реки
Осетр от его устья до Серебряных  Прудов, отсюда на верхнее течение Прони, далее на реки Мокрая
Табола и Дон, а затем Доном до самой границы области в Богучарском уезде Воронежской губернии.
Линия эта резко очерчена благодаря большей частью обрывистым западным берегам названных рек,
состоящим на Осетре и Проне из пород юрской и каменноугольной систем, на Мокрой Таболе и
отчасти на верхнем Дону - из девонских известняков. На этой пограничной линии Среднерусской
возвышенности известно немало высот и обрывов подчас очень внушительных и живописных, как,
например, Осиновая гора в Данковском уезде Рязанской губернии, обрыв при г. Лебедяни Тамбовской
губернии, Галичья гора на границе Елецкого уезда Орловской и Задонского уезда Воронежской
губернии, Дивныя или Дивьи горы Коротояцкого уезда Воронежской губернии и пр. Да, немного
уцелело в Центре России мест, где первобытная, существовавшая в доисторические времена ея
растительность осталась неприкосновенной. Таких мест нужно искать в особенности на не всегда
доступных для земледельческой эксплуатации более или менее крутых скатах возвышенностей,
обойденных ледяными полями ледниковой эпохи. К таким местностям относится, например, Галичья
гора. Растительность, встречаемая на этой горе, носит на себе характер "реликтовый", то есть состоит
из таких растений, которыя вероятно унаследованы еще от третичного периода и ныне представляют
вообще редко встречающиеся и по-видимому вымирающие формы. Так Potentilla tanaitica встречается
только кое-где в субальпийской зоне Кавказского хребта..."
Но тогда Киреев еще не держал в руках старинной книги и не подозревал, что срывал незнакомые
цветы Potentilla tanaitica или мял подошвами своих кроссовок редчайшую Artemigia setacea на пару с
Onosma simplicissimum. И не видел он фотографии из той книги: на вершине Галичьей горы группа
людей - дети, несколько молодых женщин, мужчины. Одежда выдавала в них образованных,
зажиточных людей. Мужчины прыгали по камням, как это делал сейчас Киреев, женщины сидели,
явно позируя фотографу. Один подросток забрался на дерево... Если бы Михаил увидел тогда этот
старый снимок, он обязательно бы еще и взгрустнул, как всегда грустил, когда смотрел на старые
фотографии и думал о том, что людей, которых он видит, больше нет на земле... Нажал на кнопку
фотограф, вылетела "птичка" - и остановилось мгновение. Смотрят на него из глубины времени, из
мрака люди со старых фотографий. А он прыгает по камням, как до него прыгали они, кричит что-то
     - и эхо разносит его голос далеко-далеко. Сидевший внизу рыбак поднял голову. Рыбак был
величиной с большого рыжего муравья. Поднял голову и вновь уткнулся на поплавок. А Киреев сел и,
замерев, словно изваяние, просидел несколько часов, глядя на камни, реку, безбрежные дали...
Когда за Доном загорелись первые огоньки, он нехотя поднялся. Киреев с удовольствием остался бы
здесь, да начал накрапывать мелкий дождичек, вестник большого ненастья. И вновь он в Галичьей
Горе, только уже деревне. Ночевать его пустили в покосившуюся избу, в которой жили сезонные
рабочие - Иван и Андрей.
     - А ночуй, нам не жалко, - сказали они.
Оба были хохлами откуда-то из-под Донецка. После того великолепия, что Киреев увидел на горе,
контраст был просто ужасающим. Похоже, пол в этой избе не мыли никогда. В углу, не стесняясь
людей, скреблись мыши. Кругом грязь, вонь, какие-то тряпки. Михаил пытался разговорить своих
хозяев, но они отвечали неохотно и односложно, больше озабоченные тем, даст им в долг самогонки
местная винокурщица или нет. "Да, с Украины. Да, плохо там - простые люди бедно живут. Да,
приехали заработать, но - работы полно, а денег платят маловато. Не обижают ли местные? А за что
нас обижать? Мы люди тихие, мирные. Кстати, а вы поели чего-нибудь? У нас только хлеб и лук, если
захотите - кушайте, нэ стэсняйтыся". Уставший Киреев отказался, поблагодарив, и лег, не
раздеваясь, на постель, предварительно накрыв подушку своим полотенцем - защита от вшей не ахти
какая, но все-таки. Разумеется, вшей могло в доме и не быть, и не факт, что мыши будут бегать ночью
по комнате, но кто знает... Впрочем, постепенно более серьезные опасения овладели Киреевым.
