нечно, конечно, Софья Николаевна, делайте, что вам надо.
Юля вымыла руки, достала из сумочки крем. Разумеется, она успела заметить, что иконы на месте
не было. Все оставалось на своих местах: картины, фарфор, даже эта маленькая изящная вазочка на
столике - иконы не было. "Спокойно, Юлек, спокойно. Улыбайся и не дергайся. Икону могли
перенести в другую комнату? Вполне. Сейчас все выясню. Судя по всему, у Софьи Николаевны
настроение неплохое".
     А Софья, сняв халат, лежала на диване в одном белье. Даже думая о другом, Юля тем не менее
оценила его. Ей частенько приходилось льстить своим клиенткам - уроки Карнеги усвоены были
хорошо, но Воронова на самом деле нравилась ей. Нравилось то, как Софья одевается, нравилась
обстановка и убранство квартиры. Завидовала ли она ей? Конечно. И Юля от этого не стала бы
открещиваться. А вот признаться в том, что, подружись с ней эта синеглазая красотка с лицом будто с
обложки модного журнала, привлеки к себе - и более счастливого человека, чем она, не было бы на
свете, - Юля не могла даже себе. И поэтому ей просто до жути, до боли сердечной хотелось сделать
Вороновой какую-нибудь пакость. Вариант с иконой был просто идеальный - моральное
удовлетворение сочеталось с огромной материальной выгодой.
Кузьмич нашелся быстро. Кстати, жил он уже с другой телкой. Дело его заинтересовало. Сошлись
на пятидесяти процентах. И хотя Юлька была одна, а Кузьмич с ребятами, он не спорил. Он понимал,
что идея, наводка, да и разработка операции, а потом и сбыт краденой вещи стоили пятидесяти
процентов. К тому же Селиванова понимала, чем рискует. Но даже в такой ситуации она приняла
решение не трогать Воронову. Юля знала, что Кузьмичу и его орлам без разницы - оторвать голову
голубю или убить человека, но ей-то было не все равно. Своих подельников она убедила в том, что
убивать хозяйку, человека известного, означает дополнительный риск и ничего, кроме головной боли,
это не дает. На самом деле причина была в другом. Морально победить можно только живого врага. К
тому же план, предложенный Юлей, в самом деле был хорош. Главным действующим лицом в нем
становилась домработница Даша - не очень далекая хохлушка лет тридцати, приехавшая в Москву на
заработки. Впрочем, план уже вовсю воплощался в жизнь. С домработницей будто совершенно
случайно познакомился один из людей Кузьмича, здоровенный парень, которого все звали Бугай. Он
один раз проводил деваху до дома, где она жила, а потом сводил ее в кино. Женщина приняла
ухаживания Бугая за чистую монету. Идея была до гениальности проста: кража должна совпасть с
поездкой Бугая вместе с домработницей куда-нибудь под Шатуру или Зарайск на шашлыки.
Разумеется, вернуться оттуда он должен был один. Одновременная пропажа иконы и других ценных
вещей и исчезновение прислуги любого следователя наведет на определенные выводы. Будут ли
искать в огромном городе живущую без прописки гражданку другого государства - тот еще вопрос.
Параллельно велось наблюдение за Вороновой. Этим занимался Шурик, человек, пользующийся
особым доверием Кузьмича. Шурик имел абсолютно неприметную внешность и очень умело этим
пользовался. Он обожал детективы и шпионские романы, но в жизни никогда не употреблял такие
традиционные реквизиты их героев, как очки, шляпы, плащи с поднятыми воротниками. Курносый нос,
серые глаза, небольшие залысины, рост не высокий и не низкий - таких людей вокруг тысячи.
Добродушная улыбка располагала к себе. А вместо шляпы и плаща - кроссовки, спортивные штаны с
надписью "Adidas", видавший виды свитер. Шурик умудрялся весь день находиться за спиной
человека, а тот даже в ус не дул. Через день он должен был принести полный график дня Вороновой.
И вдруг этот неожиданный звонок.
     Софья, продолжая болтать, сняла бюстгальтер, небрежно бросила его на стул и подставила Юле
спину, показывая жестами, мол, начинай. Селиванова решила, что сначала она похвалит белье
Вороновой, а затем как-нибудь "вырулит" на икону, когда Софья размякнет не только от ее рук, но и
лести. Юля очень нежно намазывала спину хозяйки дома кремом, дожидаясь, когда та закончит
болтать по телефону. Неожиданно в разговоре промелькнуло слово "икона". Селиванова вздрогнула и
стала прислушиваться.
