друг
     Я встречусь где-то в облаках.
Защитник тех, кому не друг,
     Противник тех, кому не враг.
Я взвесил все и рассудил,
     Что мне отныне не суметь
Бесцельно жить, как прежде жил,
     Какая жизнь - такая смерть.
     - Чьи это стихи? - спросил Никонов.
     - Это Йетс, - ответила за Михаила Мирей. И покраснела.
Киреев, с удивлением и одновременно уважением посмотрев на нее, произнес:
     - Правильно, Йетс. А кстати, почему у вас такое странное имя?
Вместо девушки ответил Вячеслав Павлович:
     - Мама у Мирей, Вера Васильевна Назарова, - очень уважаемый в районе человек. Она в нашей
больнице заведует инфекционным отделением. А папа... Ты уж извини меня, Мирей, но Платон мне
друг, а истина дороже. Папа еще тот тип был.
     - Он что, умер? - Киреев сочувственно посмотрел на смущенную девушку.
     - Как же, умер! - опять за нее ответил Никонов. - Я ведь и с Верой Васильевной, и с ним, Петькой
Назаровым, в одном классе учился. Сумасброд был, прости, Господи. Что она в нем нашла... В голове
     - ветер, все по верхушкам бегал. Семью он бросил, когда Мирей годика три было. Сейчас, говорят,
где-то в Германии посуду моет.
     - И вовсе нет, - запротестовала девушка. - У него ресторанный бизнес, кафе свое. Там артисты
выступают...
     - Артисты-пародисты, - засмеялся Никонов. - Брешет твой фатер. Если у него бизнес, почему он
вам с матерью помочь не может? Не знает, как мы здесь живем? Мама ему не написала, что у них в
больнице еще за прошлую зиму денег не дали?
     - Мама ему вообще не пишет.
     - Послушайте, - вмешался в их разговор Киреев. - Но почему все-таки Мирей?
     - Забыл, - стукнул себя по лбу Вячеслав Павлович. - Сейчас объясню. Когда Мирей родилась, тогда
в Москву певица французская приезжала, Мирей Матье. Очень уж она Петрухе понравилась. Пошел в
поссовет и записал дочь под таким именем. Вера, помню, наревелась тогда досыта. И в самом деле,
это надо же додуматься: Мирей Петровна Назарова. Но Петька ничего слышать не хотел: будет Мирей
     - и все!
     - Ничего, - ободряюще улыбнулся девушке Михаил. - Главное, чтобы человек был хороший. Да и
поправимо все это.
     - Поправимо? - удивилась Мирей.
     - Вы крещены?
     - Нет. Мама говорит, дедушка не разрешил.
     - Да, - согласился Никонов. - Покойный Андрей Ильич Успенский крутого нрава был человек,
крепкой партийной закалки, но честен и справедлив - таких сейчас нет.
     - Ты, Славик, как на митинге заговорил, - вновь улыбнулся Киреев. - Еще полюбопытствую:
Мирей, когда у вас день рождения?
     - Семнадцатого июля. Я - Рак.
     - В каком смысле?
     - По гороскопу.
     - Тогда, скорее, ракушка... Значит, семнадцатого июля. - Киреев что-то пытался вспомнить, но не
вспомнил и, извинившись, полез в свой рюкзак. Вскоре он достал какую-то тетрадь. - Так,
семнадцатое июля. Память преподобного Андрея Рублева, святителя Андрея, архиепископа
Критского... Вот, - обрадованно воскликнул Михаил, - преподобной Марфы, матери Симеона
Дивногорца. Марфа Петровна Назарова, по-моему, звучит. А вы как считаете?
     - Не понимаю, - честно призналась пока еще Мирей.
     - Очень просто: креститесь семнадцатого июля и становитесь в крещении Марфой. Мирей - такого
имени в русских святцах нет.
     - Разумеется, нет, - согласился Вячеслав. Потом встрепенулся: - Слушайте, ребятки, - взмолился
он, - у меня еще дел по горло. Давайте вернемся к нашим баранам, то бишь к тебе, Кира.
     - Премного благодарен.
     - Шутка. Но давай закончим интервью. Скажи, как к тебе люди во время путешествия относились?
     - Хорошо относились.
     - Я серьезно.
     - Я тоже.
     - Ну а случаи смешные были?
     - Почему именно смешные?
     - Читатель любит, когда его развлекают, - с важным видом пояснил Никонов. - Может, истории
какие забавные в дороге услышал?
     - Не знаю, будет ли это смешно... В одной деревне мне домик показали. В нем уже никто не жил.