Иван и Андрей казались ему все более подозрительными. Иван, который был постарше, явно о тюрьме
знает не понаслышке. Татуировка на руке, бритый, глаза бегают. И Андрей не лучше. Поди догадайся,
что у них на уме. Уснешь, а они тебя ночью возьмут и зарежут. Или задушат. О чем они там шепчутся?
А ведь и на самом деле: ты к ним пришел, когда уже стемнело, тебя никто не видел...
Постепенно опасения переросли в самый настоящий страх. Его не ослабил даже сияющий вид Андрея,
вернувшегося с бутылкой самогона и приличным куском сала. Ну, выпьют они эту бутылку, подумал
Киреев, но что для таких бугаев одна бутылка? Разминка.
Кстати, хохлы предложили и ему присоединиться к их компании, но он опять-таки отказался. Иван с
Андреем, впрочем, особо не настаивали. Может, их остановит святая икона, подумал Михаил. Он
достал икону и поставил ее у изголовья кровати. А заодно, будто ненароком, обмолвился о том, что
идет завтра в задонский монастырь, к преподобному Тихону.
     - Дело хорошее, - вот и вся реакция хохлов на его слова.
Киреев долго боролся со сном, но в конце концов усталость и позднее время взяли свое. Когда он
засыпал, Иван и Андрей сидели за столом и о чем-то оживленно разговаривали.
Проснулся Михаил рано. На своем месте стояла икона, мирно спали Иван и Андрей. Стараясь не
шуметь, Киреев быстро собрался и вышел на улицу. Деревня просыпалась. Хозяйки выгоняли на улицу
коров. Дом, в котором ночевал Михаил, находился на краю деревни, а потому уже через несколько
минут Киреев стоял возле знакомого указателя с надписью: "Заповедник "Галичья гора", 500
метров". Сходить бы, попрощаться с горой, да надо было идти в Задонск.
В этот городок можно было попасть двумя путями: либо по автотрассе, перейдя через Дон, либо шагая
поймой вдоль правого берега былинной русской реки. Оба пути проходили по живописной местности,
но Киреев выбрал второй: километров на семь короче, да и идти не по асфальту. Часа через полтора
он уже проходил Липовку - потом Михаил жалел, что не задержался в этом селе. Оказывается,
именно здесь родился преподобный Тихон Задонский.
От вчерашней непогоды не осталось и следа. Донская пойма благоухала ароматом душицы. Ее
голубые соцветия словно отражали лазурь июльского неба. На пути Киреева после Липовки
встретились две деревни с одинаковым названием - Колодезное, а также их родственница, село
Невежеколодезное. Но Михаилу было  не до размышлений на топонимистические темы. Угрызения
совести стали расти в его душе, подобно снежному кому. Он даже не остановился на традиционный
свой привал, торопясь в Задонск, надеясь, что в монастыре обретет душевное равновесие. В
последнем Колодезном добрая крестьянка угостила его вишней. Из ее двора он мог видеть
монастырские купола Задонска, а через час Киреев уже шагал тихими улочками городка, по которым
спокойно гуляли козы и бегали белобрысые ребятишки. Все располагало к умиротворению. Но
душевное спокойствие так и не приходило. Михаил быстро нашел монастырь и хотел было уже войти в
его ограду, но остановился. Пришло решение. Да, он должен вернуться. Немедленно вернуться в ту
деревню, где сегодня ночевал. Вернуться, чтобы извиниться перед Иваном и Андреем. В своих мыслях
он представил их чуть ли не убийцами. А они его приютили, предложили хлеб-соль... Да, свинья ты,
Киреев, порядочная свинья. Иконой, как щитом, закрылся. Надеялся совесть в них разбудить, а о
своей не подумал.
     - Скажите, где у вас автостанция? - спросил он прохожего.
     - А вот по центральной улице вверх пройдете, там и увидите автостанцию.
     - Спасибо. И еще один вопрос. Как до деревни Галичья Гора добраться?
     - До Галичьей Горы? Садитесь в автобус, который в Донское идет, на липецкой дороге сойдете, а
там до нее рукой подать.
     - Благодарю вас.
     - Да не за что. Постойте. Вам и на липецком автобусе можно. Быстро уедете.