     - Что-то случилось, Юлечка? - прислонив руку к аппарату, спросила Софья массажистку.
     - Нет, все нормально.
     - Мне показалось, что ты вздрогнула. Ну, хорошо. Олечка, ты не расстроилась? - Воронова
говорила уже в трубку. - Я понимаю, что эта икона тебе очень понравилась. А мне, думаешь, нет? Но
так получилось. Хочешь, назови это сентиментальностью, но ведь не все в жизни определяется
деньгами, верно? Что случилось? Приехал ко мне в гости человек, друг отца. Проездом был в Москве,
зашел в гости. Рассказал о папе. Я, признаюсь, всплакнула даже. Слово за слово, оказалось, что они
где-то в глубинке монастырь восстанавливают. Иконы для службы откуда могут собирают. А
Одигитрия, представляешь, рядом стоит. Совпало все - и рассказ его, и мои воспоминания - отдала
я икону. Нет, не жалею. Но, представляешь, будто пусто в доме стало. Надо будет себе другую икону
купить. Что, такой не будет больше? А ты знаешь, я соглашусь с тобой, Олечка. Вещь удивительная
была. Мастер ее писал великолепный. А это сочетание цветов на омофоре и хитоне - с ума сойти.
Согласна, согласна. Слушай, не береди душу. У вас там икон больше, чем у нас. По Кельну походи,
что-нибудь себе подыщешь...
     У Юли потемнело в глазах. Ее руки гладили бархатную кожу Софьи, а буквально в нескольких
сантиметрах на тонкой шее пульсировала тонкая синяя жилка. Боже, как захотелось несчастной
заговорщице вцепиться - зубами, ногтями - в эту пульсирующую жилку, в эту смуглую тонкую шею...
"Стерва, стерва, стерва, стерва... Как ты могла, как ты смела... сучка... мою икону, мою, мою...
Почему, почему я не могу задушить тебя? Стерва... Не все определяется деньгами, а чем же еще? У
тебя они есть - и ты все имеешь".
     - Вам не очень больно, Софья Николаевна? - спросила Юля. - Если будет какое неудобство,
скажите.
     - И я тебя целую. Пока. Привет Гюнтеру... Все отлично, Юленька. У тебя волшебные руки.
     - Спасибо. Просто я этим делом с семнадцати лет занимаюсь.
     - А сколько тебе сейчас, если не секрет?
     - Какое секрет? Через два месяца будет двадцать четыре.
     - Надо же, мы, оказывается, ровесники. У тебя какого числа день рождения?
     - Двадцать седьмого июля.
     - А у меня второго августа.
     - Получается, мы обе Львы.
     - Точнее, львицы. У тебя сильная воля, Юля.
     - Вы это по гороскопу судите?
     - Нет, по жизни.
     - Почему так думаете?
     - Мне так кажется. И, думаю, я не ошибаюсь.
Софья как победительница могла позволить себе быть великодушной. Она собственной кожей
почувствовала, как напряглись руки Селивановой. Но на ее лице, которое Софья могла видеть в
зеркале напротив, не дрогнул ни один мускул. И что она сказала? "Вам не очень больно, Софья
Николаевна?" Нет, надо признать, ты молодец, Юлия Антоновна. И, кто знает, сложись по-другому
обстоятельства, мы могли бы подружиться.
     Так думала Воронова, продолжая разговаривать с Селивановой о чем-то пустяковом.
     - Ты меня просто вернула к жизни, - эти слова Софья сказала Юле в самом конце сеанса.
Одна рука у нее была опущена к полу. Указательный палец рисовал какие-то знаки на
полиэтиленовом пакете, стоявшем около дивана. Наверное, там лежала какая-нибудь толстая книга по
искусству, подумала Юля.
     Через час она сидела в своей любимой пивной. Напротив нее потихонечку тянул пиво Шурик,
которого она позвала с собой, чуть ли не силой заставив покинуть пост наблюдения. Шурик долго не
мог понять, что произошло:
     - То есть как - отдала икону?
     - Еще  один  житель  Виллабаджо. В последний раз объясняю: пришел к ней друг ее отца.
     - Нет, это я понял. Но если друг, значит, не пацан. Так?
     - Я не поняла, ты это к чему?
     - А к тому, что последние дней пять, что я ее пасу, около этой девахи из мужиков в основном
юнцы крутились. Максимум - лет тридцать.
     - Продолжай.
     - Я свое дело знаю. Не думай, что хвастаю. И еще. Когда она дома была, из ее подъезда никто
икону не выносил.