Крыльцо перекосилось, крыша вся в дырах, от оконных стекол и воспоминаний не осталось. А
показывали мне его с такой гордостью, будто в нем человек какой великий родился. А так и есть,
говорят. Великий, не великий, но память о Полине Матвеевне Тарасовой - она же бабка Поля, она же
Тарасиха - всегда будет жить в наших сердцах. Чем же, спрашиваю, была знаменита Полина
Матвеевна? Рассказали мне об этой славной женщине, и я понял, как рождаются мифы и легенды.
Бабка Поля отличалась очень веселым, даже озорным нравом. На выдумки была просто неистощима.
Этакий русский Ходжа Насреддин в юбке. Причем, когда я начинал сомневаться в правдивости тех
историй, которые мне рассказывали, люди божились, что все - чистая правда. Одна такая история
мне особенно запомнилась. Я бы не возражал, Слава, если бы ты ее записал вместо рассказа обо мне.
Бабка Поля как-то сидела у окошка и грустила. За окном весь день шел дождь. Октябрь, одним
словом. Все серо и тоскливо. И вдруг говорит она своей родной сестре, с которой много лет жила под
одной крышей:
     - Нюра, я вот представила, что умерла и вы меня хороните. Вот здесь на лавках гроб поставили.
     - Ну а как же иначе, Полюшка? Что мы, нешто не люди.
     - Аксинья Безрукова псалтырь надо мной читать станет...
     - Все как положено, сестрица. А к чему ты это все?
     - Да уж больно мне хочется все это увидеть: и вас, и плачущих, и себя в гробу.
     - Что ты такое говоришь? - Нюра перекрестилась. - Зачем тебе это все надо?
     - Так интересно же!
     - Вот сверху на себя и посмотришь. Говорят, что...
Тарасиха перебила сестру:
     - А если брешут? Если эти... как их... атми...
     - Кто-кто?
     - Атмисты... в общем, те, кто в Бога не верует, правы? Умру я - и все, темнота.
Нюра перекрестилась опять:
     - Ты что мелешь?!
     - Да ладно, молчу я. Но все одно, больно посмотреть на себя хочется.
А надо сказать, что еще года за три до этого бабка Поля приобрела себе гроб. Колхозный столяр
Михалыч уважил старуху за две бутылки самогона и шмат сала. В деревне, привыкшей к чудачествам
Тарасихи, не удивились. С тех пор гроб стоял в маленьком летнем домике - в тех местах такие
домики называют кизяковками.
     Если бабке Поле что-то входило в голову, то выбить это оттуда было просто невозможно. Так было и
на этот раз. Уже на следующий день во всем послушная старшей сестре Нюра отвезла в районный дом
быта заявку на фотосъемку. Это сейчас почти в каждом доме имеется "мыльница", а тогда профессия
фотографа была очень даже востребованной.
     И вот в один прекрасный день в деревне, где жила бабка Поля, остановился рейсовый автобус. Из
него вышел энергичный молодой человек. На плече у фотографа, а это был он, висел видавший виды
кофр. Дом Тарасихи приезжий нашел быстро. Зайдя в комнату, где на лавках стоял гроб, он даже не
снял кепку. Кроме Нюры, сидевшей у изголовья сестры, никого в комнате не было.
     - Анна Матвеевна Сомова - это вы? - спросил он с порога.
     - Я, миленький, я.
     - А что народу так мало? - удивился приезжий. - Впрочем, это не мое дело. Когда покойницу
выносить будут?
     - Сынок, мы одинокие, - сказала Нюра, - откуда народу взяться? Выносить будут, подойдут люди.
Но ты, миленький, только в гробу голубушку мою сними, а боле ничего не надо.
     - Мне еще лучше.
     Фотограф приступил к работе. Сначала он сделал общий план.
     - Кстати, - обратился приезжий к Нюре, - вы хотя бы поплачьте. Вас я тоже сфотографирую.
     - И меня тоже? - И Нюра заголосила: - Ох, и дура же ты, Поля, ох, и дура... Да что же ты
наделала...
     Фотограф пожал плечами:
     - Сколько работаю, но никогда не слыхал, чтобы покойников дураками обзывали. Плохо жили, что
ли?
     - Хорошо жи-и-ли! - голосила Нюра. - Ой, как хорошо.
Наконец фотограф приступил к самой ответственной части съемок. Он решил взять лицо покойницы
крупным планом. Навел резкость, прицелился, замерев... И вдруг "мертвая", не открывая глаз,
произнесла:
     - Только вы уж постарайтесь, чтобы все хорошо получилось.
