ребенка... Мы с Витей это пережили, а может, и не пережили... Я обещаю, что больше сегодня плакать
не буду... Лиза была светлым человечком. Наверное, Бог ее и взял к себе потому, чтобы вся эта грязь,
которой так много в нынешней жизни, ее не касалась. Она была светлой и очень жизнерадостной
девочкой. А потому давайте представим, что она здесь, рядом с нами... Господи, ведь обещала...
рядом с нами и... Не умею я говорить, но, надеюсь, вы меня поняли.
     - Поняли, Ирочка, - сказала Наташа, которую поддержали и другие.
     - Я еще последнее хочу сказать. Сегодня я... сегодня мы с Виктором никого не звали. Никому не
напоминали о том, что у Лизы первого мая день рождения. Вы пришли по зову сердца. Спасибо вам.
Всех вас Лиза очень любила. Жаль, нет еще одного человека - вы знаете, о ком я говорю. Значит, он
не смог приехать... Помню, как она готовила вам свои прощальные подарки... Для меня это было
самым тяжелым. Мам, говорит мне она... - Тут Ира разрыдалась.
Поднялся Виктор.
     - Ира, все, отдохни. Ты правильно все говоришь, а потом реветь начинаешь. Лиза бы огорчилась...
Давайте помянем... мою дочку и... - заплакал и он.
     - А ну вас, - рассердилась Наташа. - Я беру власть в свои руки...
Они выпили. Потихоньку завязался разговор. Уже более спокойный, без слез. Неожиданно в дверь
позвонили. Наташа посмотрела на Воронову, та на Котеночкину. Вошел, смущаясь, отец Борис.
     - Извините, опоздал. Можно я присоединюсь к столь достойным людям?
     - Проходите, батюшка, - захлопотала обрадованная Ира. Виктор побежал в кухню за стулом.
     - Ты думала, что он приедет? - тихо спросила у Софьи понявшая все Мещерская.
     - В глубине души надеялась, но не то чтобы очень.
     - Младшая?
     - Что?
     - Аркадий Ревазович от тебя отстал?
     - Пока нет. Как и обещал, я по уши в его розах.
     - Куда их ставишь?
     - Даша их в мусоросборник выносит.
     - А ты не принимай их.
     - Спасибо за совет. Он розы через посыльных передает. Звонок - вам букет - распишитесь.
     - Прости меня, - вдруг сказала Мещерская.
     - Да что уж там. Ты ведь и правда хотела как лучше. Слушай, ты еще хлюпать будешь!
     - Подожди. Ты еще не знаешь всего. Я...
     - Знаю, - улыбнулась Воронова. - У тебя замысел коварный был. Бабник Коваленко пудрит мне
мозги, я перестаю думать о Кирееве, но тут появляется Ферапонтик.
     - Ты меня презираешь?
     - Да люблю я тебя, хотя не знаю, за что. Дело ведь не в Кирееве, старшая.
     - А в ком?
     - Во мне. Я другая стала, понимаешь? И благодаря Бобренку тоже.
Мещерская пожала под столом руку Софьи.
     - Спасибо. Я отошью этого Аркадия.
     - Я сама справлюсь.
     - Кстати, мы давно с тобой сердечно не общались. Недавно Ферапонт девушку домой приводил
знакомиться. Нам с Ильей понравилась. На тебя чем-то похожа.
     - Я рада. Правда, старшая, очень рада. Вот только жаль, пойдут внуки - забудешь ты меня совсем.
Мещерская не успела ответить. Воронова, взяв бокал и поднявшись, попросила:
     - Если позволите, я хотела бы сказать несколько слов.
Все замолчали.
     - Я здесь младше всех и не имею, наверное, права говорить прежде Наташи, которая столько лет
была для Бобровых надеждой и опорой.
     - Перестань, - засмущалась Котеночкина.
     - Отец Борис должен бы как священник говорить прежде меня. Да и Софья Мещерская, с легкой
руки Лизы ее все стали называть старшей, тоже - она все-таки создала тот фонд, о котором мы так
мечтали в прошлом году. Я отошла от участия в этом деле, Наташа, загруженная сверх меры, - тоже,
а Софья не сдалась.
     Пришла пора смущаться и Мещерской:
     - Ничего я особенного и не сделала.
     - И все-таки, почему я взяла слово и именно сейчас? Хочу сказать вам то, что еще никому не
говорила. Во время моего прощания с Лизой мы... В русском языке есть слово "побрататься", то есть
стать братьями. Мы стали сестрами. И получается, Ирочка и Витя, я стала вашей названой дочерью,
хотя понимаю, что по возрасту не намного младше вас. То, что я скажу сейчас, считайте, говорю и по
поручению Лизы.