     - Сказал, - фыркнула Юля. - А мужик тот, по-твоему, должен ее перед собой нести, как на
крестном ходе?
     - Если он верующий человек, как ты говоришь, он ее в полиэтиленовом пакете не потащит.
     - В полиэтиленовом пакете, говоришь?
     - Вот именно.
     - Какой вывод?
     Польщенный вниманием Юлии, Шурик не торопился с ответом. Он не спеша отхлебнул из кружки
пива и лишь потом произнес:
     - Понимаешь, здесь без логического мышления не обойтись. У вас, баб, с этим туго, сама
понимаешь.
     - Слушай, Шурик, ты свой лобик в зеркало видел?
     - Нормальный лоб.
     - Это тебе так кажется. Начитался детективов, мать твою!
     - Ладно, не горячись. Шучу я. Будем считать, что ты - редкое исключение. Итак, делаем
выводы.
     - Постой-постой. Кажется, понимаю. Тот разговор, ну, по телефону, - для меня был? Икону она
спрятала куда-то, а мужика придумала.
     - Или не придумала.
     - То есть?
     - Два в одном флаконе. Правильно, разговор для тебя предназначался. А почему ей на самом
деле не воспользоваться помощью верного человека и не спрятать икону в надежное место? Пока ты с
ее горизонта не слиняешь?
     - Но ты же сам сказал, что никого из...
     - Правильно, сказал. Только сдается мне, что поторопилась она.
     - То есть?
     - Если мужика не было, то он должен появиться. Значит, не все еще потеряно. Если же я
проворонил его, тогда...
     - Тогда я должна узнать, откуда он приезжал.
     - Правильно. Но это невозможно: дурой ведь ты ее не считаешь? Если она поняла, что ты к ней
заявилась не ради ее ноготков, а ради иконы, то...
     - Ради Бога, только не надо хвалить ее. Дурой я Воронову никогда не считала. Я другим путем
пойду, как Владимир Ильич завещал.
     - Какой Владимир Ильич? Ленин?
     - Он самый.
     - Каким путем?
     - А ты логическое мышление поднапряги.
     - Да ладно тебе. Говори.
     - Если мужик тот - друг ее отца, надо просто узнать, откуда она родом. Оттуда и мужик
приехал. Не зря она про воспоминания говорила.
     - Слабовато, но сойдет. Только кто тебе скажет, откуда Воронова родом?
     - А она мне дала несколько телефонов своих подруг. У троих я побывала... - Юля на секунду
задумалась. - Точно. Вот с нее и начнем.
     - С кого?
     - Алла Ивановна Петрова. Не слыхал о такой?
     - Смеешься.
     - Да нет. Общительная тетка, ее многие знают. От Вороновой без ума. Она мне все и расскажет.
     - А как ты к ней подъедешь?
     - Это уже мои проблемы. Шура, у тебя есть мобильник?
     - Оружие пролетариата. Вот.
     - Дай, позвоню. Так, сейчас номерок найду. Слушай, Шура, просьба у меня будет.
     - Я понятливый. Еще несколько деньков ее попасу.
     - А как с Кузьмичом быть?
     - Это не твоя печаль. Я ему сегодня все объясню. Мы с ним ладим, а на тебя он и осерчать
может. Если икона с концами. Понимаешь?
     - Как не понять. Спасибо. Ты помнишь, что я тебе про твой лоб говорила? Забудь. У тебя лбище,
Шурик. И вообще, ты голова... Это квартира Петровой? Аллу Ивановну, пожалуйста. Алла Ивановна,
вас Юля Селиванова беспокоит. Юля. Помните, я маникюр вам делала... Алла Ивановна, я вас
беспокою вот в какой связи. Подруга ко мне приехала. Два года с мужем в Сингапуре жила. Он у нее
бизнесмен. Привезла косметику. Один крем - просто чудо. Подруга говорит, это последний крик, до
нас он не дошел еще. Крем делают из цветка, который растет только на острове Ява, в Индонезии.
Увы, крем немного не для моей кожи, скажем так. А для вас то что надо. Сколько стоит? Ну о чем вы
говорите, Алла Ивановна? Мне крем подарили, почему я должна им торговать? Я хочу вам его
подарить. Почему вам? Я умею помнить добро... Могу и сегодня подвезти. Нет, не трудно. Сегодня
вечером крем и испробуете.
     - Ну вот, - возвращая телефон, сказала Юля. - Теперь мне Алла Ивановна всю родословную
расскажет - и свою, и Софьи Николаевны.