...Люди еще долго вспоминали, как по деревне бежал в направлении города молодой человек с
перекошенным от ужаса лицом. Позже в народе прошел слух, что фотограф получил вторую группу по
инвалидности и "завязал" навсегда со своей профессией...
Смеялась только Мирей. Никонов развел руками:
     - Ты предлагаешь мне это опубликовать?
     - Почему бы нет? По-моему, забавно. Ведь читатель любит, когда его развлекают.
     - Ладно, подумаю. Скажи, а...
     - Простите, Вячеслав Павлович, - перебила своего начальника девушка, - можно мне спросить
Кирилла...
     - Меня зовут Михаилом Прокофьевичем. Кира - от фамилии Киреев.
     - Простите, - смутилась Мирей.
     - Ничего, спрашивайте.
     - А куда вы хотите придти в конце концов?
     - В конце концов? Как здорово звучит... Сказать честно?
     - А разве можно иначе? - удивилась девушка.
     - Вы очень редкий человек, Мирей. - Киреев опять посмотрел на молодую журналистку с
уважением. - А нужна читателям вашей газеты моя честность?
     - Честность всем нужна, - девушка стояла на своем.
     - Сдаюсь, - улыбнулся Киреев. - Если честно, то я иду в Старгород. Вы слышали о таком городке?
     - Конечно. Но ведь он находится в другой стороне.
     - Но я сказал вам правду. Я туда иду. - Киреев уже не улыбался. Словно тень легла на его лицо.
Мирей на какой-то миг показалось, будто перед ней сидит очень древний человек. - Всю жизнь иду...
     - Я... я, кажется, понимаю вас, - пролепетала девушка.
В глазах Киреева сверкнул голубой огонек.
     - Правда?
В комнате наступила тишина. Было слышно, как за окном ласкал зелень деревьев теплый летний
дождик.
     - Да ну вас, - наконец заговорил Никонов. - Так ты, Кира, сейчас пойдешь на Богородицк, а
потом...
     - Не знаю, я еще не решил. - Киреев словно не замечал своего старого друга и смотрел только на
девушку. Ответил, словно отмахнулся. Зато сказал, обращаясь к Мирей: - А еще я хочу найти одну
реку...
     - Реку? - переспросила девушка.
     - Речку, речушку. Одну-единственную. Я ее видел во сне.
     - А если ее... не существует?
     - Это было бы очень... печально.
     - А вы знаете, в наших краях столько красивых рек. Вы на Олыме были?
     - Нет.
     - А Сосну, Любовшу, Зушу или Фошню видели?
     - Фошню?
     - Она в Сосну впадает.
     - У нас Мирей заядлая туристка, - пояснил Вячеслав Павлович.
     - И вовсе нет, - горячо запротестовала девушка. - Просто мы с мамой очень любили
путешествовать по незнакомым местам.
     - Значит, говорите, в ваших краях много рек?
     - Много, - сказала девушка. И тихо добавила: - Может, одна из них - ваша?
Киреев ничего не ответил. Потом улыбнулся, тень исчезла с лица, потухли голубые искорки в глазах.
     - Говорите - Сосна? А что, это мысль. На Сосне, кажется, Елец стоит?
     - Точно, - подтвердил Вячеслав Павлович. - А как же Старгород?
Думавший о чем-то своем, Киреев словно не услышал вопроса.
     - Сосна... Если бы еще знак был...
     В этот момент дверь открылась и в комнату вошла сияющая Зина:
     - Вячеслав Павлович, из третьего магазина звонили. Им елецкой колбасы привезли, говорят, вкусная
и дешевле, чем арсеньевская. Спрашивают, вы будете брать?
Киреев засмеялся, довольный:
     - А вот и знак. Зина, передайте, что Вячеслав Павлович обязательно возьмет елецкой колбаски.
Правда, Никон?

     Глава тридцать вторая

     Ира Боброва вот уже несколько недель находилась в каком-то странном, противоречивом
состоянии. Раньше, в долгие месяцы и годы болезни Лизы, когда наступали периоды отчаяния и
страшная усталость обрушивалась на ее хрупкие плечи, она упрямо твердила себе: "Я должна взять
себя в руки" или "Мы победим, обязательно победим эту проклятую болезнь". Твердила как
заклинание до тех пор, пока не возвращались силы и вновь не рождалась надежда. А сейчас, с
появлением в их жизни сначала Натальи, потом Михаила Киреева и, наконец, Мещерской и
Вороновой, Ира получила то, чего была лишена раньше, - помощь друзей. Стало гораздо легче
материально. Виктор по протекции Вороновой занял хорошее место в одной строительной фирме.