     В этот момент от цветка одной из белых роз, стоявших перед портретом Лизы, упал лепесток.
     - Странно, свежие вроде розы, - сказала Наталья.
     - Не странно, Котик, это знак. Лиза подтверждает мои полномочия. Так вот, Ира и Витя. Витя и Ира.
Если вы расстанетесь, если распадется ваша семья, знайте, вы предадите память о своей... о нашей
Лизе. Вот. - Софья села и заплакала.
     - Одна я сегодня не ревела... Но я поддерживаю каждое слово моей подруги, - сказала
Котеночкина.
     Ира и Виктор сидели, опустив головы. Боброва теребила пальцем краешек стола.
     - Поскольку, как сказали, я была надеждой и опорой, то я скажу тоже, - продолжила Наташа.
     - Если о нас, то не надо больше ничего говорить, - глухо произнес Виктор. - Это я во всем
виноват. Ира здесь не при чем. Ей нужна была в тот момент моя помощь, а я раскис...
Ира посмотрела на Виктора.
     - Нет, я тоже... виновата. И ты прости меня.
Вновь раздался шорох. Еще один лепесток упал.
     - Ну ты смотри! А сказали, свежие, - стала сокрушаться Наташа.
     - Тебе же объяснили, - Мещерская кивнула в сторону Софьи, - это знак.
     - Это красиво, конечно, но в эти знаки верят только два ненормальных человека - Софья
Николаевна и сама знаешь кто. Не будь, старшая, третьей. Не советую.
     - Не кипятись, Наташенька, - попросила Котеночкину Ира.
     - Да нет, я просто знаю, что это совпадение. Игра. Спросите православного  священника,  он  вам
скажет.  Скажите  им,  батюшка.
     И таким забавным получился у Наташи переход от главной тирады к "скажите им, батюшка", что все
рассмеялись.
     - А я в это верю, - тихо сказал священник. - У меня не большой стаж работы, если можно,
конечно, назвать работой то, чем я занимаюсь, но, поверьте, мог бы рассказать вам много
удивительного. Один случай запомнился. Я ходил и продолжаю ходить в очень достойную семью. Муж
и жена - верующие люди. Их сын был летчиком-испытателем, служил где-то под Мурманском.
Однажды я зашел к ним в гости. Стали пить чай. А на стене висел портрет их сына. На нем -
молодой, красивый парень. Портрет большой, под стеклом в рамке. Чуть левее часы висели.
Старинные, с боем. Зазвенели часы, я посмотрел - три часа дня. И вдруг фотография падает -
стекло вдребезги, рамка ломается... А потом оказалось, что в этот же день, в это же мгновение их сын
погиб. Самолет разбился... Такая история. Но я хочу сейчас присоединиться к тому, что здесь сказали.
     - И отец Борис обратился к Бобровым: - Вы люди венчанные, перед Богом обет давали. "Не Богу ли
повинется душа моя? От Того бо спасение мое".
     - "Ибо Той Бог мой и Спас мой, Заступник мой, не подвижуся наипаче", - продолжил другой
человек.
     Все обернулись на голос. В дверях стоял никем доселе не замеченный Киреев. Священник впервые
видел этого мужчину, но отец Борис понял - его здесь ждали. Понял по той реакции, которую
вызвало появление незнакомца. Ира быстро встала и бросилась к Михаилу. Они обнялись.
     - Миша! Пришел! Вот видишь, похоронили мы звездочку нашу.
Ира плакала, а Киреев молча гладил ее по голове. Потом подал руку Виктору. Всем остальным низко
поклонился.
     Мещерская с любопытством смотрела на вошедшего, тоже поняв, кто пришел. Наталья во все глаза
смотрела на Михаила. Вроде он, а вроде не он. И дело не в тесемке из бересты на лбу, которой
раньше не было. Изменилось все - осанка, жесты, взгляд. И говорить он стал по-другому: не быстро,
не медленно, как-то веско, с паузами между фразами. И тут только Наташа вспомнила про Софью.
Воронова сначала побледнела, но в целом держалась уверенно. На поклон Киреева ответила кивком
головы, что-то спросила у Мещерской.
     Ира представила Михаилу отца Бориса и Софью Мещерскую. Два легких поклона. Стул Кирееву
поставили на углу стола, между Ирой и Наташей. Когда Виктор налил Михаилу в рюмку водки, Киреев
вдруг спросил:
     - Можно, я чуть позже? Мне хочется пока быть трезвым. Абсолютно.