     - А какое она добро тебе сделала?
     - Никакого.
     - Что ж ты тогда сказала...
     - Наивный. Ты бы вместо детективов Карнеги читал.
     - И что он такого умного написал?
     - Он написал, что в сердце льстец всегда отыщет уголок.
     - Ха-ха, это дедушка Крылов написал.
     - Не важно. Скажи я, что всем в жизни ей обязана, эта дура, думаешь, не поверила бы? Так
человек устроен, мой дорогой Шурик. Ладно, мне пора. Надо еще крем этот чудодейственный достать.
     - Ну даешь, - Шурик был в восхищении. - Ты мне нравишься.
     - Честно говоря, ты мне тоже.
     - Опять Карнеги?
     - Да нет, в отличие от того же Гришани у тебя мозги работают. К тому же ты Крылова читал - в
наши дни это редкость. А за идею спасибо.
     - Не за что, - скромно ответил Шурик. - Можно еще один вопрос? Напоследок.
     - Можно.
     - У тебя... есть кто? В смысле мужика.
     - Шурик, у тебя началось головокружение от успехов. Не так быстро, хорошо? Об этом в
следующий раз.
     - Я подожду. Я терпеливый.
Но Юля этих слов уже не слышала. Она спешила: Алла Ивановна ждала чудодейственный крем.

     Глава двадцать первая

     "Ынторсура-Бузэулуй. Ынторсура-Бузэулуй" - из головы почему-то не выходило странное
название городка из Атласа мира. Вчера Киреев весь вечер вместе с Лизой смотрел атлас.
Фантазировали, где можно побывать, какие города посмотреть. Там они и нашли этот городок - то ли
румынский, то ли болгарский. Лизу название рассмешило, а ее папа сразу сочинил:
Ынторсура-Бузэулуй:
     Раз приехал - не балуй.
В игру включились все, даже Наталья Михайловна:
В городке Ынторсура
     Дорогая микстура.
Но все это было вчера. Вчера, а значит, в прошлом остались и теплый свет ночника, и негромкий
перебор гитары, и какой-то по-детски открытый смех Натальи. Сегодня Киреев стоял у дверей
кофейни. У него уже не было дома, не было угла, который он мог бы назвать своим. Киреев уезжал,
сам не зная куда. Мимо него проходили нарядно и со вкусом одетые люди. Михаил Прокофьевич в
неизменном свитере чувствовал себя среди них не очень ловко. Видавший виды рюкзак, в котором
лежал сухой паек, смена одежды и несколько книг, только усиливал картину. Ему стало казаться, что
все смотрят только на него. Софьи еще не было, и Киреев уже всерьез подумывал над тем, чтобы
повернуться и уйти. Чтобы как-то занять себя, он достал записную книжку, вырвал из нее листок.
Листок был чистый, розового цвета. Так и захотелось что-то написать на нем. Чтобы не мешать
прохожим, Киреев отступил к самой стене дома. Сначала он написал большое "Я". Ему стало вдруг
безразлично, смотрят ли на него, что думают, кем считают. Время тоже потеряло над ним власть:
Киреев думал, что прошло несколько минут, на самом же деле полчаса прошло от первой написанной
буквы "Я" до последнего слова - "Бога". А все стихотворение получилось вот каким:
Я уйду в неясный день,
     Там в долине плачет птица.
Может, это - коростель?
     Может, это только снится?
Или ночью, в час глухой
     Я уйду, забыв потери,
И оставлю за собой
     Старый дом и скрипы двери.
Этот скрип - вздох обо мне -
     Ничего уже не значит,
Засмеется дочь во сне,
     Под подушкой крестик пряча.
Только должен я уйти
     В час любой, в пургу и слякоть,
Будут грозы на пути,
     Будет в ивах ветер плакать.
Или это коростель
     Все зовет меня в дорогу?
Я уйду в неясный день,
     Чтоб найти себя и Бога.
Кто-то тронул Киреева за рукав.
     - Можно вас отвлечь?
Перед ним стояла, улыбаясь, Софья. Просто стояла и улыбалась, а ему показалось... Впрочем, он и
себе не решился бы сказать о том, что ему показалось в это мгновение.
     - А я уж испугался, что не придешь.
     - Правда? Извини, попала в "пробку". Что, пойдем?
Неожиданно улыбка сошла с его лица. Он как-то неуверенно затоптался на месте.
     - Михаил, что-то случилось?
     - Даже не знаю, как сказать... Посмотрел на нас со стороны...