Софья... Удивительная девушка! Ира и Виктор просто не знали, как благодарить ее за все то, что
она делала для их семьи. Если Мещерская заглядывала к ним по воскресеньям, Наталья - через день,
то Софья приходила к Бобровым каждый вечер. Она очень подружилась с Лизой. Особенно сблизила
их "эпопея", как говорил Виктор, с выставкой. Воронова сдержала свое слово, и на следующий  день у
девочки было все, что нужно для работы. Более того, Софья договорилась, чтобы два хороших
художника, Юрий Георгиевич Мешенков и Александр Владимирович Куманьков, помогали Лизе
практическими советами. Мешенков приходил по четным дням, Куманьков - по нечетным. Оба
буквально восторженно относились к природе, могли часами говорить о живописи, так что общение с
ними очень много дало Лизоньке. Уроки длились недолго, по двадцать-тридцать минут, но Ира не
могла не видеть, как жадно впитывала ее дочь услышанное. Правда, после первого прихода Юрия
Георгиевича Боброва пришла в ужас:
     - Сонечка, это же, наверное, стоит уйму денег. Я не смогу рассчитаться с тобой.
Хитрая Софья сначала делала вид, что не понимает, о чем идет речь, а потом отвечала с улыбкой:
     - Тебе не о чем беспокоиться. Это мои друзья, я с ними сама обо всем договорюсь. - А потом вдруг
добавила серьезно: - Пустяки это все, Ира. Понимаешь, пустяки по сравнению с тем, что они могут
дать Лизе... Впрочем, ты сама скоро все поймешь.
Через неделю Куманьков скажет Ире слова, которые ей еще никто не говорил:
     - У вас очень талантливая дочь, очень. Я поражаюсь, как Лиза чувствует, как впитывает
услышанное. У девочки большое будущее. Я еще буду гордиться, что давал ей уроки.
Вот. Это было самое главное. Все вроде складывалось как нельзя лучше. Помощь друзей, слова
Александра Владимировича, от которых Ира испытала необыкновенную гордость: да, Лиза, ее Лиза не
только красивый, не только мужественный человечек. Она еще и талантлива. А с каким
воодушевлением, даже упоением рисовала дочка своих птиц! Казалось, Ире надо было только
радоваться, но... Будущее, будущее - теперь она страшилась его. Раньше - измотанная, одинокая,
плакавшая по ночам на кухне - не страшилась, а теперь - страшилась. Занозой в сердце сидели те
слова Лизы, после которых пришел в душу страх. Нет, никому Ира об этом не говорила, даже Виктору.
Муж переживал душевный подъем, связанный не только с тем, что после трехлетнего стояния на
барахолке он вновь почувствовал, что его голова, руки, знания востребованы. Была счастлива дочь -
был счастлив и Виктор. Может быть, впервые за много месяцев. А Ира... Она даже не передала ему
тот разговор с дочерью. И когда Виктор возвращался домой, его встречала всегда улыбчивая и
приветливая жена...
     А еще Ира успела заметить, что когда ее дочь и Воронова общались между собой, обе много говорили
о Михаиле Кирееве. Причем обеим это доставляло удовольствие. С Лизой было все понятно, а Софья...
Вначале Боброва думала, что все дело в добром сердце девушки. Она и сама часто вспоминала этого
удивительного человека, так круто изменившего жизнь их семейства. Но вот однажды Виктор принес
корреспонденцию, которая поступила по прежнему адресу Михаила, - такова была у них
договоренность с Киреевым. Более того, Михаил просил Бобровых обязательно прочитывать
адресованные ему письма и при возможности отвечать от его имени на самые важные. А для Софьи
это оказалось новостью. Ире показалось, что Воронова ревниво отнеслась к тому доверию, какое им
оказал Киреев.
     - А ты разве об этом не знала? - сделал удивленные глаза Виктор. - Точно! Вот дурак! - И он
хлопнул себя по лбу. - Забыл совсем.
     - Что забыл? - спросила Софья.  -  Ну, давай сочиняй дальше.
     - Почему - сочиняй? Михаил сказал: я бы Софью попросил, но как к такой красавице подступиться?
Представляешь, говорит, такая девушка - и из моего обшарпанного подъезда будет письма брать. То
есть письма в ящике почтовом брать, но ящик, сама понимаешь, где висит.
     - Так и сказал - такая девушка?