     - С одной рюмки разве опьянеешь? - спросил его Виктор.
     - Я немного волнуюсь, а когда волнуюсь - мне лучше не пить. Вот получится то, что задумал, -
тогда напьюсь вдребезги, - улыбнулся Киреев. Потом попросил Боброва: - Виктор, можно мне
обратиться к народу?
     - Так не я здесь главный, - сказал Виктор, выразительно посмотрев на Наталью.
     - Понятно. - Киреев был серьезен, но глаза его улыбались. - Стоило мне уйти ненадолго, и все -
никакого порядка. Объяснитесь, Наталья Михайловна.
Котеночкина растерялась, она не понимала, шутит Киреев или говорит серьезно.
     - В чем? Ты бы видел, какие здесь слезы лились, вот я и взяла власть. Но я ее отдаю. Пожалуйста.
     - Здравствуй, Наташа, - вдруг тихо сказал Киреев. - Я рад тебя видеть.
     - И я.
     - Я очень скучал по тебе.
     - И я.
     - Не думал, что мы еще свидимся.
     - И я.
     - Только одно огорчает: пока меня не было, твой словарный запас сократился до двух слов, да и то
самых коротких.
     Все засмеялись.
     - Ну вот, пришел и сразу осмеял. Спасибо, Михаил Прокофьевич.
     - Не обижайся, солнышко. Смеяться над собой - признак душевного здоровья.
     - Так что же ты надо мной смеешься, а не над собой?
     - Над собой я смеюсь без устали, тем паче представив то, что я сейчас буду говорить.
     - А ты хочешь говорить? - спросил Виктор.
     - Привет, а для чего я тебе власть возвращал?
     - Для чего?
     - Чтобы ты дал мне слово, и я мог обратиться к широким трудящимся массам. Витя, не тормози.
Мещерской с каждой минутой все больше нравился этот человек. Его ирония была какой-то доброй,
даже грустной. Но, наблюдая за тем, с какой радостью общались с Киреевым Бобровы и Наталья,
Мещерская не могла понять, почему Михаил ни слова не сказал Вороновой и даже не посмотрел в ее
сторону.
     Наконец, Киреев получил от Виктора слово.
     - Родные мои, за то время, что мы не виделись, не было дня, когда бы я не вспомнил тех, с кем
простился почти год назад. И вот я вернулся. Ненадолго - завтра уезжаю. Но мне есть что вам
сказать, а потому, увы, я вынужден быть многословным...  Я уходил, прощаясь с жизнью. Оказалось,
что я только-только начинал учиться тому, как надо жить. И меня оставили здесь, с вами. Один
мудрый человек, встреченный мною на пути, я ему верю теперь больше, чем себе, сказал, что меня
вымолила одна маленькая девочка, которая предстала пред Господом. Я сразу же понял, о ком идет
речь...
     ...Я знал, что именно сегодня я увижу всех вас, очень близких мне людей... Во время странствий мне
удалось понять простую - теперь я это понимаю - в сущности вещь. Любить - значит быть
ответственным за тех, кого любишь... Не думайте, что перескакиваю с мысли на мысль, просто я хочу
сказать о самом главном. А главное для меня - и Лиза, и вы, и Россия. Не говорю сейчас о Боге, но я
нахожусь среди тех людей, которые понимают друг друга с полуслова, они, знаю это, поймут и меня...
Я очень счастливый человек. Одна девушка благословила меня в дорогу, дав мне на хранение икону.
Оказалось, что эта икона стала хранить меня, точнее, Та, чей образ был на ней запечатлен.
Впервые глаза Софьи и Михаила встретились.
     - Я рада, что ты сегодня с нами, Кира...
Он ничего не ответил Соне. Только тихо улыбнулся. Одними глазами.
     - И вот еще о чем я хочу вам сказать. Нас за этим столом - семь человек. Не ошибусь, если скажу,
что все мы - русские. Я мог бы долго вам говорить, как прекрасна наша страна, но не хочу сейчас
доказывать это. Детям не надо доказывать, что их мать - лучшая на свете. Другой вопрос, довольна
ли мать своими сыновьями.
     - Ты говоришь о матери вообще или о России? - спросил Бобров.
     - Не сбивай меня, брат Виктор, я и сам собьюсь. Ты же все понял.
     - Прости.
     - Нет, это я должен просить у вас прощения, если вам покажется, что я читаю вам лекцию.
     - Мы так не считаем, Кира, - сказала Наталья.