     - Знаешь, а мне понравилось, с каким достоинством ты вел себя тогда у Аллы. Хотя... Белая куртка с
серым свитером - это, прости, нечто. Хорошо, что ты ее сейчас не взял.
     - Она в рюкзаке лежит.
     - Понятно.
     - С достоинством, говоришь? Я и сейчас весь одно сплошное достоинство. Разве не заметно?
     - Почему же стесняешься тогда? Мы ведь не на прием к английской королеве пришли.
     - Я не стесняюсь. Просто вдруг подумал, что тебе неловко будет со мной.
Софья посмотрела на Киреева долгим взглядом. Он успел заметить, что, когда что-то привлекало ее
внимание, взгляд становился долгим-долгим.
     - Глупости, - наконец сказала Воронова. - И вообще, я сегодня поднялась в такую рань, что мне
пора выпить хорошего кофе.
     - А где икона?
Софья молча показала ему на пакет, который она держала в руке.
     - Здесь? Я и не подумал.
     - Почему?
     - Не знаю.
     - А в чем ее надо носить?
Он промолчал.
     - Вот и я не знаю. Пошли?
Через несколько минут они уже сидели за столиком и пили кофе.
     - Как кофе, нравится?
     - Нормально.
     - Слушай, я ведь и обидеться могу. Нормально!
     - Почему? Ведь не ты же кофе варила.
     - Но я тебя сюда привела.
     - Понял. Я в жизни не пил ничего вкуснее. Только чашки маленькие очень.
     - А ты привык кружками свой растворимый хлебать.
     - Слушай, я ведь и обидеться могу. Хлебать. Я русский человек. Мне надо всего много.
     - Русский человек, мне можно задать тебе вопрос?
     - Когда спрашивают разрешения, я начинаю волноваться. А мне это вредно.
     - Я серьезно.
     - Тогда задавай.
     - Ты очень странный. Вот идешь, сам не зная куда. Квартиру продал. Вместо того чтобы лежать в
больнице и лечиться - ходишь по каким-то дням ангела к маленьким девочкам...
     - Прости,  что  перебиваю.  Это  -  вопрос  или  речь прокурора?
     - Я всю жизнь была эстеткой. Мне нравились ухоженные, смазливые мальчики, от которых хорошо
пахнет и которых удобно забыть на следующий день. Мне нравилось быть сильной и одинокой. Скажи,
мне просто по-бабьи жаль тебя? Или ты притягиваешь своей странностью?
     - Я думаю, все проще, - очень серьезно сказал Киреев.
     - Вот как?
     - Отвечу так: во мне бездна ума, красоты и обаяния, ты как неглупая девушка, да еще эстетка, не
могла пройти мимо этого.
     Софья засмеялась:
     - Понимаю, Кира. Вопрос странный. Могу пояснить. Мой дядя приучил меня к тому, что во всем есть
своя логика. Четкая и жесткая. В мыслях, поступках. Я не понимаю тебя, но...
     - Тебе это нравится?
     - Не скажу, чтобы очень, но нравится. Даже не так. Ты что-то разбередил в душе. Но вот сейчас ты
уйдешь, все успокоится, все войдет в норму. Почему ты молчишь?
     - Твой дядя был не прав.
     - Смок не прав? Этого не может быть.
     - Мир  парадоксален.  Говоришь, логика - четкая и жесткая? Это мы пытаемся построить
окружающий нас мир по каким- то законам, которые придумываем сами. А в один прекрасный момент
мир, такой четкий, удобный, рушится - и все. Вроде бы конец. А это тоже парадокс - конца не
существует.
     - Парадокс? Им можно объяснить мое отношение к тебе?
     - Понимаешь... Голый парадокс - это та же безумная логика. Все равно, самое главное - это
человек. Его душа. Его умение "видеть".
     - Как это - "видеть"?
     - Для меня самого многое еще смутно, а объяснить другому... Парадокс - это... инструмент. С его
помощью могу объяснить твое отношение ко мне, мое к тебе, нас обоих - к миру. Парадокс - это...
парадокс. Но главное - в тебе самой...
     - Я совсем запуталась. Давай еще кофе.
     - С удовольствием. Только теперь я угощаю
     - Итак, что зависит от меня? - после небольшой паузы спросила Софья.
     - Все. Ты любишь исторические анекдоты?
     - Не знаю.
     - Послушай. В XVIII веке один генерал русской армии, все свои чины выслуживший на балах в
столице, отправился на военную кампанию. Все у него было как полагается -