Прохожий оказался прав: в автобус Киреев сел быстро. Михаил не думал о том, где будет сегодня
ночевать, не думал о напрасно пройденных километрах, не знал, что скажет хохлам. Но он знал, что
должен вернуться и извиниться перед этими людьми. Впервые за все время своего пути Киреев ехал, а
не шел. В другое время он поразмышлял бы и на эту тему, но сейчас все его мысли были в Галичьей
Горе.
     * * *
     - Ну и дыра! - других слов Бугай для этой деревни не нашел. - Неужели еще такие есть? Галочья
Гора, говорите, называется?
     - Галичья, - поправила Юля.
     - Один хрен.
     - Неужели ты думаешь, что он здесь? - Из машины последним вышел Гнилой и, сощурив глаза,
осмотрелся кругом.
     - Чувствую, что здесь, - ответил за Селиванову Шурик. - Юля правильно скумекала: этот парень
любит особенные места.
     - Так что же здесь особенного? - удивился Бугай.
     - Как что? Заповедник. Ты же не пошел вчера в краеведческий музей.
     - А что я там забыл? Мы с Гнилым пивка попили...
     - Ладно, хватит трепаться, - перебил друга Гнилой. - Давайте работать.
Мимо шла старуха. На секунду остановившись, подозрительно посмотрела в их сторону.
     - Не бойся, мамаша, - обратился к ней Бугай, - мы люди мирные.
     - А кто вас знает. Может, чеченцы какие...
     - Неужто похожи, мамаша? Чеченцы же другие с виду.
     - А откуда я знаю, какие они?
     - Ладно, ладно. Скажи лучше, в деревню вашу вчера или позавчера человек не приходил? Такой...
вроде туриста. С рюкзаком.
     - Бородатый? Среднего роста? В волосах вроде ленты или ремня?
     - Точно!
     - Вчера приходил. У хохлов заночевал. Может, и сейчас там. Что, знакомый ваш?
     - Хохлы? А где они живут? - подскочил к старухе Гнилой, от апатии которого не осталось и следа.
     - Так вы напротив их дома стоите.
     Они с трудом вошли в маленькую дверь. Последним шел Бугай. То ли от волнения, то ли от излишнего
возбуждения он все время говорил:
     - Ребята, неужели мы его нашли? Ребята, неужели отмучились?
     - Да помолчи ты, - цыкнул на него Гнилой. Он шел впереди, а потому первым увидел двух мужчин,
сидевших за столом. - Здорово, мужики.
     - Здравствуйте, - ответили оба, удивленно разглядывая нежданных гостей.
     - А где постоялец ваш?
     - Кто?
     - Дед пихто! - Из-за спины Гнилого вышел Бугай. Разумеется, он выразился несколько иначе,
упомянув "кожаное пальто". Но, как вы поняли, в целях приличия Бугая и Гнилого нельзя цитировать
дословно. - Человек ночевал у вас, где он?
     - А зачем он вам? - спросил Иван. - И вообще, входите без стука, грубите. Извините, нам сейчас на
работу идти.
     - Вот что, братья-хохлы, не надо учить нас правилам поведения. - На этот раз вперед вышел
Шурик. - Я мирный человек и не хочу, чтобы у вас были неприятности.
     - Неприятности? - переспросил Андрей. - Почему?
     - Потому, что не вы должны вопросы задавать. Где постоялец ваш?
Хохлы переглянулись. Заговорил Иван:
     - Да, заночевал у нас один человек. Но мы утром встали, его уже не было. Ушел, наверное.
Пока он говорил, Гнилой ходил из одной комнаты в другую.
     - Точно, нету. Скотина! - И он ударил что есть силы ногой по табурету.
     - Зачем хулиганите, мужики? - возмутился Андрей. - Вам же ответили, а вы мебель ломаете.
     - Ты кого учишь, щенок? - Гнилой схватил парня за ворот. - Куда гость ваш пошел? Только не ври,
что не знаешь.
     - Я не знаю...
     - Оставьте его, ребята. Откуда нам знать, куда по...
Удар ногой в живот не дал Ивану договорить. Бугай рассвирепел не на шутку.
     - Может, они правда не знают, - попыталась заступиться за хохлов Юля. - Поедем, а вдруг
перехватим его по дороге.
     - Перехватим. По дороге. По какой? - заорал Гнилой. - Ты сама вчера сказала