     - Спасибо. Странную особенность я мог наблюдать в пути. В России живет много народов, я уважаю
каждый из них. Меня принимали к себе на постой татары, армяне, белорусы. Два украинца отдали за
меня... Нет, об этом я пока не могу говорить... Но что я заметил? Если встречаются два армянина, или
еврея,  или татарина, или осетина - они могут не любить друг друга, но они всегда помнят, что это -
не просто человек, а его соплеменник - армянин, еврей, татарин, осетин. Почему-то у нас, русских,
этого нет. Куда-то ушло чувство родства.
     - Может, не осталось нас, русских? И не русские мы уже? - задумчиво спросил, скорее, самого себя
Виктор.
     - Тогда кто мы? Граждане мира? Вселенной? Почему нас не осталось? Я - русский. Понимаешь,
Витя? И ты - тоже... Есть такое слово - род.  От него - Родина, родители, родиться... Мы в России
живем словно соседи, которых волею судьбы свело жить в один большой дом. Но вот парадокс: я буду
двадцать лет жить, тридцать - и не узнаю, как зовут соседа на другом этаже. У вас здесь, в Москве,
спорят, как обустроить Россию. Не надо ее обустраивать. До нас  мудрые люди, жившие тысячу,
пятьсот, двести лет назад, ее обустроили.
     - Надо все восстановить? А как? - перебила Михаила Мещерская. - Каждый из нас - хороший
человек. У каждого - свое дело, которое он делает честно. Вот мой муж рисует картины. О России.
Очень хорошие, поверьте, картины - Софья не даст мне соврать. Но есть вопросы, которые решаются
за нас там, наверху. Что мы можем сделать?
     - Я же не зря говорю о роде. Мы ждем хороших законов, мудрых правителей. Но проблема - в нас
самих. Вот два чудесных человека, - Киреев показал на Бобровых. - Взяли и решили разбежаться.
Стать сначала соседями, потом - чужими людьми. Но вы, собравшись здесь все вместе, нашли слова и
вразумили их. А они вас послушали, ибо любят вас, видя в вас не соседей, а близких людей -
родичей.
     - Откуда ты все знаешь? - удивилась Наташа.
     - По вашим глазам, - уклончиво ответил Михаил. - Но не сведи вас сегодня вместе Лиза - и все,
свершилось бы непоправимое. А ведь еще год назад я любовался этими людьми, их отношением друг к
другу. Всего один год прошел...
     Бобровы сидели, как ученики, которых ругает учитель. Но - и это заметили все - Виктор взял руку
Иры в свою, а она не отняла ее. Киреев продолжил:
     - Недавно мне приснился сон. Будто я возвратился на год назад, в тот день, когда узнал, что у меня
рак. Но во сне у меня болезни не оказалось. Все, о чем я мечтал тогда, - сбылось. Я проснулся - и
чуть не заплакал от радости, что это только сон. Какое счастье, думал я, проснувшись, что то, о чем я
мечтал, - не сбылось. Это - мой опыт. Но я хочу, чтобы он стал и вашим. А опыт Виктора - моим,
ибо он испытал то, что не испытывал я... Вот я подошел к самой сути. Вы меня можете спросить: если
бы Бобровы были, скажем, не Бобровыми, а Бобрикянами, изменилось ли бы мое отношение к ним, к
Лизе? Наверное, нет. Но это была бы уже и не Лиза, не Ира, не Виктор. И не я. И если Бог захотел,
чтобы я родился русским, чтобы я встретил вас всех и полюбил, - значит, у Него был для этого свой
умысел? В Старгороде я не могу сказать своим соседям: живите вот так или так. Они спросят меня:
почему ты должен нас учить жить? Но я не учить их хочу! Мне больно, когда они, трудолюбивые,
добрые, вдруг... Одно слово - соседи. Эх, трудно мне передать все то, что чувствую... - Он
замолчал.
     - Мы понимаем тебя, - сказала Ира. - Правда, понимаем. Ты хочешь, чтобы мы все поехали в
Старгород?
     - И жили так, чтобы твои соседи увидели, как надо жить? - подхватила Наташа.
Киреев кивнул.
     - Но это же не реально, Миша, - мягко, стараясь не обидеть Киреева, сказала Ира.
     - Почему? - Киреев пристально посмотрел на Боброву.
     - Бросить Москву и уехать?
     - Да, бросить и уехать.
     - Но что мы будем там делать?
     - Наташа уже сказала. Я добавлю: будем восстанавливать Россию. Мы все прошли через страдания,
они сделали нас чуточку мудрее. И тем, что мы приобрели, - мы обязаны поделиться с другими. А
еще мы будем трудиться. Люди сейчас словам не верят.