     - Вот именно. А потому попросил меня: ты, говорит, парень простой, рабоче-крестьянский, уважь
старика, ну и так далее.
     - Артист, настоящий артист, - засмеялась Софья. Потом добавила, стараясь выглядеть
равнодушной: - А мне при чтении писем можно остаться?
Ира обняла Софью:
     - Софья Николаевна, друг ты наш сердечный, зачем ты обижаешь нас? Витька и впрямь артист, но
он правду сказал. Вот в Старгороде встретитесь - сама и спроси его обо всем.
Ира заметила, что после ее слов Софья смутилась.
     - Вообще-то, я понимаю все, ребята. Замнем, - желая поскорее закрыть тему, попросила Воронова.
А писем было два. Плюс одна записка. В ней некий Арсений Гусев сообщал, что желает Михаилу
спасения, а сам уезжает в мужской Санаксарский монастырь, надеясь остаться там навсегда.
     - А где это - Санаксар? - спросил Виктор.
Никто не знал. Стали читать письма. Одно, совсем короткое, отпечатанное на хорошей бумаге:
"Уважаемый Михаил Прокофьевич! Поздравляем Вас: компьютер выбрал Вас из множества
претендентов, и теперь Вы получили уникальный шанс выиграть..."
     - Выбрасывай, - скомандовала мужу Ирина. - Все ясно. Читай дальше.
А вот письмо из тамбовской деревни оказалось интересным. Тетка Елена, видимо, родственница
Киреева, вначале передавала ему привет от множества людей, потом сообщала о том, что "сестра,
слава Богу, выздоровела. Мне это радость великая, Мишенька. Иван много работает, много пьет, а
денег ему вовсе не платют". А в заключение, уже попрощавшись и пригласив Михаила "отдохнуть у
нас месячишко, попить молочка парного", написала: "Да, Мишенька, чуть не забыла. Помнишь, ты в
церкву ходил, к отцу Георгию? Так он на Троицу помер. Народ сказывал, что тихо батюшка к Богу
отошел, во сне. А когда его хоронить стали, я тоже на похоронах была, спасибо Ивану, довез до
Пальновки, не поверишь - откуда только народ не приехал. С Тамбова, Мичуринска, Моршанска и
даже с самой Рязани. Оказалось, что батюшка наш святой жизни был человек. И всю жизнь кому-то
помогал. Вот они и приехали его проводить в последний путь. Те, кому он помог, плакали, Мишенька,
крепко. А как "Вечную память" запели, у меня аж мурашки по спине пробежали. Представляешь,
толпа агромадная - мне пальновские потом говорили, что у них в деревне отродясь столько людей не
собиралось. Тихо так, солнышко светит. И вдруг: "Вечная память". Все поют. Очень хорошо это было,
Мишенька. На сердце будто светлее стало..."
     * * *
     - Счастливый ты, Кира! В Москве живешь. Я бы там развернулся. А здесь, в этой дыре - разве это
жизнь?
     Друзья сидели в квартире Никонова. Михаил с огорчением смотрел, как Славик пьет стакан за
стаканом, почти ничем не закусывая.
     - Ты хоть закусывай, Славик.
     - А ты и не пьешь, и не ешь. Чего так?
     - Устал с дороги.
     - Скажи, Кира, а ты на футбол ходишь?
     - Давно не был.
     - А помнишь, как мы в молодости кричали: "Где "Торпедо" - там победа". А здесь молодняк весь за
"Спартак" болеет, ну а нашим с тобой ровесникам, за редким исключением, кроме водки ни до чего
нет дела... Я один здесь торпедон. Неужели не ходишь на футбол?
     - К сожалению, как-то не получалось.
     - Ну а на концерты, в музеи, на митинги - ходишь?
Киреев покачал головой.
     - Что же ты там делаешь?
     - Хороший вопрос. Что-то делал.
     - Я как посмотрю по телеку, аж зависть берет. Ночь, а у вас там светло, как в Париже, люди гуляют,
в кафешках сидят. А у нас, - Никонов встал и подошел к окну, - смотри, Кира: девяти часов еще нет,
а Сосновка словно вымерла. Все у телевизора сидят. Скукотища. Ты в кафе давно был?
     - Перед самым отъездом из Москвы одна знакомая пригласила. Попил кофейку. Хороший кофе -
двести рублей чашка.
     - Сколько?! - подумав, что ослышался, переспросил Слава.
     - Двести.
     - Ну и ну! Это что за кофе такой?
     - Повторяю: хороший. Сваренный по-турецки.