     - Начнем с меня. У меня здесь работа, любимая работа, - сказала Наташа.
     - Ты уедешь, твой хоспис развалится?
     - Нет, конечно, но...
     - А у нас в районе сотни онкобольных, среди них много детей. Что такое хоспис и с чем его "едят",
никто не знает. Есть у меня друг, главврач больницы, Владимир Петрович, бьется в одиночку как
может, но что он может один? А у тебя такие знания, такой опыт. О квартире не беспокойся. Москву
на наши края обменяешь в один день. В Старгороде и Новоюрьевске хорошие условия: газ, вода,
ванна - все есть. Цены на жилье с вашими несопоставимы. Поезжай. Владимир Петрович тебя уже
ждет.
     - Как это ждет? - опешила Котеночкина.
     - А так. Кстати, он вдовец, на пять лет старше тебя. И такой же зануда, как и ты. Славная будет
парочка.
     - Кира, ты меня поражаешь, - засмущалась Наташа. - Ты что говоришь такое?
     - Даю шанс, Наташенька. Точнее, я же вестник, это через меня тебе дают шанс.
     - А мы что там будем делать? - одновременно спросили Бобровы.
     - Подожди, Ира, я скажу, - сказал Виктор. - Мы за квартиру не держимся. Здесь могилка Лизы,
работа, друзья, столько лет прожито.
     - Ты работаешь? - неожиданно резко спросил его Киреев.
     - Нет, но я...
     - О могилке не беспокойся. Захотите, мы Лизин гробик перевезем. Но вообще-то до Москвы от нас
чуть больше двух часов езды... Друзья? Опять прошу прощения за резкость: если друзья те, кто пил с
тобой, так не волнуйся - пить перестанешь, ты им будешь не нужен. Теперь о работе. Раньше в
Старгороде было восемь церквей, сейчас ни одной. То же в Новоюрьевске. Есть маленькая церквушка
в окрестной деревеньке - и все. Там, где я живу, раньше храм стоял, в котором икона Божьей матери
находилась. Та самая, которую мне Соня передала. Вот мы и будем строить храм. Но я в строительстве
     - полный профан, а ты - мастер. И помощник у тебя славный будет - жена. Она у Петровой
хорошую школу прошла.
     - А на какие деньги мы будем строить? - удивился Виктор.
     - Господу будет угодно - все найдется. Главное, было бы кому молиться - и Господь не оставит
нас. Найдутся деньги для храма.
     - Ты должен понимать, это все не так просто. Землеотвод, деньги, организация работ, - не сдавался
Бобров.
     - Вот мы и будем вам помощниками, а вы с Ирой - нашими командирами. Бобры, говорят, славные
строители. А развернуться, Виктор, там есть где. Гора высокая - на ней раньше древний славянский
город стоял. С нее далеко все видно. Красота!
     - А большой храм будем строить? - спросил Виктор.
     - Ты посмотри, уже загорелся! - встрепенулась Ира.
     - Сейчас и ты загоришься, солнышко, - улыбнулся Киреев. - Большой ли будет храм или маленький
     - там видно будет. Если получится так, как я задумал, то храм мы посвятим Софьиной иконе -
Одигитрии.
     - Почему моей? - спросила, вздрогнув, Софья.
     - Хорошо, нашей. И будет два придела. Один - посвященный Николаю Угоднику - в древности в
Старгороде стоял Никольский храм, а второй, - Киреев посмотрел на Иру, - чудотворице Елисавете.
Пока построим, у нас свой иконописец появится.
     - Кто? - тоном заинтересованного человека спросил Виктор.
     - Это Юля Селиванова. Впрочем, ее из присутствующих только Софья знает.
     - И я тоже, - сказала Мещерская.
     - И я, - подхватила Котеночкина. И сама же первая засмеялась. - Да ну вас.
     - Хотя, - опять заговорил Киреев, - скоро, надеюсь, она станет Новиковой. Для тех, кто не знает,
Федор Новиков - очень славный парень. Из Задонска. Он Юлю, собственно, и спас. У него, кстати,
есть свой грузовик.
     - Это хорошо, - сказал Бобров. - Нам машина нужна будет.
     - Не спорю. Но, если честно, я рассчитывал на Федора как на фермера.
     - А когда построим церковь Елисаветы, - спросила Ира, - нам же священник будет нужен?
И все посмотрели на отца Бориса. Тот смутился:
     - Во-первых, как я понимаю, это будет не